В самом начале зимы мы приехали работать в столицу. Добрались как обычно: вечером локомотив забрал нашу технику и пассажирский вагон с нашей немногочисленной бригадой с базы, а утром, преодолев за ночь более сотни километров с многочисленными остановками, мы уже стояли в Царицино, на каком-то боковом и никому не нужном пути. Зато по соседнему пути то и дело шныряли пассажирские и скорые поезда, доставляя людей с южного направления в Москву. Царицино – станция не маленькая, путей уйма, пока разберёшься, где какой, запутаешься неоднократно. Но ничего, время на ознакомление со станцией у нас было: работать предстояло только где-то ближе к вечеру. А пока мы проснулись, попили утреннего чайку, посмотрели маленький чёрно-белый телевизор… Время неумолимо клонилось к обеду. Насчёт обеда мы все как собаки Павлова: раз в трудовом договоре прописано с двенадцати до часу, так тому и быть. Правда иногда допускаются вариации плюс-минус час, но это редко. Короче говоря мы отобедали, и каждый занялся своим делом: кто-то отправился с книжкой в купе, кто-то продолжил просмотр девяти дюймового чёрно-белого TV, кто-то решил сразиться в домино. Есть у нас такая доминошная игра, «Крест» называется. Ну а кто-то просто курил.
Вот Виталик, например, просто курил. Он открыл в вагонном коридоре окошко, и высунувшись по плечи в узкий проём, наслаждался своим облегчённым Pall Mall’ом. Крутил головой, любуясь неказистым местным пейзажем: железнодорожные пути, припорошенные скудным первым снежком, стрелки, светофоры, здание дежурного по станции, стоящие за «железкой» дома, редкие люди, иногда снующие туда-сюда… Вдалеке послышался гул приближающегося поезда. От всех других поездов его отличал то, что он отчаянно применял звуковой сигнал. Это очередной «южанин» торопился на вокзал на всех парах. Пути тут хорошие, поезда мчатся по ним, как ракеты. Но что так сигналить-то? Николай Иваныч вышел из своего купе и посмотрел на пролетающий мимо поезд:
- О, Знаменка… Я там бывал… Да, было время…
Возможно Николай Иваныч и дальше продолжил бы свою речь, как здорово ему было, когда он бывал в Знаменке, но тут вдруг раздался скрежет стираемой стали, шипение тормозной системы и сопутствующий всему этому свист. Мы все поняли: машинист, который вёл этот состав, применил экстренное торможение. Поезд встал, как вкопанный.
Я как раз шел по коридору, когда Виталик вдруг отстранился от окна и огляделся. Так поступает человек, который срочно хочет найти собеседника. Встретившись со мной взглядом, он произнёс:
- Всё!.. женщину сбило!
Я тут же открыл другое окно и выглянул наружу. Ничего особенного: ну, стоит поезд на соседнем пути. Рядом с нашим вагоном какой-то мужчина, нетвёрдо стоящий на ногах, заглядывает под колёса намертво вставшей «Знаменки». Больше ничего такого не видно.
- Какую ещё женщину? – Удивился я.
Виталя опять выглянул в своё окно. Потом изрёк:
- Мужик с бабой сейчас из-под нашего состава вылезли. А тут поезд по соседнему пути. Они вроде как перескочить хотели, как вдруг баба за стрелку запнулась и упала. Упала и встать не может. Ну вроде как пьяные они, что ли… Мужик не помог ей даже, поезд увидел и отпрянул. А бабу уволокло…
Тут уже все наши повскакали со своих мест, выглядывая в окна. Кто-то не веря своим ушам стал переспрашивать Виталика, что произошло. Тот опять повторил. Потом почти по пояс высунулся в окошко и окликнул стоящего подле нашего вагона мужчину:
- Эй, ты, мужик! Что ж ты бабу свою не уберёг?!
Мужик стал вращать головой, не совсем понимая, откуда исходит голос, жаждущий с ним общения. А потом, когда увидел торчащего из окна Виталика, тут же отвернулся и что-то пробуробил.
- Что ты там сказал? – Крикнул Виталя.
- Да не моя она баба… Так, бухали вместе. Не знаю её вообще… - Сказал мужик уже более внятно. Вида он был, честно говоря, непрезентабельного. У таких людей, мучимых алкоголем, даже возраст не поддаётся определению. Ну, скажем, от сорока до шестидесяти. Одет он был в чёрти что: синий стёганый плащик, мешковатые серые брюки, на голове – шапка «петушок», хит конца восьмидесятых, на ногах – вообще что-то неопознанное. Вроде не бомж, но алкаш – точно. Такие обычно трутся возле вокзальных кафешек и киосков, стреляют мелочь на выпивку. После того, как на него обратили внимание, он опустил голову ниже плеч и побрёл в хвост остановившегося поезда. Виталя попытался окликнуть его ещё раз, но тот никак не отреагировал.
В нашем вагоне воцарилось молчание. Потом вдруг кто-то сказал: «Пойдем, посмотрим, что случилось!» Тут же все бросились кто в раздевалку за рабочими куртками, кто в купе – за своими. Оделись и ушли. Остались только мы с Николаем Иванычем.
Пассажиры удивлённо выглядывали из окон, не понимая, почему вдруг поезд встал, не доехав до вокзала. Я подмигнул девушке, окно которой было как раз напротив моего. Она слушала плеер и улыбнулась мне в ответ. Наши ребята стояли и курили на том месте, где только что топтался тот самый мужик в «петушке». Поезд постоял ещё минут пять, скрипнул, отпустив тормоза и плавно тронулся. Девушка с плеером переместилась в пространстве и исчезла из виду.
Поезд набрал ход и уехал, мигнув красными огнями хвостового вагона. И все увидели лежащее в междупутье тело женщины, одетое в чёрную куртку и чёрные колготки. Рядом с ней стоял тот пьяненький мужичок, который оказывается, обошёл поезд с хвоста, человек пять путейцев и путейский мастер. Было видно, как женщину волокло электровозом: она подмела собой с грязного щебня выпавший ночью пушистый снежок. От стрелки, за которую она запнулась до предельного столбика, представляющего собой обрезок толстой металлической трубы, вкопанный в землю, была прочерчена широкая полоса. Скорее всего столбик и остановил её, а заодно и добил. Иначе бы женщину потащило бы дальше, наверняка затянуло бы под колёса и изрубило на куски. Сейчас же она лежала, неестественно изогнувшись возле столбика. Прилагательное «предельный» в данном случае можно было рассматривать не только как «определяющий габарит», но и как «указавший предел чей-то жизни». Такая вот ужасная игра слов…
Наши ребята подошли поближе. Дима достал свой мобильный телефон, и направив его на тело, сделал снимок встроенной фотокамерой. Путейцы тоже подошли. Мастер что-то сказал им, и тогда один из них нагнулся над телом и коротко пощупал пульс на руке. Кивнул. Подошёл ещё один, и они вдвоём взяли тело под мышки и потащили волоком, лицом вверх, головой вперёд. Надо было срочно освобождать междупутье: скоро должен был пойти следующий поезд. Мужик в «петушке» благополучно исчез, никто и не заметил, как. Когда волокли через путь, ноги в драных колготках болтались по рельсам, как тряпочные. Казалось, будто они вообще лишены костей. Обуви не было: почему-то все попавшие под поезд «разуваются». Николай Иваныч заметил:
- Раз уж так волокут, значит точно померла…
Мне осталось только согласиться с ним. Между тем тело женщины отнесли подальше от путей, положив прямо на асфальтированную дорожку, которая вела к зданию дежурного по станции. Положили почему-то ничком. Возле столбика осталось небольшое, густое, как желе, тёмно-красное пятно крови. Потом путейцы пошли дальше работать, только один задержался, чтобы поднять обнаруженный им женский сапог и подбросить его к трупу.
Наши ребята тоже вернулись. Дальше им было уже неинтересно.
Мы опять занялись каждый своим делом. Иногда кто-нибудь, проходя по коридору смотрел в окно и говорил, ни к кому не обращаясь: «Лежит ещё!» Тело даже ничем не накрыли. Оно наверняка уже окоченело и продолжало валяться на дорожке. Проходящие мимо люди косились на него, и не сбавляя шаг шли дальше. Некоторые вовсе ничего не замечали.
Часа через три пришёл милиционер. Он достал из большой кожаной папки лист бумаги и что-то долго писал, изредка поглядывая на тело. Затем спрятал бумагу в папку и ушёл.
Мы уехали работать где-то часов в пять вечера, когда уже темнело. Тело несчастной продолжало лежать.
А поздно вечером, когда мы уже завершили работу, ребята сгоняли за пивком и мы засели в вагоне, поболтать и посмотреть «ящик». Стали опять вспоминать ту погибшую женщину. Дима стал показывать всем свой мобильник с фотографией её тела. Со всех сторон послышалось: «Дай посмотреть!» Как будто не видели.
Я откупорил ещё одну бутылку с пивом, сделал глоток и тут что-то мне стало так тоскливо и тошно, что я сказал:
- Мужики! А знаете что я понял? Что нельзя из дому без документов выходить. Особенно когда пьяный. Особенно когда по путям. А то будешь вот так… До сих пор лежит небось. Не обидно быть мёртвым. Мы все когда-нибудь… там будем. Мне больше обидно быть мёртвым и ненужным. Когда никто кроме тебя не знает, что ты умер. Никто из твоих родных и знакомых. Да и ты сам, наверное, толком не успеешь этого понять. Что тебя больше нет. Но пока я жив, мне чертовски будет обидно стать мёртвым и никому не нужным.
Все замолчали. Я не знаю, о чём они думали в этот момент.
Было видно, как за окном пошёл снег. Скоро он заметёт пятно крови возле предельного столбика.