О ЧЕМ Я ПИСАЛ? А ВЫ ЧТО ПОДУМАЛИ?
"Игра" давно закончена. Вернее -- закончено написание текста "Игры". Сама Игра продолжается. И будет продолжаться. Сама по себе. Я, не смотря на то, что анонсировал продолжение этого романа, ныне не намерен его продолжать, бог с ним. С его героями можно всегда встретиться не на страницах романа -- вживую. Зачем бесконечно описывать просто нашу жизнь? Хотя... если ее продолжить, сколько интереснейших гадостей можно живописать во второй части!
Иногда меня спрашивают: зачем я написал это? Я не отвечаю. Мне нечего ответить. Даже самому себе. Оговорюсь, что точно не для того, чтобы указать автору шедевра "Географ глобус пропил", как надо писать об этом. Я его не видел, не читал, да и теперь только пробежал глазами. Ситуация жизненна, такое встречается на каждом шагу, но вот интерпретации -- простите. Даже не хочу обсуждать это. А сама история проста: мне два года назад посоветовали написать роман для молодежи. Ради коммерческого успеха. Я попытался. Получился роман ужасов. Который теперь закончен, но ужасы продолжаются.
Роман закончен, но не утихает шумок вокруг романа. Такой тихий шумок. Хотя отзывов я что-то не наблюдаю: то ли написано непонятно, то ли сказать в ответ нечего. Скорее -- последнее.
Шумок же продолжается другого рода -- всем очень интересно: кто Эрбени, кто Анненков -- тут ищут меня, а кто Паула, кто Эви -- тут, бывает, ищут себя. Масса людей ищут меня в тексте -- зачем? Кому это надо? Спорят, ссорятся. А кто и боится. Гласность -- страшная штука.
Оговорюсь: в тексте почти нет моих биографических данных. Веернее -- только три эпизода, но они распределены по нескольким героям.
Но, ладно, раньше подростки пытались выяснить, кто я -- Эрбени или Анненков! Ну да, ну да. Теперь вполне взрослые дядьки и тетки: торжествующее смс мне от злопыхателя: "твоих детей у тебя давно отобрали, не хорохорься" -- некий "Майлз". Да если оно и так, что за хамство напоминать человеку об этом! Впрочем, я, прочитав это, усмехаясь, посмотрел в ту сторону, где сопел носом Ванька. Как-нибудь вывешу фото. В моей кубанке. И с приводным пистолетом.
Мне б радоваться: получилось достоверно, стало быть -- хорошо, но вот я радуюсь что-то не особенно... Начнется сейчас -- это так, это не так... Зачем мне это?
Не надо искать ни себя, ни меня там, Бог с вами, расскажу сам.
Персонажи, срисованные с натуры, как они есть: Лина Краснова, Дюша, Дринкинс, Дэвик, Наталья "Фрейда", "Моня", "Рыжий", Хафиза, Эля Пиночет. Эти люди живут среди нас, и я их знаю. Они бесконфликтны, и, в общем, безобидны. Я описывал их с их разрешения, и, думаю, ничем не обидел. Все, что я сказал о них, они отлично знают и сами.
"Кот Колбасный" тоже с натуры писан, хотя, что интересно, тот человек, который мне регулярно устраивал из-за этого скандалы, просто похож на прототипа Кота. Кот -- герой нашего времени, таких настолько много, и они так одинаковы, что всякое описание подобного индивида ему подобные воспринимают как сатиру на себя, не понимая даже того, что "Игра" -- произведение не сатирическое. Видимо, через строчку читают.
Паула, Эви, Эрбени, Анненков, Анисовкин, Корецкий, Стас Лобыстанский -- персонажи синтетические, и реальных аналогов не имеют. Вернее -- каждый имеет много аналогов. Это герои, которые символизируют ТИПЫ людей, которым неуютно в современном обществе, и которые пытаются сохранить свои индивидуальности -- каждый по своему.
А где же я? Люди не могут понять, как можно не вставить себя в подобное произведение. Тоже, как видно, читают через строчку: абсолютно не замечают, что я там есть, я -- автор, и мой авторский текст очевиден.
Пример:
"Помню, на одной из игр довелось мне идти на переговоры с представителем противной стороны. Ну, все как в жизни: пошел без оружия, но с вооруженным прикрывающим. Прикрывающий идет сзади меня, вязнет в снегу, все уж устали как собаки, голодные, правда, никто не мерз -- стресс, было даже жарко, из-под касок пар валил. Иду, инструктирую:
-- Если откроют по мне огонь, в бой не вступать, обстрелять, и уходить, предупредить других...
И тут этот парнишка, я до сих пор не знаю его имени, что жаль, ребенок совсем, отвечает мне почти на крике:
-- Нет!!! Командир, я тебя не брошу!!!!
Совершенно искренне.
Это называется "эффект захвата игровым моментом".
Скорее всего, в реальном бою он поведет себя точно так же.
Но будет ли он так же относиться к своей подружке, которая ему надоела, вот вопрос?"
Это было в начале февраля 2006 года, и это, да, я.
Однако, многие из моих знакомых женского пола помечают мой номер в своих мобильных телефонах именем "Эрбени". Меня, именно меня, хотят видеть именно таким. Зачем? За что? Зачем мне это?
Эрбени -- персонаж вымышленный. Хотя таких Эрбени я несколько человек знаю. Писал я с натуры, но образ создал все же собирательный: Эрбени -- это поступки людей довольно обычных. Разных, и в разное время. Один из них -- мой. Было дело. Вот так: взять все эти поступки, приписать одному человеку, и вот результат -- получился персонаж, одновременно любимый всеми, и ненавистный всем. Только и всего.
Эрбени мне нравится, и я сочувствую ему. Он СВОЙ для очень большой массы нашей несчастной, бедной, искалеченной нами же самими молодежи. И молодежи он приносит гораздо больше пользы, чем вреда и обид.
Что такое? Не согласны? А с чем? Мы же занимаемся только самими собой! Наши дети -- это только наши проблемы, они нам, скажу еретическую вещь: они нам начинают мешать всегда и во всем, если только не сидят тихо в своем углу, и не учат уроков. Сколько матерей отправляют своих дочерей "к подружке переночевать" для того, чтобы дочери не мешали встречаться с любовниками? Сколько? А чем там занимаются дочери?
А я скажу!
Они могут ехать отнюдь не к подружке! Причем лет с одиннадцати-двенадцати.
Они могут курить "траву" и пить. Закидываться грибочками. "Двигаться" героином, который они называют "перец", и который обсуждают по телефонам на виду у родителей -- это считается особым шиком. И это они могут начать делать с девяти-десяти лет, потому что им навязывается это со всех сторон.
Зачем? Вы не знаете?
Это деньги. Колоссальные деньги. На которых "поднимается" большая масса наших, так называемых "успешных менеджеров". Которые потом будут изображать из себя меценатов и благотворителей.
Но деньги от наркоторговли -- ничто по сравнению с деньгами от детской проституции, например.
Смотрите: была Гавана -- международный бордель. Там "отдыхали" меценаты со всего мира, и каждый находил там "отдых" на свой вкус. Кастро вышиб меценатов из Гаваны, и Гавана переместилась в Сайгон. Но Сайгон был не долго: меценатов оттуда вышиб Хо Ши-Мин. Тогда возник Бангкок. Но и ему приходит конец, люди не могут терпеть бесконечно.
Что следующее? Санкт-Петербург? Киев? Тбилиси? Санкт-Петербург удобнее всего. Но для меценатов нужны кадры. Их надо делать. Их и делают. Из наших детей. Детей надо развратить? А что делают масс-медиа? Создать им иллюзию счастья? Это наркотики. А еще их надо сломать. Истребить в них гордость, брезгливость, чувство собственного достоинства. Делается и это. И, что самое интересное, для этого есть сотни добровольцев, которые даже денег за это не получают, они на них даже не претендуют. У них просто есть девиз: "Отойдите в сторону, и не мешайте действовать". Так рука руку и моет.
Примеры? Пожалуйста.
У одной девочки-подростка мама все пыталась устроить свою личную жизнь. Эти "личные жизни" регулярно менялись, но всех их роднило одно: с девочкой они жили под одной крышей. И одна такая "личная жизнь" расхаживала по дому при ребенке в голом виде, утверждая, что у девочки должно сформироваться верное представление о сексе. Оно сформировалось, что ж! А мама, напиваясь, разъясняла дочери, как надо правильно делать минеты (2001 год, Санкт-Петербург).
У другой девочки мать сама была проститутка, теперь спилась, у нее нет денег на спиртное, и она сама требует, чтобы дочь пошла зарабатывать на панель (наши дни). Одна она такая? Не одна, и не две. Полгорода.
Вот вам и Эви -- синтетический образ массы этих девчонок, которые никому не могут верить, и даже не могут любить: они даже любят для того, чтобы побольше страдать. И они обречены по большей части, или из них вырастают очень хорошие люди, но очень больные. Цена!
Вот вам Эрбени и Эви -- Учитель, Эрбени ведь именно что Учитель, и его ученица, которая не может его не любить как женщина -- она ведь давно женщина. Они обречены на любовь. Тут же и Паула, ведь они с Эви -- одно и то же, только с разными знаками. Эта мстит Эрбени за то, что ее развратил и бросил другой педагог -- она разворачивает намеренно идентичный сценарий, и намеренно ведет его к тому же самому, чтобы хоть Эрбени страдал так же, как страдала она. Романов не станет страдать -- зачем ему это?
Приведу сцену, которую я вымарал из романа, но она была в одном из промежуточных вариантов:
-- Вечер добрый!
Эрбени повернулся от компьютера.
-- Labas.
Паулина продолжила по-латышски. Эрбени не понял:
-- Прости, Паулит, но так далеко мои познания в латыш-ском яс-зыке не продви-инулись. Практики не было.
Паулина засмеялась.
-- Спрашиваю: что вы тут сидите один? Не хотите видеть своих собственных выпускников в их вечер? А если они не смогут его пережить без вас?
-- Кому надо, те знают, где меня искать. Вот ты нашла... что у тебя, Паулинка?
-- Как вы?
-- Это вопрос?
-- Нет, -- Паулина улыбнулась, -- Это дань вежливости. Я знаю.
-- Да, Паулинк, я тосковал по тебе.
-- Мне жаль.
-- Это кого? -- вскинулся Эрбени, -- Не меня ли? Не надо меня жалеть, я этого не достоин!
-- Нет, что вы? Мне жаль, что у вас ничего не вышло.
-- А! Мне тоже.
-- Зато вы написали свою вещь. Как она?
-- Как, как? Стоит женщине ее прочитать, и она тут же вешается мне на шею. Или сидит, и тихо любит. Впрочем, недолго. Полторы недели в среднем. И мне это надоело. Они все -- жертвы.
-- Вы не нашли мне замены?
-- Паулит, заметь, я тебя об этом не спрашивал. Мне хватило такта. Не спрашивай и ты. Впрочем, нет, не нашел. И не хочу находить. Или, что вернее -- она сама нашлась.
-- Не понимаю -- нашлась, не нашлась... объясните.
-- Пауль, я люблю уже свою героиню. А ты -- просто Паулина Берг. Другая Паулина Берг.
-- Фон Берг.
-- Ты стала похожа на меня.
-- Я старалась. Я вспоминала вас, и... и становилась похожа. Я многому у вас научилась. Знаете, зачем я пришла?
-- Знаю. Предложить мне начать все с начала.
-- Не раз слышали?
-- И не два, и знаю, что путного из этого ничего не бывает.
-- Нет, я этого не собиралась предлагать. Но... но можно и это попробовать.
-- Паулит, ты сможешь быть той Паулой Берг?
-- Так вы прогоняете меня?
-- Отпускаю. Иди, наконец, с миром.
-- А вы?
-- А я останусь здесь. И все кончится.
-- Останетесь с той глупенькой Паулит? Но я умнее. И я живая. И я нужна вам.
-- Что???? Паула, ты из-за этого здесь? Послушай, я когда-нибудь говорил тебе, что ты мне нужна? Не говорил я тебе этого! И не скажу! Благотворительница еще мне нашлась. Я от маман своей наслушался, как она пожалела моего отца, у меня детский комплекс на это дело!
-- Я нужна вам. И меня это устраивает. Я упрямая, заканчивайте кричать. Не кричите на меня. Ненавижу, когда на меня кричат. Могу лягнуть копытом. Тоже детский комплекс.
-- Прости. Вот видишь, снова то же... Я принесу тебе несчастье. А ты мне. Зачем нам это? Разве мы не проверили уже, что мы можем натворить?
-- Что именно? Вы меня обидели...
-- Прости мне это. Прости и все. Это же так просто!
-- А я вам отомстила. Простите мне это.
-- Уже давно простил. И что? Как было хорошо до выпускного, Паулит! Зачем мы это испортили?
-- Я хотела большего.
-- А получила?
-- А вы?
-- Я-то не хотел большего. С тобой-то надо было перешагнуть через... как сказать? Ну не педофил я, ну не дал бог!
-- Перешагнули?
-- Уже нет, нет нужды. И это хорошо, впрочем, я все равно изменился.
-- В лучшую сторону?
-- Смотря о чем ты. Говорят, похорошел.
-- Очень похорошели.
-- Это все ты. Твоя заслуга. Спасибо тебе за это.
-- Пожалуйста, Господи! Чем еще могу служить?
-- Ничем мне не надо служить.
-- А в худшую сторону изменились?
-- Да. Я стал видеть женщин в одиннадцатиклассницах. То есть не то, чтобы я к ним клеюсь, но я на них реагирую. И это тяжело. И они ведь на меня прыгают...
-- Всегда прыгали. Не замечали просто.
-- Не хотел замечать. И мог не замечать.
-- Все-таки, я вас развратила.
-- Торжествуешь?
-- Утверждаю.
-- Причем тут разврат? Я любил тебя, ну так случилось. Да, Паулит, я очень любил тебя. Очень. Ты не представляешь себе, как. Я и бесился. Сходил с ума. Мне было плохо без тебя.
-- Любили?
-- Да, это в прошедшем времени. Всему на свете есть мера и край.
-- И когда это случилось?
-- Что?
-- Мера и край?
Эрбени рассмеялся:
-- Когда Кастро рассказал Дринкинсу, ну.. это... у них у всех язык без костей, и у Кустика, да и у прочих. Да ты ж не удивлена, нет? Дринкинс рассказал мне. А я расхохотался, и на радостях таких накачал Дринкинса скотчем. А Дринкинс заблевал мне весь дом, и я его вытрезвлял холодным душем. Это, скажу тебе, зрелище: голый Дринкинс, корчащийся в моей ванне, с твоим именем на устах! Отличное противоядие против остзейских баронессок, которые так же, помнится мне, слабоваты на стакане! Я уже не страдаю, Паулит. У нас с тобой было одно это лето, оно было у нас одно в любом случае, как бы ни повернулось. Я хотел посвятить его тебе, не вышло, мы не использовали его, я ждал тебя, быть может, и ты ждала меня, но... не вышло. Просто не вышло. Такая реальность. В дальнейшей реальности нас просто нет вместе, никак нет, и нет даже вероятных вариантов НАС, есть только ты и я. По отдельности. Нет ни времени друг на друга, ни места, где, ни желания, если честно. После Кастро -- извините, фройлейн. Не мой уровень.
В дверь просунулась голова Минской.
-- Исчезните!!!! -- закричала Паула.
Минская, что интересно, исчезла. По коридору зазвучали ее удаляющиеся шаги.
-- Интересно, куда она идет? -- задумался Эрбени.
-- Мне не интересно, -- отозвалась Паула, -- Хоть к Папе Ратцингеру. Дайте ключи, надо закрыть дверь. И пусть все они молчат, а то я их сегодня порву в клочья!
-- Да нет, надо прояснить это, -- улыбнулся Эрбени, вышел в дверь, и, перешагивая порог, почувствовал, что, наконец, свободен. С плеч как будто свалился тяжелый груз. Не легче, наверное, чем крест Спасителя.
Все изменилось.
Надо остановиться на этом.
В коридоре появилась знакомая фигура.
-- Анненкова! -- позвал Эрбени, -- Кошк-Дашк! Ты не меня ищешь?
-- Нет, Мао Цзе-Дуна, -- Анненкова засмеялась в ответ.
-- И как, нашла?
-- Не нашла. Как ты там, считаешь убитых енотов?
-- Откуда? Так ты ко мне?
-- Ясное дело. Показалось мне, что с тобой что-то не так. Надеюсь, ошиблась. Или нет?
-- Да нет, alles in Ordnung. Зайдешь?
-- Всенепременнейше, Александр Робертович.
-- С Паулой ты знакома ведь?
-- Я пойду, -- сказала Паула, -- Позвоню.
-- Угу-м, -- кивнул Эрбени, -- Звони. Не пропадай, главное.
Паула медленно уходила прочь.
Паула молчала.
И все молчали. И молчат. И будут молчать! И это -- лучшее из всего в Городе Одиноких Людей.
И все будет, как было.
И ничего не изменится.
И народ мой уйдет.
И все будут молчать.
И реальность эта альтернативная, дорогие коллеги! Не торопитесь плевать мне вслед, посмотрите на себя со вниманием. Я ведь все про вас знаю! И я знаю то, что есть, а вы -- то, чего не было.
Молчите! Я все знаю, молчите!
Терпелив, ибо вечен!
Ситуация, довольно нетипичная для современной школы в том смысле, что все же оба страдают от того, что чуть было не натворили. Да ведь даже и не натворили! Просто мне так было легче. А на самом деле творят, причем не только творят, и не только не страдают от этого -- даже не задумываются над тем, что творят!
Для школьников секс с учителями стал моден. Для учителей же...
Тот же Эрбени, пусть его реально и не существует: в чем основной конфликт? Ученица любит его, это же видно и ясно, а что делать? Отказать? Пойдет по рукам, один тип, Паула, или покончит с собой, другой тип -- Эви. Не отказать? Но ведь это значит принять на себя ее проблемы, и вывалить на нее, ребенка, свои! Выдержит ли она, и выдержит ли Эрбени? Да она же может и мстить просто -- та же Паула. Ее не интересует, кому мстить -- кому угодно.
Один из прототипов Эрбени ушел от проблемы в сторону -- и горько пожалел об этом. Второй -- не ушел. И пожалел еще больше.
И что делать?
Оставим в покое, наконец, их: Эви и Паула -- просто потерявшие голову девчонки, а Эрбени -- просто их учитель, который обречен так же, как они. Он не сможет их научить ничему. Ему нечему их учить. Он их может только любить, но надо ли такое нам, родителям этих девчонок?
Не думаю, что ответ на этот вопрос можно найти у Макаренко или Ушинского. Они морально устарели.
Мне очень трудно жить с тем, что я знаю. Воистину, многие знания -- многие скорби. И сколько раз я жалел, что взялся за эту тему -- лучше бы я этого не знал! (Г. Климов).
Есть и другие интерпретации: посмотрите "Школьный роман". Висит на "Самиздате" у М. Мошкова. Автора не помню, но найти не сложно.
Или новыми глазами пересмотрите "Доживем до понедельника". Ох, доживем ли? Один инфаркт у меня уже был. Перенес на ногах. Терпелив, ибо вечен.
Господи, инфаркт в 38 лет! Я же был здоров, как бык! Тоже цена вопроса!
Второго НЕ-ДА-ЖДЕ-ТЕСЬ!!!!!
И все же: кто ближе всего мне? Да, разумеется, Анненков. Я подарил этому герою свою вечную теперь кубанку, сшитую Катькой-Хафизой, и свой позывной, который появился после позывного Анненкова. Он так повлиял на меня -- я решил стать хоть чем-то похож на него. Впрочем, не больше. Я -- не Анненков.
Но что такое Анненков, в конце концов?
Это человек, который стремится все знать. А все желания в нашем мире исполняются. Он знает многое, и что? Легче ему стало от этого?
Он хочет быть нужным, и старается делать это. Как -- другой вопрос. Как умеет. И у него не получается это. Потому что мы никто никому не нужны, во всяком случае, если у нас нет денег на спонсорство.
Выход один: иметь деньги на спонсорство. Но как их заработать? А?
За каждым спонсором, где-то за его спиной, Эви Штайр. И не одна -- много.
Стоит ли, право?
Это трудный вопрос. И у меня на него нет ответа. Интеллигенты наши неплохо устроились: они придумали себе "общечеловеческие ценности" или "духовность". И неплохо живут. Жаждут "свободы". Но от чего? Наша свобода -- это героин, который употребляют наши дети. А духовность? Это уже было. Инквизиция избавляла цивилизацию от таких вот Эви, Эрбени, и Эль Пиночет. Лучше от этого стало?
Анненков, да, лишний. Но он -- наша совесть. Вечно пьяная, матерящаяся, злая и жестокая, умная сволочь -- совеcть наша. И ваша.
Он лишний -- без совести как-то спокойней живется.
Он смотрит на учительниц, которые подкладывают своих учениц под своих сыновей, чтобы их мальчики не страдали спермотоксикозом -- тоже реальность, и он это видел. Он смотрит на врачей, которые тянут деньги из смертельно больных людей. На офицеров, которые продают своих солдат в плен чеченцам. На финансистов, которые заработали свои деньги на крови, сперме, и безумии. На политиков, которые торгуют Родиной оптом и в розницу. На писателей, которые онанируют с собственными компьютерами. На бессмысленных организмов, которые работают, чтобы жить. Он смотрит, но ничего не делает. Он даже ни слова им не говорит. Он слаб.
Тандем Анненков -- Эля Пиночет. Один все знает, и все видит, и молчит. Другая находит одного, и мстит. Самым простым способом: соблазнить и бросить. Пусть вешаются сами. Только никто не вешается.
Они оба пытаются найти справедливость там, где ее нет. И не будет, пока ее ищут они, а не мы сами.
Анисовкиных тоже много. И Корецких. И Стасов. Они ясны, тут нечего разъяснять. Они всегда признают верховенство Анненковых, Пиночетов, Эрбени, Гиммлеров... да кого угодно, лишь бы верховенство. Смысл прост: сложить с себя ответственность. Закрыться приказом свыше, или чьим-то влиянием. Ничего нового. Карина и Иван Гонораты? А это посмотрите-ка на себя в зеркало. Не вы ли это? Не каждый ли из вас в тайне желает иметь власть, любимую жену, или мужа, но быть при этом добрыми и нежными? Верными, преданными... и живыми при этом?
И тут нового ничего.
Но такого никогда не будет -- я с большого-большого зла сотворил этот недостижимый для нас, испорченных курсом доллара и квартирным вопросом, идеал. Этого не будет: наше общество прогнило насквозь. И только мы сами об этом знаем, но никогда не подтвердим этого. Мы боимся. И не напрасно.
И что?
А ничего!
Я, пожалуй, понял, зачем я написал этот роман. Но я не понял, зачем я написал это послесловие через полгода после слов. Накипело просто.
И, если мы хотим посмотреть вживую на героев романа, мы можем действительно приходить каждое 26-е апреля в кафе "Диана" (прототип "Фрегата"), которое находится на углу Среднего с Гаванской, и смотреть там друг на друга, и узнавать друг в друге своих любимых героев. И снова идти куда-нибудь с ними, ибо они лучшие наши друзья, только не надо давать им денег в долг, и самим просить у них до зарплаты. Пять лет назад я избавлялся от надоевших мне людей простейшим способом: давал им сто долларов в долг, и не напоминал об отдаче. Исчезали.
Там и встретимся, а писать я об этом больше не буду -- мне уютнее в прошлом веке, во времена, когда еще хотя бы некоторые знали, чего они хотят. Так что писать буду "Белую Рысь". Заодно никто не будет искать там автобиографий, хотя как сказать... Уже ищете?
И дай вам бог, мои мальчики и девочки, в дальнейшем спокойно напевать себе под нос следующие строки:
"Мне память -- не ад, терпелив, ибо вечен,
Се оставляю вам: дом сей пуст.
Ни плох, ни хорош, восемнадцатью мечен,
И хватит!"