Иван-дурак жених был завидный. Имел и избушку и ведра самоходные и сани самоездные и Конька-горбунька. Даже средний брат у него был и так и сяк, а старший вообще был умница и мельницу устроил с приводом от солнечных батарей. Потому не было Ивану-дураку на селе от девок отбою. Но он себя соблюдал, женихался только с Василисой-прекрасной и было у них уже слажено – как овес уберут, так всем мирком и за свадебку, чтоб мед и пиво по усам текли, а за овином фейерверки в ночное небо взлетали.
Овес уже колосился, когда к Василисе приехала Марфа-посадница
на помочь – ну там простыней беленых в приданое нашить, плюшек сдобных к столу свадебному напечь, да и вообще. Долго ли, коротко ли шили они всякую хурду-мурду в приданое, да в сундуки кованые складывали, но кончились у них нитки. А без ниток бяда. Ну а поелику сельмаг ещё до крещения Руси закрылся и располагался в нем зал игровых автоматов, где парубки и в чижа и в лапту гоняли, то хочешь, не хочешь, а надо было за нитками в посад ехать.
Марфа уж собралась, а потом и молвит – «Поехали со мной, Василисушка. Людей в посаде посмотришь, себя покажешь», а на возражения отвечала – «Успеешь ты ещё у плиты настояться, да мужниных носков настираться. Поехали. Оттянемся по полной - и в кино сходим и в библиотеку, да и делов-то на один уик-энд».
Расцеловались Иван да Василиса в уста сахарные. Василиса еще напомнила, чтоб кибитку Иван подал к станции послезавтра ввечеру, чтоб нитки в руках не носить, организм женский не надрывать и платок ему узлом завязала, чтоб не забыл, значит. Сели Василиса с Марфой в проходящий кузовок на паровой тяге, да в посад и укатили.
А Иван всё махал платком, пока кузовок из виду не скрылся, да того не заметил, что пока вслед махал, узелок у него на платке возьми да развяжись. А Ваня тем платком слезы прощальные утер, соплю из носа высморкал, сел на Горбунька и потрусил назад в село. Думал ещё – «За пару дней до канадской границы даже на Горбуньке не доскачешь, но наженихаюсь я с девками, да бабами напоследок, мама не горюй!»
Приехал Ваня домой, выпил зелена вина и бросился в пучину разврата. Вынырнет из пучины, подумает – «не пора ли Василисушке, не пора ли родненькой объявиться?» А как без узелка на платке определишь - пора, не пора? Никак. Он снова в пучину ныряет. Почуял Иван неладное, когда мухи белые над селом закружились. Глядит – непорядок. Овес не скошен, фейерверк за овином отсырел, да и Василисушки нету.
Начал Ваня через знакомую Кикимору в райотделе справки наводить. Та поначалу – видом не видывала, слыхом не слыхивала, а потом все же раскололась – «Народ молвит, что Василиса твоя в лапы Кащею-бессмертному попала. Заточил он её в терем златоглавый, заложил дверь брусом железным, и нет ей оттуда ходу. А где тот терем, ей, Кикиморе неизвестно». Закручинился Иван-дурак, сел на лавку, голову кулаком подпер, сопли распустил, но хоть дурак, а смекнул – «Мои проблемы – это мои проблемы и никто за меня каштаны из огня таскать не будет». Опоясался мечом булатным, свистнул Конька-горбунька, взял семь хлебов и отправился в путь-дорогу, ненаглядную свою вызволять из ига Кащеева значит.
Встренулся ему тут Соловей-разбойник. Ваня к нему с расспросами – что да где. Соловей ему говорит – «Живу в лесу, молюсь колесу, радио за неуплату отключено, дык потому, чего в мире деется, обсказать не могу». Ваня сызмальства недоверчив был и Соловью всю его металлокерамику кулаком поправил, думал – тот его в заблужденье вводит. А тот всё на своем стоит и упорно шепелявит – «Надо чего тебе ведать – дуй к Бабе-яге. У ей своя агентурная сеть и уж ежели она чего не знает, так того в миру просто нет».
Пришпорил Ваня Конька-горбунька и поскакал по буеракам, следуя указателям «избушка на курьих ножках» и прискакал к высоченному кирпичному забору, который Горбунёк ни с какого разбегу перепрыгнуть не смог. Ветер приносил из-за забора едкий химический запах, и слышно было бульканье. «Зелья колдовские варит» - понял Ваня, обошел вдоль забора и нашел калитку из железа кованную, запертую накрепко разрыв-травой. Начал Иван в калитку ломиться, колени посшибал, кулаки разбил. Проскрипела за забором костяная нога, и недовольный голос Яги спросил – «Чаво фулиганишь? Бес тебя ломает что ли? Деньги давай!»- и открылась в двери небольшая железная печурка. Ваня удивился, но отдал рупь-целковый в сморщенный кулачок. В обмен получил пакетик с каким-то белым порошком, ещё раз удивился и спросил – «А накой это мне?» Яга высунула в печурку голову в цветастом платке, осмотрела Ивана с ног до головы, недовольно буркнула – «Сразу надо говорить, что по вене не гоняешь. На, курни сердешный». Рукой в монистах выцепила белый пакетик и сунула пакет с травой сушеной. «Да не курю я!» - возмутился Ваня и сунул назад бесовское зелье. «А что тебе тогда надобно, убогий?» - ехидно спросила Яга –«Поприкалываться зашел или на мусарню пашешь? Я вон щас волкодавов спущу, они тя под Хохлому распишут». Ваня, торопясь, пока не спустили собак, объяснил, какого лешего его принесло к Яге и кто ему наколку дал. Яга смягчилась и смахнула слезу – «Любовь – дело святое», и объяснила Ване как до Кащея добраться, адресок дала и карту метро. Потом спросила – «Рупь-целковый точно не меченый? Ну, тогда я его себе за доброту возьму, а тебе счастье будет», и захлопнула печурку.
Долго ли, коротко ли, но проскакал Ваня тридевять губерний, съел семь хлебов, Горбунька заморил, но добрался до посада. Адресок Яга верный дала, и замок Кащеев Ваня нашел моментально. Ослепился красотой невиданной. Тут тебе и купола золотокованные и петухи красные по-над окнами и озеро рукодельное с лебедями, но запоров никаких не обнаружил, а прислужник Кащеев в ливрейном армяке на требование Василису представить, только двери узорчатые распахнул и молвил –«Проходите, пожалуйста. Госпожа у себя в будуаре».
«Заманивает Кащей, бдительность хочет усыпить» - понял Иван, выхватил меч, захлопнул забрало шлема «Сфера» и, цепко осматривая сектор огня, бросился короткими перебежками вверх по лестнице.
Спину прикрывал Горбунёк с огнеметом «Шмель» в копытах. Махая мечом как «Килл Билл», Иван влетел в будуар, сшиб китайскую вазу эпохи Мин и увидел свою ненаглядную Василисушку. Она, одетая в прозрачный персиковый пеньюар, сидела на низком пуфике и чесала перед зеркалом золотую косу. Василиса нервно дернулась на грохот разлетающихся китайских черепков, а Ваня заорал – «Здравствуй, любимая! Вот ты и спасена!» и бросил меч на бюро эпохи Людовика 14-го, вдребезги разбив верхнюю крышку из карельской березы. «Ваня? Ты, каким ветром?» - удивилась Василиса. «Вот! Тебя спас!» - гордо ответил Ваня, выпятил грудь, отставил ногу в сапоге 48-го размера и подбоченился. Василиса задумалась – «Зря ты, Ваня, приехал. Пустое это всё». Иван схватил Василису за руку и потащил к двери – «Потом будем разговоры разговаривать, бежим скорее, а ну как Кащей нагрянет!» «Да не нагрянет» - вырвалась Василиса – «на службе он и ране вечера не нагрянет!»
- Что-то не пойму я тебя, любезная.
- А нечего тут понимать! Сказано тебе – зря приехал! Нет у меня пути назад, да и не хочу я!
- Как так не хочешь? Весь люд в посаде молвит, что мучает он тебя.
- Ваня, да они мне просто завидуют!
- Говорят ещё, что Кащей над златом чахнет и ты с ним счахнешь.
- Ну да? Кащей занимает приличное положение в топливно-энергетическом комплексе, оклад жалования сундуками получает, но от денег ещё никто не зачах.
- Но я же люблю тебя, глупая, и никто тебя так любить не будет!
- Ваня, но согласись, сортир у тебя все-таки в конце двора и Горбунёк твой вон хоть и с огнемётом бегает, но против «Порша» вообще никак, ни цветом, ни дизайном.
«Вона ты куда завернула» - почесал Ваня затылок – «передком значит торгуешь!?»
- Ваня, да ты пойми, жизнь человеку даётся только раз и прожить её надо так, чтобы не было больно и обидно за бесцельно прожитые годы. И ничем я не торгую, мы давно в законном браке и вообще Кащей довольно милый, хоть и не молод.
Ваня потерял речь, склонил удалую головушку и то бледнел, то наливался буйной кровью. В Василисе проснулась жалость к простому душой Ванюшке. Она подошла лебедушкой, взяла Ванину руку в свои, положила её себе на грудь, шепнула – «ну, Иван, не будь букой, пойдем поженихаемся на простынях шелковых последний разочек и – расстанемся друзьями».
Укусила Ваню за ухо и повлекла к семиперинному сексодрому.
«Уйди, сука, убью!» - заорал Ваня, вырвался, сорвал с буйной головы алую горлатную шапку, разодрал её напополам, бросил на пол, растоптал и выскочил в дверь, забыв меч-кладенец. Конёк – горбунёк виновато пожал плечами и, опустив огнемет, тихо ушел за хозяином.
Очнулся Иван только на третьи сутки, когда спецконвой доставлял его к месту постоянной регистрации. Трещала с перепою голова. Не было ни шапки алой, ни рукавиц кожаных, ни армяка куньего, ни сапог сафьянных. В кармане запачканных плисовых шаровар нашел закладную из ломбарда на Конька-горбунька – одна штука. Заплыл глаз, и трещали ребра. А потом ещё пришла и повестка в суд «За действия, ведущие к умалению величия имиджа Святой Руси в глазах варягов», но это совсем уже другая сказка.