Пылинки снегопада падают мне на голову, на ресницы, на губы, на их улыбку. Иду по только что выпавшему снегу, нежно, стараясь ступать как можно осторожней, медленно. Маленький сквер - группа по-зимнему уснувших деревьев, засыпанные белым лавки, редкие прохожие. Смотрю и любуюсь в сторонке, я здесь лишний, пройти через сквер, вытоптать свежий снег, испортить его белизну - настоящее святотатство. Так я стояла и благоговела перед красотой свидания зимы и природы в вечерних сумерках.
снег...-...мороз...-...Новый год...-...папа в маминой шубе, а ля Дед Мороз...-...детство...-...барабан...-...злые взрослые...-...слезы...-... платок...-...
Не помню, сколько это длилось, я просто стояла и курила, медленно, выпуская клубы дыма, смешанного с паром дыхания. Но отвлекло какое-то движение, пойманное боковым зрением левого глаза. Оглядываюсь - ребенок, лет 6, не больше, одетый не по погоде - летнее платьице красное с белым, длинные темные волосы заплетены в две тяжелые косички, на ногах красные, под цвет платья, сандалики. Когда малыш вскакивал и пробегал хотя бы небольшое расстояние, непослушная застежка на правом выскакивала, сандалик начинал слетать с ноги. Тогда малыш огорченно хмурился, неуклюже, детскими пальчиками поправлял застежку и снова беззаботно бежал к дереву, возле которого лежал какой-то синий предмет с металлическими вставками. Я неслышно протоптала несколько шагов белейшего снега и стала наблюдать за ребенком. Детские ручки подхватили уже сильно присыпанный снегом сине-белый барабан, детский, небольшой, с маленькой лентой на шею и двумя деревянными палочками. На лице ребенка, слабо освещенном фонарем на противоположной стороне улицы, поселилась искренняя, чистая, ничем не приукрашенная радость. Это похоже на беззаботное счастье маленького щенка, который видит хозяина, бежит есть что-то вкусное или видит, что с ним будут играть. Ленточка перекинута через шею, палочки в маленьких розовых ручках начали отбивать по белому пузу барабана что-то известное только самому маленькому музыканту. Вдруг Кто-то проходящий мимо недовольно шикнул на малыша, тот сконфуженно переставал выбивать дробь, прятал палочки за спину и носком сандалика ворошил маленькие сугробы снега. Проходило минуты 2, малыш вскидывал голову, улыбался барабану, будто видел его впервые и снова брался за палочки, пока очередной Кто-то не говорил, не шуметь и вести себя тихо. Закончилось тем, что какой-то прохожий, по-видимому, обладающий особенно утонченным слухом, не отобрал барабан у заплакавшего тут же ребенка и не закинул за изгородь рядом стоящего дома, погрозив пальцем.
Мне ужасно жалко его:
- Ей, за что они тебя так?
- (жмет плечами) Не знаю, наверно им не нравится моя музыка. Но все-равно, когда я вырасту - буду играть. Я буду большая, и они уже не смогут у меня ничего отнять.
Только сейчас замечаю несоответствие погоды и одежды на ребенке, тем не менее, ничуть не озябшем. Дотрагиваюсь до детской, чуть розовой ручки - теплая, намного теплей, чем одетая в перчатку моя.
- Слушай, а тебе не холодно?
- Мне? нет, я же в детстве, я на такие пустяки внимания не обращаю.
- (озадачено)
- Пойдем погуляем, я все-равно больше не могу играть и мне здесь надоело.
слез...-...мама в полуинфартном состоянии.
Берет меня, ошалевшую, за руку, и мы идем по освещенной витринами магазинов улице. Подолгу останавливаемся возле витрин с игрушками, разглядываем плюшевых медведей, солдатиков, страшных америкосовских кукол, дома из конструктора. Ребенок бегает по тротуару, дышит на снег, радуется чему-то своему, детскому. Я с удивлением замечаю, что его несвоевременный наряд не смущает прохожих, они, похоже, вообще нас не замечают: бегут куда-то, снуют туда сюда, тетки в норковых шубах, пузатые мужики с портфелями. Все торопятся, бегут покупать подарки, Новый Год же скоро. Все с подарками, завернутыми в разноцветную бумагу, раскрасневшиеся на морозе. А мы преспокойно идем, я наблюдаю за скачущим по тротуару ребенком, а он, похоже, вообще ничего не замечает. Вдруг откуда-то у него в руке появился шарик темно-синего цвета, шар рвется в воздух, но плотно привязанная веревка не позволяет. Подбегает ко мне:
- Держи. Это тебе!
- А почему мне?
- Мммм, а у тебя глаза добрые.
Улыбаюсь, и тут воздух наполняется нестерпимым звоном, я закрываю уши ладонями и пригибаюсь к земле. Голова трещит, и барабанные перепонки грозят лопнуть. На лице малыша теперь испуг сменяет беззаботную радость, он бежит вперед, но, не успев сделать даже пару шагов, вскрикивает от боли. Только теперь замечаю, что в воздухе кроме белых пятен снежинок заметны маленькие черные точки. Понимаю - осы: одни жалят голые, не защищенные платьем, руки, другие залетают в густые волосы, запутываются и жалят прямо в голову. Девочка плачет, машет руками, я же стою, остолбенев и, не шевелясь, пытаюсь подбежать и помочь, но ноги не слушаются. Тут воздух также неожиданно очищается от жужжащих звуков, малыш подбегает ко мне и, обнимая, продолжает плакать. В голосе больше не боли, а обиды:
- Так всегда, стоит мне хоть чуть-чуть чему-то порадоваться - всегда случается нехорошее.
Поднимаю пальцами подбородок - слезы маленькими ручейками текут по побледневшему лицу, в глазах обида на весь мир. Так мы и простояли минут 15, она плакала, а я гладила жесткие кудрявые волосы и не могла взять в толк, откуда посреди декабря появились осы, да еще и целый рой.
-...обед...-...клеточки на столе...-..."Не уйдешь, пока не доешь!"...-...обида...-...снова никаких слез...-
- Я есть хочу!
Оглядываюсь, странно то, что в самом центре города нет ни одной путной съестной кафешки. Вдруг глаза натыкаются на вывеску "Столовая", делать нечего, идем, к тому же я порядочно замерзла и не ела ничего с самого утра. Что мы видим зайдя? Два ряда четырехместных столиков, накрытых клетчатой клеенкой, сонная официантка предпенсионного возраста, зевающая беспрестанно. Ни одного посетителя, пусто, хотя тепло и как-то по-домашнему уютно. Кладу на стул рюкзак с книгами, чтобы повыше и сажаю проголодавшуюся. Официантке:
- Простите, можно вас?
- (зевок) да.
- Можно что-нибудь перекусить?
Она, не отвечая, сует мне под нос меню. Открываю и вижу только: Салаты - винегрет, Горячее - бульон куриный, Напитки - компот сливовый.
Я, удивленно:
- И что? И все?
- Для вас - да.
- Хм, ну давайте.
Ждем где-то минут 10, я курю, пуская дым в потолок, ребенок болтает ногами и крутит головой.
- Что ты делаешь?
- Курю.
- А зачем?
- Не знаю, раньше думала, что курю, когда нервничаю, сейчас курю просто так, от нечего делать. Но в основном, если доведут или кто-нибудь кричит.
- А я услышу что кричат - сажусь в угол.
- В какой угол?
- Темный, между батареей и креслом, там тихо, и никто меня не видит. У меня дома.
- А где ты живешь?
- Там, где много кричат, не помню уже, только там есть фломастеры, я ими рисую и обвожу цветы на обоях, а потом...
Тут нам приносят еду. Пробую чуть теплый бульон с мелконарезанной зеленью и желтыми овалами жира на поверхности. Фу, гадость! Отодвигаю и принимаюсь за винегрет, он пересоленный, так же лоснится от масла и окрашен свеклой. В голове почему-то становится мутно, а в горле вырастает вязкий комок. Ребенку еда тоже не нравится, он болтает ложкой в тарелке с супом.
- Ты не хочешь?
- Нет, у меня в голове также темно становится, как и в моем углу, только в углу хорошо, а в голове страшно, и вот тут (показывает на горло) вязко как тесто.
Кидаю на стол деньги, одеваю рюкзак, снова закуриваю. Тут прибегает официантка и начинает кричать, чтобы мы непременно доели, НЕПРЕМЕННО, СЕЙЧАС ЖЕ! Я беру ребенка за руку, и, миновав полоумную официантку, мы выходим на улицу.
- Куда теперь?
- Мне пора домой, видишь, снег закончился. Меня будут искать и потом, наверное, снова кричать. Я всегда убегаю куда-нибудь, задумаюсь и вот уже очень-очень далеко от дома. А мама потом плачет и мне грустно, ведь она хорошая. Жалко, что снег кончился.
- Да, снег...
- Мороз.
- Папа в маминой шубе..
- Детство...
Малыш машет мне на прощание рукой и залезает на подножку подъехавшего автобуса.
- Вырасти хорошей!
- Не знаю, получится ли.
- Тогда хоть не кури!
- Не смогу... как это? Ах да, нервы.
Уже дома, открыв старый семейный альбом, вижу знакомое улыбающееся лицо на фотографии - "Аня, 5 лет".