А. Мичурину, замечательному барду, посвящается.
Он пел, и песня, как ручей, текла,
Горела факелом, металась леопардом.
От звука струн природа замерла,
И даже Бог притих, внимая бардам.
Когда Карлан вышла в зал трактира, она напряглась. В трактирах не должно быть такой тишины. Посетители стихают разве что в присутствии высших дворян да гвардейцев стражи. Но сейчас никто не мог признать в ней принцессу – она слишком старательно скрывала это.
Впрочем, в её сторону не повернулась ни одна голова. Все слушали негромкое пение немолодого уже человека. Песня на незнакомом Карлан языке сплеталась со звуками лютни с длинным грифом и приплюснутым корпусом (гитара, вспомнилось иноземное название), и зал был буквально заворожён. Приглядевшись, она увидела слёзы в глазах многих.
Она усмехнулась. Слёзы от песни – фи.
Принцесса давно отучилась плакать. Тем более по таким пустякам, как песни.
Хотя эти песни были хорошими.
Певец тем временем смолк, ему поднесли кувшин вина и ужин. Следуя неведомому порыву, Карлан прошла через весь зал и села к его столу.
- Ты хорошо поёшь. Только непонятно. О чём же твои песни?
- Не знаю, миледи. Наверное, это песни, напетые ветром.
- Они грустны, эти твои песни ветра.
- Эти песни подходили больше всего сегодня.
- С чего ты решил?
- Просто знаю. Каждой вещи подходит свой звук, каждому человеку – своя песня.
Встретив недоумённый взгляд, менестрель пояснил:
- Когда-то один алхимик разъяснял мне, что каждая вещь по-своему вибру… вибри… дрожит. И если правильно подобрать музыку, можно сделать любой предмет лучше… или разрушить. Главное, чтобы голос правильно дрожал. Это, конечно, ерунда - если мой голос будет дрожать, я не заработаю и на чёрствую корку. Но всё же… смотрите вон на того толстяка!
Карлан обернулась. Певец прокашлялся и взял низкую ноту, словно разминая голос. Крепкий дубовый стул под толстяком за одним из соседних столиков рассыпался, а сам посетитель грохнулся на пол. Раздался громкий смех, а трактирщик бросился помогать оскорблённому гостю подняться.
- Вот и к каждому человеку так… - к чему-то пробормотал менестрель. Он отставил в сторону кубок и взял гитару.
Мелодичный аккорд прорвался сквозь гул зала трактира, но он не привлёк никакого внимания. Лишь сидящие за соседними столами на минуту заинтересованно повернули головы – но отвернулись, песня была не в пример скучнее спетой прежде.
И только для Карлан исчез трактирный шум, исчезли заботы… Оставалась только музыка медных струн, только чуть хрипловатый голос немолодого уже человека напротив, только слова незнакомого мягкого языка.
Песня незнакомого менестреля взлетела ввысь, и от неё становилось больно и хорошо.
По щеке принцессы, отучившейся плакать по пустякам, проползла маленькая прозрачная капелька.