Крысы, крысы, крысы… Полчища крыс, невероятно много крыс. Лежу на соломе в каком-то затхлом сарае, и крысы ползут по моим ногам, вот уж не знала,
что у меня такие невообразимо длинные ноги – на каждой из них помещается не меньше десятка крыс. Они шустрые, они шуршат, мне щекотно, и я заливаюсь неестественным хохотом. Главное, чтоб не разорвались колготки. Это дорого, это теперь дефицит. Теперь всё дефицит.
Потом лошади. Залитый солнцем луг, две кобылы и конь – роскошный, с шёлковой чёрной гривой и твоими глазами. Конь требует от меня любви. Будто кобыл ему мало! «Как можно, ты же конь!» - говорю я коню. «Тогда поцелуй меня в губы», - возражает конь. Коня целовать я не буду. Это измена любимому. Прямо на лугу – телефон, чёрный, как конская грива. Звоню Наташке, она прибегает, целует коня в губы, и тот превращается в тебя.
А я, по-твоему, собака. Найда. Помнишь: ночь, день рождения твоего брата, и мы оба – пьяные в стельку, я – на перилах, а ты внизу, на веранде, прижимаешь лохматую Найду к груди и шепчешь:
- Стерва, давай поженимся?
- Давай-давай! – радостно лает Найда, а я сижу, задыхаясь от ревности.
- Уйдёшь ведь от меня, стерва лохматая. К подлецу какому-нибудь уйдёшь.
А мне скажешь: «Ты стал холодным, Мишель!»
-«Ты стал холодным, Мишель!» - отзываюсь с перил, а ты твердишь, что собаки не разговаривают, что любимые женщины не возражают, и чтобы я шла спать.
И пластинка «Битлов» - «Мишел, май Белл…» И я пою это в телефон с конской гривой всё той же Наташке, которая целовала коня, а тот превратился в тебя.
Горы! Какие горы выросли в ту ночь посреди твоего двора! Куда они делись? Никогда больше их не видела. Знаю-знаю. Их разбил тот светящийся шар, тот фосфоресцирующий круглый шар, что живёт в тумбочке с лекарствами. Он пытался взять мою жизнь, втянуть меня, съесть, но ты меня спас. Ты крикнул: «Найда, вернись!» И вот я здесь, рядом. Спи, любимый. Приятных тебе снов!