Умирать было не страшно, просто немного обидно. Когда пошел последний год из отпущенных ему врачами шести лет жизни со второй, здоровой ногой, он уже все для себя решил. Была маленькая надежда, что еще подлечат и, с помощью новых лекарств, продлят работоспособность ноги, но была эта надежда слабенькой. Уже давно были приготовлены несколько упаковок сильнодействующих таблеток, которые он держал в заначке, но всегда под рукой. После первого лежания в больнице, в которой ему не помогли, а только подтвердили предыдущий диагноз, после знакомства с людьми, проводящими свою жизнь на инвалидных колясках, Иван уже окончательно решил, что на коляске никогда существовать не будет.
Из рассказов таких бедолаг получалось, что жизнь на коляске с его диагнозом длится не более трех-пяти лет после операции, сопровождается мучительной зависимостью от окружающих, невозможностью решения жизненно важных проблем самостоятельно. Это была жизнь не для него. Для его деятельной натуры, не принимающей нахождения на одном месте более трех недель, после которых у него начинался зуд, такое было неприемлемо. Поэтому он решил для себя, что жить будет только до операции, лишающей его второй ноги.
Одним из ускоряющих развязку факторов была та морозная декабрьская ночь, когда он, немного выпивший, ремонтировал свою старенькую «Тойоту». Жене, видишь ли, с утра понадобилось куда-то ехать, а с вечера машинка скисла и ехать не захотела. Провозившись под автомобилем несколько часов в промороженном металлическом гараже, он почувствовал, что нога онемела. Растерев ее грязным снегом, лежавшим около ворот гаража, добившись восстановления тока крови в ноге, Иван вернулся домой, кинул ключи от машины жене и залез в ванну.
С этого дня ходить ему стало гораздо труднее и больнее. И даже спать стало почти невозможно. Это ему живо напомнило ночи в больнице перед первой операцией, когда он наматывал километры по коридору, пытаясь утихомирить боль... Тогда он к этой боли привык, стерпелся. И даже посчитал, применив свой математический склад ума, что прошагал по коридорам расстояние от Владивостока до Находки и даже двинулся в обратный путь. Но тогда у него была надежда на возвращение к любимой работе, тем более что такие примеры были. Сейчас же ситуация складывалась совсем не в его пользу, и Ивану оставалось только готовиться ко второй операции.
Провалявшись три недели в ведомственной поликлинике, походив ночами по знакомым коридорам, он был выписан домой без всякой надежды на выздоровление. Последний шанс – городской военный госпиталь, там были сосудистые хирурги, которые брались иногда лечить гражданских лиц. Три недели бессонных ночей дома – и он попадает в этот госпиталь. Начало было обнадеживающее, врач сказал, что и не таких на ноги ставил, но со временем его оптимизм угасал, а ноге становилась все хуже и хуже. Вновь вернулись сумасшедшие боли, преследовавшие его в больнице шесть лет назад, вновь бесконечные хождения по длинным коридорам уже военного госпиталя. Сестра-хозяйка отделения шутила, что с него вычтут за ремонт линолеума, вытертого его ногами.
Наконец-то после нескольких месяцев беготни по аптекам и знакомым, назанимав денег у друзей, жена купила новейшее лекарство, которое требовал доктор. Но, видно, уже было поздно. Первая же капельница вызвала такие жуткие последствия, что Иван испугался не на шутку. У него пропало всякое желание есть и двигаться. После второй капельницы состояние ухудшилось, а после третьей он наотрез отказался от дальнейшего вливания отравы в организм. Как назло, его лечащий врач уехал на курсы повышения квалификации в Москву, а сменивший его доктор отказался принимать решения о немедленной ампутации.
Так Иван и продолжал мерить больной ногой и протезом коридоры отделения. Состояние медленно сползало к самому плохому, он похудел, побледнел, еда вызывала у него отвращение. Только книги, приносимые женой и дочерью, давали какую-то отдушину. Однажды даже заплакал от жалости к себе. Еще раз попросил дочку принести ему бутылку водки и вечером выпил её, думая, что хоть это поможет ему заснуть и поспать хотя бы одну ночь. Но оказалось, что в пьяном виде боль переносится еще хуже, потому что к ней присоединились тоска и злость на невозможность что-либо изменить.
Такое положение тянулось целый месяц. Наконец вернулся с курсов лечащий врач. В первый же день, посмотрев на опухшую ногу, принял решение об ампутации. В отделении началась подготовка к операции, а у Ивана наступил период прощания с жизнью. Когда его повезли на каталке к зубному врачу, чтобы выдернуть несколько корней, он смеялся про себя, думая о бесполезности этой процедуры. Но порядок в госпитале соблюдался неукоснительно, и без «санации полости рта» больных на операционный стол не пускали.
В зубном кабинете Ивана встретил такой мордоворот, что бедные корни во рту сами зашевелились и попытались выскочить без применения инструментов. После укола врач поднес щипцы, смотрящиеся в его огромной волосатой руке, как женский пинцет для прореживания бровей, к его глазам.
– Ну, посмотрим, что там, – сказал он, – и залез пальцем в перчатке Ивану в рот.
– Так. А теперь потерпи, а ты, – обратился он к своему помощнику, – подержи его крепко. Работы много, – и он зацепил первый корень. Больше Иван ничего не помнил, т.к. очнулся от запаха нашатыря и с удивительной свободой в обеих челюстях. Зубной врач выдрал ему все пять корней за один прием.
– Ну вот, – посмеиваясь, сказал он. – Больше и ходить-то не надо. А то расписали тут на пять дней…
На том они и расстались. Иван сказать ничего не мог, во рту было полно ватных тампонов, крови и слюны. Зато уже вечером кушал жиденькую кашку и готовился к операции, назначенной на следующий день.
С операцией оказалось не все в порядке. По всей видимости промедление вызвало необратимые процессы в организме, и организм уже перестал сопротивляться. Нога опухла, отекла и уже не болела, а просто ныла и жила собственной своей, больной, жизнью. Врачи тоже поняли это и торопились с операцией. Пичкали лекарствами, капельницами, от которых вены на руках прятались и никак не давались для укола.
С вечера Ивана накачали снотворным и транквилизаторами, утром добавили еще, и все происходящее он воспринимал в каком-то тумане. В голове билась только одна мысль – что будет после операции. Каким образом сделать так, чтобы его не вытащили обратно после принятия приготовленных таблеток…
Перед самой операцией подоспели свежие анализы крови, и врачи схватились за голову. Принесли кровь для переливания, плазму и начали все это закачивать в него сразу из двух капельниц. Но было это уже как во сне. Он еще помнил, как его раздели, положили на каталку, повезли в операционную. Помнил себя лежащего на операционном столе, перед глазами – ширма, анестезиолог ставит ему укол в предплечье и говорит, что он сейчас уснет. И Иван действительно уснул, уснул без всяких видений и, не ощущая никакой боли ни в теле, ни в ноге.
Проснулся он неожиданно, совершенно не соображая, где находится и что с ним происходит. Он был в какой-то белой комнате, очень чистой, светлой, с множеством блестящих приборов и большим количеством людей, сгрудившихся вокруг стола, посредине комнаты. Все они, в зеленоватых халатах, в масках на лицах, что-то быстро делали с телом, лежащим на столе. Глаза и очки одного из них были ему очень знакомы. Да это же лечащий врач! По его зеленому халату проведена чем-то красным полоса толщиной с хороший черенок от лопаты. Себя в комнате Иван не увидел, просто ощущал свое присутствие, наблюдая за происходящим откуда-то сверху.
Одна из зеленых фигур взяла руку лежавшего на столе тела и быстро воткнула в нее иглу шприца. Все происходило в такой ватной тишине, как будто Иван неожиданно оглох. Еще он понял, что не может пошевелить своим языком, хотя желания что-то сказать и не возникало. И неожиданно все пропало, как будто кто-то выключил картинку.
Следующий раз он проснулся от мучительного желания пить и периодических звуков накачиваемого и спускаемого воздуха. Первое желание ему было знакомо по предыдущим операциям. После общего наркоза пить хочется неимоверно, как с глубочайшего похмелья. Второй звук исходил из аппарата, подающего воздух в манжету, измеряющую давление крови.
Повернув голову направо, он увидел лежащего без сознания человека, всего опутанного проводами и шлангами. Дыхание незнакомца было хриплым, прерывистым. Грудь вздымалась толчками, а лицо отливало синеватой белизной.
– Наверное, и я такой же, – подумал он. Повернул голову в другую сторону – там была зеленоватая штора до потолка. Из-за нее не доносилось никаких звуков. Больше в палате, которую Иван определил как реанимационную, ничего интересного не было. Пришлось смотреть на свою кровать, хотя ничего обнадеживающего или неизвестного он увидеть и не ожидал. Простыня, которой он был накрыт, обрисовывала его тело. Ниже колен она лежала гладко, и под ней ничего не было.
– Ну, вот и все, – подумал Иван. – Время принятия решения.
Есть такое понятие у моряков, у летчиков. Время принятия решения наступает в такой точке, после которой невозможно возвратиться или изменить намерение, остается только следовать принятому решению до точки назначения, невзирая на любые преграды. Такие моменты бывают в судьбе любого человека, кроме, пожалуй, самых безответственных или неуравновешенных.
Но его решение уже было принято – заранее. Нет, у него не стала проплывать вся жизнь перед глазами, как пишут в плохих романах. Немного защемило сердце, а все остальные чувства перебивала жажда. На прикроватном столике он обнаружил маленькую больничную поилку. Выпил остатки воды и поставил поилку на место. Водички выпил – и настроение сразу улучшилось, вроде бы даже жить дальше захотелось.
Дверь в палату тихонько приоткрылась, и вошел врач. Приглядевшись, Иван узнал в нем своего лечащего врача, Виктора Васильевича. Тот медленно прошел к крайнему больному, внимательно посмотрел показания приборов, потрогал лоб, что-то пробормотал неразборчиво и повернулся к кровати Ивана.
– Ну что, Ваня, – спросил он. – Очнулся? Что-то ты долгонько провалялся без сознания. Я думал, ты раньше придешь в себя.
– Да вот, очнулся, – преодолевая непонятное чувство вины, ответил ему Иван, – пить только сильно хочется, а так ничего. Кстати, доктор, я в операционной случайно не приходил в сознание? А то я вроде бы тебя видел, и халат у тебя кровью был вымазан.
Виктор Васильевич внимательно посмотрел на Ивана, задумался и потом ответил:
– Нет, Ваня, в сознание ты не приходил, а если бы пришел, то меня бы не увидел. У тебя же ширма перед лицом стояла.
– Но я же ясно все видел.
– Приснилось все это тебе, Ваня. Не думай об этом. Лучше вспомни наш с тобой разговор в начале лечения. Помнишь, я тебе говорил, что курить необходимо бросать? Ведь так и не бросил. Мне сестра недавно сказала, что так и катаешься на коляске в туалет покуривать.
И тут Иван понял, какое невыносимо жгучее желание, помимо жажды, томило его после пробуждения. Он очень сильно хотел курить. И сейчас, едва он заметил в кармашке халата врача пачку сигарет, просвечивающую через материю, рот его наполнился слюной, а в голове пульсировала только одна мысль: «Покурить». Терпеть до переезда в палату, где можно будет втихомолку предаться этому немыслимому удовольствию, не было никаких сил.
– Виктор Васильевич, я все помню. Вы мне все правильно говорили, но не могу я себя пересилить, нет у меня такой силы воли, как у некоторых, – смиренно ответил он, одновременно обдумывая, как уговорить врача дать ему сигаретку. В реанимации правила строгие, а уж в отношении курения так вообще драконовские. После операции привозят сюда больных голенькими, припрятать ничего нельзя. Лежи и терпи. Никто сюда не заходит, кроме врачей и санитаров, так что стрельнуть не у кого.
– Виктор Васильевич, а вы дайте мне сигаретку сейчас, вон они у вас в кармане халата лежат, да несколько спичек и чиркалку.
– Ну, Иван, ты даешь! Я тебе толкую об одном, а ты мне такое предлагаешь.
– Виктор Васильевич, – с мольбой в голосе попросил Иван, – не дотерплю я до палаты. Мне здесь еще торчать часа четыре, спать я уже не могу. Что мне еще делать?
– Ваня, Ваня, – с сожалением проговорил доктор, – ничего-то ты не понял… – С этими словами он достал пачку, вытащил две сигареты, а от коробки спичек оторвал боковину и к ней несколько спичек.
– Ты только не подведи меня, – сказал он и протянул сигареты и спички Ивану.
– Да уж постараюсь, – успокоил Иван врача, пряча добро под одеяло. – Вы там моей жене передайте, чтобы костыли принесла из дома в палату, к моему возвращению.
После ухода доктора Иван прислушался. Ничто не нарушало тишину реанимационного отделения. Санитар, по всей видимости, дремал на своем посту за дверью, больной справа так и продолжать хрипеть и стонать. Слева за ширмой была тишина. Так как доктор туда не зашел, Иван понял, что там никого нет.
Вытащив сигарету из-под одеяла, он осторожно зажег спичку, прикурил и затянулся. Голова на мгновение закружилась и сразу же прояснилась. Ему стало так хорошо, как будто не было ни операции, ни жажды, ни предстоящего прощания с жизнью… Даже будущее предстало перед ним в новом свете. Так, затягиваясь сигареткой и разгоняя дым рукой, чтобы он не висел над его кроватью, Иван подумал, что жизнь не так уж плоха и что даже эти несколько лет, которые будут отпущены ему после операции, можно прожить вполне достойно. Пришел на ум Алексей Маресьева, реальный человек, а не герой придуманной повести, человек, который жизнь прожил без обеих ног. Вспомнил он и своего коллегу, моряка, тоже потерявшего обе ноги и добившегося возвращения на флот, работающего в пароходстве старшим помощником капитана.
Затянувшись еще разок, Иван затушил окурок о спинку кровати, снова помахал рукой и откинулся на подушку. Сделал он это очень своевременно. Дверь тихонько приотворилась, и в палату вошел, принюхиваясь, санитар.
– Что-то здесь дымом пахнет, – сказал он. – Ты случайно не курил?
– Ну что вы, какие сигареты! Я еле дышу, а сосед вообще без сознания – ответил Иван. – Может быть, доктор, уходя, закурил…
Санитар недоверчиво покрутил головой, но явных признаков курения обнаружить не смог.
После этого Иван еще несколько раз приложился к сигаретке, с горем пополам дотянул до того момента, когда его перевезли назад, в «родную» палату. Там около кровати уже стояли его костыли и протез. Немного оклемавшись, он натянул протез на здоровую культю, выгреб из своей тумбочки приготовленные таблетки, взял костыли и потихоньку направился в туалет. Там выбросил таблетки в унитаз, пристроился на подоконнике и закурил.
Жизнь продолжалась.
В. Лозманов