Забавно. Почему никто не помнит, как он рождается на свет? Какова его первая мысль? Кто наши родители? Откуда мы родом? Не знаю, но посмотрим правде в глаза. Я – европеец. Я даже скажу вам больше. Я – голландец. И приятно и неприятно одновременно. Во-первых, вполне вероятно, что меня вырастили на одной грядке с каннабисом. Нет, так нельзя. Мы же голландцы понимаем толк в ботанике. Вырасти я рядом с какой-нибудь Мариванной, был бы сейчас зеленым. А я – желтый, и очень горжусь своим цветом. А что, если бы появиться на свет полосатому тюльпану (желто-черно-красно-зеленому)? Меня бы тогда Бобу Марли подарили. Нет, не подарили бы. Мак на аукционе сказал мне, что Боб уже давно умер. Обидно. Тогда куда же отдадут меня?
Я совсем не помню своего детства. Только какие-то редкие отрывки, и всё в бесконечном свете. Люди – очень странный народ. Думают, что цветам приятен свет. Нет, свет нам, конечно же, нужен. Нет, не нужен. Свет нужен нашим ногам (люди их называют листьями). Вот. А самим же цветам по барабану на свет. Так ярко в наших теплицах было, что я и не увидел там ничего. Помню, однажды пришел какой-то дядя в синем комбинезоне и отрезал мне мои «светолюбивые ножки». Вот так просто взял, да отрезал. Вот представьте себе, что было, если бы лежащему Илюше Муромцу взяли да отрезали ноги на 32-м году жизни. Вот над ним Соловей-разбойник поржал бы.
Да, я только с виду такой дурак. А в действительности, я цветок – начитанный и умный. Вот сейчас расскажу, как все произошло. Значит, схватил меня этот пидар. Это не оскорбление. Они все там мужики в Голландии такие. А как его еще назвать, если он с лютиками целуется. Фу, ненавижу таких уродов. Чтобы там не говорили ботаники, но цветы – существа исключительно мужского рода. Да, мы сами размножаемся, но ничего женского в нас нет. И я за свою короткую жизнь не видел ни одного цветка-пидара. Нам это противно. Бррр, какая гадость. Вот лютикам не повезло. Но этот пидар еще какой-то странный выискался. Все же знают, что я красивее каких-то там лютиков. С розами спорить не буду (но они же колючие). Поэтому остаюсь только я и гладиолусы. А ну нафиг, что это я ревную что ли? Больно надо.
Короче, схватил меня это секс-меньшинство и кинул в какой-то мешок на тележке. Туда же приземлились слегка подофигевшие лютики. Они после его тисканий два часа целых говорить не могли. А для цветов два часа – все равно, что два месяца для людей. Вот психологическая травма какая. И куда, вы думаете, нас повезли эти живодеры? Известно куда – в холодильник. Там холодно мне не было даже, когда мною торговали на рынке в канун Нового года. Я там (как уже рассказывал) с одним маком познакомился. Разговорились с ним о жизни (у них в теплице был не такой яркий свет, и телевизор работал), просвещенный гад был. А когда вывозили из холодильника, у нас челюсти еле-еле передвигались. Есть у нас челюсти, только я не скажу где. Незачем вам людям об этом знать.
Вот вывезли нас на тележке и поставили возле какого-то циферблата. Аукцион там был. Всё, я понял, меня хотят куда-то «загнать». Справа список стран-покупателей. Куда бы мне поехать? Я бы на Ямайку поехал, но оттуда почему-то никто тюльпанов не покупал. Были какие-то страны неизвестные: Сербия, Украина, Белоруссия, Греция и все в таком духе. Мак сказал, что скоро будут праздновать Новый год в православных странах, а на католиков (тем более на растаманов) надеяться нечего. И вот начался аукцион. Ненавижу голландские аукционы. Такое унижение личности цветов. Представляете себе, что начинают тебя продавать с тысячи евро, а потом цену опускают, пока какой-нибудь урод не купит. Кто не успел – я не виноват. Обидно так, когда тебя удешевляют. Не ту все-таки страну Гондурасом назвали. Но меня все-таки купили. Куда-то в Россию. Мак только вздохнул, проговорив: «Везет… в хорошие руки попадешь». Не думаю, что он говорил в серьез про эту страну, потому что я таких ужасов навидался там. Однако в руки попал хорошие, но обо всем по порядку.
Думаю, дальше никому не будет интересно знать, как я через всю Европу в холодильнике ехал. Вечно кто-то меня лапал (на таможне в смысле), а потом еще менты на моих хозяев напали. Половину моих собратьев поубивали. Прямо в лужи с талым снегом кидали и затаптывали. До меня не добрались, отнесли в какое-то помещение, чтобы я оттаял, а потом каким-то барыгам отдали. Они опять перепродавали меня из рук в руки. Много моих голландских товарищей погибло, так и не оказавшись в хороших руках. Но мне везло. Но не долго.
Короче, каким-то образом очутился я в неком провинциальном городке. Меня поставили в высокую вазу, рядом с гладиолусами. Ненавижу гладиолусы. Почему с гладиолусами? Уж лучше с ромашками полевыми. Они хоть попроще, и носа не задирают. А в гладиолусах пафоса-то сколько? Ужас, сплошной пафос. Возомнили себя пупом земли, даже круче роз себя считают. Ага, как бы не так. Вот мы опять стоим мерзнем… Безногие… А люди покупают. В основном розы. Говорят, их за характер любят. Вообще любят-то именно стерв и казлов. Так эти розы ни к кому привязанностей не показывают. Всех колют без разбора. А их все равно любят. Ради любви любые уколы вытерпишь. Ну, что ж поделаешь, характер дюж у меня мягкий, не могу я так вот просто взять, да тяпнуть человека. Но может, кому-то нужен и такой?
Я так простоял целый день, и меня никто не купил. Вечером хозяйка поставила меня и всех остальных в машину и куда-то повезла. Тут заговорили сволочи-гладиолусы. Один мне такой говорит:
- Неудачник…
- В смысле, неудачник? – не понял я.
- Тебя же никто не купит…
- Почему же это не купит?
- Во-первых, люди покупают букеты, а во-вторых, мы в России…
Тут я вспомнил, что у продавщицы почему-то не было больше тюльпанов. Странно… И одного единственного тюльпанчика поставила рядом с гигантскими гладиолусами. Надо бы ее мерчандайзингу поучить. Так товар не купишь.
- А я тебе так скажу. Во-первых, розы по одиночке продают, а во-вторых, причем здесь эта страна?
- Тебе как объяснить? Коротко или подробно?
- Ну, давай подробно…
- Значит, смотри сюда. Кто нас покупает? В основном мужчины, чтобы подарить нас своим дамам. Бывают, конечно, исключения для гвоздичек, но сейчас не об этом. Я думаю, ты не хочешь окончить свои дни на кладбище? Так вот слушай дальше. Вот представь себе, что какой-то мужик купил тебя и подарил своей возлюбленной. Что ты думаешь, она с ним сделает?
- Ну, наверное, поцелует…
- Ага, щас. В лучшем случае, пошлет куда подальше.
- Это еще почему?
- Понимаешь, ты может и красивый, но… ты – желтый, а у русских это цвет разлуки…
Больше я ничего не говорил. Всю ночь у меня текла роса. Ни с кем больше не разговаривал. Так и проплакал до утра. На следующий день, меня опять повезли на рынок. Я на всех обиделся, спрятался за широкие спины гладиолусов, чтобы меня никто не видел. Незаметно пролетел день. Под вечер купили гладиолусов. Не совсем уверен, что им это понравилось. Какая-то жирная тетя решила поздравить своего начальника с Новым годом. Такие подарки никто помнить не будет. Судьба гладиолусов принадлежит мусорному ведру. Однако они хотя бы кому-то нужны. А я одинокий желтый тюльпан буду стоять в вазе, пока не подохну от этого проклятого мороза. Вот уже стебелек начал разваливаться от сырости. Так противно ощущать свою старость, не видя ничего хорошего в жизни. Стал уже подумывать о суициде: прыгнуть на землю, и чтоб меня затоптали.
Почти все цветы распродали. Осталась лишь одна ваза с астрами и одна со мной. Хорошее, блин, сравнение астры и голландский тюльпан. Продавщица подсчитывала дневную выручку и ждала, когда приедет машина. Всё, сегодня меня опять не купят. Роса опять потекла по моим лепесткам. Потом я вспомнил, цветы же не плачут на морозе, там же холодно. Я посмотрел вверх. Надо мной склонилась девочка с рыжей дубленке и с таким же темно-рыжими волосами. Она плакала, а ее слезы падали мне на макушку.
- Какой ты хороший… - проговорила она, прикоснувшись своим маленьким пальчиком до моего лепестка.
- Девушка, нечего цветы руками лапать. Не будете покупать – уходите.
- А сколько он стоит?
- 30 рублей.
Нет, вы слыхали? Да за меня в Амстердаме целых пять евро бы предложили, а здесь всего лишь доллар. А ну нафиг, что это я разорался? Меня покупают. Это же крута! Девочка взяла меня тремя пальчиками за стебель и понесла. Слезы на глазах у нее еще не высохли, а на устах уже сверкала яркая улыбка. Она несла меня по улице, смеясь, по дороге утирая оставшиеся слезы. Волосы ее, до того уже выбившиеся их хвоста, трепал ветер. Но ни ей, ни даже мне не было холодно. Меня согревали только эти три пальчика, которые несли меня за стебель.
Полина (так звали мою хозяйку) принесла меня домой. Не разувшись и не раздевшись, она побежала искать самую красивую вазу. Наполнила ее водой, и только потом поставила меня в нее. Ваза очутилась на красной вышитой салфетке в гостиной комнате. Полина пошла переодеваться. Через десять минут она вернулась со стулом в руках. Поставила его возле стола и села на него. Она положила локти на стол, а на них голову. Так она просидела около получаса, глядя на меня. Я даже слегка засмущался от такого резкого прилива чувств. Похоже, она это заметила и сказала:
- Не надо. Не бойся меня. Доверься мне. Мне нужен друг. Я хочу, чтобы ты был моим другом. Будешь им?
Я аж прямо засиял на глазах. Меня никто никогда не называл другом. Даже мак говорил со мной как наставник. А тут «друг». Хотелось спросить «А это не больно?». Но я не стал. Не потому что не умею говорить, а потому что не хочу пугать Полину. Все цветы умеют разговаривать. Только мы молчим, чтобы вы нас не повыкидывали как дьявольские отродья. Я только слегка кивнул головой, Полина это заметила:
- Вот и ладненько…
Она потом еще долго сидела рядом. Рассказывала о себе, про свое детство, про институт, а также про свою деревню, куда она каждый год ездила к бабушке. Она обещала меня туда свозить, когда будет лето. Наступила ночь, она пожелала мне спокойной ночи и слегка поцеловала в лепестки. Эээ, как бы вам сказать, будь я человеком… Ладно, мечтать не вредно.
Полина проводила со мной каждый день. Читала мне книжки: «Незнайку в Солнечном городе», а еще «Муми Тролля», и «Пеппи Длинныйчулок», и «Карлсона, который живет на крыше». И все время, пока находилась дома (а не в институте) разговаривала со мной. Так продолжалось около недели чудесной жизни, а потом… А потом я начал стареть. И меня отвалился первый лепесток. Полина подняла его и положила рядом с вазой. У нее на глазах наворачивались слезы, и она побыстрее ушла из гостиной, чтобы не видел, как она плачет. Но я слышал. Мне самому стало очень грустно, что вот скоро меня не станет. Я никогда больше не увижу Полины, не услышу ее красивого голоса, она меня не поцелует перед сном, и я так и не узнаю, чем закончились приключения «Детей капитана Гранта». Я тоже захотел заплакать, но вместо этого у меня отвалился второй лепесток.
Полина, наверное, почувствовала это и прибежала в гостиную. Несколько секунд она постояла в растерянности. Наверное, она думал сейчас о том же, о чем и я. А именно: ведро – мусоропровод – помойка – свалка – смерть.
- Нет, уж не бывать этому. Она взяла в руки какую-то толстенную книгу и положила меня на развороте. На открытой странице был нарисован большой желтый тюльпан, а снизу надпись Tulipa gesnerana. Это на латыни меня так зовут. А потом книга закрылась…
Теперь я – гербарий, но Полина со мной беседует каждый день. И я ее люблю. Жаль, что не могу это сказать. Потому что люблю…