Знание валилось на него со всех сторон, знание снилось ему во сне; он просыпался в бреду, вспоминая произнесенную кем-то фразу…
Люди вокруг вливали в него знание, оно втекало в него с монитора компьютера. Интернет весь был напичкан знанием – это было океан знания; и каждый раз, когда он погружался туда, он неумолимо тонул…
Он хотел знать все, хотел понять финансовые потоки, желал познать ритм стиха и смысл прозы, стремился знать, как строится дом, и почему веб-сайты бывают такими красивыми порой, а порой – такими несуразными. Он хватался за знание, а оно милостиво отдавало ему кусочек себя… Но кусочек этот был так мал, а он хотел заполучить картину. Цельную, завершенную картину. Он громоздил кусочки друг на друга, играл с ними; во сне они выстраивались в фантасмагорическую мозаику – он кричал от восторга, но утром просыпался опять с теми же одинокими частями знания, которые недавно почти сложились вместе. Иногда, когда он сидел в туалете, мозаика как бы возникала вновь, картина поражала его своей цельностью, но, когда он добегал до компьютера, то в лучшем случае отхватывал только часть картины.
Может быть, он хотел слишком многого: ведь невозможно же знать все! – но почему бы не сложить в оконченную картину, хотя бы ту часть знания, которая есть у него? Но нет, знание плодило себя, оно вырастало и расширялось, а он было подобен маленькому ребенку, бегающему вокруг большой горы; гора растет, он так хочет подняться хоть чуть-чуть вверх, чтобы оглянуть с гордостью дивный пейзаж внизу и сказать себе: я смог! Но, увы, он всегда бегал только возле подножья.
И однажды он кое-что понял. Что-то промелькнуло вдруг и озарило светом ту картину, к которой он всегда только приглядывался. Какой-то голос сказал ему, что не нужно бегать вокруг горы-знания, а всего лишь надо присесть там, где ему больше всего нравится и думать. Не суетиться, не карабкаться, а просто любоваться тем, что уже есть, даже если ничего еще нет. Он решил поверить этому голосу и выбрал самое солнечное место, и там же начал думать. Пока он размышлял, гора стремительно росла, но – чудо! – теперь он рос вместе с нею: она тянула его вверх, с собою. Прекрасный вид стал открываться и ему. Достиг ли он того, чего хотел, я не знаю, но точно могу сказать, что с тех пор, он очень успокоился, и даже какое-то умиротворение и довольство собой и жизнью проглядывало теперь в его лице. Может быть, он еще растет вместе с горою; может быть, он понял, что картина творится бесконечно, – хотя это всего лишь мои догадки – но то, что он не суетится так, как прежде, и не кричит злобно, каждый раз, когда кто-то показывает ему его ошибки, - это я могу сказать наверняка.