Смог и малыш

Алёша Слесарев
- Ттттттттт, ттттт, тт, ттттттт, ттт, ттт, ттт. Тууууууут, туууууууут, тууууу…
- Слушаю.
- Привет. Эт я.
- Ой, Наташка! Хорошо-то как! Как ты?
- Да ничего, помаленьку. Мне с тобой поговорить надо. Очень надо. Слушай…
- Наташ, я сейчас не могу, я работаю. Под завязку, понимаешь. Ну совсем никак.
- Я из автомата. Еду из училища.
- Слушай, давай, ко мне заезжай, я тебя со дня рождения Костика не вижу.
- Я не знаю, мне бы…
- Или нет, слушай, нет, я позвоню тебе и приду. Ну, как? Ты все еще на Лесной, да? Там, где школа наша, да?
- Я не знаю, ничего я не знаю.
- Ну, привет! А я даже квартиру помню. Все, жди. У вас код не ставили?
- Нет, но я правда не знаю.
- Ладно, ладно, я сама все принесу, ты только чайник поставь, ага? Часов в семь.
- Хорошо.
- Все, пока. Я еще тебе потом домой позвоню.

Звони, звони. Да нет, не может быть. Даже не знаю, зачем мне домой. Угол какой-то. Почему это в переходах все кафелем выложено. Как в больнице или как… Дует, зябко что-то. Это лето называется. Думать даже неохота, а наплевать. Зачем в этом-то себе отказывать, ничего все равно больше нет, ничего нет, только вот такой кафель. Где же зажигалка? Не могла же я ее забыть, или оставила? На подоконнике в туалете? Надо Маринку спросить, может, она взяла. Так, ну же, ну… где же они… Так, не жадничать. Сколько уже…полдня держусь и все кому…это надо, надо, где же… А! вот они. Ну, спокойней, спокойней. Все перерыла… Теперь огоньку… У него.
- Извините, у вас огоньку не будет… Спасибо…

Улыбнуться и… (затяжка:) фу… и зачем только… так было мучаться……………. (затяжка:) Да… говорят потом даже уродцы всякие родятся, и кафель, ну и ладно…………….. (затяжка:) Нет, но если подумать, то вполне можно и домой: «А вы думаете, это сразу видно, что ли?»… ………………………….. (затяжка:) Нет…………………….…(затяжка:) Нет никакой причины пока, еще ничего толком не известно………………(затяжка:) фу… Может и пустяки. Так смотрит, еще бы, видок-то ничего……………. (затяжка:) Знаю, мне это идет. Я ценю качество………………… (затяжка:) Разве не так?.................................................... (затяжка:) Хоп – в урну………………. Ну и ладно. Одним больше, одним меньше. Как там: а ведь жизнь-то налаживается. Где карточка. Оставь надежду всяк и так до самого дома, плюс еще квартал пешочком. Ерунда, даже если и так. Пусть так. У Ленки Асимовой нормальная девочка. Тьфу-тьфу, крепышонок. И ничего. Только эти страшненькие уродцы. Отвратительно. Никакой воли. Мокрица. Вкусовой сосочек, а не человек. Позабыты хлопоты, тара-пара-рам. Естудей. Немудрено, что при взрывах столько жертв, палаток вон до черта. Каблук шатается, и колготки опять пошли. Вечно мама фигню купит. И мест - как назло. Уступите беременной женщине. Ха-ха. Фу, внутри урчит, так неудобно. Надо было хоть минералки выпить. Когда мигают лампы, станция скоро. Здесь были… Идиоты. Все рекламой обляпали. Московская картошкантивоенная ассоциация. Нехорошо как-то смотрит, дирол бабаевский. Миленький какой интеллигентик, в книжечку вид делает. А я во как. Занервничал, животное. Молодец ты, милая моя, так и надо. И даже хачики место не уступают. Дожили. Совсем пропала туфля. Или туфель. С механизмом саморегуляции. Псссс. Чушь на постном масле. Домик в деревне редкостная гадость. Гадость. Сволочь. Хоть бы поинтересовался. Ему сказать, пусть подергается. Надо только точно провериться. Иногда это случается, но не до такой же степени. Буду как эти колясочницы в парке, ужас, ужас. Да ошибка, наверное, я вот ничего не замечаю. Вау, какой. Ну, погляди, погляди. А я и не гляжу. Ты, милый, и в стекле виден. Или что-то все же есть? Нет, это мнительность. Вот тебе и застряла резинка. Вот и посмеялись: найдешь – в Европу попадешь. Рыбалка, тоже мне. Выудила. Доудилась. А Верка курить бросила. Надо только всегда, когда хочется, с кем-нибудь целоваться. Или сосулю в рот. Это по меньшей мере. Назидательно поверх очков. Хорошо если в кармане таскать. Как в сказке мальчик-с-пальчик. Найди и попробуй. Бабушка, бабушка, а почему у тебя такие страшные зубы? Надо к косматологу ходить, внученька. Пломба, кстати, вылетела. А я залетела. Некстати. Везет, как картошку… Какая-какая?
- …ая!
?????????

- Какая следующая? ...…. А вы через одну выходите?...... Я выхожу, выхожу.

А Юлька со своим целовалась по кольцу. Удобно – не надо пересаживаться. Я так не могу. При всех. Хотя, что-то здесь есть. Когда же погода будет. Дорого всякий раз в кафе. Угостить вас хот-догом? Нет, простите, я вообще собак… Кошечка моя… Если переберусь, то с его пуделем. Нет, а почему, собственно, надо. Они специально в метро такую гадость вешают, на инстинкты давят. Ночью приснится и спросит: зачем ты меня убила, угу-гу-гууу! Хватит, нет, ну надо же, какие глупые колготки. А пусть приходит, чаю попьем. Беседуйте на здоровье. Сразу перекочевываешь к людям второго сорта. Вакан… Вакансий никаких, ну мне все равно, академ возьму, если что. Ленка и так ходила, за столом не помещалась. Ерунда, ерунда. Ой, станция уже.

- Ой, дайте выйти! Выйти дайте!
- Спала-спала…
- Погодите!
- Куда лезешь!
- Да дайте же выйти, дайте!
- Сумку!
- Куда она лезет…
- Да выхожу я, блин!

Наташа протиснулась, двери закрылись и поезд, порёвывая, умчался. Станция была не ее.
 Станция была облицована мрамором и кафелем. Колоннада была привычной, совсем как на «Кропоткинской», но что-то все равно было не так. Сосредоточившись, Наташа внимательно разглядела все, что было внутри этой станции, и догадалась: станция была кривой. Точнее, она была S-образной и в середине на округлом постаменте стоял похожий на партизана белокаменный бородач с саблей. Наташа подошла ближе и прочитала буквы у партизаньих ног:
 «Красный командир Иоанн Сусаноо-но:микото. Жил-жил, да и помер».
 Странно, подумала она, и хотя ей все еще было странно, решила подняться в город. Она пошла вперед и шла, пока не уперлась в белую стену. В стене был только один тоннель и при входе горел красный свет. Дырка в тоннель была слева. Тогда она повернулась и пошла в другой конец зала, и точно так же обнаружила другую дырку и опять слева. Свет горел зеленый.
- Где же выход, - подумала она вслух и увидела плакат с надписью «Выход тут есть».
На плакате улыбалась ее подружка по колледжу Юлька Тюлькина и эта Юлька Тюлькина многозначительно топырила вверх пальчик. Наташа посмотрела туда, куда Юлька его топырила, но никакого выхода в сводчатом потолке не обнаружила.
- Прикольно. Полная фигня. Фу…
Она посмотрела на плакат еще раз и увидела, как Юлька марафетится, стараясь поместить лицо в зеркальце пудреницы.
- Привет! – сказала Юлька.
- Привет.
- Ничего так, Наташ, или еще почернить?
- Ничего.
- Я тоже так думаю. Ты как тут?
- Выход ищу (Как круглая идиотка! – подумала Наташа).
- Да вон там, видишь, огонек зеленый?
- Вижу. А ты разве в метрополитене теперь?
- Да ну! Просто попросили сняться. Сняли – заплатили. Повесили. Вот и висю.
- Вишу.
- Ну. А ты чего сама такая шикарная. Костюм какой. Колготы только где-то порвала.
- Да знаю. А что за станция?
- Сама не знаю. Из новых. Еще не открыли. Примерно через месяц пустят.
- Все белое такое…
- Ты лучше скажи, сколько твой костюмчик потянул. Такой милый! И цвет белый тебе очень идет. Это шелк?
- Наверное, мама брала.
- Сегодня зайду, померяю… Слушай, а что скворцы едят?
- Не знаю, а зачем тебе?
- Да вот тут Ваньке купила: он уже запакованный в деревянный ящичек. Пищит, слышишь?
Наташа послушно приложила коробок к уху и кивнула.
- Давай обратно. Ванька любит птичек.
- А ты не рассказывала никогда.
- Да ну? А может он голодный? Все-таки, что они едят?
- Ну, пауков, блох всяких. Тлей, наверное.
- А яйцо крутое будет есть?
- Наверное…
- Я ему яйцо потом дам. Ты пирожок хочешь. С повидлом?
- Давай.
- Бери. От полдника остался, - Юлька вздохнула и посмотрела на часы. – Ну, мне пора. Вечером зайду.
- И я пойду, - решила Наташа. – Значит, туда, где зеленый?
- Ага, ну, до вечера.

Пирожок оказался сухим, и на нем был вытеснен орнамент. Приглядевшись, Наташа поняла, что это надпись, причем слов всего три «…дет еще хуже» и полслова она уже сжевала. Она ела и шла потихоньку к тоннелю с зеленым семафором. Повидла все не было. Рядом с семафором она нашла аккуратную лесенку и спустилась по ней вниз на пути. Пирожок кончился, а повидло и не начиналось. Брак, по-видимому, решила Наташа и, поправив сумочку, двинулась вперед. Рельсов не было. Наверное, недотянули, подумалось ей, и она посмотрела вглубь, пытаясь разглядеть вдалеке шпалы. Темно не было, но было и не светло. На стенках тоннеля прочитывались разные надписи, оставленные рабочими, и Наташа читала их по ходу от нечего делать, когда сзади послышался топот многих ног, и прозвучал условный сигнал. Наташа обернулась и, онемев от неожиданного и неописуемого ужаса, уставилась прямо в круглые метрополитеновские глаза огромной синей гусеницы, шумно бежавшей прямо на нее и лязгавшей непонятноржавыми жвалами.

****************
Боженька жил наверху, почти под потолком, в углу, в деревянном ящичке, напоминавшем Наташе телевизор. Выше боженьки жил только паучок, как раз между крючком в потолке и стеной. На крючке раньше висела лампадка, а теперь был только обрывок проволоки, на котором болталось пыльное кашпо с засохшим цветком. Под боженькой стояла плита, которая и закоптила боженьку и божий домик, так что из ящичка смотрели только глаза. Боженька был терпеливый и по своей доброте он еще глядел на торившееся под ним безобразие с состраданием. Из угла кухни виден был диван, а с дивана – угол кухни, так что, когда Наташа, задрав ноги, в самый счастливый момент нечаянно взглядывала дурным кошачьим глазом в сторону, то видела боженьку. Она облизывала сухие губы, и ей это даже нравилось. Однажды, кажется, тогда у нее был ремонт и Олежик Самохвалов, была сделана попытка выбить боженьку из угла, потому что достал он Олежика. Путного из этого ничего не вышло, только Олежик упал и сломал руку. Аленка Асимова не знала, что беременная, и предложила сбить домик шваброй, но сил не хватило: больно крепко поставила покойная бабка божье обиталище. И оставили боженьку в покое.
Иногда забегая, Аленка смеялась и вполусерьез говорила, что у ТОГО глаза совсем округлились, вот что значит современная свободная женщина. У самой Аленки Асимовой были комплексы, это-то боженька знал. Знал также, что ей хочется быть похожей на американскую актрису Энди Макдауэлл, потому что Костику она ужасно нравится, а Костик – Аленкин муж. Знал боженька и что никакой Костик не муж Аленкин, даже не знал, а видел собственными глазами. И когда Аленка с Танюшкой носилась, знал, что поздно и зря. Знал и грустил, потому что мог сказать, но никто не спрашивал. К паучку было больше внимания: его всякий раз в неделю смахивали веником. Паучок тогда отсиживался за боженькой, но наутро с новой решимостью оплетал угол. Когда Наташа по утрам курила и пила кофе, прежде чем пропасть на весь день, боженька видел ее насквозь, до самых темных пятнышек в легких и горько молчал. Дым входил и выходил из нее и полз прямо в угол, но боженька даже не щурился. Памятуя, как слезно просила бабушка приглядывать за Наташей, он честно пытался приглядывать, пытался как-нибудь пролезть ночью в ее голову и поговорить по душам, но Наташина голова была забита до отказа всяким мусором, так что втиснуться туда не было никакой возможности. Все было зря, и ничто не помогало, и боженька отчаялся. Глаза у него запали и потемнели, он бы заплакал, но сил не оставалось даже на слезы. Он неприятно ощущал себя скованным, не мог пошевелиться, не мог слезть и вдарить хорошенько Наташе пониже спины, как, бывало, делала бабуля, а все ирреальные его потуги были для Наташи трава-не-расти чистыми случайностями ее, Наташи, собачьей жизни. И вот так ему однажды стало тесно там, наверху, что он спрыгнул вниз, ударился об пол и растрескался снизу вверх аккуратно между глаз.
- Очень плохо, - только и сказала Юлька Тюлькина и забрала боженьку с собой.
Это было его последнее желание, а потом началась судьба.
 

*******************
Наверно, я умерла, подумала Наташа и ей стало невыносимо страшно. Умерла, умерла, умерла, кричало в ее голове, пока вдруг еще что-то там же не сказало: стоп! Ты же видишь свет. И верно – свет она видела, просто, как и всегда спросонья, глаза были не совсем сфокусированные, и теперь только она начинала по-настоящему видеть. Нет, конечно, она не умерла, этот поезд ей приснился и не больше. Не умерла, не умерла, не умерла, радовалось в ее голове, пока еще что-то там же не призадумалось: а где же все-таки она находится. Наташа потерла глаза и приподнялась на постели. Вероятно, это больница, но почему? Хотелось курить. Ее палата была пустой, здесь стояли кровати, но никого на них не было и постели оставались застеленными. Окно тоже было одно, зарешеченное и закрашенное белой краской. Так, значит больница, решила она и вылезла из-под одеяла. Она была совсем голая. Оригинально, подумалось ей, и она осмотрела себя: на животе она обнаружила совсем еще свежий шов, который, правда, не болел. Мамочка, заплакала Наташа, что это еще такое. Ничего, ну совершенно ничего она не помнила. Разве только вот эту гусеницу из сна, но она-то тут совершенно ни при чем. Она еще раз пощупала шрам и заплакала. А может и хорошо, решила она, может он бы уродом родился, зеленым и в пупырышках. Ходить она могла, шрам ей совсем не мешал. Надо кого-нибудь позвать, подумала Наташа и подошла к двери. Открыв ее и выглянув в коридор, она не увидела никого, но все равно покричала – безрезультатно. Она вернулась обратно и села на постель. Две вещи ей хотелось больше всего: покурить, ну хоть чуть-чуть, и понять, где она находится. Оттого, что она этого не знала, курить хотелось еще больше. Напрасно поискав свою одежду, она вытащила простыню, завернулась в нее, вышла из палаты и пошла по коридору. Коридор был выложен кафелем. Она шла и заглядывала в палаты, которые выглядели, впрочем, очень странно: за одной дверью вместо палаты была комната, в которой стоял диван, а на диване лежали какой-то мужик и кот; за другой дверью оказался японский сад; за третьей – Наташа готова была поклясться – вагон метро изнутри. Из-за какой-то двери в коридор выскочила большая черная собака, полаяла на Наташу и побежала впереди. Открывая очередную дверь, Наташа уже плохо понимала, зачем она все это делает, и с чего все началось. За дверью оказалось озеро и костер, у которого сидел смуглолицый длинноволосый человек, а несколько собак лежало поодаль. Человек курил странную длинную, в перьях и фенечках, трубку. Черная собака проскочила первой и принялась со знанием дела обнюхиваться с местными псами, деловито засовывая нос в самые неприличные места.
- Молодой человек, у вас закурить не найдется? – пролепетала Наташа.
Человек молча протянул ей свою трубку. Табак был такой крепкий, что Наташа с непривычки раскашлялась. Она жадно затянулась несколько раз и почувствовала себя лучше и увереннее. И тут как раз вспомнила про шов. Наверное, это черный вход, подумала она.
- Извините, это, наверное, я не туда зашла, – она вернула трубку. – Не подскажите, как найти дежурного врача или сестру.
Мужчина пожал плечами и махнул рукой, показывая куда-то туда.
- Вы сторож, - сказала Наташа, закрывая дверь.
Теперь оставалось разобраться, куда же она попала. Госпиталь, видно, элитный, за городом. Неужели… Очередная дверь отличалась от прочих. Хотя на ней не было соответствующих надписей, Наташа сразу поняла, что это то, что она ищет. Она постучала, потихоньку толкнула дверь и проскользнула в комнату.
Сразу за порогом была лестница, сбегающая пролетами вправо и влево от площадки, на которой она теперь стояла. Ниже этой площадки в самом помещении за низким столом сидели трое. На столе стояла позолоченная чаша, в которой мокло что-то красно-коричневое. За спинами сидящих висели настенные календари на 200…(неразборчиво) год, на которых были изображены какой-то храм и пейзаж с корявым японским деревом. Одеты присутствующие были в хирургические костюмы разных цветов; медицинские халаты, наброшенные поверх на плечи, чем-то напомнили Наташе сложенные крылья.
- Состояние у нее несерьезное и нестабильное, - сказал хирург в зеленоватом костюме. – Совершенно нестабильное. Посудите сами, далеко ходить и не надо.
- Что же, действительно нестабильное. Хотя все уже и так ясно: пусть только шаг сделает и…
- Ну и что тогда, - спросила тут Наташа, делая этот пресловутый шаг вперед. И упала вниз.

- Лежите, лежите, девушка, вам нельзя шевелиться.
- Еще наркоз дайте пожалуйста… С улицы, говоришь?
- А ты видал, какой там у нее?
- Наркоманка, наверное.
- Так и пиши. Конченый, такие не живут.
- Обалдеть! Михалыч, давай в препаратную его.
 С ней мы заканчиваем и в палату.
- Хорошо, хорошо… Ну где вы там! Дайте ей еще!

Наташа открыла глаза и увидела все тех же хирургов, они все так же сидели за столом, на котором стояла непонятного назначения чашка. Хирург в персикового цвета одежде повернул к ней голову, и Наташа увидела, что это женщина.
- А на вид ничего, симпатичная.
- Бабушка! - вскрикнула Наташа.
Женщина покачала головой.
- Но, конечно, только на вид. А все же жаль ее. Может, не станем считать этот шаг шагом?
- Закон есть закон, - вздохнул, подумав, хирург в синем, сидевший в центре. - И шаг есть шаг. Не забывайте про свободу воли.
- Жаль, - вздохнула хирург-женщина. - Тогда что же делать с этим.
Она взглядом коснулась чашки.
- Нет, это не для нее, - сказали двое других и убрали куда-то нелепую посудину.
- Что же, пусть тогда идет.
- Спросить можно, - хрипло прошептала Наташа. Трое с интересом уставились на нее.
- Кого и о чем ты собралась спрашивать, дочка, - улыбнулась женщина-врач.
- Вас, кого же еще. Скажите, где я и что с ним…
- С кем?
- Ну, с ним, с ребенком.
- И все еще нестабильное. Бывает же такое. Что только им не кажется.
- Да, такое уж свойство психики.
- Можно, я встану, – Наташа села на полу. - Так что с ним?
- Показать ей? - спросил хирург в зеленом.
- Если она хочет, – разрешил главный врач в синем.
Женщина в персиковом костюме покачала головой, вздохнула и вышла.
- Я наверное в госпитале, в Барвихе какой-нибудь, - сказала Наташа, лихорадочно вспоминая, где же может быть госпиталь или санаторий с озером. – Меня выписывают уже, да?
Никто ей не отвечал, все ждали, и Наташа подумала: все это какая-то дикая нелепица, понять которую ей не по силам, и лучше даже не пытаться, а просто ждать. Женщина вернулась, неся на руках подозрительный сверток.
- Живой! - обрадовалась Наташа.
Сверток хлюпал и булькал, как это и бывает с такими свертками. Женщина положила сверток на стол и развернула его.
- Можешь посмотреть, - позвала она.
- Но он живой? Нормальный? Я так боялась, что он уродец будет.
Наташа заплакала. Идти оказалось дальше, чем она думала, и пока она шла, она все плакала и плакала.
- Ну что ты, - сказал вдруг хирург в зеленом. - Так она никогда не придет. Ты же знаешь – закон есть закон.
- А вдруг, - вздохнула женщина. - Если сильно любят, тогда получается и без всяких законов.
- Она уже сделала свой шаг, - напомнил сидящий в центре. - Просто покажи ей и все.
Наташа замерла на месте и смотрела, как женщина выпутывает что-то из пеленок и перехватывает поудобнее. Наташа захрипела и подалась назад. Белесое одутловатое существо из свертка завякало и повернуло свою чудовищно громадную голову.
Я должна взять это, с ужасом подумала Наташа, но тут же поняла, что это совсем не обязательно.
- И что с ним …будет?
Спросила она, но женщина только покачала головой, грустно улыбнулась и спрятала существо, пускавшее чем-то вроде рта пузыри, обратно в тряпочки. Наташа вышла и прикрыла за собой дверь. В коридоре стоял человек с собаками и смотрел в ее сторону. Наташа поправила свою простыню и медленно пошла к нему.