Жора был безобидным существом. Было ему лет сорок от роду, и за эти годы он успел пройти столько работ, что мог и печь сложить, и телевизор починить. И если бы не «горловая болезнь», проще говоря – постоянное устойчивое желание выпить, – то кто знает, чего он смог бы добиться в жизни.
А так, жил он в основном за счет жалости своей супруги Валентины, буфетчицы привокзального ресторана, использовавшей его и в качестве грузчика, и сторожа, а иной раз и вышибалы. Словом, был он одним из тех незаменимых людей без определенных профессий, которыми год от года все богатеет земля наша вследствие повсеместного распространения пьянства.
Иногда, видя, как под его руками оживала хитроумная домашняя техника, долгие годы загромождавшая углы, добросердечные клиенты покачивали головами и сочувственно приговаривали:
– Эх, парень, умная у тебя голова, а вот, глядишь, дураку досталась... Тебе бы в инженерах ходить, а не с метлой...
Жора обычно не обращал на эти причитания особого внимания, а с некоторого времени они и вовсе стали вызывать у него ироническую усмешку. Заметив ее, говорившие махали на него рукой и окончательно утверждались в мнении, что у него не все дома...
Но насколько больше были бы удивлены они, если бы узнали, над чем же, собственно, усмехался Жора. А дело было вот в чем: именно с того самого некоторого времени Жора начал писать стихи. Обычно этим нормальные люди начинают заниматься в молодости, по глупости, когда влюбляются впервые. Затем большинство благополучно перестает писать стихи, но ведь это нормальные люди, а Жора не был таким. У него что-то, видимо, сдвинулось в развитии, и он начал писать свои стихи в сорок лет, несмотря на то, что до любви в его жизни дело так и не дошло.
Поначалу это было тихим увлечением, подобно тихому пьянству или помешательству, но день за днем страсть эта росла и переполняла его. Рифмованные строки рождались в его голове в несметном количестве, все разом устремлялись к выходу, давили и мяли друг друга, и в таком страшно потрепанном виде доходили до бумаги. Жора записывал свои стихи в большую амбарную книгу, которую, так сказать, экспроприировал у супруги. Хранил он ее, как величайшую ценность.
По ночам, когда жене – Валентине – снились кошмарные сны с участием прокурора, Жора доставал свою заветную книгу, записывал все, что приходило ему днем в голову, затем перечитывал свои корявые строчки, и чудные картины будущего триумфа виделись ему тогда. И приходили в голову те самые мысли, что заставляли его иронически усмехаться в ответ на мудрые советы. А думалось ему так: «Смешные люди! Тоже мне, нашли чем гордиться – инженер! Да сегодня в инженеры кого угодно возьмут, а вот поэт – это совсем другое де¬ло. Инженеров этих – пруд пруди, а вот поэта – попробуй-ка, найди, хорошего! Разных там стихоплетов, их, конечно, тоже девать некуда, а вот своего, настоящего, поэта каждому городу почетно иметь. Да и платят поэтам, говорят, неплохо, а там, глядишь, и квартиру дадут, и вообще...» Даже страшно становилось подумать, что кроется за этим «и вообще»...
Дело оставалось за малым – стихи нужно было где-нибудь напечатать. Тогда, конечно, всем стало бы ясно, кто он и что он, словом, какой он талант. Вот только как это сделать? Что и куда нужно послать? Может быть, вот так запросто взять и послать куда-нибудь в Москву, в журнал или в газету? В Москве Жора никогда жизни не был и представлю ее себе по фильмам и программе «Время». Поэтому когда он вспомнил, как Москва выглядит на экране, то понял, что это дело гиблое, во всяком случае, не с этого начинать надо. Ведь им, поди, столько бездарщины разной со всей страны присылают, что у них на настоящие стихи, наверно, и сил не остается.
Может быть, лучше послать в свою областную газету? Все-таки земляки, скорее поймут. И вот в одну из ночей он понял, что это самое верное решение. Оставалось только выбрать самое лучшее и послать. Но что? Все написанное им ему очень нравилось. Тут его взгляд наткнулся на настенный календарь с улыбающейся красавицей и остановился на Дне Победы. На этот день в газете всегда печатали стихи, особенно если их писали ветераны...
Первый куплет словно сам собой записался на бумаге:
Я сам когда-то в сорок пятом
Был, как и все, – простым солдатом,
Хлебал из миски щи пустые
И думал о тебе, Россия.
Жора прочел и остался доволен, как, впрочем, и всем написанным ранее. И он продолжал:
И вот теперь виски седые.
Промчались годы молодые.
И не осталося следа...
А ты, Россия, молода,
И будешь ты такой всегда!
И ветерану никогда
Не растерять по жизни бренной
Всех тех солдат – друзей военных,
Что спят теперь в земле сырой,
В могиле скорбной и простой,
С врагом мы бились день и ночь
И все пришлось нам превозмочь
– И силу вражьего металла,
И то, чего нам не хватало...
Мы шли в атаку в полный рост,
Прижали Гитлеру мы хвост!
И он бежал в свои края...
Там, между прочим, был и я.
И я как будто на бумаге
Там расписался на рейхстаге.
И вы поверьте мне, друзья,
Там есть фамилия моя!
Пусть помнят те, кто ждет войны,
– Как черти русские сильны!
Жора закончил стихотворение единым духом, перечел и – восхитился. Даже не верилось, что это он сам написал. Великое дело было сделано удивительно быстро и просто. Осталось только написать письмо о том, кто он такой, и отправить все это в редакцию. Жора взял чистый лист и написал: «Дорогие товарищи из редакции!» Потом подумал и слово «дорогие» зачеркнул. Какие же они дорогие, если и в глаза никого не видывал. Только листок зря испортил! Взял другой: «Уважаемые товарищи из редакции!» Черт побери, почему «уважаемые»? Вот напечатают, тогда и будут «уважаемые», а пока...
В конце концов, письмо его выглядело следующим образом: «Товарищи из редакции! Пишет Вам ветеран Великой Отечественной войны, прошедший с боями от Москвы до Берлина. И в мирное время – я ударник труда, хотя и на пенсии. Напечатайте, пожалуйста, мои стихи.
С уважением, Г. Шестаков».
Объявив себя ветераном войны, Жора не то чтобы грубо соврал, но просто слегка слукавил, рассчитывая на снисхождение. А что прикажете делать, когда речь идет о таланте!
Он отправил письмо, и потянулись дни ожидания. Каждое утро он разворачивал газету с тайной надеждой, и все напрасно. Жора утешал себя, что, может быть, завтра напечатают, но наступало завтра – и опять ничего не было. А недели через две он нашел в своем почтовом ящике конверт с фирменным штампом – ответ из редакции.
Дрожащими руками он вскрыл его, вынул сложенный вчетверо листок и прочитал:
«Уважаемый т. Шестаков! Благодарим Вас за внимание к нашей газете, но опубликовать Ваши стихи, к сожалению, не представляется возможным. С уважением, литсотрудник В. Иванов».
Жора несколько раз перечитал эти строчки, прежде чем понял, что же они означают.
Не поняли! Они не поняли ничего! Совсем. Не заметили. Наверняка какого-нибудь своего напечатают, а вот его — не стали.
Удар был настолько тяжел, что Жора пошел, куда глаза глядят. Единственное, что слегка утешало, так это то, что ничего жене не рассказал, а то бы теперь она его запилила.
Ноги сами принесли его к буфету. Было уже тепло, и Валентина торговала пивом из бочки прямо на улице. Увидев Жору, она подозвали его:
– Жора, поторгуй немного, я сейчас до магазина добегу...
Жора не стал спрашивать, чего это ей там вдруг жутко понадобилось, а просто молча стал разливать пиво по кружкам. А в голове стучала молотом одна и та же мысль:
«Не поняли, не признали...» Да кто они там такие? Он же ведь не ради славы писал, он для народа. А где народ? Народ перед ним. Вот он – народ. И сам не помня как, Жopa взобрался на бочку и вдруг заговорил стихами:
Друзья, послушайте стихи!
Мне говорят, они плохи,
А я ВОТ думаю, что врут,
И потому сижу я тут.
Мужики с пивными кружками смотрели на него, сидящего верхом на бочке, и кое-кто уже вертел пальцем у виска, но все же они слушали, и Жоре было этого достаточно.
Друзья, я разрешаю вам,
Чтоб деньги ложил каждый сам
И сам бы пиво наливал,
От чтенья б нас не отрывал...
Как ни глухи были сердца мужиков к поэзии, но толпа у бочки увеличивалась с каждой минутой.
Пиво наливали, часто «забывая» заплатить, а то и вовсе «одалживая» некоторую сумму из выручки...
...В магазине Валентине сказали, что Жора сошел с ума и, сидя верхом на бочке, читает стихи. Она бросила все и побежала к нему. Когда она прибежала, то у бочки уже почти никого не было, только двое-трое пьяных субъектов задумчиво и согласно кивали головам к в такт стихам. Бочка была пуста, и банка для выручки – тоже.
– Жора, миленький, что с тобой? – завопила она. – Жора, где пиво, где деньги?
Он величественно посмотрел на нее сверху вниз и торжественно сказал:
– Валя, что такое пиво и деньги? Тлен! Здесь родился поэт!