Он распахнул окно. Свежий ветер подул в лицо, ушла ночная духота, гонимая утренними порывами. Отодвинув занавеску, он увидел, как солнечный луч падает на подоконник, разбегается и прыгает по всей комнате. Весенний сад подарил ему свои волнующие ароматы чистоты и свежести. Молодая, лишь недавно пробившаяся зелень слепила глаза. Розы под окном улыбнулись ему, поприветствовали его, покачав бутонами на ветру.
Вдохнув прелесть и обаяние утра, он повернулся. Роскошная дубовая кровать, подсвечник со следами воска, прогоревшего за ночь…
Она улыбнулась ему и игриво подмигнула, закутываясь в одеяло от ветра и его взглядов. Он тоже улыбнулся, стараясь показать ей, как он ее любит. Длинные завитые волосы растрепались на белоснежной подушке, из-под одеяла торчала ее нога, ослепляя своей красотой и нежностью кожи. Он подошел к кровати и нырнул к ней, под одеяло.
— Я люблю тебя — прошептал он ей на ухо, слегка покусывая его.
— Я тоже тебя люблю — чуть слышно ответила она, обвивая его руками.
— Пора вставать, любимая, мне нужно работать — сказал он — Мне пора, ты же знаешь.
— Да-да, конечно, ты ведь много работаешь, любимый. Мне кажется, тебе бы стоило больше отдыхать, работа дурно влияет на тебя, иногда я хочу заморозить время, чтобы лежать вот так в твоих объятьях, смотреть в твои глаза, и не думать ни о чем. Представь себе: лишь ты и я. Навсегда. Вечно.
Ее губы горячо обожгли его и впились в него, увлекая своей необузданной страстью.
— Вечность… Навсегда. Навсегда! Навсегда? — произнес он, будто пробуя слова на вкус.
— Вечно… Только ты и я — прошептала она.
— Пора вставать. Ты же знаешь — сказал он, стараясь убедить ее, а заодно и себя в этом…
Перо скрипело, пытаясь вывести на бумаге хотя бы что-нибудь. Листок бумаги каждый раз заполнялся со стремительной быстротой, но, прочитав написанное, Он каждый раз комкал ни в чем не виноватый лист, со злостью сжимал его и выкидывал, а иногда, в особо тяжелые дни, даже рвал на кусочки. Перо отказывалось писать. Чернильные пятна были разлиты повсюду, он злился, но только больше пачкался. В корзине под его рабочим столом было уже пять свежепорванных листов, сегодняшних, вечных желтоватых листов, за которые он каждое утро садился после весенней свежести и ветра, проникавшего в дом.
Он каждый день уже несколько недель, а может быть и месяцев, писал одну и ту же сцену.
Он видел ее так четко, будто она уже каждый день происходила с ним, но все равно не мог записать. Ничего не выходило. Он старался, слова выливались на бумагу, сцена была уже почти готова, перо, довольное, бегало по листу, но, каждый раз, осознавая, что продолжения нет, он в ужасе и смятении выкидывал ее в мусорную корзину.
Она подошла сзади. Он почувствовал ее запах, тот запах, которым он наслаждался каждое утро, запах цветов, свежести и вечернего дождя. Она обняла его своими руками, руками которые каждое утро обвивали его в крепких страстных объятьях.
Он знал что она спросит, он всегда чувствовал, что она скажет, и не ошибся и на этот раз.
— Как твоя книга? Ты так и не показывал мне, что пишешь. Могу я посмотреть?
Он был прав. Ему было нечего показать ей, но все же он взял со стола свою последнюю попытку и подал ей.
Она внимательно оглядела лист и с жадностью принялась читать, надкусив красное наливное яблоко, зажатое в ладони. Вслух.
Гроза начиналась. Откуда-то из-за моря пришли грозные, полные дождя, гнева и ярости, тучи, закрыв небо, еще недавно, днем, ослепляющее своей голубизной и бесконечностью. Ветер усилился и ожесточился, коршуном налетая на беззащитную добычу, он обрывал и разносил по саду невинные белые лепестки вишни. Розы пригнулись к окну, прося у дома защиты от внезапно нагрянувшей стихии. Где-то вдали, над лесом сверкнула молния, затем, через пять секунд раздался оглушительный раскат грома, разбивший реальность на части. Полные, будто бочки вина из подвала, дождевые капли полились с неба, обрушившись на крышу со звуком, подобным многочисленному хору ударных, перекликающихся друг с другом. В саду, на мостике над прудом, перед домом, на коленях стоял мужчина, обратив взор к небу. Его глаза застилали слезы, перемешавшиеся с дождевыми каплями на лице, в них была невыразимая скорбь и печаль, настолько глубокая, что весь мир, казалось, мог потонуть в ней. Из дома лилась музыка, там, за окнами играл оркестр, уже еле различимый в раскатах грома. Мелодия брала душу за живое и окунала в необъятную тревогу, созданную скрипками, виолончелями, кларнетами и тромбоном, переплетавшимися с сотней других инструментов…
Тени деревьев и кустарников качались в такт мелодии и стихии, пруд, словно кривое искаженное зеркало, разбитое тысячами каплей, отражал осколки происходящего…
Гроза подошла к дому, молния ударила в столетний дуб, разбив его, словно меч, рассекающий щепки.
Дикий, полный отчаянья крик человека на мосту прорезал тишину, словно удар молотка по чрезвычайно тонкому и прозрачному стеклу. Человек на мосту превратился в бесконечный крик отчаянья, его самого больше не существовало, его душа перешла в крик, пытаясь пробить границы мира и вырваться наружу…
Она читала, а он сидел за столом, склонив голову и закрыв уши руками, стараясь не слышать ее голоса. Она убивала его. Она убила его. В ее устах этот отрывок приобретал силу, становился реальным, оживал, и это пугало и завораживало. Ее голос еще звучал в его ушах, словно эхо, отражаясь от глубин подсознания, резонируя где-то очень глубоко с его собственным голосом, пытавшимся докричаться до него. Он знал, что не сможет дописать эту книгу.
— Странно… Кто он, этот мужчина? Что будет дальше? — спросила она, разрушив тишину.
— Я… Я не знаю. Пока не знаю — пересохшее от волнения горло отказывалось работать.
— Я буду ждать продолжения, милый… Я так люблю тебя! — промурлыкала она ему в ответ на ухо, стараясь успокоить.
— Да, конечно, я напишу. Но не сегодня. Пока хватит… — рассеянно бормотал он себе под нос. — Я напишу. А, теперь, я пойду погуляю в сад, если ты не возражаешь. Хорошо?
— Свежий воздух очень полезен, возвращайся к ужину, у нас будут гости, ты же помнишь? Сегодня же праздничный ужин!
— Да, да, я помню. Конечно. Я пойду, дорогая…
Он вышел в сад, прошел через кусты вишни, усыпанные белыми цветами, мимо пруда, заросшего камышом, прошелся по чудному подстриженному газону, растущему вокруг дома, и вышел к сосновому лесу. Привычный запах хвои и сосны ударил в нос, освежая мысли, словно тряпка, которой при уборке провели по заброшенному, запыленному зеркалу. Он думал о своей книге. Почему он не может дописать эту сцену? Почему не видит продолжения? После крика мужчины на мосту была пустота, только пустота, незаполненная и пугающая своей откровенностью. Все было странно…
Вот сейчас под ногами хрустнет ветка — вдруг пришло ему в голову.
Спустя мгновенье раздался четкий звук треснувшего под ногами сухого дерева.
— Опять! — подумал он.
Такое часто бывало. Иногда он мог предугадать те или иные события, случавшиеся в его жизни. Вчера, например, он почувствовал, что Она уронит чашку на ужине, а позавчера то, что один из музыкантов запнется об ковер и выронит скрипку. Это происходило часто, и он не мог объяснить природу этого особого дара, да и не стремился к этому, сейчас его больше волновал другой вопрос — книга.
Смеркалось. Солнце садилось за горизонт.
Пора было возвращаться, ужин уже был готов, гости уже, наверное, собрались.
Когда Он вернулся, музыка уже переполняла весь дом, сочилась из окон, будто сок из свежего надреза на березе. Слышны были чуть резкие выпады скрипки, бархатный голос виолончели, перекрываемой многоголосьем органа.
Природа вокруг, казалось, танцевала под музыку, льющуюся из окон. Деревья покачивались под ритм мелодии. Она выбежала из двери и повисла на нем, взахлеб рассказывая о собравшихся гостях и о блюдах, которые будут поданы к столу. На ней было ослепительное вечернее платье, эффектно обнажающее гибкую спину. Восторженные глаза пытались найти понимание в нем, но не находили. Он рассеянно слушал, изредка для убедительности кивая головой. Гости, музыка, красота, еда, даже его любовь к ней были не важны. Он не мог расслабиться. Та сцена, над которой он работал днем, не давала ему покоя, проклятым роем кружась в голове. Он вошел в дом. Свет, льющийся от сотен свечей, расставленных по всему залу, слепил глаза. Зал был полон гостей. Здесь были самые выдающиеся люди из тех, кого он только знал. Музыканты, писатели, художники, врачи, философы.
Все, с кем он так страстно желал познакомиться всю жизнь… Удивительно, если бы несколько лет назад ему сказали, что такое общество не сможет развеселить или хотя бы порадовать его, он бы покрутил пальцем у виска. Но сейчас все изменилось…
Не замечая ничего вокруг, он сел за стол, на почетное хозяйское место, чуть возвышающееся над всеми остальными, рядом с ней. Она была необыкновенно мила и всячески старалась растормошить его, но все было бесполезно. Вино не грело, а свет не освещал потемок его души. Он принялся наблюдать. Вечер начался. В зале, перед столом, замелькали вечерние платья дам, блестящие и переливающиеся, тонущие в черноте и элегантности фраков. Гости кружились в захватывающем танце, под музыку лучшего из оркестров мира. Блюда стремительно сменялись, в бокале не переставало серебриться вино…
Она взяла чашку, наполненную первосортным южным кофе, поднесла ее к губам, отхлебнула глоток живительного напитка и медленно, грациозно стала опускать чашку на стол. Внезапно, как и тогда, в лесу, на уровне подсознания, он понял, что она разобьет чашку. Как и вчера, точно также разобьет чашку с горячим, обжигающим кофе.
— Разобьет! Непременно разобьет! — кричал чей-то голос внутри.
Ее рука дрогнула, чашка вырвалась из тонких пальцев и грохнулась об пол с резким пронзительным звуком разбитого фарфора. К ней тут же подбежала прислуга и вытерла пол и подобрала осколки.
— Какая неприятность! — воскликнула она — Какая я неуклюжая! Так можно и весь сервиз перебить!
Какая-то странная, еще неоформившаяся мысль поразила его. Он еще не мог понять и сформулировать ее, но уже чувствовал и тревожился ею.
Тем временем, вечер продолжался, гости и музыканты уже порядком опьянели от поданного терпкого южного вина из винного погреба. Началось то самое пьяное восторженное веселье, ради которого некоторые господа и ходят на подобные вечера. То там, то тут, раздавались шутки, смешные и не очень истории, творческие разговоры.
Она была необыкновенно весела и смеялась со всеми, ее глаза блестели радостным огнем, она была счастлива, а он…
— Попросите Сальдини сыграть нам что-нибудь! — раздался чей-то голос в конце стола.
— Да, да, пусть сыграет! Пусть! Пусть! Сальдини, где вы? — пронеслась волна оживления по залу, общество расступилось, освобождая дорогу молодому человеку с курчавыми волосами и со скрипкой в руках.
— Упадет! Упадет! Упадет! — визжал чей-то голос внутри Него. Он схватился за голову, не в силах больше выдерживать это…
Сальдини быстро шел по ковру, высоко и гордо подняв голову, стараясь показать свое величие и значимость в обществе, как вдруг, запнувшись башмаком за складку ковра, упал прямо на пол, на колено. Скрипка вылетела из его рук и пролетела несколько метров, почти достигнув Его ног.
Сальдини встал с колен и в смущении посмотрел на Него. Он взял в руки скрипку, лежащую около Его ног и отдал юному музыканту. От скрипки веяло каким-то замогильным холодом, руки быстро замерзли.
И тут, будто молния промелькнула в Его голове. Скрипка, выпадающая из рук музыканта, падающая чашка кофе, ветка, хрустнувшая под ногами… Все повторялось. Вчера было то же самое, и позавчера то же, и два, и три дня назад. Вся Его жизнь сплелась в стальное кольцо, которое было невозможно разорвать.
Она недоуменно смотрела на него, застывшего в нелепой позе перед Сальдини. Она не знала. Она не вспомнила!
Память прояснялась, туман, ранее облекавший все вокруг, рассеялся. И тем ужаснее становилась реальность. Он был игрушкой, управляемой каким-то умелым кукловодом, с удовольствием дергающим за нити. Ничего не менялось. Жизнь была Вечна!
Он застрял в Вечности, словно маленькая мошка, попавшая в сети огромного паука, плетущего свои тенета.
В безумии он выскочил из-за стола и побежал в сад, его душа кричала, что нужно вырваться из этого порочного круга, порвать его, но он не знал как!
Небо заволокли темные тучи, полные гнева и ярости, ветер носился вокруг дома, обрывая лепестки вишни, разнося их повсюду. Сверкали молнии, гремел гром. Он выбежал на мост над прудом во дворе дома и встал на колени, направив взгляд в бесконечное небо. Начался дождь, полные капли заливали его лицо, смешиваясь вместе со слезами, брызнувшими из глаз.
— Освободите меня! Дайте мне Свободу! Я не могу так дальше! — кричал он в небо.
Она выбежала из дома и в смятении побежала к нему, пытаясь перекричать раскаты грома и музыку, доносившуюся из дома.
— Хватит! Я не могу больше! Не могу! Выпустите меня! — кричал он.
Его крик становился все громче и громче, но все же не мог заглушить ветер.
Постепенно Он весь перешел в крик, он пытался вырваться из своей клетки, пытался порушить границы этого мира. Звук бился о стенки мира, прекрасной неизменной тюрьмы, колотился о них, словно рыба, пытаясь пробить стенки аквариума. Все вокруг исказилось до неузнаваемости, у дома уже не было крыши, деревья тоже постепенно исчезали, погибая и растворяясь в темноте. Она подбежала к нему и обняла его, слилась с ним в одно целое. Весь мир исчезал в необъятной пустоте, поглощающей все. Еще немного и остался лишь мост, на котором лежали два человека, понявших и испытавших Вечность…
30 декабря 2005г.