Я как-то спросил Германа, почему в его фильмах нет ни насилия, ни секса. Он был весьма успешным сценаристом. Даже получал премии. Его герои носились на экране как угорелые, кричали, постоянно петушились и были добрыми. Такими их любил зритель, и особенно российский.
Задавал я ему этот вопрос не без подковырки. Сам писатель не прочь был распускать руки. Я видел, как в пивной, не поделив очередь с одним из посетителей, Герман надавал ему тумаков. Потом, обратившись ко мне, громогласно заявил:
- Пойдём отсюда. Здесь нам испортили аппетит.
В тот вечер мы наведались в ещё две пивные. В одной пообедали сосисками и пивом, во второй - купатами и пивом. Потом пошли на стадион. Минут за пятнадцать до окончания матча по инициативе Германа потянулись к выходу. "Чтоб не толкаться в толпе", - сказал он. Мы выходили бочком-бочком, по ногам более терпеливых болельщиков. Уже на улице нас догнал торжествующий гул трибун. "Наши" забили долгожданный гол. "Ничего, дома в спортивных новостях посмотрю этот гол", - успокоил я себя.
Однажды Герман предложил мне "вариант". Его, как бывшего боксёра, пригласили в Софию, на турнир работников искусств. Он собирал свою команду, человек двенадцать. Я засомневался в правдоподобии данного предприятия и отказался. Через две недели Герман заявился в редакцию с разбитой губой и синяком под глазом. "Неужели съездил на турнир?"
- Первый бой складывался удачно, - рассказывал он, - по очкам победил турка. Легко уходил от него. Сделаю серию ударов, шаг-два назад, и я в недосягаемости. Отдохну и снова на контакт иду. Второй бой оказался тяжёлым. Очень цепкий москвич попался. Продыху не дал. Я к тому времени уже один-два бокала тамошнего пива пропустил. Вот и измочалили меня.
Последовала пауза. Затем, как бы возвращаясь из забытья, рассказчик добавил:
- Любительские турниры - страшная вещь. Сидишь в раздевалке, а по внутреннему радио то и дело нудят: "раз, два … девять, нокаут!" Потом тебя вызывают.
Он замолк ещё раз. Я посочувствовал ему. Неожиданно Герман разразился смехом.
- Ты пятый, кого я провёл сегодня насчёт турнира.
- А как же побитая физиономия? - возник логичный вопрос.
- Мелочи быта, - ответили мне.
Одна из реплик из фильмов Германа стала популярной: "Бей Табагуа!!" Под эти возгласы на экране боксёр по фамилии Квирквелия колотил боксёра по фамилии Табагуа. В жизни к этому возгласу прибегали, когда назревал скандал, особенно среди женщин на базаре. Реплика звучала как науськивание, мол, "задай ему, или, задай ей!!" Даже, когда на улице собаки дрались, жадные до впечатлений мальчишки кричали: "Бей Табагуа!!"
Народ можно было понять. Тогда его трепетно оберегали от насилия и, истосковавшись по нему, он так отреагировал на небольшой перебор в сценарии моего приятеля.
Тоже самое насчёт секса. В кино - одно, в жизни - другое. Поставленные по его сценарию фильмы умиляли своей асексуальностью. Между тем, о Германе ходил миф. Он как-то наведался к товарищу в гости в студенческое общежитие. В полночь, в самый разгар застолья и зимы ему вдруг захотелось помидоров. Невероятный по тем временам каприз. Помидоры появлялись у нас в апреле-мае. Уже хмельной хозяин подсказал ему номер одной из комнат "общаги", а про её хозяина сказал: "Он - иностранец, и не исключено, что у него водятся помидоры!" Иностранца Герман не застал, но застал лишившие его покоя овощи и …голую женщину. К нам он вернулся с некоторым опозданием и с помидорами.
Однажды он съездил в командировку, в один глубоко провинциальный городок. Рассказывал, что не обошлось без амурного приключения. После него туда съездил я. Ничего в городке не напоминало о сексе. Унылые от добропорядочности женщины шарахались, перехватив заинтересованный взгляд командировочного.
Мне вспомнилось, что в студенческом возрасте Герман как-то попал в больницу с воспалённым аппендиксом. К операции его готовила угрюмая санитарка, совершенно равнодушная к факту, кого она раздевает. Герману стало боязно и жутко. Но когда больного, уже лежащего на столе, окружили молоденькие практикантки, он почувствовал сильное возбуждение. Вздыбив простыню, предательски эрегировало его начало. Но вот явился сам хирург - молодая энергичная женщина. Операция началась весело. Герману сделали надрез, и он почувствовал, как по паху потекла струйка.
- Спирт? - сострил Герман, пародируя известный перл Юрия Никулина из фильма "Кавказская пленница"
Когда дело дошло до дела и вырезали аппендикс, больной стонал и глазами искал поддержки. А практикантки, улучшив момент, покрывали его чело поцелуями. Но вот прошла кульминация операции, ситуация успокоилась, и тут все увидели, что его начало продолжало эрегировать. Даже хирург не выдержала и, как бы невзначай пригладила его рукой. Как складку на одеяле.
- Ты представляешь, после операции они еле со мной здоровались! - сокрушался он по поводу охладевших к его персоне практикантках.
У Германа была пассия. Моя бывшая однокурсница Ольга. Она иногда позванивала ко мне и жаловалась на "непостоянство" моего друга. Два его брака были сколь скоропалительными, столь же и кратковременными. В день рождения одной из супруг он вызвался пойти за хлебом. Ждали гостей. Явился Герман следующим утром пьяным, почему-то с яблоками. Дома застал заплаканную супругу и злую тёщу.
Как-то Герман в сердцах заметил мне, что женщины часто не понимают его. Ольга, например. Та недавно поссорилась с ним и вот из-за чего. Мой приятель был довольно искренен, когда гневно высказался об общей для нас и для Ольги знакомой особе.
- Это безнравственно! - кричал он, - размениять свою сексопильность на какую-то аспирантуру!! Дура набитая! - шипел он от праведного негодавания. Потом добавил:
- Твоя однокурсница мне нотации начала читать на моральные темы. На самом деле же, приревновала.
Герман к своему ремеслу относился серьёзно. Он регулярно читал произведения своих коллег, потом пересказывал нам. Всегда с удовольствием, между прочим. Входящих в моду Фолкнера и Пруста не признавал. Называл их тексты "муторными". Ольга говорила, что Герман из тех авторов, образованность которых заметно не поспевает за их даровитостью. Сказала она это после того, как Герман «очередной» раз обидел её. На этот раз он без обиняков заявил любовнице, что своей жене как редактору доверял больше, чем ей.
Общение с ним было чревато тем, что тебя вдруг прописывают в рассказе. Меня тоже так помянули. В тот день он проиграл мне 10 рублей в шахматы. Играли в моём кабинете, в редакции. Пока позиция была в его пользу, он слонялся по комнате и иногда привлекал моё внимание тем, что подпрыгивал до потолка. Получалось довольно спортивно. Герман слюнявил пальцы и оставлял на потолке следы. Это стоило труда. Потолки были очень высокие. После того, как положение на доске изменилось, Герман преобразился. Мои неуклюжие попытки допрыгнуть до потолка моего собственного кабинета были пресечены его кривой миной.
- Потерянные для общества деньги, - ворчал он, когда протягивал проигранную сумму, - я же знаю, эти деньги засолишь, а то пошли бы в пивную.
Я предложил ему заглянуть на вечер русских поэтов.
- Между прочим, там будет Инна, - заметил я вкрадчиво. Она была его новой симпатией.
- Гурам Александрович пришёл и гостя привёл. И какого гостя! - с такими словами нас встретили поэты. Все знали Германа. Посиделки были тихие, скромные. В основном звучали строки о любви. Один поэт изобразил себя целующимся с выброшенной на берег русалочкой. Первое, что пришло в голову Герману - вряд ли такое поведение поэта могло понравиться "златовласой девушке-рыбе".
- У этого поэта дурно пахнет изо рта. Услуги дантиста для него весьма кстати, - выдал мне на ухо свой комментарий гость.
- Бедняга - сущий бессеребренник. Когда он издавал сборник стихов, чтобы покрыть расходы, ему пришлось продать на барахолке одну из семейных реликвий, - заметил я ему.
В ответ Герман только зевнул. Он скучал, а отсутствие Инночки делало его желчным.
- Вообще, русалки не существуют, - заметил он мне после некоторого молчания, - фактически этот тип целуется с рыбой.
Тут вступил Георгий Г. - местный "поэтический горлан-хулиган". Он не терпел "красивостей", "алкал правды жизни". Особенно ему претили элегические мотивы, к коим склонялось большинство поэтов. Он обрушивал на присутствовавших громы и молнии своего темперамента. Дескать, слизняков разводите, некрофилию. "Вон, вон отсюда!" - кричал он и театрально размахивал носовым платком, будто выгонял из комнаты поэтов. Они встревожились, кое-кто начал принимать таблетки. Зато Герман приободрился. Он встал со стула и окликнул смутьяна. Тот обернулся.
- Спрячь свой пидарский платочек. О хороших манерах - вот о чём надо тебе писать, - бросил вызов сценарист. Потом неожиданно он заломил руку "хулигану" и, не отпуская её, выпроводил того из зала. Через некоторое время вернулся к собранию, извинился и удалился. Дамы восхищались "красивому" поступку известного сценариста...
Через день на столе в редакции лежал рассказ Германа. Он был о том, как простой деревенский малый защитил интеллигентных и чувствительных поэтов, как был бит им некий субъект, который попытался сорвать вечер. Описанное событие предварял небольшой экскурс в прошлое. Дескать, есть подлецы, которые на том и специализируются, что ходят по свадьбам и устраивают обструкции, что автору лично пришлось жестоко, но справедливо расправиться с одним из них. Случилось это на свадьбе его близкого родственника. Негодяя звали Гурам С., т.е. как меня.
- Наверное, это интереснее, чем писать о том, как ты проиграл 10 рублей перед тем, как защищать поэтов, - съязвил я.
- Скажи спасибо, благодаря мне ты был замечен в более или менее мужском поступке, - последовал ответ.
Но вот случилось событие, которое стало роковым для Германа.
Как-то он пришёл в редакцию окрылённым.
- Я нашёл героя! - прозвучало торжественно.
Герман давно замыслил перейти с малых форм и сценариев на "крупную" прозу, но не располагал для этого материалом. Нужен был "персонаж-событие". Вроде, нашёл. Он перестал появляться в редакции. Ольга нервничала. Она позвонила мне по телефону:
- У меня дурные предчувствия. Наверное, этот несчастный делинквент влип в историю.
- Я понимаю, что он плоть от плоти богемы, но при чём тут девиация, - спросил я взволнованную женщину. Мне ещё хотелось показать, что нет слов, которые бы я не знал.
- Бьюсь об заклад, он сейчас якшается с какими-нибудь криминалами, - сказала она.
На следующий день я проходил мимо Госкинпрома. В сквере кучковался разные младшие или старшие техники, ассистенты, грузчики, ветераны массовок и др. Я увидел ещё и карлика, который работал осветителем и иногда появлялся в фильмах для "экзотики". Он тоже вёл богемный образ жизни. Об этом я знал как его сосед. Малого роста и веса светотехника вдребезги пьяным приносили на руках собутыльники. Однажды это сделал очень известный актёр.
В центре компании пребывал Герман. Он стоял и пересчитывал деньги. "Получил гонорар, теперь должен спустить деньги в ресторане, - мелькнуло у меня в голове. Тут он увидел меня, обрадовался. Я не ошибался в догадках.
- Только вот ждём дядю Лёву, и потом двинем в ресторан, - сказал он, - это хорошо, что мы увиделись, я познакомлю тебя с таким человеком!
Заинтригованный я стал ждать. Пришёл маленький старикашка, высохший, как листик из гербария. Говорил он громко и убеждённо. Как плохослышащие. В жизни мне ещё не доводилось видеть такого подобострастия, которое выказывал Герман по отношению к дяде Лёве. Было похоже на общение между духовным наставником и верным учеником. Подойдя поближе, я увидел, что у "гуру" совсем не было зубов, и рот из-за этого был проваленным.
- Какая биография! Ты знаешь, он просидел в тюрьмах и колониях 32 года!! Вчера на него попёр один молодой, а он его ножом пырнул. Все знают, и милиция знает про это, но Лёву никто не смеет тронуть...
Удар судьбы пришёл с неожиданной стороны…
Герман не пожалел красок для своего первого романа… Маленький Лёва вырвал из учебника рисунок с изображением глухой тайги, за что получил подзатыльник от грозного и справедливого отца. Накаркал себе. Сколько лет провёл в лагерях на лесоповалах… Маленький Лёва украл у соседей две курицы. Скрутил им головы. …Новый год вот-вот должен был наступить, а дома хоть шаром покати. Отец побил мальца и выгнал его из дома, мол, верни украденное. Лёва поднялся на чердак. Было холодно, он прижал к себе тушки мёртвых кур, а от них, закоченевших, ещё пуще стало холодно. Потом слышит, кто-то поднимается по лестнице на чердак. По надсадному кашлю понял, что мать. "Левон, Левон, мальчик мой, - позвала она, - спускайся, простудишься!" Они вместе с матерью закапывали на огороде кур, когда наступил Новый год. По городу в тот момент прошла волна оживления и веселья…Мать всё кашляла и кашляла… Вот Левон украл первый чемодан на вокзале. Поделился добычей с уличными авторитетами... Много было воровской романтики, ода в честь великого вора в законе Лёвы Н., и т.д.
Если верить легенде, то расправу над Германом предварил звонок первого лица соседней республики нашему первому лицу. Дело в том, что Лёва и его окружение были армянами. В те строгие времена в почёте была политкорректность. Ни в коем случае не обижать по национальному признаку, особенно соседей. Они то и обиделись. Роман был расценен как "национальный выпад", или, как было сформулировано в правительственном постановлении, "художественно слабый, в идейном отношении ущербный". Постановление извещало о том, что снят с работы редактор журнала, поместивший произведение, и вдобавок ещё исключен из рядов КПСС.
Сердце подвело Германа.
Однажды я зашёл в Кировский парк, где под сенью клёнов играли шахматисты-любители. Я обратил внимание на одного из игроков. Он был похож на Германа - ранняя седина, светлые глаза, полные губы. И голос у него был такой же негромкий. Незнакомец быстро и неправильно разыгрывал дебюты и только потом задумывался над запутанной позицией...