Глава 1
Непредсказуемая штука жизнь! В семь часов утра пьешь кофе, щуря на абажур кухонной лампы полусонные глаза, а ровно через двенадцать часов запросто убиваешь человека. Ха! Вот это финт!
К слову сказать день с самого начала не обещал ничего хорошего.
Утро конца сентября, за окном слякоть, мелкий холодный дождь, в квартире нет отопления и недосып аж в осьмую часть суток? Какое может быть настроение у человека?
Правильно, хреновое!
И еще прибавить, что в восемь ноль-ноль этого человека после получасового шлепанья по лужам ждет ненавистная работа, не соответствующая ни профилю его образования, ни склонностям его характера. Работа, на которой можно ни черта не делать неделями, но на которой надо непременно присутствовать безвылазно каждый день с утра до вечера. Какое настроение может быть у такого мученика?
Правильно, мерзопакостное!
Начало слезливо-пасмурного сентябрьского утра было таким как всегда. Весело, а оттого еще более невыносимо мерзко запищал будильник рядом с кроватью. Вячеслав Юрьевич Смирнов привычно высунул руку из-под одеяла и выверенным за годы движением ткнул пальцем кнопку. Потом какое-то время моргал сухими веками, пытаясь разглядеть желтые цифры на часах. Несколько минут лежал, сжимаясь в комочек под теплым одеялом и клялся себе, что пусть его хоть расстреливают, хоть вешают, хоть четвертуют, но на работу он не пойдет ни в коем случае, а будет спать, спать, спать… Потом пришло неотвратимое понимание того, что вставать придется в любом случае.
В итоге та неведомая могучая сила, которой подчиняются миллионы россиян, которая заставляет их выползать из уютных лежбищ в стойло и говорит: ”Н-но! Вперед, родимые! Потрудимся во благо тех, кому не надо этого делать!” – подняла Смирнова на ноги.
Собственно, все было похабно только до того момента, когда Вячеслав Юрьевич заглянул сошедшимися на переносице зрачками в дно опустевшей чашки из-под кофе. Замечено – не зарядка, не умывание и даже не душ мирят проснувшегося сентябрьским утром в шесть часов человека с окружающей его суровой действительностью. Только горячие кофе или чай делают это великое дело и их заслуга в том, что тысячелетнее противостояние “человек-работа” превращается в недолгий хрупкий союз. От тепла утренней пайки становится благостно на сердце, розовеет кожа, обретают необходимые упругость и подвижность члены и членики, со всех сторон понавтыканные в туловище, глазные яблоки обволакивает теплая влажная пленка, а в мозг закрадывается спасительная мысль: “Все это не вечно… в семнадцать нуль-нуль домой… лепота!”
Ровно в семь тридцать Вячеслав Юрьевич потрепал по загривку кареглазую овчарку Лайму, сообщил ей
– На работу ухожу, за хозяйку остаешься!
И шагнул в непогоду.
Ничего нового в этот день не ожидалось. Все пойдет точно и неотвратимо, как литерный с пушками на платформах. В семь пятьдесят пять Смирнов подойдет к двери управления. Вместе с ним ноздря в ноздрю появится Анатолий Аркадьевич – зам. по сбыту, вскинет руку и скажет
– Здравствуй, здравствуй, друг любезный!
У самого турникета их обгонит молодой худенький мальчишка-электрик, зацепится рукавом за поручень, буркнет
– Блин!
И помчится дальше, топая модными толстоподошвыми ботинками. Потом уборщица перестанет размазывать шваброй грязь по линолеуму и начнет здороваться еще за пятьдесят километров до того, как мимо нее пойдет Смирнов. Потом…Скучно!
“А если сегодня Аркадьевич подойдет, к примеру, слева”, - думал Смирнов, машинально кивая на приветствия прохожих, с которыми хочешь-не хочешь, а начинаешь здороваться, если год за годом сталкиваешься с ними в одном и том же месте тротуара в один и тот же час, - “ Что тогда будет? Взойдет солнце или, допустим, раздумает? Вопрос, конечно, интересный…”
Обычный день и закончиться должен был самым обычным образом, в постели с пультом дистанционного управления, нацеленным на экран телевизора. Потом тяжкий вздох Лаймы, сладкий зевок Вячеслава Юрьевича, и – по волнам в царство Морфея! Обычный день холостяка, почти довольного жизнью. Бури отшумели и слава богу!
Так оно все и произошло бы, если в обеденный перерыв к Смирнову не подвалил знакомый техник Горяев. Зная его хобби курить сигареты исключительно сорта “Чужие”, Вячеслав Юрьевич поспешно сказал.
– Пустой я. Последнюю только что выбросил.
Гадко ухмыляясь, Горяев сцапал его руку и счастливо произнес
– День рождения когда отмечать будешь? В обед или после работы?
Смирнов мысленно послал его подальше. День рождения попадал на ближайшее воскресенье, дата была не круглой, сорок один стукнет – и он хотел зажать непременный торт, бутылку и закуску. Не от жадности, а потому что не любил и избегал даже редкие сотрясения налаженного быта. Наглаживаться, постригаться… Переться на троллейбусе в гараж, который черт знает где. Тащить оттуда тяжелую сумку с соленьями. И в итоге чувствовать себя ряженым болванчиком, которого хлопают по спине, толкают в плечи, трясут за руку и фальшиво желают “долгих лет жизни”, будто он тяжелобольной и собрался в ближайшие дни откинуть тапочки. Хлопотно и глупо.
Горяев руку, гад такой, не отпускал. Вячеслав Юрьевич понял, что бутылку ставить придется. Сачканешь и этот любитель халявы начнет докладывать каждому встречному и поперечному какой этот Смирнов жлоб, скупердяй и коллектив для него ничего не значит, и вообще, зря ему дали инженера первой категории!
Вячеслав Юрьевич изловчился и все-таки выдернул свою ладонь из потной горяевской клешни.
– Ну когда? – снова заныл Горяев. – В обед, или…
– Или. – сдался Вячеслав Юрьевич. – Посидим завтра после работы.
– С тебя литр! – повеселел Горяев и ускакал к курильщикам требовать сигарету.
“Хрен тебе!” – облегчил душу Смирнов. – “Одной обойдешься”
К концу дня на город упал мрачный серый туман – смесь смога и растворенной в воздухе воды. Дождь вроде бы закончился, но пока Вячеслав Юрьевич шел от управления в магазин, куртка на нем залоснилась от влаги как копченое рыбье брюхо от жира. Он прошел вдоль витрин, особо мудрствовать не стал, торт выбрал не большой и не маленький в цветочках по периметру, а бутылку, чтобы Горяев не очень разорялся, купил ноль-семьдесят пять, ни нашим ни вашим.
Поглядывая на часы – подкатывало семь вечера – Смирнов схватил дома авоську, нацепил на Лайму ошейник и пошлепал по блестящему от света фонарей асфальту на троллейбусную остановку. Основная масса трудящегося люда уже смотрела дома разные сериалы и салон троллейбуса двенадцатого маршрута был почти пуст. Вячеслав Юрьевич пристроился позади занимающейся массажем разнополой парочки и уставился в окно.
Город был большим, несуразно спланированным и грязным. Когда-то на заре индустриализации один из соратников гения всех времен и народов с жутковатой кликухой Коба, указал перстом на окраину Чернявинска и повелел выстроить там металлургический комбинат. Проект комбината, представленный соратнику гения был выполнен грамотно, учитывалась даже роза ветров, но никто не мог предположить, что эта самая роза через некоторое время развернет свои лепестки от степей за окраиной к центру. Были ли тому причиной еще несколько заводов, облепивших город, или природа мстила за безобразное отношение к своей персоне, только все чаще сине-зеленые выхлопы из труб оседали на улицах, взбаламучивались колесами машин и пропитывали газоны, здания и легкие жителей Чернявинска.
В семидесятых годах какой-то соратник очередного гения, пятизвездочно-бровастого коллекционера автотехники, указал за окраину и в семи километрах от центра снова закипела стройка. На этот раз возводили жилые дома – много и быстро. Воздух в этом районе был чистым, по соснам, которые сохранили во дворах размером с футбольные поля, наперегонки скакали шустрые белки. Образ жизни чернявинцев, поселившихся здесь был исключительно здоровым. Свежий воздух и бои на подступах к троллейбусам вырабатывали характер и крепость духа и тела. Вся презренная инфраструктура, как-то: садики, школы, магазины, осталась в центре и ездить из спального района приходилось именно туда.
Жил Вячеслав Юрьевич среди белок, работал в центре, а гараж у него находился за металлургическим комбинатом.
Жутковатое это было место. Здесь даже днем среди небоскребов металлолома, гор горячего шлака и бурелома неведомой силой поваленных деревьев можно было идти вдоль бетонных заборов и ржавой колючки полчаса и час и не встретить ни одной живой души. Огромные заводские корпуса, где лежат ржавые болванки-заготовки и стопы металлических листов насквозь продуваются сквозняками. Неизвестно кем протоптанные тропки удавками петляют в полынных зарослях. И ни души вокруг. Люди, ау! Где вы? Самое место для убийц и насильников.
В эти опасные места Вячеслав Юрьевич никогда не ходил без Лаймы и топорика в авоське. Мало ли что…
Конечная. Смирнов вышел из троллейбуса, снял с овчарки ошейник и огляделся. Парочка, которая приехала вместе с ним в этот потусторонний мир быстро уходила к ветхим двухэтажным домам-баракам. Вячеслав Юрьевич высморкался, пустил Лайму впереди себя и шагнул в темень.
Похоже, в эту мерзкую непогоду весь преступный элемент пил водку на блатхатах. Шныряя по траве как челнок, Лайма даже ни разу не залаяла. Подозрительные личности не встретились ни разу по пути к гаражному кооперативу.
Недостроенная серая трансформаторная будка. Заросшие бурьяном и оттого невидимые рельсы, ведущие в никуда. Запахи гнили, гари, жженой резины. И, наконец-то гаражи – длинный ряд бетонных близнецов-коробок. За ними еще ряд, потом еще… Места было много, строили с размахом.
По сравнению с теми местами, где проходил Смирнов, ГСК-705 казался густонаселенным городом. Несмотря на непогожий вечер, мужички – кто по необходимости, кто убежав подальше от сварливой жены – ковырялись в железках. Вячеслав Юрьевич перекинулся шуткой-прибауткой с одним-другим, ответил на вопрос третьего и загремел ключами. Тяжелый замок откинулся чугунным туловищем, пропуская его в темную нору, откуда блеснула выпучеными глазами-фарами бежевая шестерка. Пока Смирнов ползал в овощную яму за солеными помидорами, Лайма сидела на стреме снаружи и сторожила драгоценную жизнь любимого хозяина. Вячеслав Юрьевич управился быстро, завел движок, прогрел его пару минут и выехал из гаража. Пусть “шоха” ночует возле дома. Дня два. Или три. Пока зимы нет, можно. Вдруг понадобится машина в ближайшее время. А если честно, то просто лень тащиться обратно с банками до троллейбуса по лунному ландшафту заметаллургических свалок.
На выезде Смирнов помахал сторожу, проехал под краснополосым шлагбаумом и придавил педаль газа. Бетонные “задницы” гаражей мелькнули и остались позади. Дорога сузилась, надвинулись высоченные, с подбоем из мохнатых кустов понизу тополя. Эх, какой русский не любит быстрой езды! Да и нерусский тоже!
Эта мерзкая сука беда похожа на подгнившую доску в последнем пролете ветхого деревянного моста. Идешь, пробуя ногой настил, осторожно идешь, прислушиваясь к хрусту дощечек, готов отпрыгнуть в сторону в случае чего. Шаг, десятый, сотый, ну, все кажется, позади опасность, доски пружинят, но держат. Расслабился человечек, шаг шире, поступь тверже, вот и противоположный берег надвинулся кудрявой березовой зеленью. Остался последний шаг, полегчало, отпустило – прошел! И вот она, гниль! Треск, взмах рук и ледяная вода лезет за пазуху.
Тополиную аллею проехать – пять минут ходу, а при той скорости, на которой шел Смирнов и вообще три. А если за две попробовать!?
Вдали мелькнули огоньки – по трассе поперек хода “шохи” летели машины. Вячеслав Юрьевич скосил глаза на Лайму, которая жарко дышала ему в ухо с заднего сидения.
– Жрать хочешь? Погоди, сейчас приедем, я тебе…
Овчарка заворчала, царапнула когтями по чехлу сидения.
– Тишь, тишь, тишь! – скороговоркой прикрикнул Смирнов и вперился в прохожего, который покачиваясь брел по краю дороги.
Услышав гул двигателя, неизвестный остановился. То ли голосуя, то ли приветствуя поднял руку и…похожий в свете фар на привидение – черное на белом – метнулся с обочины под машину.
Удар был сильным, хлестким, словно один боксер врезал другому с размаха открытой перчаткой по туловищу. Вячеслав Юрьевич вдарил по тормозам и клюнул носом к рулевому колесу. В глазах потемнело, на руки закапало, во рту стало солоно. Лайма кувыркнулась с заднего сидения и с лаем обрушилась на хозяина. Зажав ладонью разбитое лицо, Смирнов отковырнул рычажок на дверце и вывалился наружу.
Как поступает человек, который отправил в мир иной другого мысляще-двуногого? По-разному, надо полагать. Один начинает хвататься за голову, другой пить валидол, третий впадает в транс, а четвертый…
А четвертый поступает так как поступил Смирнов.
На полпути к трупу – а после лобового удара на такой скорости живут максимум секунду-другую, пока еще тело находится в полете и душа не успела расстаться с бренной оболочкой – он успел оглянуться, посмотреть вперед, по сторонам и гаркнуть Лайме
– Тихо!!
Вторую половину пути он соображал над проблемой – оставить труп тут, в кустах, или увезти подальше. Решил – подальше, потому, что любому, даже самому тупому и ленивому оперу станет ясно, что человек сбит машиной, которая ехала либо в ГСК-705, либо в обратном направлении, других дорог тут просто нет.
И уже рядом с мертвецом Смирнов подумал – а может жив все-таки?
Он наклонился над темной кучей, которая совсем недавно была живым человеком. Пощупал на шее пульс, потрогал вывернутую за спину голову, вздохнул и выпрямился. Мертвее не бывают. Один этот жуткий взгляд чего стоит! В нем столько страха, будто этот бедолага в последнее мгновение своей жизни увидел ту бездну, в которую падает и ужаснулся.
Лайма лизнула ему руку. Вячеслав Юрьевич еще раз оглянулся. Никого не наблюдается на пустой дороге среди тополей. Он ухватил труп за ворот куртки и поволок к машине.
Пока он в свете фар елозил тело по грязи то успел получше рассмотреть бедолагу, которому наскучила такая трудная, но местами весьма приятная штука как жизнь. Бомж. Не из тех, кирпичнолицых и тупых, которым просто не может прийти мысль о самоубийстве как не может загрызть сама себя собака, которой голодно, холодно и больно, а из начинающих. Вполне приличное пальтишко, брюки хоть и обрямканные понизу, но без заплат, ботинки каши не просят. Но от тела уже несет многодневной затхлостью и лицо начинает зарастать седоватой щетиной. Не сумел, видимо, или не захотел вписываться в стаю мусорокопателей, попрошаек и сборщиков “пушнины”. Понял, наверное, что жизнь – не его привилегия и решил не тянуть кота за хвост. Может и правильно.
“Нашел способ!”, – думал Смирнов, устраивая труп на полу, за спинками передних сидений, – “ Маханул бы с девятиэтажки, или бритвой по венам в горячей ванне и дело с концом. А если меня менты остановят? Следы от удара на буфере, у самого весь фейс в кровище – счастливого пути, Вячеслав Юрьевич в казенный дом! Ну, нет! Я за чужую глупость отвечать не намерен!”
Лайма осторожно понюхала труп и жалобно что-то произнесла по-собачьи.
- Насчет горячей ванны я конечно, погорячился, дружок, – сказал ей Смирнов, – Извини за каламбур. Он и холодную-то видал в прошлом тысячелетии. Ну, поехали, что ли? Дело срочное.
“Ничего, собственно, страшного нет”, – думал Вячеслав Юрьевич, медленно подъезжая к темной ленте шоссе и внимательно оглядывая редкий трассер машин – не мелькнут ли вдали оранжево-синие огни ментовских жигулей, - “ Район глухой, пост отсюда далече. Пяток километров от города отмотаю, сверну в лес и уложу грешного под березой. А можно на кладбище. Эти други там, кажется, тоже обитают. Избили, помер. Чего в жизни не бывает”.
Перед шоссе он вышел из машины, и подмазал номера грязью, так, чтобы разобрать номера и буквы можно было вблизи и то с трудом. На всякий пожарный. Потом насколько мог выправил решетку буфера, въехал с грунтовки на асфальт и поехал – не быстро и не медленно в нужном направлении.
Чем дальше от города, тем реже смотрели на бежевую шестерку желтые глаза встречных машин. Осенью, не той золотисто-багряной, а мертвенно-бледной от “берез обглоданных костей” – что делать такой осенью за городом в двадцать один ноль-ноль “Ладе” с чернявинскими номерами? Из мглы к электрическому зареву над городом едут повеселиться в бары и ночные клубы обладатели скромных трехэтажных коттеджей загородного поселка – “лексусы”, “лендроверы”, “мерсы”… Торопятся в гаражи рейсовые автобусы, из садов шкандыбают на “копейках” и “москвичах” трудяги – садоводы.
А в противоположном направлении катит одна бежевая “шоха” со Смирновым за рулем и трупом между сиденьями.
Не считая акульемордого БМВ в километре за шестеркой с тонированными стеклами и такими же заляпанными грязью как у шестерки номерами.