Наташка долго и пристально вглядывается в зеркало. Подхожу сзади и строю своему отражению печальную гримаску. Наши планы сбываются. Сегодня не будет заседания кафедры - ура! Вторник наш единственный выходной в кутерьме бесконечных практических занятий, когда мы обе, в строгих костюмах, скрывающих коленки, вещаем о суффиксах и флексиях студенткам, в большинстве своём счастливым. Работу свою мы любим – юные мордашки окружают постоянно, их весеннее щебетание заполняет институтские коридоры, звонко рябит в глазах от блузочек, курточек, джинсиков.
Вчера Наташка долго уговаривала меня съездить и оценить. И вот мы едем в переполненном автобусе с непонятными запахами прелой картошки и выхлопных газов. Огненное чудище – конец нашего маршрута – находится в двух часах езды от города. «Дважды два – четыре», - складываю сумму времени, потраченного туда-обратно.
Ну, конечно, Толик любит её, она любит Толика и всё, как всегда, о кей. А в глазах грусть. Потому что Толик – кадр восьмой, дубль тринадцатый. Ну и пусть. Кому от этого плохо? И в чём мы виноваты в конце-то концов? Я вот со своим встречалась безропотно аж целых шесть лет, а прожила всего шесть месяцев. «Шестью шесть – тридцать шесть!» - привязалась же эта таблица умножения! Кстати, что выйдет в сумме, если сложить все человеческие радости, какие происходят в эту вот минуту, со всеми сиюжеминутными несчастьями и поделить на всех? По-моему, на каждого накатит такой глуховой депрессняк, что человечество в один день сократится вдвое. И безо всяких там Мальтусов и современных мальтузианцев. И никаких не надо атомных бомб.
Давно, ещё когда мы сами были весёлыми и беззаботными, а переживали по всяким пустякам – из-за зачёта или нового прикида одногруппницы – мы с Наташкой придумали такую улыбку: «У меня, мол, всё прекрасно!» Вот сейчас она примерно так и улыбается, но меня не проведёшь. Я сама такая и вижу лиловые тени – густые и искусственные – над веками, а бессонные – вокруг подружкиных глаз. Чего-то не так. Она призналась, что спать ей не дают кролик и кенгуру. Они приходят каждую ночь, рассаживаются на потолке и занимаются каждый своим: кролик яростно пожирает морковку, а кенгуру елозит «молнией» по брюху: вжик – туда, вжик – обратно. Но, главное, улыбается, сволочь! Представляю эту улыбочку!
Так улыбалась Ленка, когда мой муженёк проплывал с ней под руку в тумане каком-то и в ушах начинало звенеть, звенеть…
Я чинно несла мимо свой восьмимесячный живот, делала вид, что ничего не вижу, что мне вообще всё по фигу, кроме моего живота. Но там вдруг закололо резко-резко и дочурка, тогда ещё будущая, больно перевернулась (она всё поняла, ей-богу!) и целых две недели ещё вплоть до самых родов, лежала там, в животе, как-то по-необычному. Это уже в родилке, когда мы обе испугались, что сейчас нам сделают кесарево, она опять всё поняла и перевернулась правильно. Донька вообще какая-то сообразительная – это она в мою маму. И сейчас, в автобусе, я абсолютно спокойна, знаю – мама выгуляет, накормит и уложит мою четырёхлетнюю Доньку.
Наташке хуже. Светланка в саду. Ровно в шесть вечера сад закроют. В прошлый раз, она рассказывала, после очередного вояжа за счастьем, автобус сломался, его чинили сорок минут, а зарёванную Светланку привела домой воспитательница. Хорошо ещё, Наташкина мать поверила тогда в профсоюзное собрание!
Вообще-то я вредная. Это у меня после развода проявилось. Ни за что не поставлю зачёт сразу, если это заочница, если наглая, и если с обручальным кольцом во всю фалангу. Пусть учит – долго и нудно. Она этого вполне заслуживает – ишь, какая довольная! И мужик, и отдельная квартира, и студентка, видите ли, ОЗО. Аббревиатуры у нас идиотские. ОЗО – это отделение заочного обучения. ФРЯЛ – факультет русского языка и литературы. Тех, кто вообще без ехидных круглых колец, я называю Озами, а других, довольных и сытых – фрями с ФРЯЛа. Градация чёткая. Может, и глупо, не знаю…
Автобус остановился и замычал. Это мы приехали. Воняет всюду – месторождение газа, как же! Город у нас хороший был, тихий; грязноватый, правда. А теперь что? Все бледные, злые, бомжей понаехало – им длинный рубль, а нам, коренным астраханцам, короткую жизнь? Когда на газоконденсате выброс случается, то запахи мясокомбината кажутся французскими духами. Кстати, о духах. Этим конденсатчикам-лимитчикам они иногда достаются – за вредность. Интересно, а Толик Наташке подарит?
А вот и контора его. Он местным Малевичем работает. Малюет, в общем.
Наталья моя улыбается, как Джоконда. Грустно и загадочно. Навстречу нам бежит Батыр:
- Сюда, скорее! – шепчет.
Господи, почему скорее? Что за спешка такая? Втолкнулись в мастерскую. Ах, вот и Толик. Ничего себе, крепенький, глаз не прячет, улыбка светлая, но улыбается мне, не Наташке почему-то.
- Здравствуйте, Толя! – ладошку ему протягиваю.
- Приветики! Только я Витя, - и опять улыбается.
Подходит Наташка и тоже улыбается. Ну, ясно. Это мне сюрприз. Он – мне сюрприз, я – ему сюрприз. Ох, Наташка! Не можешь ты без этого! Ну ладно, сюрприз так сюрприз. Что я, чёрт возьми, зря в такую даль тащилась?
- А Толик где? – спрашиваю.
Потом странные вещи проясняются. Толик женат, оказывается. Жену, между прочим, зовут Наташей. Такое совпадение. Жена Наташа сейчас за стенкой помогает Толику писать плакат. Витя сейчас сходит за Толиком, отведёт грозу и мы сядем пить чай. Я медленно зверею. У меня первичная реакция. Примерно такая, как пять лет назад, когда обнаружила в рубашке мужа два билета в цирк. Вот и Толик, вероятно, циркач. Хватаю свою куртку, Наташкины сумки – пирожков ему, дурёха, напекла!
- Идём отсюда! – ору.
А она опять улыбается. Только теперь виновато:
- Не хотела тебе говорить, - лепечет. – Я уже всё знаю. Но любит он меня!
Мне-то что, в конце-концов? Пусть. Как хочет. Чайник вскипел. Витя улыбается. А вот и он, герой-любовник – Тольчик, как Наташка его зовёт. Увидел нас в окно, Батыра послал навстречу, жену домой отправил – одним словом, циркач!
Чай сели пить. Наташка третью сигарету тянет. Толик анекдоты травит. Мне не смешно. И Витя уже не улыбается. Улыбается только кенгуру – вон, на потолке, и молнией на сумке: вжик – туда, вжик – обратно. Сволочь!