Ниже мы приводим интервью с Андреем Андряевым (настоящее имя автора Александр Закуренко), которое после долгих переговоров нам – к нашей безмерной радости – все же удалось у него взять.
===========================================================
Minus Infinity Journal: Очевидные, скажем, вещи для средневекового человека, такие как откровение, наитие, перестают быть очевидными для нас. Скорее, даже наоборот, они превращаются в нечто абстрактное, что по сути не поддается анализу или градациям. И вот в связи с этим хочется задать Вам вопрос: как по Вашим личным ощущениям, способен ли человек в нынешнем состоянии его сознания в о о б щ е приблизиться к богопознанию? И если нет, то что на Ваш взгляд мешает ему в этом?
Андрей Андряев: Нужно понять, что первично: то, что наше время отличается от Средневековья – и поэтому мы теряем понимание откровения, наития и т. п. Или мы, потеряв откровение и наитие, изменили эпоху? В первом случае перед нами объективный процесс изменения мира, во втором – субъективный, зависящий от воли того или иного человека. Я знаю двух человек, которые утверждают, что остались средневековыми людьми. Следовательно, они этот вопрос решают как субъективный. Собственно, и в Вашем вопросе есть подсказка: «способен ли человек». От кого же зависит способность к Богопознанию? Думаю, что вопрос этот лежит в области интенционального напряжения человеческой воли. Если я хочу познавать Бога, если я прихожу к выводу, что этот вопрос является центральным, я настраиваю свои разум и душу на познание Бога. Ведь мы именно так и строим свою жизнь: определяя, что для нас главное, и стремясь следовать найденному направлению.
Поэтому утверждаю, человек способен к Богопознанию в любую эпоху. Как свидетельствовал преп. Серафим Саровский: для того, чтобы стать святым, нужно лишь одно – решимость. А решимость, это и есть воля к познанию Бога, к спасению, к раскаянию.
Что мешает? То же, что всегда. Отсутствие скорого результата. В отличие от возможного достижения цели материальной или душевной (создание произведений искусства, например), духовной напряжение должно быть постоянным, и только в этом случае есть шанс преуспеть. Но на этом пути нет никаких гарантий, только решимость и воля. Человек выбирает более простой вариант потому, что он очевиднее. А наше сознание требует очевидности.
И тут мы вступаем в область свободы: чему довериться, сознанию или надежде? Ум твердит: верь только в то, что можешь знать из личного опыта. Но ведь наш личный опыт – тоже производная от той мифологической системы, в которой мы пребываем. На самом деле – очевидное для нас – тоже всего лишь допущение. Поэтому в любом случае мы осуществляем свой выбор: в сторону очевидности, предложенной нам окружающим миром (мифологической системой материальной эпохи) или в сторону очевидности, предложенной нам тем или иным мифом из прошлого. Но сделав первый шаг, мы вновь оказываемся в ситуации того же выбора: или – или.
Итак, состояние средневековости, или античности, или технотронности – есть внутренее решение пребывать именно в этом состоянии. Поэтому мы готовы к Богопознанию, но готова ли наша воля принять этот выбор?
MIJ: Мы принимаем понятие Бога как безусловную данность. Как своего рода пред-разум, пред-сознание, и, пожалуй, пред-материя. Но ведь какие-то качества все-таки должны свидетельствовать нам о Его божественности? Мы не говорим о чудесах: их нам уже давно никто не являл. Речь идет именно о самом качестве; вернее, мере божественного в Боге. У современного человека нет ощущения единства с Божеством. Он его утратил. В таком случае, почему до сих пор принимается на веру то, что было утрачено? И какие причины, собственно, привели к тому, что человек перестал чувствовать свою принадлежность универсуму? Ведь, казалось бы, мы делали все возможное, чтобы к нему приблизиться: изучали, выводили постулаты, теории, писали тома теологических изысканий, а в результате мы имеем пустоту(?)
АА: Начну с самого простого. Я л и ч н о встречал в своей жизни и в жизни близких чудеса. Я л и ч н о в своей жизни и в жизни близких видел проявление Божественной воли. Я доверяю свидетельствам о жизни святых, проявлявших чудеса. Естественно, можно решить, что все, что сказано о святых – сказки, но тогда почему не решить, что сказки – Александр Македонский, Петр Первый и планета Марс? Где граница между нашим отношением к реальности и самой реальностью И не впадем ли мы в шизофрению, считая, что все, что сказано в данной области – сказки, а то, что не более очевидно, но удобнее для наших представлений об истинности, – и есть реальность. Либо надо быть последовательным в отрицании всего, что не доступно непосредственному опыту: и прийти к тому, что мир существует только в нашем сознании, поскольку мы и электроны пощупать не можем, и кварки с квантами не видывали, и на Луну не летели. И т. д. и т. п. Или признать, что, скажем, жизнь святого – такой же эксперимент с Божьими заповедями, которые святой и положил в основу своей жизни, как и эксперимент с законами Ньютона в исследовании физической картины мира, которые тот положил в основу картины мира и своей жизни. И результат первого эксперимента: любовь святого к окружающим людям (засвидетельствованная документами и устными преданиями) столь же достоверен, сколь и результат, скажем, движения тел по наклонной плоскости с определенным ускорением.
Теперь: делаем ли мы все возможное? Христос нигде не призывал писать трактаты, выводить теории и постулаты. Он призвал жить и поступать определенным образом. Поэтому путь Богопознания есть путь практиса, личного действия, а не спекулятивных рассуждений. И тот, кто шел по пути Самого Христа, преуспевал. А те, кто изучал Его следы в материальном мире, часто срывались в отчаяние и неверие. В нашей отечественной истории такое количество доказательств истинности Бога! Десятки тысяч священников и простых прихожан, профессоров и крестьян, поэтов и безграмотных пастухов, которые отдавали свою жизнь за Христа, как за главную реальность жизни, – зачем они? если для всех этих жертв Христос был лишь предметом для размышлений о Жизни и Истине, но не Самой жизнью и Истиной. И отрицать Его истинность для них, как первичную и самую насущную (а за что мы готовы отдать свою жизнь? – только за то, что ценим сверх насущности, т. е. собственной жизни: дети, родители, любимый человек), так вот, отрицать это все равно, что отрицать наличие в нашей жизни детей, за которых мы жизнь отдать готовы. Коммунист отдавал жизнь за Коммунизм, для него Коммунизм был реальностью. Христианин отдавал за Христа, поскольку для него реальностью был Спаситель. Исторический сравнительный эксперимент завершен: кто умирает нынче за Коммунизм (Капитализм, Спиритизм, Штейнера, Екатерину II, высшую категорию учителя и т. п.)? За Христа умирают так же, как и тысячу лет назад, и две, и в 17-ом году. И результат этого двухтысячелетнего опыта стоит любого синхрофазотрона!
Что касается универсума, то связь с ним, принадлежность к нему возможны лишь тогда, когда наше сознание направлено вовне себя (кстати, именно несовершенство мира и страдания заставляют нас замечать окружающий мир! Так что без них мы давно уже забыли бы, что существуют Другие по отношению к нашему бытию). Если же мы считаем, что разум нам дан для того, чтобы познавать себя, и делать жизнь хорошей (удобной, счастливой) для себя, то стоит ли удивляться отсутствию связи с универсумом. Если завязать себе один глаз, следует ожидать, что поле зрение сузится. Если убрать одну из осей трехмерного пространства, перед нами окажется плоскость.
MIJ: Независимо от Вашего ответа на предыдущий вопрос, можно не сомневаясь задать следующий: если человек отпал от Бога, не значит ли это, что Богу было выгодное такое положение дел по каким-то неизвестным для нас причинам? Ведь, согласитесь, и волос не упадет с головы без Его воли?
АА: Опять же речь не может идти о человеке как среднем арифметическом всех просуммированных «человеков». Один человек отпадает от Бога, другой, напротив, приходит к Богу. Это вопрос вероятностный, можно говорить лишь о тенденции.
Но достаточно понять, что Бог, воплотившись в наше слабое и смертное тело, отдал за нас жизнь, полноценно и окончательно, как любой бы человек отдал ее за нечто для себя дорогое, более дорогое, чем сама жизнь, чтобы вопрос был снят. Богу выгодно лишь одно: наша любовь к Нему и наша любовь друг ко другу. Но любовь способна осуществляться лишь как свободное волеизъявление. В противном случае это не любовь, но проституция. Поэтому в наш выбор объекта любви вмонтирован как бы защитный механизм вероятности: мы можем и полюбить, и разлюбить без каких-либо мгновенных санкций со стороны Бога по отношению к нам. И только в этом смысле можно понимать слова о предначертанности. Действительно, без Божией воли ничего не может произойти, но ведь Его воля и предполагает осуществление нами нашей свободы, следовательно, и возможности от Бога «отпасть». Собственно, об этом и «Бог умер» – Ницше говорит, что Бог умер в нашем сознании по нашей воле, ибо умереть может лишь то, что существует, что «есмь».
MIJ: Мы видим, как трещат. по швам прочные, казалось бы, здания наших понятий о гуманизме, о благе. Вдруг оказывается, что гуманизм, скажем, в понятии мусульманина-фундаменталиста заключается в уничтожении американцев в целью «очищения мира от скверны», а скажем, благо в понятии адепта сатанизма заключается в том, чтобы сделать как можно больше злых дел. В таком случае, где же Бог? Ведь и те и другие уверяют нас, что только их Бог – самый настоящий и истинный Бог. И в таком случае, в чем же вообще проявляется божественность нашего классического Бога-Демиурга в отношении нас, людей?
АА: Не было ни одного дня в мировой истории, когда понятия о благе и гуманизме не трещали бы по швам. Пока на земле есть смерть, на ней нет справедливости. Христос не предлагал гуманизм, Он предлагал понять, что гуманизм без теонизма (если позволительно предлагать такой узконаправленный неологизм) – ложь, потому что нельзя просто любить человека, не потому, что человек недостоин этого, но потому, что есть те, кто ближе: семья, друзья, среда, и те, кто всего лишь абстракция, как и все разговоры о человечестве. И только в Боге все становятся близкими, потому что связаны духовной связью творения и Творца не только с Творцом, но и между собой.
Что касается того, чей же Бог истинный: христианский, мусульманский, иудаистский или еще какой, – то ведь сказано четко: «по плодам узнаете их». То есть, Господь дал нам четкий критерий: плод веры. И если плодом веры являются взорванные дома, уничтоженные люди, кровь, предательство, ненависть, то значит, вера неистинна! Кроме того, даже истинная вера может быть искажена, но и в этом случае есть все тот же критерий: плоды веры. Старец Силуан Афонский ввел очень простой и одновременно страшно тяжелый критерий оценки истинности веры: если ты не можешь любить своих врагов, ты еще не христианин. Что касается искажения веры в многочисленных сектах, то вновь вспомним, средневековые теологи называли сатану «обезьяной Бога». Сатанисты не имеют творческой силы. Они лишь извращают данные Богом истины, поэтому самостоятельно они осуществляться не способны. И это тоже один из критериев Божественного в мире – творческое начало.
Кроме того, не очень понятно, что значит «классический Бог-Демиург»? Классической бывает литература, физика, философия, то есть сотворенное людьми. Мы уже жили в классическом пространстве Ньютона, но и оно оказалось лишь одним из вариантов существования Вселенной. Поэтому Бог классичен лишь в той степени, в какой классично наше представление об устроении мира.
А Божественность, как я уже говорил, проявляется в любви, творчестве, свободе выбора, жертве, которая может быть нами принесена во имя любви к Богу и ближним.
MIJ: И теперь можно задать и следующий вопрос: если человек создание Божие, то может быть богопознание должно совершаться именно в нем, в человеке в первую очередь? И если идти по этой нити до конца, то может быть именно человек и есть тот самый Бог, которого он пытается обрести вот уже столько столетий?
АА: Бесспорно, Богопознание есть путь от человека к Богу, но Бог сознанию трансцендентен, поэтому мы, познавая Бога, познаем лишь определенные Его атрибуты. Но чем ближе мы в нашем познании к Богу, чем больше нам открывается Его истинность бытия и тем Он более нами познаваем. То есть Бог открывается нам по мере нашего пути к Нему, а путь к Богу возможен лишь через любовь к Богу. Поэтому в конце пути нас все же ждет не наше, пускай даже преображенное, «Я», но Сущий. Познание же себя есть только инструмент для познания того, что за пределами нас. Лишь познавая себя, мы можем очистить наше сознание для познания Божественного в мире. Это как тренировка мускулов у спортсмена – так же тренируются и дух, и сознание: посты, молитва, аскеза, духовное напряжение, предстояние перед Богом, постоянное устремленность «горе», то есть к небу.
MIJ: И вообще, не могут ли реальные условия складываться так, что Бог потерялся в им же созданном мире? Что он летит по инерции в неуправляемом потоке событий и не в состоянии изменить им же придуманный и созданный миропорядок? Согласитесь, события нашей совершающейся кровавой истории заставляют подставить под сомнение Его участие в процессе.
АА: Ровно наоборот. Все, что происходит, уже предсказано в Библии: и нарастающая энтропия, и катаклизмы, и отчуждение людей, и оскудение веры и любви. Как раз для верующего человека все течет по плану и пора готовиться к последним временам. Что касается участия Бога в наших кровавых процессах, то мне даже сложно предположить, что было бы, если бы Он не участвовал в них. Мы бы уже давно друг друга перебили и уничтожили бы и землю, и все человечество. Другое дело, что Господь, оставляя нас свободными, дает возможность проявлению в нас и доброго (конструктивного), и злого (разрушительного) начал. Но пока последнее слово за Ним, и потому мир все еще существует. К сожалению, мы знаем, что однажды это слово из уст поддерживающего нас Адвоката превратится в слово Судьи.
MIJ: Если же Бог не в состоянии этого сделать, то как измерить его божественность, и вообще, можем ли мы в таком случае полагаться на его вмешательство в решающий момент, полагая под решающим моментом тот миг, когда мир все-таки окажется на грани исчезновения вследствии условий, которые мы себе активно создаем?
АА: Мы уже находимся на грани исчезновения, и если бы не Божья Любовь к нам, нас бы давно не было. Но следует понимать, что наш мир устроен как мир конечный. Самая физическая конструкция мира такова, что энергия в нем убывает. Поэтому ожидание конца есть неотъемлемая часть христианского сознания. Но конец будет лишь физического мира, поэтому наша духовная жизнь уже сейчас как бы усилена двойной фокусировкой: смертного и бессмертного пространств-времен (миров). Более того, для христианина Бог уже вмешался в нашу жизнь, принеся Христа в жертву за нас, даже Его непринимающих. Поэтому каждый из нас создает лишь свои собственные условия для посмертного существования души. И, увы, у всех эти условия будут разными. Но последнее решение не за нашей волей.
MIJ: И водопад вопросов о наитии: ведь по сути наитие это чуть ли не единственное свидетельство божественного присутствия для человека Что это такое на самом деле? и есть ли оно? не является ли оно нашей выдумкой? да, каждый в определенный момент что-то ощущает, но что это такое? по каким критериям я могу сказать, что на меня нашло наитие? а может быть я и есть наитие? могу ли я сделать это состояние моим главенствующим состоянием? и если да, то что для этого требуется? нужен ли мне для этого бог? нужен ли я богу для проявления его наитий? почему он не ограничиться собой?
АА: Не ограничивается Собой, поскольку любит нас, Свое творение. А критерии лежат в церковном опыте. Собственно, Господь для этого и сниспослал нам Церковь – чтобы мы в совокупном опыте веры могли друг друга поддерживать и остерегать от ошибок, а если таковые произошли, прощать и свидетельствовать о нашей непрекращающейся воле к любви и спасению.
Опыт непрестанной молитвы и есть опыт постоянного присутствия перед Божьим взглядом, то есть, Вашими словами, «главенствующего состояния наития». Целая наука – аскетика, учит нас определять критерии истинности или обманчивости наших наитий. А сама молитва – «художество из художеств», есть синтезирующее явление собирания в один кулак воли, эмоций, интеллекта для подвига трансценденции, то есть выхода нашего целостного «Я» за пределы конечного мира.
MIJ: И последний вопрос: божественен ли Бог? И если да, то в чем проявляется на Ваш взгляд его божественность в отношении нас, человеков?
AA: Я бы вопрос поставил иначе: Божественен ли человек? Способен ли он стать сыном Божиим, или предпочитает быть сыном Слепой Материи? А Божественность по отношению к нам проявляется в той жертве, которая принесена во имя каждого из нас: в жертве кенозиса. Господь стал смертным, чтобы мы узнали о бессмертии, Господь дал нам свободу, чтобы мы осознали ее границы, и, наконец, Господь дал нам право отпасть от Него, чтобы мы поняли, что без Него мир страшен и проклят. И поэтому сам факт вопрошания к Богу и к своим совести и сознанию суть проявления Божественного в нашем мире.
MIJ: Очевидно, что мы бы не пытали Вас, будь нам все ясно и очевидно. Но на самом деле в мире текучих понятий, где вчерашнее черное вдруг становится белым, неизбежно возникают краеугольные вопросы. Мы не можем отмахиваться текстами, написанными до нас: это были иные люди, и они мыслили иначе: нам нужно самим отвечать на все эти вопросы. Ведь именно это и называется эволюцией человеческой мысли, не правда ли? Нам кажется, что самое время по крайней мере попытаться разобраться в каком отношении все-таки находится человек к Богу, и Бог к человеку.
АА: Если бы мы действительно отказались от всего предшествующего духовного опыта людей, главной целью своей жизни считавших познание Бога, то наше усилие было бы бесполезным. Но в том-то и дело, что внутри Церкви сосуществуют мертвые и живые, святые и грешные, гениальные и среднестатистические члены Единого Тела Господа. И поэтому не все так страшно, и наш вопрошающий и взыскующий голос может быть услышан.
20 декабря 2005