Летун Кузякин
Кузякин умел летать. Это свойство открылось ему совершенно случайно. Как - то после работы Кузякин хорошо выпил. Семья отдыхала в деревне, поэтому, когда он пришел домой, никто его не встретил попреками. Это было настолько непривычно, что Кузякин поначалу растерялся. Он бесцельно потоптался по пустой квартире, выкурил сигарету, стряхивая пепел на ковер, повалялся на тахте прямо в башмаках и даже что - то спел.
После этого он почувствовал в себе такую легкость, что, кажется, мог взлететь. И только Кузякин подумал об этом и слегка напружинил мышцы, как что - то тяжелое больно ударило его по затылку. Он поднял руку, чтобы потереть ушибленное место, и коснулся потолка. С некоторым недоумением он огляделся вокруг и понял, что парит в воздухе. Тело его сжалось от страха, он камнем рухнул вниз, сильно ударившись пятками о пол. Через некоторое время, когда успокоилось сердце, забившееся с частотой отбойного молотка, Кузякин с опаской еще раз напружинился и снова воспарил над полом.
Приземление на этот раз было менее болезненным, можно сказать мягким. « Ну и чертовщина», - сказал себе Кузякин, сунул голову под кран с холодной водой, быстро разделся и юркнул в постель, с головой накрывшись одеялом.
Утром у Кузякина болела голова. Смутно вспомнилось, как померещилось, будто он летал. « Во сне, наверное, - подумал Кузякин. - Давно не снилось такое, раньше то во сне часто летал. А сейчас и сны не запоминаются». Он выпил рюмку водки, чтобы утишить боль в голове. Ощущение той необыкновенной легкости, с которой он парил во сне, снова охватило его.
- Как наяву было. Вот будто бы я стою, легкость в теле, потягиваюсь и взлетаю.
Качнулся пол, уходя из под ног, словно при головокружении. Кузякин напряг тело, опрокидывающаяся стена понеслась на него.
-Ого, - сказал он. - Надо бы поосторожнее.
Он ошарашено постоял некоторое время, потом оттолкнулся, на этот раз легонько, плавно и завис между полом и потолком, легкими движениями рук удерживая себя в равновесии.
-А ведь я могу летать ! Могу ! Это же надо, я летаю. Фантастика. Скажи кому, не поверят, в сумасшедший дом отправят. А если продемонстрирую всем чудо ? Показательный полет. Вот - то начнется ! А что начнется ? Памятник поставят ? Молиться будут ? Нет. Чтобы какой - то там инженер умел летать, а остальные нет. Он что умнее всех, талантливее, или так умеет хотеть, как никто ? Кто же с этим согласится ? Вот объявить феноменом, чудом - это другое дело. Чудо есть чудо, явление в другом измерении. Это почти как выродок, генетический выброс. Это всех устроит. Начнут меня возить везде, показывать ученой публике, просто публике. Щупать будут, датчики ставить, изучать, диссертации писать, целый НИИ откроют небось на мне. Передыху не дадут. Скажут : ты не себе принадлежишь, ты достояние всего человечества, а его надо беречь, оно сгодится для сотен научных карьер. Потому достояние спрячут под стеклянный колпак, и не чихнешь в простоте. Шестое чувство сколько открывают, а тут на тебе - сразу и без обмана. Это же сколько на меня этих научных паразитов набросится ? Больше чем вшей на окопного солдата.
Нет, подопытной мышью я не стану, - решил твердо Кузякин. Что ему делать с внезапно открывшимися возможностями, он еще не знал, но на ближайшее время, во всяком случае, сохранит все в тайне. До тех пор, пока он все не обдумает и не решит, что делать дальше.
Весь день Кузякин ходил в возвышенном настроении. Едва стемнело , он уже был в пригородном лесу. Побродив немного и убедившись, что никого поблизости нет, он встал посреди поляны, напружинился, потянулся и полетел. Попарив поначалу над верхушками деревьев, он вытянул руки над головой, как пловец, и возносился все выше. Крупная птица, которую он догнал, стремительно шарахнулась от него, он должно быть показался ей неведомым, огромным хищником. И вдруг Кузякин попал в светлое пространство и увидел солнце, которое с земли уже было скрыто горизонтом. И все на земле, полускрытой фиолетовыми сумерками, показалось ему мелким и ничтожным. Мелкой и ничтожной показалась и его собственная жизнь, когда он задумался о себе.
Бог мой, - думал он, - потратить столько лет, чтобы в сущности сделать лишь то, что каждая птица делает всего лишь за одно лето - построить гнездо и вырастить птенцов. А сколько сил и ума потрачено на то, чтобы сделать его уютным и безопасным. Кроил, добывал, искал знакомства и все для того, чтобы воткнуть в гнездо еще одну красивую веточку. А работа ? Все, что делал, к чему стремился - в сути своей лишь к тому, чтобы иметь возможность таскать веточек поболе, и таких, каких нет у миллионов Ивановых, но есть у сотен тысяч Сидоровых.
Мучительно заболели от усталости предплечья, и Кузякин заскользил вниз к земле. Пытаясь приземлиться, он едва ни в последний момент увидел под собой людей. Кузякин испуганно рванул в сторону, чудом не врезавшись в дерево. Пара, занимавшаяся любовью под кустом, его не заметила, и Кузякин, вспоминая похотливые, исступленные движения голых тел, сказал : Жизнь человеческая теперь открыта передо мной во всей своей наготе и бесстыдстве.
Каждый день после работы Кузякин садился в автобус, уезжал за город и летал, летал. Тело его все больше привыкало к полету. Перестали болеть предплечья, он мог летать неутомимо, как птица. Все дни он жил в предвкушении свободы, легкости и независимости, которые испытывал в воздухе. Он совсем запустил работу, почти перестал разговаривать с домашними. Часами он сидел, глядя в небо через окно, занятый своими мыслями и грезами. Все меньше и меньше у него оставалось интересов на этой земле. Он вел одновременно две разные жизни. В одной - он ходил на службу, что - то там исполнял, терпел дома презрительное молчание жены, считавшей что он свихнулся, может от пьянства.
Другая жизнь, свободная и просторная, все больше втягивала его в себя. Когда он парил в воздухе, все земное отступало от него, отдалялось, он смотрел на него отстранено, как исследователь на муравейник. И также отстранено он смотрел на свою прежнюю жизнь, в которой он был в сущности сам муравьем. Муравьем, который существует для исполнения предписанной роли, наверное, очень необходимой этому муравейнику. Но если чья - то небрежная нога наступит на него и прервет жизнь, то муравейник и не заметит этой потери и тут же заменит его другим муравьем Кузякиным. Никому нет дела до Кузякина самого по себе, Кузякина не функции, а живого человека, да и сам себя он уже давно оценивал по своей роли. И вот теперь он, наконец, может стать самим собой, или тем, чем себе казался.
Впрочем с муравьем он себя сравнивал редко. Кузякин любил цирк, а животных в нем жалел. Больше всего он жалел слонов, их мощь и теснота манежа так не вязались друг с другом, слону требовался простор. Кузякин часто казался себе самому слоном в цирке. Вот слон встает на задние лапы, вот балансирует на доске. В восторге хлопает публика : Какой умный слон ! Ах, смотрите, что он делает. Публика требует : А стойку на хоботе сможешь ? Ну - ка, покажи нам ! Ну - ка, удиви нас ! Молодец, хорошо стараешься, ты заслужил кусочек сахара. Вот тебе и еще кусочек.
Дрессировщик касается тебя такой красивой палочкой с цветочком на конце. Никто не видит, как рвет кожу спрятанный под цветком острый крючок. Ты послушно делаешь, что тебе приказали. Ты не обижаешься, крючок это не наказание, не насилие. Ты просто сделал что - то не так, как надо. Ах, как я неловок, сделал не то и укололся. Я больше не буду, я сделаю все по правилам и получу заслуженный сахар. Разве дрессировщик колет тебя, разве он вонзает в тебя острие ? Это ты сам, качнувшись неловко, поранил себя. Тебе и голову не приходит сбить дрессировщика ударом хобота, растоптать его своим мощным копытом, раздавить в щепу красивую колющую палочку.
В сущности, он и не замечал дрессировщика. Он шел по узкому бревну, острые шипы торчали по сторонам, где - то далеко впереди виднелись рафинадные горы, а по пути перепадали кусочки сахара. На этом пути он приобрел друзей, с которыми хорошо было посидеть за рюмкой, и женщину, которую когда - то любил страстно, создавшую ему семью. Часто он думал о том, почему не обнаружилась в нем способность к летанию раньше, когда он был еще свободен и независим, когда выбор пути был легок.
Нынешняя раздвоенность мучила Кузякина. Охватывала жалость к жене, уловившей перемену в нем, приписавшей ее любви к другой женщине, и потому словно бы замершей, съежившейся в ожидании совсем плохого. Страшно было бросать налаженный, устоявшийся быт, положение, которого он достиг долгим трудом и терпением. Но однажды он решился.
Уже не видны были даже сверху огни города, впрочем, он ни разу и не обернулся назад, а Кузякин все летел и летел. Лишь под утро, когда засветлело небо, он опустился на землю. Днем он отдыхал, а вечером поднимался в небо и рассекал воздух, выбирая путь по стаям птиц, иногда обгонявших его. И, наконец, он достиг гор.
Долгое время он строил себе жилище среди неприступных скал, куда не могли бы добраться люди. Звери и птицы не приносили ему пищи к пещере, как некогда пустынникам, и потому время от времени он вечерами спускался в долину, воровал пасущихся овец, домашних птиц, одежду и утварь, которой он постепенно обставил свое жилище. Среди горцев пошли слухи о снежном человеке.
Вскоре над ущельем вырос грубо слепленный из камней дом, похожий на гнездо огромной птицы. Теперь целыми днями Кузякин парил в воздухе, независимый и одинокий. Воздух вершин и свобода пьянили его. Он садился на узкий карниз скалы, облака плыли под ним, смотрел на простиравшийся ландшафт и думал. Никогда в своей жизни он ни думал так много. Наверху он стал дальнозорким, он видел все, как в телескоп, отбрасывались мелкие незначительные детали, все виделось в своей цельности.
Ко мне вернулась моя сущность, я чувствую себя сам собой, а долго был растворен, рассеян среди сора жизни и случайностей. Наконец, я вернулся к себе. Мое Я стало цельным Я. Я могу желать и хотеть, и не зависеть ни от кого в своих желаниях и хотениях, - так думал Кузякин.
Он понял, что здесь, в горах, будучи совсем одинок, он менее одинок, чем был среди людей. Там внизу все делали вид, что понимают, но никто не понимал, делали вид, что сострадают, но никто не сострадал. И сам он, в конце концов, перестал понимать даже себя, перестал думать о себе, а то, что он тогда думал о себе, было в действительности тем, что он думал о своем месте среди этих людей, о кусочке своего Я в конкретной ситуации, и с каждым днем он все более и более терял свое цельное Я.
Только теперь я прозрел, приобрел мудрость, а мог бы прожить всю жизнь в ослеплении. Только одиночество дает мудрость. Если бы раньше мне бы мое теперешнее познание, я мог бы изменить не только свою жизнь.
Кузякину становилось обидно, что откровение, которое пришло к нему, пропадет бесследно для человечества. Хорошо бы, если бы он смог найти своего Платона, вложить в него свои мысли, передать свой опыт. Как хорошо было бы летать рядом с ним, сидеть на заоблачной вершине, высказывать мысли, которые посетили его.
Наверняка, на земле должны существовать еще люди, умеющие летать, а может они сами не знают об этом. Он, Кузякин, должен научить их летанию, заставить поверить в то, что они могут летать. Он станет их пророком, их духовным наставником, вольет в них свою мудрость, освободит от пут жалкой земной жизни. Как когда - то в скиты пустынников стекались жаждущие их слов, так и на эту вершину будут пилигримствовать летающие, предназначенные судьбой к летанию. Здесь, высоко в горах, они создадут союз избранных и в возвышенных беседах будут постигать смысл жизни.
И Кузякин отправился на поиски сотоварищей. Он верил, что отыщет их по печати избранничества, которой отмечены эти люди. Он летал долго, от города к городу, и вот однажды, подлетая к пригородному лесу, он увидел, как что - то большое и темное мельтешило над вершинами деревьев, то стремительно пикируя вниз, то снова возносясь вверх. Прикрываясь солнцем, Кузякин над самыми кронами подлетел поближе, опустился на землю и пошел в ту сторону, где он заметил летающий предмет. На маленькой полянке сидел человек, настороженно озираясь по сторонам. Наконец, решив, что легкий треск, послышавшийся ему, издан явно не человеком, он встал, распростер руки, потянулся телом и плавно всплыл вверх.
Кузякин воспарил вослед. Увидев его рядом, человек испуганно замер и рухнул вниз на кусты. Кузякин опустился рядом. Человек морщился от боли и растерянно смотрел на него. Кузякин приподнялся над землей метра на три, сделал круг над человеком, решительно и твердо сказал : Летим !
Не оборачиваясь, он воспарил и полетел над лесом, ни минуты не сомневаясь, что человек последует за ним. И, действительно, вскоре он краем глаза увидел парящую рядом фигуру.
-И вы тоже...вы тоже ..., - захлебываясь, выкрикивал человек, стараясь держаться рядом с Кузякиным.
-Вы должны полететь со мной.
-Это далеко ? - спросил человек. -Это надолго ?
-Далеко и надолго, навсегда.
-Но я должен вернуться, меня жена будет ждать. Я обещал зайти в булочную, мне надо хлеб принести.
-Оставьте, забудьте все, стряхните с себя, как пыль с ног. Что вам делать среди ползающих ? Рожденный летать должен дышать воздухом высоты, тогда вы поймете, что такое настоящая жизнь.
-Да, но...а впрочем, вы правы. Я ведь тоже думал так...иногда. Но я боялся одиночества. А теперь ведь я не один. Не так ли ?
- Мы будем жить, как говорится в « горней выси», и каждый день будем летать на охоту, как свободные, горные птицы. Верите ли вы, что существуют летающие, кроме нас с вами ?
-Теперь да, а раньше...мне иногда так казалось, но я...и я решил, что я один, а сейчас понял, разве может быть так, чтобы только я мог летать и больше никто. Может другие просто боятся, или не так сильно хотят, а если очень сильно захотеть....
-Значит, мы должны найти этих людей, и мы будем летать, пока не найдем их.
Через некоторое время на уступ, где прилепилось кузякинское жилище, приземлились, с некоторым изумлением оглядываясь по сторонам, несколько человек. Потом они разлетелись, и каждый раз возвращались не одни. Уступ, первоначально облюбованный Кузякиным, стал тесен. Неподалеку нашлось обширное, недоступное плато, на котором вскоре взгромоздились сложенные из валунов жилища летающих.
Перволетун Кузякин проснулся довольно поздно. Теплые, упругие тела двух юных див уютно грели его тело. Тем девам, специально предназначенным для ответственной службы, ради сохранения нежности тела запрещалось летать и утруждать себя какой - либо работой. Два стражника, караулившие у наружных дверей, приветствуя его, встали в стойку. Жизнь Кузякина, как основателя и мудрого вождя общины летунов, представляла ценность большую, чем жизнь простого общинника, а потому нуждалась в охране. Дежурный летун принес подогретой воды для умывания. День начинался как всегда и не обещал ничего необычного.
Кузякин подошел к краю обрыва, вспомнив, что вчера он решил хотя бы час в день посвящать летанию. Последнее время он совсем не летал, отвлекали дела, да и желания особенного не было, и плечи болели от летания. И сегодня летать не хотелось. Кузякин посмотрел с омерзением на выпиравший живот и неохотно напряг тело, отрываясь от земли. Два стражника взмыли рядом. Быстро устав, Кузякин, скучный и недовольный, завис над поселением. Суетились внизу фигуры летунов, казавшиеся сверху кургузыми и приплюснутыми. И в мыслях у них, подумал Кузякин, такая же кургузость.
Нет, не тот народ подобрался, так и норовят что - нибудь выкинуть. Вот ведь, вырвались на свободу в горные просторы, отринули от себя все земное. Живи, трудись лишь столько, чтобы обеспечить себя и товарищей, слушайся старших и мудрых, подчинись тому строгому и простому укладу жизни, в создание которого он, Кузякин, вложил столько мудрости и энергии. Ан нет, все хотят по своему, все им не так. Как будто Кузякин и лучшие люди общины не думают только о том, как сделать жизнь простой и ясной и чтобы все были довольны. И разве не он, Кузякин, создал мир летунов, разве это не его детище. Естественно, как и любой человек, он хотел видеть свое творение сделанным по своему образу и подобию, в чем - то даже лучше самого себя. Когда он говорил летунам : Этот мир мы сделаем сами, таким, каким мы захотим.- он полагал, что все хотят сделать его таким же, каким представлял его он.
Иногда Кузякин с грустью вспоминал время, когда он в одиночестве парил над горами, но такое с ним случалось редко. Заботы о делах разраставшейся колонии постоянно занимали его мысли. Не все из прозелитов вели себя так, как должно. Ереси раздирали еще хлипкую структуру общины, и только твердая рука Кузякина удерживала одних от того, чтобы скатиться к ничегонеделанию, других - к банальному стяжательству. Пора бы уже и ограничивать число летунов, но все новые люди появлялись откуда то. Словно невидимое поле притяжения тянуло их в сторону гор, здесь они быстро обнаруживали себе подобных, и все больше плоскокрыших хижин из грубо отесанных камней покрывали плато. Оттуда, из внешнего кольца, из хижин, лепящихся по самым краям, текла смута, угрожая подорвать почти отлаженный быт общины.
А кто создает эту смуту ? Кем они были бы все без Кузякина ? Жалкими червями, гусеницами, куколками с зародышами крыльев и потенцией летания с жалкими трусливыми попытками подпрыгнуть, повисеть над землей, скрывая ото всех способность, роднящую их с птицами, но отторгающую от людей. Он первым рискнул вырваться из этого скопища, он дал другим моральную силу, он заставил их реализовать возможность той метаморфозы, которая была вложена в них - пройти путь от гусеницы к бабочке. Благодаря нему они осознали себя как часть совсем другого мира, мира летающих, и покинули мир ползающих.
Если в общине и существует принуждение, то только для блага самих же летунов. Что такое в сущности принуждение ? Если ребенок по неведению лезет в огонь, то оттащить его разве не долг взрослого разумного человека. А если взглянуть на насилие исторически, то разве не насилие всегда устанавливало порядок, способствующий развитию общества. Разве хоть одно общество было создано без насилия ? Позволь каждому решать - так это анархия, развал, гибель того дела, для которого они собрались вместе в этом может быть не совсем уютном месте.
После обеда Кузякин принимал посетителей, а вечером собрался совет лучших людей. Перволетун восседал на большом валуне, округлая выпуклость которого слегка блестела, отшлифованная кузякинским задом. Он любил думать на этом камне, чем - то напоминавшем ему кресло у телевизора из далекой, долетательной жизни. Перволетун вещал и сердце его таяло от восхищения самим собой, когда он смотрел на лица лучших людей, взиравших его.
Летун - главнохозяйственник доложил, что за последнее время благодаря неусыпным заботам и постоянному вниманию со стороны Перволетуна снабжение общины продуктами непрерывно улучшается. Он напомнил, что потребление на душу населения в среднем в общине даже выше, чем в некоторых странах нелетающих. Но по прежнему имеют место случаи, когда некоторые припрятывают и тайком поедают пищу, вместо того, чтобы сдавать ее в хозяйственную часть для распределения.
Кузякин расстроился. Он, конечно, и сам не прочь полакомиться иногда, и с гор спускался иногда подальше от завистливых глаз на уютные пикники с веселыми дамами, которые устраивали самые верные, самые приближенные из его помощников...но ведь это разрядка от беспокойных дум, от бремени ответственности за судьбу всех летунов. А если каждый...каждый для себя, то зачем же горние вершины, зачем гордая уединенность избранных. Кстати, вчера из особого склада похищены запасы, предназначенные для стола Перволетуна и лучших людей.
Главностражник требует усилить службу безопасности, при нынешних штатах он просто не в состоянии обеспечить порядок. К тому же ему стало известно, что в общине появились люди, замышляющие свергнуть Перволетуна и лучших людей и установить новый порядок. Да, подумал Кузякин, хорошо узнав людей, начинаешь их презирать. Только от безделья и зависти появляются такие вот смутьяны. Как будто и он, Кузякин, не хочет справедливости. Завтра же люди главностражника изолируют этих заводил и не дадут разрастись хаосу.
День этот прошел как обычно.
С вечера Кузякина мучили нехорошие предчувствия , изжога и ломота в пояснице. Личный врач разминал спину, щупал пульс и как всегда нудил, что надо больше двигаться. Ночью Кузякину снилось, что он снова на земле и его заставляют бежать кросс. Ноги его приросли к земле, а судья толкает в спину : вперед, бежать. Проснулся Кузякин оттого, что его толкал в бок главностражник и испуганно бормотал : Вставайте, проснитесь, надо бежать.
-Куда ? - не понял Кузякин, думая, что все еще продолжается сон, и лениво потянулся круглым, заплывшим жирком телом.
-Бунт ! Они подняли бунт, те с окраин, сейчас они будут здесь.
Теперь уже и Кузякин услышал пугающий шум. Одеваясь, он на всякий случай сунул в карман несколько золотых побрякушек. Стражников у хижины не было, куда - то исчез и главностражник.
Все бросили, все, - думал Кузякин. - Сволочь народ - то. А куда бежать то ?
Он хотел было взлететь, но вспомнил про болевшую поясницу.
-Здесь он. Сюда ! - закричал кто - то рядом.
Перволетун, замерев от страха, как во сне недвижим, смотрел, как набежала толпа. Его куда - то тащили, пинали. Он не сопротивлялся, только сжимался телом и прятал от ударов лицо. Только один раз закричал он :
-Неблагодарные скоты ! Вы думаете, что - нибудь изменится. Все будет по прежнему. Только вместо меня будет другой, еще хуже.
-Сбросить его с обрыва, пусть летит к чертовой матери, - кричал кто - то.
-Это никак нельзя, у меня поясница, я не могу лететь.
-Сейчас я тебя вылечу...
Его грубо подтащили к обрыву.
-Не надо, - закричал Кузякин, глянув в обрыв, - я разобьюсь, - и тут же получив сильнейший удар под зад, он нелепо замахал руками и полетел вниз. От ужасного страха тело Кузякина напряглось и он завис в воздухе.
-Слава Богу, я еще могу летать. - Отяжелевшее тело с трудом держалось в воздухе. Он опустился у дороги в долине, задыхающийся, потный и, спотыкаясь, побрел по дороге - туда вниз, подальше от этих неблагодарных.
Кузякин временами ощущал как бы некое дрожание в мышцах, томительно ныли лопатки, но он тут же давил в себе желание напрячься, подпрыгнуть, и с удовлетворением отмечал, как прочно держит его земное притяжение, с какой уверенной твердостью ступают его ноги по асфальту. Походка его на некоторое время становилась монументальной, как у статуи командора. Со временем исчезли и эти симптомы, и Кузякин даже забыл, что некогда умел летать. Летать ? Какая глупость. Жена, дети, квартира, работа, дача - откуда время на какие - то глупости.
Кузякин летать не умел. Впрочем, это естественно. У него ведь тело тяжелее воздуха, а крыльев нету, так что подъемной силе образоваться неоткуда. Без мотора никак не взлететь. По всем законам природы человек летать не может. Так, если только во сне, да и то, как правило, в детстве. Ученые люди говорят, что сны с полетами ( или падением, это у кого как) бывают, когда человек растет. Вроде, как признак того, что человек не перестал расти. Кузякин, если и рос, то только в ширину, а это уже нечто совсем иное. При этом и сны снятся другие. А сны Кузякин всегда утром забывал. Иногда и хочет вспомнить, ощущает, что нечто приятное снилось, а никак. Ничего не помнится. Абсолютно.
Ю.М.