Егор умер под самый Новый год, прямо за обеденным столом, когда ел селянку из мяса только что заколотой свиньи. Поднося очередной кусок ко рту, он вдруг словно поперхнулся, хватанул всей грудью воздуха, будто собираясь откашляться, откачнулся всем телом назад и вместе со стулом повалился на пол. Бывшие тут же в комнате жена и двое мужиков, помогавших ему колоть свинью, бросились к нему, но, сколько ни трясли его, оживить все же не смогли.
У Егора, несмотря на то, что все свои пятьдесят лет он провел в деревне на свежем воздухе и в постоянной работе, было больное сердце. Оно время от времени давало о себе знать, и тогда жена бежала за доктором, жившим неподалеку. И он приводил Егоркино сердце в порядок. Сбегала она к доктору и на этот раз, и только когда он тихо и словно виновато произнес: «Он умер», только тогда она поняла, что случилось, и завыла. Доктор посчитал свое дело законченным и вышел тихо и незаметно.
Через некоторое время пришел участковый инспектор милиции, что-то у кого-то спросил, записал, что-то нарисовал на листке бумаги и, совершенно убедившись, что Егор умер без нарушения действующего законодательства, удалился. Больше ему так же было нечего тут делать.
Откуда ни возьмись, набежали соседи, и вой вперемешку с причитаниями наполнил всю избу. А Егор, поднятый с пола и переложенный на кровать, лежал тихий и безучастный, словно думал какую-то еще не додуманную думу.
Так закончилась жизнь Егора. Что же делал он в этот последний день своей жизни? Наверное, найдется немало людей, которые на вопрос о том, что бы они сделали в последний день своей жизни, придумали бы немало такого, чего они никогда бы не сделали, не будучи твердо уверены в том, что этот день действительно самый последний. Вполне возможно, что желания многих были бы вполне откровенны и искренни, но вся хитрость тут состоит в том, что лишь в крайне редких случаях человек знает, что сегодняшний день – последний. И, как правило, именно в этих-то случаях он и лишен возможности сделать не только то, что он хочет, но и что-либо вообще.
Свой последний день Егор прожил, как получилось. Еще летом было решено заколоть свинью к Новому году. С утра пришли мужики-кольщики, и, пока в бане грелась вода для обмывания туши, они точили ножи и вели промеж себя разговор:
– Вот ведь как все интересно устроено: мы ей сейчас – того, – и Ванька, молодой мужик лет тридцати, провел себе по горлу ребром ладони, – а она вон стоит себе и ничегошеньки не соображает. А?
Второй мужик, кряжистый и краснорожий сорокапятилетний пьяница Платоныч, размашисто точивший нож об брусок, остановился на секунду, чтобы почесать кончик носа и ухмыльнулся:
– Не соображает... Тут и человек-то не всегда соображает когда его – того, – и он повторил Ванъкин жест, – а ты хочешь, чтобы скотина соображала.
– Ну, все-таки, – не сдавался Ванька, – глаза ж у ней есть и мозги там кой-какие, ведь что-то они должны тоже соображать?
– Ты говоришь: свинья, – продолжал Платоныч. – А ты посмотри вон, как человек к смерти приговоренный сам себе могилу копает. Вот этого я хоть убей – не пойму. Да на черта она сдалась, копать ее себе. Все одно убьют – похоронят.
– Жизнь себе продлить хочет, – вступил в разговор Егор, – пусть на несколько минут, а все больше, а потом все же надежда у него есть, говорят мной раз и из могил живые вылезали... А про свинью – пустой разговор: ну, если б она даже соображала, что нам-то с того? Убегла бы она от нас, только и всего.
Мужики все вместе представили как свинья мчится от них, и дружно захохотали. Свинья на минуту перестала грызть доску за¬гона и как бы задумчиво посмотрела в их сторону, а затем, убедившись в зряшности смеха, вновь принялась грызть доску с прежним ожесточением.
Наконец ножи были готовы. Свинью поймали, повалили втроем на землю, Платоныч оттянул в сторону левую переднюю ногу и не спеша, воткнул нож прямо в сердце. Свинья тонко взвизгнула. Платоныч также не спеша, и даже как-то тщательно вынул нож из раны, и горячая ярко красная кровь хлынула кипящим ручьем на свежий белый снег. Минут пять туловище еще судорожно дергалось, пока наконец не превратилось в мягкую, теплую тушу.
Потом мужики разделывали свинью, обсуждали, как и сколько времени сопротивлялась она смерти, и хотя все это было уже и прежде, и не единожды, Егору все равно было как-то не по себе. Подумалось почему-то, что вот и свинья эта была только что живым, существом, хотела жить, пусть даже и не зная зачем и для чего. Ежедневно ела и пила, и смотрела на мир своими белесыми глазками, ровным счетом ничего в нем не понимая. А для чего живет человек? Этот вопрос приходил ему на ум, как и всем остальным, и как и все остальные, он не мог дать вразумительного ответа.
Егор постарался совсем не думать об этом, но мысли часто или почти всегда лезут в голову без спроса, и он снова стал думать о жизни и смерти. Для чего все живое с самого рожденья приговорено к смерти? И почему, если люди точно знают, что они умрут, но все равно продолжают жить так словно у них в запасе целая вечность? Все они говорят охотно и часто о том, что жизнь – это величайшая ценность и тут же тратят ее на пустяки. Все стремятся к счастью, и никто не знает в чем оно. Гонятся за деньгами, властью, славой, и топчут и мнут при этом друг друга... Люди не замечают солнца, люди не слышат птиц, люди не слышат друг друга, не видят друг друга и не понимают друг друга. Неужели это все то, для чего стоит страдать, бороться, жить?
С этими мыслями Егор и сел за стол; смерть прервала эти мысли на полуслове.
Бывают разные богатства, но все можно было бы отдать за одно – возможность хоть одним глазком взглянуть на собственные похороны. Сколько тайного становится явным в этот день, и сколько друзей уходит и приходит навсегда!
Следующий день после смерти Егора был первым днем Нового года. Солнечный свет, отражаясь от снега, заполнял собой все. Егор лежал на столе в еще его дедом рубленой избе, около него были его опечаленные родные, а за окном раздавались звонкие сильные удары топора. Это Ванька и Платоныч рубили Егору положенный крест. Черный мертвый ствол постепенно освобождался от коры и ярко желтел на солнце.
– Хороший был мужик Егор-то, – приговаривал Платоныч, – тюкая топором по бревну. – Помер вот только не во время – на самый праздник. Малость мог бы и погодить...
– Да что это не во время, – возражал Ванька, тюкая топором с другого конца, – в самый раз, глядишь, где бы мы с тобой сейчас опохмелились, а у меня башка прямо пополам раскалывается...
Жизнь продолжалась, и каждому оставшемуся в ней предстояло решать эту загадку самостоятельно.