Дильбяр хала едет в Америку
Шел 1970 год. Я дежурил по нашему управлению, когда у входных дверей позвонил вахтер:
- Товарищ капитан, тут одна женщина пожилая пришла. Просится до большого начальства. Но, по-моему, это по вашей линии. Может, побеседуете?
- И все-то ты знаешь, кто - по какой линии, - проворчал я. - Ладно уж, пригласи ее в комнату для посетителей.
Вскоре я увидел крупную немолодую женщину в чадре. Ответив на при-ветствие, она внимательно и как бы изучающе наблюдала за тем, как я усаживался за стол, включал вентилятор, медленно доставал бумагу и авторучку. Я не торопился приступать к опросу, по своему опыту зная, что людям, впервые пришедшим в органы госбезопасности, нужно дать время успоко-иться, приглядеться.
- Ты тут большой начальник? - не выдержала посетительница.
- Ну, нельзя сказать, чтобы очень большой, но и не маленький, - поспешил я добавить, зная, как все посетители просят встречи только с "большим начальником" и как оперработникам достается от этого самого начальства за то, что не могут "вызвать доверия у людей".
- Тогда - на, посмотри мои документы, - протянула она паспорт, все так же изучающе продолжая наблюдать за моим лицом, явно прикидывая, можно мне довериться или нет. Посмотрел в паспорт: Дадашева Дильбяр Насиб кызы, 1904 года рождения, уроженка города Шамхора...
- А теперь послушай, - решилась моя собеседница. - Я тебе, сынок, хочу рассказать мою беду. Ты, хоть молодой и по возрасту в сыновья мне годишь-ся, но твои седины говорят, что свой хлеб ешь недаром. Поэтому посоветуй старухе...
То, с чего начала рассказывать о своем сыне моя собеседница, мне в ос-новном было известно. К тому времени я уже не первый год занимался судьбой своих земляков, попавших в годы второй мировой войны в плен к немцам, и потому неплохо знал об их мытарствах в концлагерях. Знал и о полупринудительной службе в созданном немцами так называемом "азербай-джанском национальном легионе", об ожидании решения своей судьбы после войны в фильтрационном лагере "для перемещенных лиц" одной из стран-союзников антигитлеровской коалиции, о мучительных сомнений, после которых писали заявление о нежелании вернуться на родину. А потом - долгая эмиграция и тайная надежда хоть когда-нибудь увидеть родной очаг, близких. К таким судьбам - а их более тридцати тысяч - к сожалению, привыкаешь. Как, видимо, врач привыкает к страданиям своих больных, но и в том и другом случаях дальнейшие действия зависят от добросовестности профессионала.
Но неожиданно в повествовании старой женщины услышал новые, не-привычные в таких случаях нотки, и стал внимательнее прислушиваться:
- Ты должен понять, сынок, каково мне было в страшном сорок втором году получить официальную повестку о гибели старшего сына, - продолжала свой рассказ Дильбяp Дадашева. - И врагу никогда не пожелаю испытать то, что пережила тогда... Но я отплакала свое, выдержала. Устроила, как принято у нас, верующих мусульман, поминки по всем правилам. Все эти годы получала пенсию за погибшего во имя защиты родины сына, и вдруг недавно из Америки получаю сообщение: сын жив! Он мне через какого-то туриста передал, что во время одного из боев был ранен, попал в плен, а после войны жил в Италии, женился, имеет троих детей, переехал в Америку, работает на заводе. Прислал красивое, с печатями, приглашение: приезжай ко мне, мать. Каков, а, мой старшенький, кормилец мой и надежда старости?!
- Но понимаете, Дильбяр-хала, он боялся вернуться домой, тогда сталин-ские времена были, арестовать могли... - попытался утешить ее я.
- Не понимаю! - раздельно и твердо прервала меня необычная посетитель-ница. Она не пыталась, как все до нее, оправдать свое дитя, она обвиняла: сын обманул мать! Я больше не перебивал, и она долго рассказывала о том, как с больным мужем на их маленькую пенсию поднимали на ноги младшего сына, как женили его (хорошая девочка, наша, местная!), как радовались появлению первых внуков. Ежегодно дату получения повестки отмечала как дату гибели старшего сына. Ходила в этот день в мечеть, молилась за упокой его души. А сын, оказывается, жив... Hо не сообщает матери об этом. И это ее сын, плоть ее!
- Я пришла к тебе посоветоваться, что делать? Если позову сына сюда, сразу посадите его в тюрьму или все же дадите возможность посмотреть в его глаза, спросить отчета? А может быть, все же мне самой поехать к нему? - завершила Дильбяр-хала свой рассказ. И добавила:
- Вы здесь народ хитрый, наслушалась! Небось, будешь меня отговари-вать: старуха, мол, не выдержишь дороги! Но я сильная, хочешь подниму тебя?
На всякий случай отстранившись, стал рассказывать о жестоких судьбах попавших в плен, о том, что есть указ об их амнистии и что ее сын теперь не подлежит аресту, если только не служил в немецких карательных войсках. А коль скоро он прислал весточку, то, значит, не служил: эти все молчат, знают, что им грозит. Внимательно и ни разу не перебивая выслушав меня, Дильбяр-хала вдруг сказала:
- Нет, он трус, он не приедет... Послушай, отпусти ты меня в Америку, к нему, а?
И тут я понял, что отговаривать не надо: она приняла решение.
- Ладно, мать, ты иди домой. Я все-таки не такой большой начальник, чтобы решить этот вопрос. Нужно время, потерпи.
- Потерплю. Но ты даешь слово, что поможешь?
- Даю, мать, даю...
Думаю, нет необходимости подробно рассказывать о том, как мне при-шлось убеждать свое начальство отпустить эту женщину. И как потом это начальство уговаривало свое, мол, "бог с ней, пусть поедет, даже если останется в Америке, - старая, кому нужна?" Hо вот решение принято: разрешить поездку в США на два месяца.
Дильбяр-хала это сообщение приняла спокойно, видимо, была уверена, что так и будет. Даже не поблагодарила. Но я видел: рада старуха, просто у нее в голове уже другие проблемы. Объяснил, что нужно делать, чтобы получить визу США. Удивительно для того времени, но и американцы не задержались с решением. Видимо, и их начальство тоже поняло необычность ситуации. Возникли некоторые проблемы с приобретением авиабилетов, но, наконец, и это было сделано: самолетом Аэрофлота до Нью-Йорка, оттуда местным - до Чикаго, где проживает сын.
Ее предупредил: перед отъездом нужно послать сыну телеграмму, чтобы встретил в Нью-Йорке. Но на всякий случай подготовил ей "записочки" на английском языке (на обороте по-азербайджански), чтобы она показывала их американцам, если вдруг ее не встретит сын. Наконец Дильбяр-хала с младшим сыном вылетела в Москву, чтобы оттуда одной полететь в Амери-ку. Обещала по возвращении позвонить.
Прошло дней десять. Звонок на работу, поднимаю трубку: Дильбяр-хала.
- Что случилось? Неужели заболела?
- Да нет, здорова. Я уже приехала из Америки. Надо встретиться.
- Ну, мать, ты даешь... Ну что ж, приходи. Я договорюсь, тебя пропустят.
Она опять сидит передо мной. В той же чадре, спокойная. Вот ее рассказ.
Старшему сыну из Москвы телеграмму не послала и младшему своему велела этого не делать. Пояснила: "Чекист написал мне записки по-английски. Ничего, все будет в порядке". И действительно, до Нью-Йорка долетела благополучно. Не препятствовала, как я предупреждал, носильщи-ку, чтобы он взял ее чемодан. Куда его, спрашивает он. Стала рыться в сумке в поисках записок. А их нет, в суматохе забыла их в гостинице... Носильщик что-то говорит, а она стоит, молчит. Потом решилась объяснить ему на ломаном русском - не понимает. Тогда стала кричать по-азербайджански:
- Что это за проклятая страна, где даже по-русски не понимают!
Собрался народ, смеется, глядя на колоритную "русскую", но никто по-мочь не может. И вдруг услыхала:
- Ана, ана, не олду? - И к ней бросается какая-то молодая красивая жен-щина, одета по-ихнему, но хорошо говорит по-азербайджански. Отшатнулась от нее Дильбяр-хала от удивления:
- Ты что, шпионка?
- Да нет, бабушка, я - азербайджанка. Азербайджанка я, беда была со мной, теперь здесь вот живу. Саида меня зовут, Саида Кафарова! Вы из Баку?
- Из Баку, из Баку... А на какой улице ты жила?
- На Чадровой, ана, угол Мирза Фатали, - а сама плачет.
- Нет, подожди... А где находится баня "Фантазия"?
- Ой, ана, ниже Базарной, забыла, как эта улица сейчас называется... Ба-кинка я, бакинка! Дочь Лятифа, он бухгалтером работал в Азнефти, может знаете? А сестра моя Марьям, в Азернешре работает...
- Не знаю их. А как ты сюда попала?
- Долгая история...
- Ничего, расскажи. Пойдем, чаем угости, поговорим.
- Да самолет у меня скоро... В Лос-Анджелес лечу, в командировку, а вы куда?
- В Чикаго, будь он трижды проклят! Сын там у меня старший. Тоже вот попал сюда... А ну, давай, помоги.
Зарегистрировав билет до Чикаго и показав носильщику, куда нести че-модан, Саида все устроила быстро. А потом, прижавшись к Дильбяр-хала, плача, скороговоркой рассказала о том, как судьба ее загнала в США.
... Я знал ее историю, хорошо знал. Как она, красавица Саида, сразу после окончания второй мировой войны поехала с мужем-дипломатом в Мексику. Как влюбилась там в местного полковника, убежала от мужа, вышла из советского гражданства. А мужа по "трафарету" того времени: этапом в Москву, исключили из партии, отдали под суд и отправили в Сибирь. Но и к Саиде судьба не была благосклонной: бросил ее полковник, появились новые любовники. И так, пока ее не встретил немолодой священник. Помог образо-вание получить, изучить английский, а перед смертью дал деньги доехать до Соединенных Штатов, где легче было устроиться на работу. Устроилась, купила квартиру. Замуж так и не вышла... Кстати, и она могла бы спокойно вернуться на родину, пытались мы это объяснить ей через сестру, но боится...
Саида взяла адрес сына Дильбяр-хала, обещала приехать в Чикаго. Под-готовила новые записки-шпаргалки, по которым Дильбяр-хала добралась наконец до Чикаго, нашла дом сына.
Дверь открыла невестка, полная и опрятная итальянка. Посмотрела на записку, воскликнула, бросилась обнимать. Отстранила ее Дильбяр-хала, сына потребовала позвать. Невестка-итальянка объясняет и руками и словами: на работе, дескать, муж. Тогда села гостья в углу прихожей, от воды даже отказалась. Не отпустили сына раньше времени с работы, как это сделали бы у нас: у них ведь там самое главное - работа. Сын пришел к вечеру. Упал в ноги матери, стал целовать их, плакать, извинения просить. Но почему-то не теплело материнское сердце. Даже когда внуки пришли, в гостях где-то были, лишь отмечала для себя: внуки - копия сына. Только вот на родном языке не говорят, обычаев наших не знают. Значит, в доме правит невестка, не сын. Тряпка он... Вот и товарищи его пришли, такие же "невоз-вращенцы". Тоже плакали, что-то пытались объяснить. Но они не были ее детьми: прощать или нет - дело их матерей.
Всю ночь сын рассказывал о себе. Дильбяр-хала сердцем понимала: не-легко ему пришлось. Но разум говорил другое - матери-то он должен был как-то передать весточку. Обязан был! Да и на родину, как поняла, он не собирается - жена и дети там, мол, будут чужими. Хотела спросить - а почему? Ведь там родина их отца, мужа... Но раздумала, не спросила: другим стал сын, постаревший, чужой. Совсем чужой.
Долго думала мать свою горькую думу, а на утро потребовала у сына отправить ее обратно, благо и за билет уже было заплачено. Отговаривал сын, плакала невестка, даже внуки что-то запищали. Все же уехала...
Закончив рассказ, она сказала:
- Спасибо тебе, сынок. Вот ты понял меня сразу. А он - нет. Дай тебя обниму.
И ушла.
Потом было у меня много работы, длительная зарубежная командировка, и я потерял связь с Дильбяр-хала. Но вот недавно случайно узнал, что все-таки приехал сын с семьей навсегда на родину. Построили большой каменный дом на Апшероне. Розы разводят, доходы, говорят, имеет немалые...
А я все думаю: простила ли Дильбяр-хала сыну? Наверное, простила, родная кровь все-таки...