ТРАНЗИТНАЯ ЗОНА
В самолете нас встретил тот же экипаж, что и доставил банду русских туристов неделю назад в Бразилию. Стюарды вспомнили и Колю, всю ночь бродившего по салону, и меня, добровольно исполнявшую роль переводчицы. Хотели все, как правило, водки с томатным соком, но даже довольно простая комбинация слов, давалась моим соотечественникам с трудом – еще бы столько выпить!
В этот раз мне досталось «курящее» место. Как только погасла табличка «пристегните ремни», над моей головой повисло облако табачного дыма. Тут же понеслись смешки, анекдоты – все курильщики оказались русскими, кроме одной девушки. К ней поочередно приставали все наши мужчины. Их, по неопытности, интересовали иностранки. В 1998 году еще никто не кричал: «Русские все равно самые красивые», хотя уже начиналось конструирование нового мифа о неповторимости славянских женщин. Девочка оказалась бельгийкой. Мне пришлось переводить комплименты, предназначенные ей. Те, что были припасены для меня, у моих спутников закончились.
Мария, так звали, бельгийку, радостно улыбалась. Ее отец преподавал в университете русский язык, сама она пару лет назад побывала в самом красивом городе на свете – Санкт-Петербурге, и ей было необыкновенно приятно путешествовать в компании пьяных и неуравновешенных русских. В общем, полет шел нормально. Из Рио до Сан-Пауло мы летели так, что ни разу даже не тряхнуло. Надо сказать, я панически боюсь самолетов.
Все началось ночью, которая почему-то поспешила опередить вечер. Вдруг потемнело все вокруг нас, самолет попал в ад. Нас крутило и трясло. Колька, запомнившийся мне еще в ту дорогу, посмотрел на табличку «Пристегнуть ремни» со злобной усмешкой:
- А это что еще? Приземляемся?
Все были пьяны, поэтому заржали – под нами был океан. Фотограф Руслан покачал головой и обратился ко мне, хотел, чтобы я перевела это Марии – она единственная не понимала того, о чем мы говорим:
- А знаете, зачем нужно пристегивать ремни?
- Нет, – беспечно ответила я.
- Это, чтобы наши тела потом опознали, – голос его прозвучал спокойно.
- Меня все равно не опознают, я поменялась местом с Колей, – мне не было страшно.
Свет в салоне был приглушенным, потусторонним. Мимо нас тенями сновали стюарды. Мы попросили у них водки.
- Сколько?
- Бутылку проси, – сказал Колька грозно, мне не пришлось
переводить, стюард исчез и появился через минуту с двумя бутылками, его встретили аплодисментами, в этот момент мы попали в воздушную яму.
Я оглядела салон. Наверно, никогда не забуду этой картины: европейцы, швейцарцы и немцы, сидели вжавшись в кресла, бразильцы, как ни в чем не бывало, болтали и пили пиво. Мы распивали водку и трепали анекдоты. Колька рассказывал истории из своей жизни – такие, что все покатывались от смеха.
В прошлый раз, когда мы бродили вдвоем по салону, он стащил у какого-то респектабельного джентльмена кредитку и звонил по ней с борта самолета своей подружке в Питера: «Представляешь, Марина, я лечу над океаном и вот о тебе вспомнил». Марина, должна была сойти с ума от счастья, по мнению этого прибабахнутого.
Выглядел Колька незначительно: волосы серенькие, скомканные, весь какой-то недоделанный – а вот живет, звонит девчонкам, пролетая над океаном, поит восторженную бельгийку Марию чистой водкой, и она улыбается ему, хотя никто даже понятия не имеет, выживем ли мы или будем болтаться в спасательных жилетах по океану, пройдемся по аэропорту Цюриха через 10 часов или нас сожрут акулы.
- А вот, кстати, есть вероятность выжить, если будет авиакатастрофа? – громко спросила какая-то дама из середины салона. Она встала и направилась к нам с бутылкой джина.
- Я с вами посижу, мальчики, – сказала она, присаживаясь на единственное свободное в курящей зоне кресло. То, что там были и девочки – я и Мария – ее, вроде бы, не волновало.
Стюарды все также проплывали мимо и удивленно смотрели на нас: мы веселились перед смертью. Теперь я знаю, что умирать нестрашно, если вокруг тебя развеселая компания.
- А откуда у тебя синяк? – поинтересовалась дама, посмотрев на Кольку призывно. У того действительно красовалось нечто фиолетовое вокруг левого глаза.
- А так с аборигенами в Рио подрался.
- Вы были в Рио?
- Да. А вы разве не с нами?
- Нет, я села в Сан-Паолу. Знала бы, что будет такой шторм, опоздала бы на самолет.
- Так вы не были на карнавале? – поинтересовалась я.
- Нет. Я живу в Бразилии.
- Понятно, – сказал Руслан и разлил джин по пластиковым стаканчикам, предусмотрительно наполнив их до середины.
Казалось, что сейчас придет конец всему этому. Хотелось жить, хотя было очень страшно. В конце концов, мне двадцать два года, я еще не выходила замуж и не рожала ребенка! Что за несправедливость – умирать пьяной над океаном под жужжание некого питерского кента и занудного фотографа из Рязани.
Я только что поняла: жизнь чего-то стоит. Побывала на другом конце планеты. Мне понравилось наблюдать за людьми, сравнивать, как одеваются немцы и латиноамериканцы, говорить на непонятном миксе разных языков, взбираться на горы. Жизнь только должна была начаться, согласно моим планам.
Пока я думала обо всем этом, все уже выпили свой джин. Руслан хотел налить в мой стакан, но заметил, что я не сделала ни одного глотка.
- Боишься?
- Да.
- Сейчас я тебе анекдот расскажу, – сочувственно произнес он – и понеслось.
Джин мы прикончили. Бразильцы не обращали ни на кого внимания, трепались и пили пиво. Мария смотрела на нас с уважением, все прочие с ужасом. Так смерть прошла мимо, мы даже не осознали, насколько она была близка.
Всю ночь нас болтало, и из-за этого никто не мог уснуть. Мимо, покачиваясь, проходили бледные стюарды. Но, к счастью, все закончилось благополучно. Наш сумасшедший самолет пролетел над океаном, и на бортовом компьютере появилась карта Португалии, наступило утро.
Руслан молчал, он сжал губы, пристально смотрел на меня, как будто фотографировал. Наверное, у меня было какое-то необычное выражение лица. Я достала зеркальце: волосы растрепались, круги под глазами, покрасневшие белки, бледные губы… Колька улыбался блаженно: «Что, хороша?» Мария почему-то тоже выудила из сумочки пудреницу, и мы с ней синхронно начали краситься и причесываться, время от времени улыбаясь и подмигивая друг другу. А заблудшая русская, проживающая в Бразилии, тихо похрапывала в чужом кресле. Бразильцы спали, укрывшись синими пледами с надписью «Swissair». Значит, и у меня в пакете, который нам дали в Рио, был такой же плед. Ночью никто даже не думал о том, чтобы уснуть, теперь при первых солнечных лучах салон притих. Только мы с Марией болтали шепотом о русской литературе, о Гоголе и Достоевском. Ей папа читал «Вечера на хуторе близ Диканьки», вместо сказок.
Жизнь начиналась заново, и она была прекрасна – как бы ни банально звучало это утверждение. Главное, что весь мир внезапно стал таким родным, будто бы не существовало границ между государствами, и не было страшной грани, отделяющий бытие от небытия. Я сказала об этом Марии сначала по-английски – она не поняла, потом повторила на ломаном французском – девушка загадочно улыбнулась и кивнула. Мы так и не спали с ней до самого Цюриха, рассказывали друг другу о детстве – таком разном – под храп наших ночных собутыльников.
Мария была чем-то похожа на меня: такие же прямые темно-коричневые волосы, серые глаза. Вообще, мы с ней могли бы сойти за близнецов, но улыбалась она иначе, и была более скованной. Наверно, мы бы с ней дружили, если бы жили рядом, хотя бы в одной стране.
В аэропорту Цюриха горел отвратительно яркий свет. Мы вышли из самолета вместе с Марией, только теперь я обратила внимание, что накрашена она безобразно. Когда трудишься над макияжем в полумраке, он кажется неловко наложенным гримом при дневном освещении, а при искусственном свете аэропорта и подавно. Мария, украдкой осмотрев меня, засмеялась:
- Нас сейчас не пустят. Вероятно, сходство с фотографиями в паспорте минимально.
Я похихикала. Моя очередь подошла, паспорт пробрался в щель под стеклом, потом вернулся вместе с какой-то бумажкой – пропуском в транзитную зону.
Очень хотелось пить. Мария все еще проходила паспортный контроль. Я решила подождать ее, насколько я помнила, ей тоже предстояло провести здесь несколько часов. Измученные люди проскальзывали в транзитную зону. Мы находились в пространстве, как будто не принадлежавшем Швейцарии. Хорошо, что на этом пространстве был туалет, куда мы и отправились с Марией умываться и чистить зубы, впрочем, напрасно трудились – в баре был призрачный потусторонний свет и выглядели мы там, судя по лицу моей случайной спутницы, бледновато. Мимо нас проходили странные люди: тиролец в шляпе, сделанной, наверно, по той же технологии, что и валенок, огромная негритянка в нереально-пурпурном балахоне и такого же цвета тюрбане на голове, японцы, обвешанные фотокамерами, умудрявшиеся делать снимки даже в транзитной зоне, бразилец с пятью детьми – у всех разный оттенок кожи: белые, мулаты, черные. Вдруг среди этой странной толпы я увидела Кольку. Зрелище было жалкое: он стоял в спортивных трусах и майке с надписью «I love Rio» и подрагивал от холода… Колька меня тоже заметил, рванул в сторону бара.
- Ты не знаешь, вещи никак нельзя получить? – когда он спросил это, я осознала его бедственное положение.
- Нет, их отправят в Москву. Черт, там сейчас минус тридцать! Ты разве не знал, что мы не получим здесь сумки?
- Охренеть. Что мне делать-то?
- Пить. Я, к сожалению, ничем больше помочь не могу. Кофта моя на тебя не налезет.
Мария улыбалась и кивала. Она сказала бармену что-то по-французски, и тот подал Кольке водку, неразбавленную.
- Мерси, – сказал Колька и залпом опрокинул рюмку, народ вокруг нас оживился.
- Айн мо, битте, плиз-пардон! – Колька вошел в раж и заговорил на иностранных языках.
- Sorry? – бармен улыбнулся заискивающе.
- Айн мо. Их мёхте водка. Водку дай, ферштейн?
Их беседа с перерывами на опрокидывание стопки продолжалась в течение получаса, и каждый раз «Sorry» официанта звучало удивленно и даже восхищенно. Люди перестали пить, кто-то поглядывал на Кольку с вежливым интересом, кто-то со спортивным: «Когда этот русский чурбан рухнет под стойку бара?» Но Колька не подкачал. Он выпил всю бутылку и удалился, оставив нас с Марией рассчитываться за выпивку.
Свято место пусто не бывает. К нам подсел какой-то мужчина. Сразу было видно, что не русский – бармен обратился к нему по-французски. Тот что-то ответил.
- Это парижанин, – сказала Мария.
Мужчина услышал ее слова:
- Yes, I am from Paris, and you?
- I am from Belgium and my friend is from Russia, – мне пришлось много лет привыкать к тому, что иностранцы могут назвать малознакомых людей друзьями.
Мария назвала меня подругой. Ну нет, конечно, мы чуть не оказались вместе на дне океана.
- Из России?
- Да.
- Странно, вы так похожи. Я сначала подумал, что вы сестры…
Парижанин Рене был журналистом. Честно сказать, мы с Марией немного перебрали и кокетничали с этим парнем, как могли. Выглядел он потрясающе: небрежная элегантность, черные волосы, зачесанные назад. Но больше всего мне нравилось наблюдать за ним краем глаза, когда его взгляд быстро скользил от моих волос по груди, по изгибу бедра до самых туфелек. Он пил виски, щурясь от удовольствия, но не меньшее удовольствие получал от нашего общества. Неизвестно, кто ему больше нравился: я или Мария. Наверное, в транзитной зоне, могут одинаково нравиться две девушки – все равно общение закончится здесь, в аэропорту. Это было немного похоже на спектакль. Мы обе старались привлечь внимание Рене. Но я оказалась в более выгодном положении: Россия все-таки почти экзотическая страна, и мы бесконечно говорили о ней. Я рассказывала Рене всякую чушь о пионерских временах и игре в Зарницу, при этом неотрывно и откровенно любовалась им. Черты лица его были идеальны, как будто виртуозный скульптор, долго задумывавший шедевр – воплощение мужества и изящества – сумел воплотить сумасшедшую идею в жизнь. Только один недостаток я обнаружила, разглядывая лицо Рене – шрам, разделивший надвое правую бровь. Мария пыталась рассказать что-то о своем отце, но Рене слушал меня. Мы снова пили, и я уже не помню, куда несла нас беседа, по каким странам мы бродили с Рене. Он начал рассказывать о своей жизни, говорил о горах и Азии, об африканских женщинах, о чем-то еще… Он свободно владел английским, и я порой не понимала его, но готова была слушать до самого отлета.
Иногда одна мысль может привести тебя в мир наваждения, умопомешательства, которое заставит действовать иначе, чем в обычных ситуациях, предпринимать что-то выходящее за рамки нормального поведения. Я была, конечно, пьяна. Рене о чем-то вспоминал, Мария нервно поглядывала на часы – она улетала раньше всех, должны были объявить регистрацию на рейс до Брюсселя. А я смотрела на Рене – и вдруг пять слов, связанных воедино сумасшедшей мыслью, выплыли неизвестно откуда: «Этот человек станет моим мужем». Рене испуганно отвел глаза, сжал свою рюмку, а потом улыбнулся мне:
- Выпьем?
- Да, - я подумала, что за это стоит выпить.
Мимо снова проплыл пурпурный балахон, затем тирольская шляпа, потом камеры японцев и спортивные трусы Кольки. Куда подевались бразильские дети? Какая жалость! Мне они понравились!
- Мне пора, – Мария встала, отряхнула джинсы, хотя мы ничего не ели – и никаких крошек на них не было.
- Пока, – как просто расставаться навсегда в транзитной зоне.
И все. Больше никогда я не видела девушку, которая могла бы стать моей подругой, и которая была так похожа на меня, что Рене принял нас за сестер.
Семь лет спустя в аэропорту Шарль де Голь я подумала, что аэропорт – отличное место для расставаний. Приехала туда радостная, мне хотелось похвастаться перед мужем: сдала все экзамены на гида, пока он был в командировке. С утра решила прогуляться по городу. Я полюбила Париж с первого взгляда, как некогда Рене… Я шла по берегу Сены под звуки русского, нет – бродяжьего, цыганского – романса, привезенного сюда эмигрантами первой волны, фотографировала все подряд, как будто была туристкой. На моих снимках навсегда останется то утро, и Сена, и кораблик с милым родным названием «Гаврош», и люди, шагающие в сторону Латинского квартала. Да, я сохраню эти снимки, хотя у меня уже несколько альбомов таких же точно, только без «Гавроша». Итак, я вынырнула из дома в то утро семь лет спустя. И одна мысль изменила привычный ход событий. Она связала воедино пять слов: «Я встречу Рене в аэропорту». Вероятно, мне просто хотелось прокатиться на своей новой машине. Mini мне нравилась давно, но все время не получалось выпросить ее. Недавно мы поссорились с Рене, пожалуй, это была самая серьезная изо всех наших ссор, и он подарил мне машину. Мне не терпелось удивить Рене, и, когда приземлился его самолет, я сбросила ему сообщение: «Встречаю тебя». Обычно Рене никогда не отвечал на мои SMS, поэтому меня удивила быстрая реакция: мой телефон пискнул, я нажала на «Yes» и увидела: «Я запрещаю тебе меня встречать!!!» Три восклицательных знака, его командировки на выходные дни, изводившие меня уже полгода, чужие запахи, наши ссоры, мой новый автомобиль, его ревность (если ревнуешь, значит, сам изменяешь).
Я дождалась их. Мне было интересно посмотреть на женщину. Рене вышел под руку с высокой шатенкой, похожей на меня. Нет, это, конечно, была не Мария, хотя сначала стало не по себе… Они меня заметили. Рене удивленно поднял брови, потом прищурился. Конечно, он привык к тому, что я боготворю его и подчиняюсь каждому слову, он думал, что его жена просто уедет из аэропорта. А я стояла и смотрела на них… Все рушилось. Исчезли прилетающие и встречающие, исчезли сотрудники аэропорта, все пропало: Сена, кораблик «Гаврош», Латинский квартал и Сорбонна. Нет, я бы простила Рене, если бы эта женщина была первой… Три года назад он крутил роман с нашей соседкой, о чем рассказала мне «добрая» консьержка – пришлось поменять дом. Пять лет назад – затяжная интрижка с чернокожей девушкой, студенткой факультета журналистики, куда его пригласили преподавать… Это – третья женщина, и она похожа на меня. К тому же теперь я, наконец, нашла работу, за которую можно получать нормальные деньги. Нет, чувство к Рене в последние годы уже отказывалось называться любовью, хотя, как знать, иногда… иногда я вспоминала того Рене, которого любила. Я помахала им. Женщина отвернулась. Рене, вопреки моим ожиданиям, не подошел ко мне.
Не помню, как я доехала до дома, припарковала машину – и оказалась снова на берегу Сены. Вечером в Латинском квартале начинаются танцы. Всю ночь я отплясывала со студентами, ужинали возле реки, и, в общем-то, жизнь казалась прекрасной, как тогда в транзитной зоне цюрихского аэропорта. Наваждение закончилось.
- Ты знаешь, мы чуть не погибли сегодня, – заговорила я, когда ушла Мария.
- Расскажи, – он протянул мне сигарету.
- Нет, спасибо, я бросила курить сегодня утром. Не могу рассказать. Мне не передать.
- Тогда забудь. Я всегда забываю.
- О чем?
- О том, что смерть была рядом.
- А у тебя такое случалось?
- Да. Несколько раз. Будешь кофе?
И мы пили кофе, а потом целовались и смеялись над удивленным барменом, пока не явились Колька с Русланом.
- Где Мария? – промычал оболтус в трусах.
- Улетела.
- А ты?
- Пока здесь.
- Ты летишь с нами или с ним? – кивнул он в сторону Рене.
- Не с тобой. Руслан, что ему надо?
- Водки хочет, – Руслан смотрел на меня с сожалением, видимо, выглядела я не очень привлекательно.
- Понятно.
У меня не было желания наблюдать за этим зрелищем, и, объяснив Рене в двух словах, почему нам стоит уйти, я взяла сумочку и направилась в сторону Duty free. Рене последовал за мной – кто бы в этом сомневался, ведь он будет моим мужем.
Мы шаталсь по магазинам и целовались у всех на виду. Персонажи сменились. Теперь вокруг нас было больше русских, везде звучала родная речь.
- Где мы, Рене?
- В транзитной зоне.
- Откуда ты летишь?
- Из Парижа.
- А я думала, что ты летишь в Париж.
- Нет, в Мексику.
- Теперь твоя очередь умирать.
- Почему умирать?
- Да так… Ураган. Наверно, уже закончился. Когда ты вернешься в Париж?
- Через десять дней.
- У тебя будет здесь пересадка?
- Да.
- Может, мне тебя подождать? – я засмеялась, а Рене неожиданно достал визитку и протянул мне.
Тогда я знала, что все будет хорошо, и мы еще встретимся. В одном из магазинов Рене купил мне путеводитель по Парижу на французском языке, который я когда-то учила, но он был потерян давным-давно.
Он удивился моему звонку. Я набрала его номер ровно через десять дней.
- Привет. Я из транзитной зоны.
- Русская? – спросил Рене заспанным голосом.
- Да.
- Как тебя зовут? Прости, я забыл.
- Ника.
Дальше начиналась моя игра. И я должна была вести свою партию, напряженно и страстно, чтобы увлечь этого незнакомого человека в роман, написанный наваждением.
июль, 2005
ЖЕЛАНИЯ
Дашины монологи, вероятно, казались бы утомительными, но Игорь не слушал их. Он ходил по квартире, пока она говорила-говорила-говорила, смотрел в окно, курил. Иногда, случайно услышав ее высказывание, удивлялся и задавал вопросы.
- Апельсины оказались горькими, – девушка пыталась увлечь его беседой о поездке в Аргентину.
- Наверное, это были грейпфруты? – Игорь взглянул на нее насмешливо.
- Нет-нет, именно апельсины, – Даша обрадовалась, увидев, что заинтересовала своего невнимательного слушателя.
Полчаса молодые люди спорили о вкусе грейпфрутов и апельсинов. Потом Даша неожиданно заявила, что с удовольствием съела бы яблоко. Игорь прошел на кухню, яблок там не оказалось. Во время осмотра холодильника обнаружилось, что продуктов не хватит даже до завтрашнего утра – и это было началом конца их недолгого случайного романа . Игорь знал, что пространство их знакомства ограничено стенами его квартиры. Даша вошла в нее три дня назад. Он думал, что она исчезнет наутро, как исчезали другие девчонки, укоризненно постукивая каблучками, как бы случайно хлопая входной дверью. Игорь «просыпался» через три минуты после ухода и никогда не жалел об исчезновении. Даша не ушла. Это насторожило его, а потом он осознал, что в этом есть свои преимущества: весь следующий день они провели в постели. Она испугала Игоря, когда он обнаружил ее сопящей под боком и день спустя. А потом привык, в то время случился у него негаданный отпуск…
Третий день он называл про себя случайную гостью Шахерезадой, сравнивая ее с бесчисленными предшественницами. Пожалуй, она выигрывала. Она не требовала ничего. Ей даже было неважно, слушают ее или нет. Игорь выкурил две сигареты подряд, размышляя на банальную тему: «О странностях любви», и решил заказать пиццу и бутерброды, а также яблоки и любые цитрусовые, которые имелись в наличии в ресторане «Астория». В последний раз он пользовался такими услугами года полтора назад, когда болел гриппом, о еде остались довольно унылые воспоминания. Можно бы было сходить в хороший ресторан или навестить кассирш супермаркета, расположенного неподалеку от его дома, но почему-то казалось, что Даша исчезнет, как только они выйдут на улицу, или превратится из Шахерезады в Бабу Ягу, или – что хуже – в обычную девочку в короткой курточке, в джинсах с заниженной талией. Такой девочке можно посылать фальшивые эсэмски, назначать свидания в перерыве между спортивным баром и работой.
В «Астории» поблагодарили за заказ и пообещали привезти еду через два часа. Хрипловато-надрывный голос девушки спрашивал, словно извиняясь:
- Я надеюсь, Вам не срочно?
- Нет.
- Хорошо. А то у нас самое горячее время.
- А сколько сейчас времени?
- Час дня, – после затянувшейся паузы ответила девушка.
Он потерял время. Даша вчера рассказывала что-то о времени. Сидела в его рубашке на кухне и курила (хорошо, что у него случайно оказалось два блока сигарет, хватит надолго)… Она рассказывала о том, как год училась в Лондоне и не знала, когда ей нужно есть, когда ходить на лекции, когда читать. Ее биоритмы катастрофически не совпадали со среднеевропейским временем. Он тогда подумал о том, что с ним такое тоже случалось во время отпуска. У них обнаружилось нечто общее.
Игорь вернулся в комнату. Девушка сидела на диване, обняв руками колени, длинные темные волосы она заплела в косу. Ему захотелось обнять Дашу. Через несколько мгновений Игорь перенес свою гостью на кровать – и началось то, что ему так нравилось. Нет, она не была отчаянной нимфоманкой, в которых безудержно влюбляются банковские клерки в голливудских фильмах. Она оказалась трогательной в любви, каждый раз напоминала шестнадцатилетнюю школьницу, недавно лишившуюся девственности. Он даже боялся: не переусердствует ли Даша, изображая смиренную невинность. Первая девушка за этот год, не притворяющаяся нимфоманкой накануне смерти.
Минут двадцать спустя они смеялись и пили вино прямо из бутылки.
- Как ты думаешь, сколько мне лет? – спросила Даша.
- Не знаю. Может быть восемнадцать, а может, и тридцать.
- Тридцать два. Это ужасно.
- Да.
- Что «да»? Ужасно?
- Нет, я сказал «тридцать», чтобы позлить тебя. Тебе никак не дашь больше двадцати. Ты выглядишь, как девчонка. Красивая девочка. Наверно, трудно оставаться ребенком в тридцать два.
- Кстати, я кое-что вспомнила, – загадочно произнесла Даша и мгновенно преобразилась.
Игорь приготовился выслушать очередной монолог, все речи Даши начинались со слова «кстати».
- Однажды я шла за женщиной и мальчиком, за мамой и сыном. Мальчику было лет пять на вид, хотя я дожила до тридцати с лишним лет, и совершенно не разбираюсь в возрасте детей – это плохо. Но мне можно: у меня никогда не было детей и не будет. Так вот мальчик спросил маму: «Знаешь, что я загадал бы, если бы поймал золотую рыбку?». Мама, конечно, спросила: «Что?» Так равнодушно спросила, – Даша недовольно поморщилась.
- А как она должна была спросить?
- Не знаю. Это же ее сын. Ей должно быть интересно, что он думает. Даже мне стало интересно, и я решила их не обгонять.
- Подслушивала?
- Да. Ну вот и тебе интересно. Ты задаешь вопросы, ты обычно молчишь, когда я говорю, а тут спрашиваешь, – Игорь кивнул: спорить с ней не хотелось, подумал, пусть говорит, у нее красивый голос – низкий и нежный, совсем не детский, такой голос может быть только у красивой женщины.
- Короче, я подслушивала. Мальчик ответил: «Я бы попросил, чтобы нигде на земле не было войны. А еще, чтобы люди никогда не умирали. И все» Знаешь, что ответила дура-мамаша?
- Почему «дура»?
- Потому что… Она не поняла главного. Она сказала: «Никогда-никогда? Вот здорово»…
- Ну и что?
Даша укоризненно посмотрела на него:
- А ты ничего не понял, – сказала она раздраженно и начала расплетать растрепанную косу. Игорь следил за движением ее рук, ему хотелось поцеловать каждый Дашин пальчик.
- Нет. А что нужно понять?
- Сколько желаний исполняет золотая рыбка?
- Три.
- А сколько желаний загадал мальчик?
- Два.
- Ты все еще ничего не понял?
- Нет.
- Он не загадал третьего желания. Он не загадал ничего для себя. Есть такие дети, которые ничего не ждут. Обычно они принимают подарки, если их родители угадывают невысказанные желания, они радуются, но никому не говорят об этом.
- Ты была таким ребенком?
- Наверно.
- Скоро нам привезут яблоки и апельсины.
Даша улыбнулась:
- Ну вот. Надеюсь, апельсины не будут горькими.
Игорь подумал, что было бы проще говорить прямо: «Я хочу». Раздался звонок в дверь. Даша вздрогнула от неожиданности. Фрукты прибыли. Кроме них, было много всего, но Даша не обратила на это внимания. Через час по всему полу были разбросаны апельсиновые шкурки. А Даша откусывала понемножку от каждой дольки, словно пробовала: не горькая ли она.
- Ты похожа на белочку, – сказал Игорь, закуривая.
- Я не рыжая, – возмутилась Даша.
- Сейчас ты кажешься рыжей.
Она пришла три дня назад к их общему другу на вечеринку грустная и уставшая, а теперь казалась преобразившейся. Три дня назад Даша выглядела старше. Игорю не хотелось думать о любви, вообще, в этот момент думать не хотелось. Он не дал ей рассказать ни одной истории до самой ночи. Только перед сном она пыталась поговорить. Оба были уверены, что так и не смогут узнать друг о друге что-то самое важное.
- Извини, у меня никогда не было такого. Столько раз за день. Ты хочешь меня?
- Не спрашивай, - засмеялся Игорь.
Ему еще много чего хотелось: например, узнать ее телефонный номер, оставить ее навсегда в этой квартире и никогда не ходить на работу в банк, но он решил не высказывать сразу всех своих желаний.
- Знаешь, у меня никогда не было случайных связей, – сказала Даша, – Я только сейчас поняла, что впервые занималась любовью со случайным мужчиной.
- Ну да? – Игорь удивился.
- Честно.
- Почему ты пошла со мной?
- Не знаю. Когда я тебя увидела, я поняла, что хочу ребенка от тебя. Сразу же. Кстати, я читала, что женщины очень чувствительны на запахи. То есть, вероятно, когда я тебя унюхала, – Даша хихикнула, – Я захотела тебя. Обычно женщины чувствуют, от кого у них будет здоровое потомство.
- У тебя же не может быть детей или?..
- Кто сказал, что не может?
- Ты. Несколько часов назад. Кстати, – вот прицепилось же это словечко, – ты предохраняешься?
- Во-первых, я не могла сказать, что у меня не может быть детей, я сказала, что не будет. Во-вторых, не переживай, действительно не будет. Во всяком случае, от тебя, – она рассердилась.
Женщинам угодить невозможно, как невозможно и угадать их желания, в общем, ни угадать, ни угодить. Были еще какие-то мысли о том, что он не может не думать небанально, что все насквозь пропитаны стереотипами, но он ничего не запомнил. Уснули поздно, измученные желанием и невозможностью его осуществить. Он, пожалуй, еще мог бы попробовать, но Даша сказала, что ей это причинит боль.
А наутро она ушла. Разбудила Игоря, впрочем, он и не понял, что проснулся.
- Я ухожу, – Даша стояла в дверях его единственной комнаты одетая, даже накрасила губы помадой, и по всему было видно, что это не розыгрыш.
- Я ухожу, – спокойно повторила она, – Я хочу, чтобы ты закрыл за мной дверь.
Игорь растерялся:
- Тебя проводить? – спросил он, осознавая, как глупо это звучит, ему нужно было крикнуть: «Я хочу, чтобы ты осталась», но он не сделал это.
- Нет. Я спешу. У меня важное дело сегодня. Я совсем забыла о нем.
- Стой… Мы еще увидимся?
Даша поправила волосы и спокойно сказала:
- Я не знаю пока, хочу ли я тебя видеть. Я подумаю. У меня есть твой телефон. Я записала его. На трубке твой номер? Или он изменился?
- Мой…
Игорь очнулся, когда она уже вышла из подъезда. Посмотрел в окно: Даши уже не было. Игорю вспомнилось, как она говорила: «Вряд ли есть мужчина, который сможет удержать меня надолго». Тогда он только усмехнулся: ему знакомы такие маневры. Но вот… не удержал, даже не попытался.
Он долго рассматривал простыню и смеялся над своим порывом поцеловать ее, но потом все-таки долго целовал, представляя, что целует женщину, запах которой до сих пор возбуждал его. Потом он собирал апельсиновые корочки, но так и не решился их выбросить. Разложил снова по полу. На обед разогрел пиццу из «Астории», но она оказалась невкусной, он чуть не подавился резиновым сыром. Засмеялся, смех прозвучал в пустоте, и это напугало его. Он решил во чтобы то ни стало вернуть в дом Дашин голос. Долго сомневался, потом набрал телефон приятеля, в квартире которого впервые увидел эту женщину. Тот не отвечал. Игорь звонил ему весь день и весь вечер – безрезультатно. Пустота становилась удушающей, когда он слышал длинные гудки в телефонной трубке, некий суррогатный заменитель живого звука.
В прихожей он нашел шифоновый шарф, это была драгоценная находка, улика, она подтверждала сам факт того, что несколько дней в этом доме жила Даша. Да и примета хорошая вспомнилась: Даша вернется – конечно, шарф был призрачен и эфемерен, но все же вселял надежду.
Дозвониться до друга удалось только через три дня. Игорь спросил у него телефон Даши. Тот поинтересовался:
- Зачем он тебе?
- Мне понравилась эта женщина.
- Ее нет в городе. Я вчера отвез ее с мужем в аэропорт.
- У нее есть муж? – удивился Игорь.
- Она вышла замуж накануне, они отчалили в свадебное путешествие.
- Накануне? – Игорь был удивлен.
- Да. А что?
- Ничего…
Он не хотел разговаривать с другом, тот что-то заподозрил. Весь вечер много курил, как будто за двоих. Не надо было ее отпускать. Она не хотела. Если бы он был сценаристом, то его бы интересовала только одна героиня: тридцатилетняя женщина, пошел к черту экшн и прочая дребедень, гораздо интереснее женщина, мысли которой не разгадать, женщина с голосом, убаюкивающим нерожденного ребенка, с трагическим взглядом, сумбурными мыслями. За каждым жестом такой женщины – увлекательный сюжет… Он вспомнил французских актрис, которые в прошлом веке играли тридцатилетних. Даша была похожа на Анук Эме в том фильме, над которым плакала вся Европа, хотя ничего особенного там не происходило. Жаль, что он не был сценаристом, и эта женщина останется никому не известной – вероятно, это самая страшная участь, в ее представлении. Вечером он поменял постель и выбросил засохшие апельсиновые шкурки. Только шарф решил сохранить на случай, если все-таки она снова придет в его дом рассказывать истории, смысл которых, в общем-то, и не так уж важен.
октябрь,2004
РАССКАЗ О НАСТОЯЩЕЙ ЛЮБВИ
Итальянцы – комическая пародия на русских, а русские – трагическая на итальянцев. Марине давно это стало ясно. Она работала переводчиком в одной известной компании, сотрудничавшей с итальянцами. Часто ездила в Турин и Рим. Шеф, Аркадий Борисович, которого она так и именовала, хотя отношения их давно уже были более, чем дружескими, с удовольствием возил Марину в страну, где все было настолько театральным: и люди, и их жесты, и слова… Да и внешне города больше походили на декорации. Он грозился познакомить ее с другом по имени Бенвенуто, с которым впервые встретился в Андорре на горнолыжном курорте. Марине, в общем-то, было все равно, с кем знакомиться, только бы лишний раз выехать из большого, но довольно скучного города.
Однажды вечером Аркадий Борисович позвонил ей.
- Марина Анатольевна! Мы едем завтра к Бенвенуто. Мне нужен переводчик.
- Это деловая поездка?
- Нет, – прошептал в трубку Аркадий Борисович, боявшийся, что жена подслушивает его под дверью, и громко добавил. – Конечно. Мне нужно установить новые партнерские отношения с одной компанией по производству кафельной плитки.
- Хорошо. Вылетаем из Москвы?
- Да. Рейс до Москвы вечером. Там мы переночуем в отеле и до Рима. Вас интересуют командировочные? Не волнуйтесь. Все как обычно.
Замечательно. Марина побежала собирать чемодан. В необыкновенно большой самсонайт можно было легко уложить весь ее гардероб. Но у Марины Анатольевны имелся и специальный рюкзачок для косметики. Напевая песенки, она разложила косметику по полу большой комнаты и начала выбирать, что ей пригодится в дороге – процедура была, как обычно, долгая, но отнюдь не утомительная. И, конечно же, она полностью набила рюкзак. Что касается чемодана, тут особых проблем не было – просто сняла с вешалки все платья, блузки и юбки, достала все джемперы и маечки – и впихнула в него. Потом уселась на чемодан – и тот застегнулся.
Аркадий Борисович заехал за ней на следующий день около пяти часов вечера. Марина выпорхнула, пиная чемодан, который поднять не могла. Но тем и отличаются дорогие чемоданы от дешевых, что при всей их громоздкости, нужно всего лишь тянуть их за веревочку – они и едут сами, колеса устойчивые. В машине Марина Анатольевна и Аркадий Борисович поцеловались нежно и торопливо, словно таились от шофера, который, конечно же был в курсе их отношений. Аркадий Борисович и сам ни раз ему говорил в сердцах: «Брошу я эту крысу Элину и женюсь на Маринке». Маринка была, конечно, и моложе, и выглядела всегда свежей. Элина Сергеевна порой вызывала его отвезти ее к косметологу, садилась в машину – и страшно было на нее посмотреть: когда она была накрашена, еще куда ни шло, но без косметики – страх божий. Впрочем, водитель Аркадия Борисовича никогда не видел Марину Анатольевну без макияжа – а кто знает этих женщин? Переводчица была кокетлива, улыбчива и, наверное, красива, но только не кичилась своей внешностью – держалась просто. Никто и не думал, что она может быть красавицей. Хотя всем известно, что женщины, которых не уродуют гладко зачесанные волосы – красавицы по определению. С такой прической обычно и ходила Марина Анатольевна.
- Бен необыкновенный человек. Я так хотел тебя с ним познакомить!
Марина прижалась к Аркадию Борисовичу крепко, и так они и ехали до самого аэропорта.
«Наверно, я его люблю», – думала Марина, засыпая в объятиях удовлетворенного похрапывавшего Аркадия Борисовича. Она погладила его грудь, на которой почему-то совсем не росли волосы, поцеловала в закрытые глаза и уснула, довольная всеми обстоятельствами своей беспечной двадцатипятилетней жизни.
Утром они вылетели в Рим, где их встретил водитель Бена. Сам старик был чем-то занят и приехать не смог. Было невыносимо жарко, по дороге в автомобиле сломался кондиционер. Водитель долго извинялся, отчаянно жестикулируя и призывая на помощь бога и дьявола. Марина улыбалась: ей нравились итальянцы.
Дом Бена находился в сорока километрах от Рима. Это был не простой дом – огромная вилла с фамильными портретами, со старинным фарфором и антикварной мебелью. Аркадий Борисович много рассказывал о вилле Бенвенуто. В подвале хранилось старое вино, которое некогда отец Бена распивал, когда к нему приезжал друг детства по фамилии Муссолини – впоследствии этот друг стал тем самым дуче. Отец Бена стал одним из его министров. После капитуляции Италии владельца огромной виллы раскулачили. Маленький Бен помнил, как пришли союзники и какие-то люди из соседней деревни, отобрали у отца ордена и всяческие документы. Потом объявили, что он лишен всех регалий и титулов. Вот и все собственно. Так раскулачивают по-итальянски. Вилла с портретами, фарфором и вином вскоре после смерти друга Муссолини перешла к единственному наследнику – Бенвенуто.
Марина вышла из душегубки Бена с расплывшимся макияжем. У Аркадия Борисовича не было сил и желания рассматривать лицо своей спутницы. Но мужчина, подъехавший на другом автомобиле примерно в тот же момент, что и они, усмехнулся. Сам он был старым и обрюзгшим. Поседевший длинноносый итальянец. Пигментные пятна на лице и огромная разросшаяся родинка возле носа. Марина улыбнулась ему натянуто: вот как выглядел наследник друга дуче!
Наследник же долго обнимался со своим русским приятелем. Марине не терпелось попасть в душ, а потом неплохо бы было уснуть. Она прошла мимо портретов, равнодушно оглядев их: точно, есть. Да, а вот и вазы… Ну да и черт с ними. Главным достоинством этого дома была ультрасовременная душевая кабина, где она провела примерно полчаса. А потом мирно уснула. Разбудил ее Аркадий Борисович уже вечером.
- Марина Анатольевна, приведите себя в порядок. Сейчас будем ужинать.
- ОК. Я должна нарядиться в вечернее платье, милый? – засмеялась Марина.
- Как хочешь. Необязательно. Но надень-ка вот то, цвета бирюзы. Тебе очень идет.
- Ладно, – Марина спрыгнула с кровати.
Когда она, нарядная, причесанная и накрашенная, спустилась в столовую, Бенвенуто присвистнул, взмахнул руками, словно собирался улететь вместе со своей гостьей в небеса, но опустил свои неоперившиеся руки и сказал лишь:
- Вот теперь – да!
За ужином они открыли бутылку кислого кьянти, Бен рассказывал о своей попытке спиться: «Мне было очень плохо. От меня ушла девушка. Тогда я был молод, едва исполнилось сорок лет. А девушка казалась такой домашней, прирученной птичкой. Я не ожидал, что она от меня улетит. И уж тем более не ожидал, что расстроюсь, когда ее не станет. В первый день мне даже подумалось, что это к лучшему. На второй день я загрустил. На третий решил напиться. Спустился в подвал и выпил бутылку кьянти. На следующее утро снова пошел за вином. Так продолжалось неделю. Но легче от этого мне не стало»… Марина улыбалась. Ей нравились трогательные истории. Аркадий Борисович слушал сказки Бенвенуто довольно часто, но каждый раз думал, что из ничего у старика получается какая-то история. Вполне романтичная, между прочим. Вот что он сам мог рассказать о Марине, например? И стал бы он пить, если бы его симпатичная переводчица исчезла в один прекрасный день? Ну выпил бы сто грамм, ну поматерил бы эту сучку, а что дальше? Ни-че-го.
- Что-то вы загрустили, – сказал Бенвенуто, – не хотите спуститься в подвал? Ради такой красивой женщины можно открыть бутылку отцовского вина.
- Вина Муссолини? – оживилась Марина
- Да. Аркадий рассказывал?
- Да, он очень много о вас рассказывал, и мне хотелось бы посмотреть, где пьянствовал Муссолини. Аркадий говорил, что они с вашим отцом закрывались прямо в подвале и пили там вино, вспоминали детство.
- И я это помню. Мать запрещала пить отцу много вина. Она считала, что вино хорошо пить за обедом, а потом – все излишества, и бог не простит им такого пьянства. Видимо, не простил, – засмеялся Бенвенуто, – и хорошо.
- Что хорошо?
- Что власть дуче закончилась, – опустив глаза, произнес сын раскулаченного приспешника Муссолини.
В подвале он включил свет. Здесь все было обставлено, как в настоящей комнате. Только мебель была старой. Из дивана торчал клок ватина, ножки стульев, видимо, обкусала собака. На столе лежала простая клеенка в сиреневый цветочек. Время прошло, все состарилось. Бенвенуто бережно снял бутылку красного вина без этикетки. Обтер ее, как будто это был сосуд, представлявший историческую ценность – впрочем, так и было. Медленно открыл вино и тягучая красная жидкость полилась по стаканам.
- За Марину, – сказал Бенвенуто, – за девушку с самым красивым именем и глазами цвета моря.
Гости Бенвенуто долго приобщались к святыне, болтая о том, о сем. Обыденные разговоры в этом подвале за бутылкой вина, которое некогда любил пить дуче, казались Марине нереальными. Хозяин виллы то и дело подливал ей в стакан пряное вино, дотрагивался до нее каждый раз и повторял одно слово: «Bella»… Когда вино закончилось, он спросил у Аркадия:
- Ты ведь женишься на ней?
- Бен, ты так романтичен, – поспешила ответить Марина. Аркадий Борисович закашлялся.
- А ты знаешь, Аркадий, мне шестьдесят восемь лет, а я все еще не встретил свою настоящую любовь!
- Какие твои годы, Бен? – улыбнулся Аркадий Борисович. – Встретишь еще.
- Ты прав. Я думаю, что встречу. Человек не может уйти из этого мира, не прожив настоящую любовь. Настоящая любовь – это и есть единственный роман, который может написать каждый.
Вот тут Марина и вспомнила о том, что итальянцы – это комическая пародия на русских. Ей захотелось стать итальянкой. Она прожила двадцать пять лет и так и не встретила настоящую любовь. Аркадий Борисович был всего лишь прикрытием. Да, его функция – прикрывать пустоту…
Гости из России пробыли у Бенвенуто еще три дня. И каждый вечер Бен угощал их тягучим вином Муссолини. Марина гуляла с ним по саду, и он читал ей стихи Петрарки, говорил, что репетирует, поскольку когда-то ему придется прочесть их любимой девушке…
Когда Марина вернулась в Россию, она привезла трофей – бутылку из подвала Бенвенуто. Он никогда никому не дарил вино Муссолини. Прощаясь, Бен сказал:
- Если бы ты не была невестой моего друга, ты могла бы стать моей настоящей любовью.
июль,2005