Брошка

- Вы ведь родом из провинции?
Как трудно было догадаться. Зачем толочь воду в ступе? Второй раз ведь встречаемся. Конечно, я родом из провинции. Говорю на чистом русском языке, междометие “как бы” перед каждой пургой не вставляю, пидарского прононса не имею, тенорком не пою, хрипотца прокуренная, как полагается, в ближнем кругу вообще говорю исключительно матом. Откуда ж мне быть, как не из провинции? Сама-то ты откуда? Хер догадаешься с ходу. За тридцатник барышне. Красивая, хоть и раздалась чуток в талии. Но это можно, если за тридцатник. А если ей вдруг под сороковник, то вообще молодец. Макияж яркий, но на ****ь не похожа. Похоже, лесбиянка. Взгляда нет этого ****ского, присущего русским женщинам. Не интересен я ей в качестве сексуального объекта с баблом. Или муж есть? Вряд ли. Какой может быть муж у женщины-психоаналитика? Скорее лесбиянка.
- С чего вы начинали ваш бизнес?
Это она вчера спросила. Типа, взгляд в прошлое. Штучки эти психоаналитические. Нет, чтобы сразу спросить: как ты, дурак такой, умудрился заразить жену триппером? С чего начинали? Начинали мы, госпожа психоаналитик, с консервов. Помните, были перебои с продовольствием на рубеже социализма с капитализмом? Вот мы и спасали страну, как могли. Привозят, знаете, в какой-нибудь детдом или пионерлагерь десять полутушек свиных, а директор – человек с опытом, понимает, что детям сразу не скушать все десять полутушек, вот он их и припрячет до поры до времени, а потом бац – стихийное бедствие, изломаны линии электропередачи, холодильники не холодят, а детям опять таки вредно кушать так много свинины. Ну не съедают они десять полутушек за день и все тут. А там и черви, конечно. За сутки в десяти полутушках больше червей, чем свинины. А мы тут как тут. Отчего не купить полтонны свинины за сто рублей? Да еще червей полцентнера…
- И вам не стыдно?
Это она как человек спросила – не как доктор. Потому что улыбнулась весело. Видно, рассмешил я ее этими червями. Нет, говорю, не стыдно. Я сам эти вонючие консервы ел и колбасу. И ничего, не отравился. Из принципа ел. Именно для того, чтобы впоследствии всякие психоаналитики меня на совесть не брали.
- А если бы отравились, то больше не продавали бы?
Философский вопрос. Не знаю я на него ответа. А если бы я был не из провинции, я пел бы на сцене Большого или работал на метрострое? Возможно, если бы я отравился, я бы вообще уже ничего не продавал.
- Вы говорили, что… встречаетесь с девушками с окружной…
Встречаетесь… Ну что ж, встречаюсь. Знаю я эту подоплеку вопроса. Почему, мол, вы встречаетесь с девушками с окружной, а не с такой, к примеру, цивильной дамой, как я, в розовой кофточке? Ну, не со мной, к примеру, я ведь лесбиянка, а с моей подругой, тоже психоаналитиком, прекрасной женщиной за сорок, но несчастной в личной жизни. Если уж вам жена настолько не мила, что вы заразили ее триппером, то нашли бы себе приличный эскорт-сервис, с которым нестыдно появиться в приличном месте.
- А что это за история с брошками?
Вот он ключевой вопрос. Я думал, она через неделю спросит, а не на второй день. Честная барышня. Другой психоаналитик год бы меня мурыжил расспросами о подростковом онанизме и тяге к мальчикам, а эта сразу по сути. Молодец девочка. Какой там к черту триппер? Триппер - это второй раз уже, и не повод это для семейных скандалов, тем более, что в первый раз жена меня сама заразила, хоть родом и не из провинции.
А вот брошки… Брошки – это да. Нашла жена эти брошки дурацкие, которыми я с девочками расплачиваюсь. Двадцать баксов и брошка на память. Разумеется, на окружной я прослыл идиотом. Подумаешь, зато любят они меня. И брошки - это вам не Зюганов под воском…
Это она же мне рассказала, лесбиянка эта. Если вы думаете, что клятва Гиппократа – это что-то реально существующее, то вы глубоко заблуждаетесь. Нынче у каждого доктора фишка – рассказать вам о других пациентах. Еще бы, за сто баксов в час клиента нужно не только подлечить, но и развлечь. Без упоминания фамилий, конечно, но с описанием внешности. Вот этот лысый, мол, депутат, из партии лдпрст… в отрочестве подлавливал девочек на улице в темное время суток и пугал их просьбой о кунике. Короче, можно, догадаться. А один крендель старый, демократических взглядов, еженедельно посещал госпожу Викторию. Вернее, Госпожу Викторию. Вот так надо – с большой буквы. На предмет страпона и других приятностей. А в последний визит, когда эта самая Госпожа Виктория уже поставила старого пердуна раком и баловала его черным пристегивающимся членом, заметил он вдруг на полу развернутую газетку, а в газетке этой, на всю полосу – фотка Зюганова, воском заляпанная. Это от предыдущих игр осталось – когда Госпожа Виктория капала на дедушку воском, она подстелила на пол тривиальную газетку, чтобы паркет воском не изгадить. Вот и плакал дедушка, стоя раком, от мук физических и душевных, и слезы его капали прямо на восковое лицо первого коммуниста страны. И так стыдно ему стало и за черный член в заднице, и за порванный в начале девяностых партбилет, что перестал он посещать Госпожу Викторию, и вступил заново в коммунистическую партию…
- Может быть вам сменить обстановку? Съездить с женой заграницу? Куда-нибудь на юг?
Куда-нибудь на юг. Отчего же. В город Южный, например. Тем более, что я там уже бывал…
Помню, закончил я тогда бурсу. Получил диплом электромонтажника третьего разряда. По силовым сетям и электрооборудованию. Отмотал практику на заводе, получил выходное пособие за два месяца и заслуженный отпуск. Домой поехал, конечно. В провинцию. Ехал с пересадкой в этом самом Южном. А в совдепии, кто помнит, все через жопу было сделано, чтобы жить было веселей. Поезд мой, значит, на котором я приезжал в Южный, приходил на две минуты позже, чем поезд, который уходил из Южного в мой родной город. Это по расписанию. Все это знали, и все равно ездили с надеждой на то, что первый поезд не опоздает, а второй хер вовремя стартанет. Чаще всего ставка играла. Когда же не играла, куча неудачливых игроков оставалась ночевать на вокзале в Южном, ожидая утреннего поезда.
В тот раз я проиграл дважды. Неприятное событие, когда я, с толпой таких же оптимистичных баранов, выскочив из вагона и ломанувшись через рельсы на пересадку, увидел хвост поезда, уходящего на мою малую родину, стало уже вторым моим поражением за сутки. Первый промах я допустил, когда сел играть в треньку со своими попутчиками по купе. Как сейчас помню, два грузина и один армянин. Явные отбросы своих наций: говорили матом и пили почему-то не “Цинандали” или “Арарат”, а медицинский спирт. Видимо, думали меня споить. Но я насчет спирта парень крепкий, так что споить им меня не удалось, но… в карты двести рублей они у меня все равно взяли. Полтиху я благоразумно припрятал за подкладку. Правда, потом вышел в тамбур покурить с армянином этим, Артурчик, бля, как сейчас помню, а походя пощупал за подкладкой, а там нету нихера. И предъяву не кинешь - не поймал я его. Может, и не он взял. Хотя, по честному, некому было, кроме них, взять. Просто побоялся троим кидать предъяву.
Купил я на вокзале на оставшуюся мелочь два беляша и бутылку молока, чтобы похмелье снять. Поимел шесть копеек сдачи. Оказался, в общем, в страшной засаде. Но, как говорится, для предприимчивого человека тупиковых ситуаций не бывает. Вспомнил я, что в этом сраном городе Южном проживает моей корефан по бурсе, фамилию уж сейчас и не припомню, Дубинский или Дубровский, польская. Чмо, видно, какое-то, раз фамилию не запомнил. Уехал он на день раньше меня, а получку получил такую же – двести пятьдесят рублей. Вот и думаю – зайду-ка я к этому Дубровинскому, займу деньжат, чтоб до дому доехать, если он, конечно, с этими же хачами в купе не ехал.
А куда идти толком не помню. Ночевал я у него как-то: точно так же на пересадку не успел. Да темно было, и пьяные мы шли. Запомнил только: поселок Центральный, ориентир – идти по прямой от одноименного гастронома. Домик голубым побеленный, абрикосы во дворе растут.
Расспросил я местных жителей. Благо, центральный гастроном в городе был один. Стал я возле него, посмотрел по окружности – нихера не вспомнил, в какую сторону идти по прямой. Но все таки, по велению какого-то алконавта, околачивавшегося возле гастронома, пошел на юг, к морю.
Через полчасика оказался я на пустыре. Поганенький такой пустырь, знаете, не пустырь даже, а свалка. Мусору там было навалено, воняло сильно, плиты кругом бетонные врыты, арматуры где попало. Лунный пейзаж, одним словом. И кривой такой пустырь – под горку вроде бы. А сверху на горке – дома. Очень неотесанные дома. Опять же, кто помнит, в совдепии были такие барачные поселки: решат, к примеру, построить где-нибудь химзавод, навезут туда бетону, цементу, зеков с малыми сроками, шабашников, выстроят им временные домики для проживания, а потом и положат болт на всю эту стройку века вместе со всеми ее сателлитами. А люди так и приживаются на свалке, окультуривают местность, как могут, благо малые сроки у зеков выходят, пока стройка идет.
Вот в такой местности я оказался. Нашел себя, как говорит мой репетитор по английскому. Стою, оглядываюсь, никак не могу понять, в какую сторону дальше идти, и где тут, блин, голубой домик с абрикосами, в котором Домбровский живет. И тут увидел я этих девчонок. Вернее, они меня первыми окликнули.
- Эй, пацан! – вот так они меня позвали. Естественно, мне же тогда лет восемнадцать было.
Стоят на горке возле бетонной плиты. Издали вроде симпатичные. В майках издали белых.
- Хочешь, отсосем за пять рублей? – такое вот последовало предложение.
Хотел я было пошутить, что в нынешней ситуации сам бы за пять рублей отсосал, но поостерегся: в городе Южном такие шутки и сейчас не котируются, а в те годы тем более были не в моде.
А девчонки по горке уже сбегают ко мне. И уже, как будто, не такие на вид симпатичные, и майки у них не совсем белые. Измятые они какие-то оказались с ног до головы, и майки их и юбки короткие. Грязные даже с виду, будто на земле валялись.
Надо сказать, что я, по молодости, девочек не боялся. И по глупости, конечно. В таком городишке, как Южный, перо в бок можно получить и от пигалицы из песочницы. А тут насторожился: приближаются две такие красавицы в грязных майках, за пятерку отсосать готовые. Дело пахнет керосином.
- Нету у меня денег, девчонки, - сказал я им корректно, чтобы ни дай бог не обидеть. Мало ли, вдруг там за плитой еще кто-то прячется.
- Красавчик, - одна из девочек, белобрысая, подошла первой и за рубашку меня взяла. Вроде бы, в качестве приветствия. Вторая, черненькая, чуть сзади стала, наблюдает тоже и улыбается. Видно, соглашается с тем, что я красавчик.
А я чуть не зажмурился, когда она ко мне прикоснулась: думал раз они грязные и мятые, то чем-то от них непременно завоняет, вроде псины. Ассоциация у меня такая возникла при их виде. Но, на удивление, ничем не завоняло. Самогоном только. Это, когда беленькая говорила. Но самогон – это не грязь, не заразно.
И не грязные они были, только мятые. И в какой-то странной коричневой трухе обе. Даже на волосах коричневые крошки. Я даже не удержался и спросил. Чего это вы такие мятые, говорю?
- А мы спали! – сообщила черненькая, - Не будешь сосаться?
- Нету у него денег, - беленькая меня сразу вычислила, - Не видишь, что ли? Нету у него денег! – крикнула она наверх, на горку.
Из-за плиты вылезли трое пацанчиков хилого и совсем нестрашного вида. Хотя, возможно, это опять ложное впечатление по молодости. У этих гопстопщиков наверняка было по заточке на карман, и чутье белобрысой на деньги, вернее на их отсутствие, спасло меня от серьезных неприятностей.
- А как пройти в поселок Центральный? – спросил я их, чтобы замять неловкость.
- А это он и есть! – радостно сообщила черненькая, показав рукой на бараки и свалку.
- Ну, я тогда пойду? – я ей не поверил, и решил культурно распрощаться.
- Подожди! – окликнула меня беленькая, - Ты не местный? – и, не дожидаясь ответа, она достала из кармана пачку “Экспресса”, - Ручка есть?
Ручка у меня, по странности, была, и я подал ее девочке.
Белобрысая написала что-то на сигаретной пачке и отдала ее мне.
- Возьми, - сказала она, - Позвони, если захочешь. Погуляем, - она улыбнулась мне и, махнув рукой подельщикам, полезла назад на горку.
- Ага, - улыбнулся я ей в ответ и сунул пачку в карман.
Распрощавшись с девчонками, я поспешил прочь с пустыря, потому как уже начинало смеркаться, а с наступлением темноты шансы мои отыскать голубой домик существенно снижались. Иду, значит, куда глаза глядят, осматриваюсь в поисках приличных домов, а вокруг все такой же стрем – мусор, канавы, камыши какие-то, вода под ногами. Стрельнула мне тут в голову отчаянная мысль: а вдруг, думаю, белобрысая забыла в своей пачке пару сигарет? Достаю эту пачку из кармана, на телефончик глянул: есть телефончик, написаны циферки, а внутри – твердое что-то!
Две десятки мне сразу в глаза бросились: красные, с Лениным, ни с чем не спутаешь. Я их сразу в карман переложил. Но чувствую, в пачке еще что-то есть. Залезаю я туда пальцами и достаю… брошку. Красивая брошка, в виде жука-навозника сделана. Ножки у жука из рыжего золота, это я даже в сумерках выкупил, а панцирь – черный камешек размером с кофейное зерно. Я хоть и был малый да глупый, но настоящую вещь всегда ведь отличишь. Сразу понял, что недурственная брошка. Тут-то у меня руки и затряслись…
Не поверите, думал найти девчонок и вернуть. Знал, что сами украли, или на гоп-стопе отобрали у кого-то, а все равно. Вернул бы… если бы они первые за мной не погнались…
Я уже назад на горку полез к их баракам дурацким, а тут смотрю: в темноте, между плитами, майки их белые мелькают, белое издалека хорошо видно. Вниз бегут, и крики такие недружелюбные. Причем, не одни бегут, с парнями. Мне пары секунд хватило поразмыслить: без денег-то они меня мило встретили, красавчиком обозвали, а вдруг с брошкой и двумя червонцами я не покажусь им таким уж красавчиком? Тем более, что червонцы уже в кармане, брошка в руке, а пачка скомкана. Поди докажи, что не брал…
Одним словом, схоронился я. Камыши там, трубы какие-то бетонные для слива говна. Я в такую трубу и залез. Сидел там в воде, пока они бегали вокруг.
- Какая брошка, дура? – кто-то истерично орал в темноте, - Я тебе два червонца давал!
- Ну, Вань, ну, бля, закончились сигареты, - отвечала белобрысая плачущим голосом, - Забыла я… Машинально отдала…
- ****ина! – подвел итог невидимый Ваня.

***
А брошку мы с Дубовицким на следующий день снесли к оценщику. “Двести пятьдесят рубликов сейчас”, - сказал нам оценщик, - “А если недельку подождете, попробую продать за семьсот”. “Двести пятьдесят сейчас”, - согласился я. “Мы подумаем”, - не согласился Дубовицкий и выложил мне дома триста рублей. Отдал я этому гандону брошку. До сих пор жалею.
А по телефону я звонил. Нету там бараков давно…
И это… понял я, что это за труха коричневая была на девчонках. Я, когда из дому старый диван выкидывал, он у меня посреди комнаты развалился. Поролон там внутри гнилой, коричневый, сыплется крошками. Видимо, они действительно спали перед тем, как я их встретил…