Если бы тогда, в шестнадцать...
Здание народного суда находилось в цокольном этаже. Это, конечно, так говорилось для солидности и красоты, а на самом деле это был подвал обыкновенной пятиэтажки стоящей на косогоре. Один вход в здание был с фронта, то есть с улицы, а другой с торца, куда подъезжал разгружаться конвой, этот вход считался служебным.
У парадного входа, на крыльце, стоял Степан Судаков – сорокалетний мужчина среднего роста с ежиком жестких черных волос с проседью. Он нервно курил, оглядываясь по сторонам, цвиркая слюной сквозь зубы, и ожидал появления своего адвоката. Был Степан на подписке о невыезде и ждал суда. Еще весной он ехал на своем стареньком «жигуленке» по захолустной улице Портпоселка, был навеселе и не усмотрел, как от пьяненькой компании, стоявшей на тротуаре, выбежал мальчишка лет пяти и оказался прямехонько у него под колесами. Степа, конечно, затормозил, но пацана стукнул – перелом ноги. ГАИ, экспертиза, проверка прошлых «заслуг», и Степе нарисовали две статьи: нарушение правил дорожного движения и управление машиной в нетрезвом состоянии дважды в течение года. Все походы его и родителей пострадавшего мальчишки к прокурору и в суд с просьбами не наказывать Степана, положительных результатов не дали и суд определил Судакову два года «химии». Но на этом еще все неприятности Степана не закончились: судья почему-то не лишил его водительских прав, а по закону обязан был это сделать обязательно, и поэтому прокурор написал протест и областной суд приговор отменил и направил дело на новое рассмотрение, но к другому судье. Судью дали теперь молодого, зеленого. Как-то он поведет дело? Это было неизвестно и оттого Степан и волновался и курил, оттого и к знакомому врачу сходил, запасся липовой справкой о двустороннем переломе челюсти. Теперь стоял и ждал он своего адвоката, который и, подойдя ничего вразумительного Степану не сказал, кроме того, что он и сам уже узнал: судья работает всего второй месяц, и чего от него ждать не знал никто.
С другой стороны здания на ступеньках стоял тот самый молодой судья, и голова его тоже была занята Судаковским делом. Всего лишь два месяца назад он стал судьей этого нарсуда. Опыта у него не было совершенно никакого, до своего трудоустройства в качестве судьи он и в суде-то ни разу не был. Родители его были, что называется простолюдинами – отец пенсионер, в прошлом рабочий и фронтовик, мать тоже пенсионерка, еще работала нянечкой в детсадике. Отец и посоветовал ему идти на юрфак наверное потому, что сам когда-то хотел быть юристом, да медкомиссия посчитала его глухоту от контузии непреодолимой преградой для профессии юриста. Сейчас это воспринимается удивительно, но тогда ведь слуховых аппаратов не было, и осталась у отца это мечта нереализованной. Сыну посоветовал и был очень доволен, что тот послушался его совета, закончил заочно юрфак университета. Четыре года его работы юрисконсультом на предприятии, тоже судейского опыта не дали – все больше в арбитражах да работа с претензиями. Были потом двухнедельные курсы в областном суде, где научили, как писать решения, приговоры, постановления. Ну, да это то же самое, что двухнедельные курсы композиторов. Хотя, будучи в армии, он знал одного прапорщика, заканчивавшего полуторамесячные курсы скульпторов, и привезшего с этих курсов резиновые формы голов великих людей. За три часа работы он выдавал на-гора Фрунзе, Дзержинского, Чернышевского или Гоголя – других форм не было. Творец! Куда там Коненкову с Вучетичем…
Вот так и в суде можно было по тем заготовкам, что надиктовали в облсуде, шлепать «Фрунзе с Гоголем», но делать так для Игоря было совершенно невозможно, не для того в университете учился; высокое звание Судьи, вершителя правосудия не было для него пустой фразой, каждое дело пропускал через душу свою. Старался судить, как обещал избирателям своим – по совести и по закону. И еще, но это глубоко-глубоко в душе, чтобы быть юристом за двоих, за себя и за отца.
Недели две назад председатель суда – местный добродушный и простоватый царек – вручил ему – Игорю – это отмененное дело Судакова и сказал: « Здесь все просто, прогонишь дело по новой и кроме «химии», еще прав его лишишь года на два». Почему-то не понравилась Игорю такая простота, трафаретом попахивала. И еще эта фраза в определении облсуда: «Тщательно исследовать личность и применить дополнительное наказание в виде лишения прав».Что означает эта фраза, кроме того, что видно на первый взгляд, надо подумать?
Но времени уже десять часов, надо начинать процесс.
С самого первого вопроса Степан картинно строил гримасы боли, а отвечая на вопросы, не разжимал зубов. Когда установили, что это за личность такая - Судаков, Степа заявил ходатайство об отложении дела ввиду перелома челюсти и протянул справку, обращаясь к Игорю «гражданин судья». Справку к делу приложили, Степу отпустили, дело отложил до выздоровления. Ну, не спорить же с врачами, не бросать же больного Степу в зону, да, хоть и на «химию».
Положив в дальний угол сейфа Степаново дело, Игорь принялся за мелкие, текущие, рутинные дела. Хулиганства и кражи, лишения родительских прав и разводы, алименты и тому подобная, не вызывающая большого энтузиазма, но нужная людям работа. Вот, к примеру, дела о расторжении брака: к ним можно относиться как чиновник в затрапезном бюро ЗАГСа, а можно вспомнить, что брак не только в этом, пресловутом ЗАГСе регистрировали, но и шли венчаться в церковь, то есть, желали Божеского благословения на этот союз. Тогда и к рас- торжению семейного союза отношение ведь совершенно меняется, а?
Иногда, разводящимся он рассказывал сказку и они с удивлением, уважением и надеждой смотрели на него.
Я расскажу вам сказку, которую вы, конечно, знаете, помните, но вряд ли обдумывали. Жили-были дед и баба. И была у них курочка Ряба. И снесла она им однажды яичко, да не простое, а золотое. Дед бил-бил, не разбил. Баба била-била, не разбила. А мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось. Плачут дед и баба, а курочка и говорит им: « Не плачьте дед, не плачьте баба, я снесу вам яичко не золотое, а простое». Вот и вся сказка, как мы ее знаем и рассказываем. Но вы зря улыбаетесь, глядя на меня и думая: «Какой же странный судья, пересказывает нам такую известную с детских лет всем сказку!» Это вы не вникали в её смысл. Ведь что-то в этой сказке не так. Ну, давайте задумаемся. Здоровый дед бил-бил яйцо и не разбил, а мышка со стола уронила, и оно разбилось. Одна явная неправда. Дед с бабой яйцо стремились разбить, а когда цель достигнута: яйцо разбито, то они плачут и сожалеют об этом. Вторая неправда. Золотое яйцо ценно тем, что оно из золота, цены оно не потеряло оттого, что разбилось, а они плачут и больше о яйце ничего не говорится: оно пропало и все. Третья неправда. Курица разговаривает с дедом и бабкой. Четвертая неправда. Когда она снесет им простое яйцо, то они успокаиваются. Какая неравноценная замена, а деда и бабу устроила. Пятая неправда. Что-то тут не так!?
А на лицах разводящихся уже интерес, уже нет вражды, нет обид, нет сиюминутности.
А на самом деле в этой сказке говорится о другом. Это притча о нашей жизни. Дед и баба – это мужчина и женщина, муж и жена. А курочка Ряба – это наша с вами жизнь, она и пестрая только потому, что бывают и светлые дни, а бывают и темные. А лишь один раз в жизни она может подарить мужчине и женщине такое чувство, как Любовь. Это и есть то самое Золотое яичко. И понять и постичь мы стараемся (бьем) это красивое чувство до поры, пока оно не прошло, но понять его, овладеть им, нам не дано (не разбили!) А кто же тогда мышь, серая, мерзкая, с длинным, отвратительным голым хвостом? Да это сплетня! Вот она прошмыгнула, и Любви не стало. Вот истинный повод плакать мужчине и женщине! Но жизнь мудра, и она им дарит иное чувство, не такое красивое, как любовь, но, с которым можно достойно прожить до конца своих дней: это долг. Долг друг перед другом, перед своими детьми! Это и есть простое яйцо, с ним дед и баба успокаиваются до конца жизни…
«А теперь суд откладываю на шесть месяцев для размышления и примирения», - объявляет судья. Просветленные, задумчивые глаз еще недавно настроенных решительно мужа и жены, восхищенные глаза Леночки – секретаря. Редко, когда после сказки муж и жена приходили в суд еще. Но, увы, каждому сказочку не расскажешь, времени на всех не хватит, да и не поймут многие. Но если почувствовал, что поймут и есть еще возможность сохранить семью, отца и мать детям, не жалел повторить эту сказку. Это был негласный девиз судейской жизни Игоря.
Степино дело Игорь достал из долгого ящика через неделю и, как прилежный ученик, прочитал эту фразу про тщательное изучение личности подсудимого. Ну, как ее изучить? Характеристика с места жительства дежурная «никакая», с места работы дежурная положительная. Да требования о судимости – две телеграммы о том, что в Самарской области не судим, в Саратовской – на родине – тоже не судим. Вот и все! Чего тут добавишь? А-а, вот, нашел! Работает-то он теперь не на заводе технологического оснащения, откуда предоставлена характеристика, а в автоколонне. Вот и запросим с нового места работы характеристику. Хотя, что там они напишут, за три месяца работы-то? А еще, давай-ка запрос о судимостях в других областях в Москву сделаем: ведь сорок лет мужику, мог и поездить, наследить. Ну, уж больше исследовать нечего. Может быть, они там, в облсуде это так, для связки слов или для солидности формы это понаписали? Как бы ни написали, а форма теперь соблюдена, придраться не к чему – личность исследовали тщательно!
С легким сердцем Игорь отдал указания Леночке и вновь водворил Степино дело на место в «долгий ящик».
Две недели из автоколонны не было ни слуху, ни духу.
- Алло! Это кадры? Маргарита Васильевна, вы получали наш запрос характеристики на Судакова, и чего же молчите, или вам суд не указ?
- Нет-нет, простите, все уже готово, но сегодня курьера нет, завтра все будет у вас.
- А, ну ладно. Ну, а без протокола, что это за личность такая у вас Судаков?
- Ой, начальник участка от него в восторге, он классный моторист. Вот только суров он больно, да они все ранее судимые такие.
- А с чего это вы взяли, что он судим?
- О! У меня глаз верный. Во-первых, он весь в наколках, а во-вторых, трудовая книжка у него начинается с 26-ти лет: непорядок! А что это за перерыв в стаже в пять лет – с 79-го по 84-ый, а? Я вам копию трудовой книжки направлю?
- Да, спасибо, Маргарита Васильевна!
Ай, да кадровичка! Ай, да глаз! В деле справка спецпроверки: не судим. А она по трудовой книжке всё вычислила, по наколкам да по суровому характеру.
А через два дня из Москвы сообщение: « Судаков Степан Иванович, 1948 года рождения, судим в 1964 и 1966 годах за хулиганство, в 1972 году за нанесение тяжких телесных повреждений, в 1979 году за изнасилование. Признан особо опасным рецидивистом. Освободился в 1984 году из учреждения ВВ-201/26 по отбытию срока. Проверку проводила прапорщик Русакова.»
Вот это – да! Удивился и задумался молодой судья.
Что же это я прошляпил, что он ко мне предусмотрительно через «гражданин» обращался! Как же эти бабульки из облсуда, ни разу не взглянув на Степу, так точно просекли его и написали о «тщательном изучении личности»? До каких же высот в своей профессии они добрались! А кадровичка Маргарита Васильевна! А куда же смотрел я? Боже мой, сколько еще мне постигать в этой профессии и в жизни! Единственная отрада в том, что я пусть не сразу, но докопался, а тот судья, который первый раз рассмотрел дело так и не нашел этой Степиной тайны, да и председатель суда тоже. Так что я не из последних, буду учиться, набираться опыта и стану классным специалистом!
Конечно, ни о чем таком Степа не знал, но не уверен я, что он был совершенно спокоен. Ведь не случайно говорят, что ожидание наказания само по себе наказание, возможно даже не менее тяжелое и уж точно, требующее большой затраты душевных сил. Вот примерь на себя Степину ситуацию. Ну, уговорил следователя подсунуть в материалы предварительного следствия липовые телеграммы об отсутствии судимости, ну и что? Успокоился? Ничего подобного, теперь ожидай, что этот факт вскроется, причем, на это направлена вся система – начальник следственного отделения, утверждающий прокурор, председатель райсуда, судья первой инстанции с помощником прокурора, затем три судьи второй инстанции с помощником облпрокурора. Всех их Степа обошел, и от дедушки ушел и от бабушки ушел, а затем нарвался. Хотя он еще об этом не знает.
Но узнал об этом прокурор и, позвонив Игорю в кабинет судьи, настоятельно посоветовал взять Судакова под стражу: « Слушай, еще не хватало, чтобы у нас рецидивисты с подпиской разгуливали, давай в клетку его и все!» Игорь воспротивился, ведь преступление совершено по неосторожности, избранную меру пресечения - подписку о невыезде – Степан не нарушает, за что был осужден, то отбыл полностью, ну что, век что ли ему это помнить? Хотя для себя решил, что если Судаков в суде начнет отпираться от фактов своей судимости, значит он действительно пропащий человек. Место ему и впрямь только в клетке.
Этого дня суда с большим волнением ожидал судья. А Степан, вот русская натура – успокоился или положился на авось, в суд пришел за десять минут до начала и с легкой душой.
Устанавливая для протокола данные о личности, Игорь вскользь спросил о судимости, и Степа не дрогнувшим голосом соврал, что он не судим.
- А у меня есть справочка, что Степан Иванович Судаков судим в шестнадца- тилетнем и восемнадцатилетнем возрасте за хулиганство.
- Это не я, гражданин судья, это в нашей деревне половина всех жителей с фамилией Судаков, в классе нас учились шестеро, и Степанов – трое.
- А в 72 году за поножовщину, а в 79 году за изнасилование, да к тому же, был признан особо опасным рецидивистом?
- А это неправильно, не особым…
- А, ты откуда знаешь, Судаков, ведь это же не ты, а однофамилец? А?
Плечи Степины опустились, голова поникла, он тяжело вздохнул, в уголке глаза появилась капля влаги – себя-то жалко! Потускневшим голосом он все же сказал: «Все мое…» – а потом добавил - «Особого» с меня уже в колонии сняли потому, что две первых судимости по малолетке».
- А мы запрос в Саратовский облсуд сделаем, но тебе его придется в камере подождать, неискренний ты наш. Лена, вызывай конвой! Пусть он у тебя посидит пока.
И Степан поплелся следом за секретарем судебного заседания. А через две минуты Лена забежала в кабинет Игоря с криком: «Судаков сбежал!»…
Весь вечер и следующий рабочий день Игорь ходил не то, чтобы расстроенный, а какой-то озадаченный, удивленный. Его мучил вопрос: « Неужели никому верить нельзя? А совесть где же, а порядочность? И что же за профессию я себе выбрал? Или это не профессия, а страна такая: тут уж не выбирают». С этими мыслями прошел весь рабочий день, и в пять часов раздался телефонный звонок. Звонил Степа Судаков: « Гражданин судья, простите, Христа ради, за выходку мою. Я знаю, вы ведь посадите меня, я этого не боюсь, что заработал, то и получу. Об одном прошу, не объявляйте меня в розыск, мне к матери в деревню съездить надо, под Балашов. Попрощаться хочу, ей ведь уже восемьдесят три – старенькая: сяду – не дождется. Мне бы недельку только, гражданин судья?» Но и тут ещё не особенно-то и рассчитывал Степа на положительный ответ, просто старая зэковская закваска диктовала ему: «Ловчи!»,- да самого себя и жену свою успокоить хотел звонком этим. Мол, я-то вишь как, и причину имею, и позвонил, не побоялся, а это они все, бесчеловечные такие, отказали. Ведь должны отказать. Но он услышал:
-А, поезжай, Степан, попрощайся с матерью, поклонись, сын непутевый, и ей, и Родине своей малой, деревне своей, речке тихой – Хопру. Попроси у них прощения за то, что жизнь свою провел неправедно. Да поклянись им, что дальше жить достойно будешь, а не прожигать жизнь – пьянствовать и дебоширить, хулиганить да насильничать, понял, Степан? Через десять дней – суд, не будешь – розыск и на всю катушку получишь?
-Понял, буду. Спасибо, не подведу. Да чтоб я сдох!
Не по закону судья поступил, не по правилам, нарушил все, что можно было нарушить, инструкции, циркуляры, пункты, параграфы. Одного закона не нарушил – закона милосердия, истиной житейской мудрости и настоящего христианства…
Степа съездил в «отпуск» в свою Краснянку на Хопре под Балашовом. Обнял мать, поцеловал ее потрескавшиеся от непосильного крестьянского труда руки, не смотря на конец октября, сходил на поросший красноталом берег Хопра. Долго бродил по кипельно белым пескам его берега, безлюдным в эту пору…
Через десять дней состоялся суд, Степану дали два года колонии строгого режима, лишили водительских прав на пять лет. Приехавший забирать его из зала суда милицейский сержант, удивился тому, что одет Степан был по-зековски: в кирзачах, в фуфайке, уже с табличкой, на которой указаны фамилия, начало и конец срока. А Степан в коридоре ему сказал: «Если бы тогда, в шестнадцать, ко мне бы так отнеслись, у меня бы была совсем другая жизнь…»