II.
— Простите... — девушка обернулась на обращение и на чуть легкое прикосновение за локоть...
Неожиданно для них обоих возникла пауза. Пауза продолжительная, как на замедленном вращении кинопленки, сопровождающемся редкими, но полными остановками кадра — каждая на удар вашего сердца, где вы (на тот момент) своим тягучим телом — замедляетесь, наверное, чтобы память об этом происшествии была более надежна, нежели в прочих случаях уличного оклика на ваш счет. А далее... вы, точно под обоюдным гипнозом, соединяе-тесь глазами так, что нет сил отвести их в сторону. И тогда приходит на по-мощь — один на двоих единый стыд, общий конфуз, обжигающий ваши ще-ки шелком крови. Постепенно колдовство начинает отступать плавным от-пустом оной краски, а робость смущения оборачивается дерзновенным выпа-дом.
— Простите еще раз, — повторил Гордей, — но в этой толпе людей, словно в море, терпя кораблекрушение своего сердца, невольно выкрикнешь “SOS”, завидев надежду к радостному спасению на борту проходящего по горизонту судьбы — белого парусника. Простите, не проплывайте мимо — сбросьте якорь и подымите на палубу пока еще не утопленника, но человека, просящего о помощи. Будьте милосердны! как милосердно небо. Ведь небо — для каждого из нас есть прибежище обещанного обетования. Так будьте же для меня тем обетованием! Прошу Вас!..
Произнеся «тем обетованием», Гордей демонстративно, не взирая на взоры окружающих и на замешательство незнакомки, встал на одно колено. И, оставаясь в коленопреклоненным изломе своих ног, поцеловал девушке руку.
Эпицентр встречи разросся до девятого ряда вмиг плотно сгруппиро-вавшейся толпы. Зеваки собрались крупным роем вокруг двух, так же сти-хийно и быстро стеатрализовавшихся пафосом знакомства, фигур.
— Меня зовут Гордей. Я немного вне себе. Будучи свидетелем у друга на свадьбе, я подумал, до каких пор я буду свидетельствовать о чем-либо, пора и мне становиться тем, чем становятся — он и она. То бишь, единой плотью! Дело за малым: встретить ту, которая пленит меня. И вот, я говорю вам — вы мой плен! Я — плененный! Капитуляция навеки — белый флаг поднят, — достав из кармана платок, он замахал им.
Зеваки смеялись. Некоторые, робко брякнув в ладоши, по-дружески подбадривали, топчась на месте; другие — матерясь и сплевывая, уходили прочь: «молодец! так и надо», «у-у-у, фраер по…батый, крендель ох…яченный», «давай-давай — штурмуй до конца».
Девушка молчала, крепко сомневаясь в реальности происходящего. Сценка, разыгрываемая перед ней молодым человеком, для нее была иллю-зорной, майической, своего рода — фата-морганой ее пустующей (на то вре-мя) души. Ведь такой публичности ей прежде не доводилось испытывать во-все и потому она многим смутилась.
Но при этом девушка ощутила нескрываемую радость, так как ей схо-ду, как никогда, запал облик молодого человека; точнее, не облик, а его под-робные глаза. Глаза «уличного умного пса»... Девушка, понимая всю баналь-ность проводимой ею аналогии, все-таки продолжила сравнение в том же ключе. Подобное отождествление для нее являлось весьма уместным и убе-дительным: «...да-да, именно — уличного и умного, грустившего о ком-то или о чем-то. То, может быть, — ласка, охота, хозяин или даже...» Впрочем, ей захотелось непременно себя ущипнуть как можно ощутимее.
— Встаньте, встаньте! я же спешу, — прошептала она.
— Можно ли мне с вами? — в той же тональности прошептал и он.
Она улыбнулась как-то особенно, будто бесспорно была «за».
Они пошли вместе. В их спины засвистели и заулюлюкали скоморош-ные зрители.
— Простите, да, но, а как зовут вас?
— Белый Парусник, — иронично отозвалась она. И ее вздернутые вверх к вискам с необыкновенно-бархатным блеском иссиня-зеленые глаза сложились в два заломленных в длину лепестка — по дуге тонко-дымчатых бровей, — узор линий, сходящихся на конус к изящному носу — прямому и чуть опущенному, но гармонирующему с губами и мимикой рта, которые, как и подбородок, были выразительны своим небольшим выступом вперед, очень сочетавшимся в посадке головы с неотразимым великолепием шеи...
*
...имя ей — Надежда. Именно в честь той надежды, которая после люб-ви и веры ложится в гроб последней. Ибо мать Надежды, томясь бесплодием более семи лет, будучи в законном браке, надеялась на чудо хирургического вмешательства. Чуда — не произошло. Брак — распался, лишив Раису Фи-липповну действенной любви и веры в чадородное разрешение супружеского ига.
Оставалось одно — надежда на случай. Случай оказался конструктив-но-плодоносным. Зачатие состоялось по легкомысленной уступчивости со-служивца по работе. И тогда чаяние Раисы Филипповны не только смогло трансформироваться в кожу и кости потужьих желаний, но и стать — наре-ченным именем народившегося вскоре семимесячного чада...
Правда, для сослуживца-осеменителя функция отцовства приходилась некстати. И до окончательного проявления на свет дитяти он настойчиво ре-комендовал — абортироваться. Раиса Филипповна лишь ухмылялась ему, об-зывая его никчемной пустышкой и дрянью по природе. Поэтому он (сослужи-вец) по наущению начальства (в лице самой Раисы Филипповны) очутился южнее «Камчатки»... Из чего логически следовало, что ко дню выписки у Надежды не оказалось отца.
Зато через три года объявился легитимный отчим, который обзавелся юридическим правом блюстителя и воспитателя, как тесто подымающейся по ступенькам взросления, — блондинки.
Бесспорно, блондинка была вся из себя убедительной, как кодекс, кра-савицей и, точно гностический трактат, носительницей редкого и гибкого ума. А в упругие сети ее шарма практически всегда заплывала несмышленая рыбка. Уха или прочие блюда получались по-эпикурейски отменные. Возраст и пол жертвы — неважен. В пищу шли — все. Аппетит девочки требовал царского меню. И поэтому всякое развлечение с ребенком происходило под знаком ритуального этикета. Она (Надежда) — Царица, а остальные, то есть — мама, отчим, родственники, друзья, знакомые и т.д. — оказывались в роли холуев, прислуги, рабов и тому подобной нечисти. Одним словом, рос позд-ний ребенок...
Ну, а когда сему игривому созданьицу исполнилось пресловутое шест-надцатилетние и волшебстволепие юного тела исполнилось высоты совер-шенства самых прекрасных форм и линий, то вообразить себе что-то более броское не возникло бы нужды. Поскольку идеал, раскрывающийся перед вашими глазами с ювелирной отточенностью и трагической подлинностью, — проявил себя, точно снизведенное с античного неба божество, которое как и всё святое, чистое — подлежит прославлению и... преклонению, как фетиш вечно женственной ипостаси единосущного Дыхания Жизни...
Но так как сей идеал был доставлен не к вершинам Олимпа, но в Тар-тар преисподний житейской очевидности, то и его адаптация сопровождалась абсолютно иными почестями. Идеал был поруган. Так бывает поругано все самое лучшее — за свои содержание и смысл...
Отчим обратил особое внимание на Надежду, но совсем не как отчим на приемную дочь. Его ум мутило. И что-то изнутри вожделенно подталки-вало его к противоестественным плодам таинственного табу.
Времени потребовалось немного, чтоб тревожные помыслы увязались с делом бесповоротной агрессии. Он направился к цели по следам намеченного им плана.
*
Как-то раз, оставшись по обыкновению вдвоем в квартире, они оба, каждый в отдельности, занимались своим делом: он — смотрел телевизор, а она — удалилась в ванную смыть школьную грязь.
Надежда, вероятно, не придав этому значения, не закрыла дверь на ще-колду, а просто захлопнула ее, ничего не подозревая. Тут-то промаху он и не дал. Поступил хладнокровно, как поступают по хорошо изученной инструк-ции...
— Наденька, ну, что, лапушка? Папа очень любит тебя. Пришел спинку потереть... поцеловать... да и вообще — люба ты мне. Ну, что смотришь, дай обниму ......................................... Того страшного, что может произойти с девушкой без всякого на то ее согла-сия — не произошло. Произошло — другое — худшее.
Физический статус девственницы хотя и остался прежним, но в силу других, скверных и противоестественных обстоятельств, оказался поруган.
После чего жизнь, точнее, видение жизни у Надежды изменилось осно-вательно и радикально...
Прошло не более полугода — у Наденьки объявился парень. Они дру-жили, общались, сближались друг с дружкой, что поделаешь! молодые лю-бовники — сбивчиво и неразборчиво, провозглашая себя людьми знающими и любящими всяческое совокупление, при этом полагаясь на опыт прочитан-ных книг, либо на рассказы друзей — парень, а Наденька — на интимные от-кровения подруг.
Потом его забрали в армию. Начались — письма, письма... Письма признаний, письма ревности. Охлаждение в переписке. После года воздержа-ния — взаимная измена, затем — измены. Далее неразборчивые связи, так сказать, багаж ощущений, в общем, всё так, как у многих.
Минул срок. Прибытие домой армейца. Общая встреча. Сцена... Эмо-циональный пассаж обвинений. Дерзость, крик и рукоприкладство со сторо-ны демобилизованного... Окончательный разрыв — точка! — отрада нена-висти и обоюд забытья.
Вот она, та самая Надежда семью годами прежде этой, идущей теперь рядом с Гордеем, теперь уже во всем другая и значительно удаленная от сво-его прошлого в силу антропологических метаморфоз, в корне изменивших ее нутро за последние два-три года.
Что именно приключилось с Наденькой, чем обосновано сие превра-щение? в чем причина? суть? На эти и подобные вопросы надеждина мама отвечала ёмко и лаконично: «Позабыв безрассудства, обратилась к Божень-ке».
Более подробное пояснение к случившемуся доносили слухи. Дескать, она (года два назад) одному из своих (не первого десятка) поклонников отка-зала во взаимности, то есть в бракосочетовании. И тогда он, движимый стра-стью, решил пойти на крайность.
Пригласив к себе домой Наденьку, он сообщил ей о том, что или он женится на ней или он выпрыгнет из окна своего дома. Наденька, шутя, со-гласилась со вторым вариантом. И... объятие распахнутого окна стало путе-водным, а полет с девятиэтажной высоты на редкость убедительным.
Живописное месиво на асфальте — мозгов, некоторых внутренних ор-ганов, щедро перемешанных с кровью и почему-то грязью, — поставило точ-ку в правде далеко нешуточной трагедии...
Надежду заподозрить ни в чем не удалось. Она беспрепятственно вы-бралась из квартиры самоубийцы и прошла сквозь строй собравшейся толпы.
Ситуация была очевидной. «Дело» закрыли за отсутствием состава преступления.
*
Итак — Надежда, идущая рядом с Гордеем, — что-то в сию минуту в ней ёкнуло, надломилось и разлилось по всем закуткам ее существа. По-скольку лицо Гордея для нее было чем-то значительным, чем-то знакомым, своеобразной иллюстрацией к ее дошестнадцатилетнему житию, где пока еще не было этих липучих пальцев отчима, его липких губ, хватаний и сува-ний. А были чистые картинки ее снов, фантазия сверхлегкой и таинственной мысли.
Ведь именно там, в ее снах и мечтах, именно так ей и думалось, именно так ей и представлялось: что будет он, чтобы глаза в глаза, и до дерзновенной дрожи по всем кладезям и сусекам человеческого состава. Чтобы сердце ох-ватило огнем удивления и, вслед этому, — медленной музыкой, вроде вальса, где неподвижны только физические члены, но парит душа своею невесомо-воздушной круговертью то вверх, то вниз, как качели, как приостановленное катание с детских горок, как тягучее течение вод — их поток, их перелив, их игра: в-веерх, в-нииз, в-веерх, в-нииз...
Пройдя немного по Новослободской, по левой стороне от центра и, удалившись на три дома от лицедейно возникшей сцены гордеевых выкрута-честв, они свернули вглубь дворов.
Дворы сообщались между собой прямо-таки конспиративным и обман-чивым лабиринтом проходов. Правда, не всегда сквозных, но всегда подво-дящих к тем или иным домам, на подъездных козырьках которых красова-лись до того часто меняемые вывески фирм, что уместен был только один вывод: посетителя запутывают и одурачивают. Цель этого запутывания и одурачивания была ведома разве что им, хозяевам местечковых контор, пе-релицовывающим имидж своих занятий новыми купюрами рекламных пояс-нений в виде доходчивой тарабарщины на штендерах, сумасбродными слога-ными на небольших баннерах и причудливыми шрифтами на световых коро-бах...
Вот к этим-то сомнительным и умышленно путанным местам направ-лялись Гордей с Надеждой. Направлялись молча, каждый по-своему погло-щенный только что полученной информацией от столь памятного им знаком-ства.
Надежда машинально и несколько отрешенно пребывала в задумчиво-сти. Она панически соображала, как же так могло произойти, чтоб она вот прям так, как сейчас, независимо от своей воли, была вынуждена идти вместе с мужчиной.
Ей, не стремившейся к этому уже более двух лет (после памятных на то обстоятельств), не приходило в голову, что она сможет, спустя время, вмиг забыть про всё, ни о чем не сожалея и не смущаясь своим сегодняшним по-ступком, вот так вот просто и легкомысленно идти. Не зная, что будет потом, но идти. А самое главное, хотеть идти. Идти, как никогда, чтобы так, что-бы…
А дальше она уже не смогла разобрать своих мыслей. Нестерпимость и предвкушение намечавшейся перспективы романтического приключения ов-ладели Надеждой окончательно. Ей было приятно и томительно. По-прежнему ново, хоть и узнаваемо... Ее сердце захлебывалось и билось всё быстрей и быстрей. Оно, словно бежало, как стайер — во всю прыть и стать своих невидимых ног.
Надежде хотелось бы что-нибудь сказать, но бессловесность, овладев-шая ее артикуляцией, была непреодолима. И она, полностью повинуясь мол-чанию, шла, не проронив ни слова.
*
Они прошли почти до конца путаного пути, лежавшего через дворики с вывесками, как вдруг Надежда споткнулась и упала на коленку. Гордей тут же бросился помочь и, подхватив Надежду своею рукой, он, с чувством обольстителя, играючи голосовыми связками на полутонах произнес: «Неук-люжей жизни малость — болью близкой отозвалась».
— О чем вы?
— О вашем падении. Ведь сбалансированность походки сопряжена с точкой опоры, спроецированной из области нашего духа. То есть: физическая крепость ног — следствие состояния нашего духа. Чем тверже дух, тем креп-че опора ног наших. Нет ни вывихов, ни переломов, а только гибкость и плавное лавирование по плоскости... Не правда ли?
— Не знаю, не думала, — Надежда ухватилась за руку, поданую Горде-ем и, чуть подпрыгивая на одной ноге, — полностью выпрямилась. Гордей ловко и уверенно перехватил ее под руку. Кокетливо обменявшись взгляда-ми, они вмести направились к лавочке, стоявшей вблизи одного из подъез-дов, увенчанного очередным мерзким и мещанским по содержанию реклам-ным банером:
ТОЛЬКО У НАС И БОЛЬШЕ НИГДЕ
ВЫ приобретете ГЛАВНОЕ!
Фирма: «У Л Ь Т Р А Р А Й»
РАСПРОСТРАНИТЕЛЬ ДОМАШНЕЙ УТВАРИ
И ХОЗЯЙСТВЕННОГО ИНВЕНТАРЯ
со склада оптом и в розницу
(пройти за угол 50 метров)
Сели. Надежда продолжала.
— Не значит ли, что я слаба духом?
— Отчасти да и отчасти нет. Я всегда стараюсь говорить то, что знаю наверняка.
— А как же канатоходец?
— Он «профи»! А профессионал — исключение. С него спросу боль-ше. Кому дано, с тех и спросится.
— То, стало быть, да здравствуют дилетанты?!
— Можно и так...
— Тогда почему «да» и «нет» только «отчасти»?
— Видите ли... Бог — попущает, а дьявол — искушает. Верно? Оста-лось лишь выяснить, что есть наше падение: попущение или искушение? Ес-ли попущение, то на пользу дела. Если же наоборот — искушение, то и дело — дрянь. Слабость — слабейшим! Жди беды. А пришла беда — открывай ворота и тэдэ, и тому прочая чехарда поговориц и пословиц...
— Вы не любите поговорок?
— Пожалуй... нет. Ведь невозможно выведать с конкретной достовер-ностью по какому-такому поводу была сказана та или иная побасенка. А ко-гда она в наши дни употребляется во всех случаях, когда долдонят одно и тоже, то это, я считаю, говорит не о мудрости, но об узости произносителя. Так сказать, профанация фольклора, бытовой постмодернизм, если угодно... Как вас зовут?
Они вновь встретились глазами, только теперь не так, как в первый раз, а намного надменнее и распущеннее, но так же гипнотически.
— Надежда.
— Еще раз, Гордей... — Они пожали друг другу руки.
Исключительная пластичность и грация наденькиной руки пронзитель-но, словно флюидными токами охватила гордееву кожу. Чувственные му-рашки пробежали быстрой рябью от маковки до пяток.
Гордей, улыбнувшись, продолжил оборванную рукопожатием фразу. — ...А куда мы так собственно вороными, точно на столб, летели? Что вот вам — бац! и результат (он указал на ее ногу) — неприятность (при этом Гордей искривил свое лицо классической — по его меркам — гримасой и они оба, как по команде, рассмеялись).
Надежда, заливаясь смехом, залепетала оправдание своей спешке:
— Не знаю, впрочем, я на больничном, но мне надо на работу — кое-что уладить. Здесь недалеко — вон за тот дом, — она ткнула пальцем туда же, куда и направлял эта полоумный текст об «УЛЬТРАРАЕ».
— Значит, задача-минимум ясна. Сейчас я иду с вами. Вы же улажи-ваете свои дела. Я вас жду. Потом мы опять-таки вмести идем гулять. Кстати, здесь недалеко, за «Менделеевским», есть сквер, там можно будет и побол-тать. Ну, что? Что вы скажете? — улыбка с гордеева лица не спадала, всё так же ненавязчиво освещала его глаза каким-то особым, внутренним лунным оттенком.
Надежда, хоть и испытывала недоумение от столь поспешного и нахра-пистого разрешения ее дел, но всё же вместо смущения выдала нечто обрат-ное, то бишь заинтересованность.
— Если это минимум, то что тогда максимум?..
(продолжение следует)