ТЕНИ УБИЙЦЫ
Триллер
1.
Роман Столов медленно и бесцельно шёл по проспекту Мира. Руки, по старой своей привычке, держал в карманах дешёвой китайской куртки. Кроссовки, того же производства, казались невесомыми и мягко ступали по сухому асфальту. Внезапный порыв ветра поднял клубы мелкого песка и весенней пыли, в которых вертелись обрывки газет, фантики, цветные обёртки жевательной резинки и прочий городской мусор. Роман попытался прикрыться воротником куртки, но песок, подхваченный ветром, секанул по лицу, и Столов резко повернулся к нему спиной. И сразу же обратил внимание на стоящего возле киоска «Новости» мужчину лет сорока, в потёртых джинсах и выгоревшей штормовке, который, внимательно поглядывая на него, курил сигарету.
Столов почувствовал, что за ним следят. Он вытащил из кармана сигареты, но прикуривать не стал, потому что на другой стороне проспекта замигал светофор. Роман успел перебежать на жёлтый свет. Незнакомец остался на островке посреди дороги, отрезанный от тротуара потоком машин и автобусов.
Столов зашёл в книжный магазин, торопливо прошёл вдоль прилавков и стеллажей к противоположной двери, которая выходила в переулок. Напротив, над подземным переходом, виднелась буква метро. Смешавшись со спешащими людьми, на эскалаторе Столов снова обернулся – но незнакомца не увидел. Длинным тоннелем он перешёл на соседнюю станцию. Вышел на перрон, к которому подъезжал серо-голубой поезд. Когда за Романом сомкнулись вагонные двери, ощущение, что за ним следят, исчезло. Поезд набирал скорость. Замелькали и слились воедино чёрные, клетчатые стены тоннеля. Столов начал присматриваться к пассажирам. Двое мальчишек держали на коленях плетёную из лозы корзинку с полосатым котёнком. Пожилая женщина сидела напротив, закрыв глаза. Парень с незапоминающимся лицом листал какой-то яркий журнал. Две модные девицы вели оживлённую беседу…Никто не нарушал обыденности, кроме молодого мужчины с тяжёлой фотосумкой через плечо. Он по очереди присматривался к пассажирам, словно искал жертву для газетного фотоочерка. Васильково-холодные глаза на одно мгновение встретились с тяжёлым ртутным взглядом Столова. Поезд остановился. Роман не спешил выходить, и когда из динамика прозвучало предупреждение: «... двери закрываются» - выскочил на перрон.
Как кадры фотоплёнки, поплыли окна вагонов.
Роман перешёл во встречный поезд, сел в углу полупустого вагона, закрыл глаза и, притворяясь спящим, проехал две остановки.
Он вышел на вокзале. На привокзальной площади обычная суета опять заставила оглянуться. Мелькание незнакомых лиц обновило чувство опасности, и Столов быстро устремился к проходным старым дворам. Пройдя через два узких, тёмных двора, похожих на глубокие колодцы, он оказался на небольшой улочке. Заросшая древними тополями, под которыми кое-где стояли облезлые, переломанные лавочки, она походила на сквер. Оглянувшись на арку двора, откуда он только что вышел, и никого не увидев, Роман закурил сигарету. Он присел на ближайшую лавочку, откинулся на качающуюся спинку и, расслабившись, вытянул ноги.
«Нервничаешь, парень, - подумал он. – Напрасно это… Да и кому ты нужен, после того, что произошло два дня назад?»
2.
Больше двухсот лет в центре города стоит красное, с белыми разводами от дождей, кирпичное здание городской тюрьмы. Построенный в давние времена двухэтажный, казарменного типа, дом, со временем надстраивался и расстраивался, расширяя прилегающую территорию. В настоящее время он занимал почти целый квартал центра города. Но никто бы и не подумал, что бесконечный кирпичный забор прятал страшную, и в прошлые и в нынешние времена, тюрьму. Многие горожане, особенно молодые, даже не подозревали о её существовании.
Разные власти - от царской и до советской - пытались «переселить» тюрьму в другое место, за пределы города, но ничего не получалось - никто из гражданских не отваживался принимать эти мрачные своды и хозяйствовать там.
Охранник Роман Столов шагал тюремным коридором. Везде, куда ни падал взгляд, господствовала эстетика решёток, и даже лампочки были упакованы в проволочные плафоны. Пятнистая униформа ладно сидела на мощном теле. Тупым блеском сияли яловые сапоги. Гулкое эхо шагов дробилось о стены. Рядом с плечом плыла череда пронумерованных дверей. На ремне вздрагивала весомая связка ключей.
Столов остановился и открыл дверное окошко. В камере горел дежурный свет. Роман открыл дверь. Из камеры потянуло сладковатым трупным запахом. Охранник стал в дверях и заложил большие пальцы за ремень. В углу на полу, скорчившись, сидел заключенный в спортивном костюме. Руки с перерезанными венами лежали на коленях. Набрякшие кровью «адидасовские» штаны казались чёрными. На цементном полу ширилась кровавая лужа. Пальцами заключенный сжимал безопасное лезвие.
Столов посмотрел на часы. Было семь часов утра.
Охранник опять, не спеша, пошёл пустым коридором. На торцевой стене висел телефонный аппарат без диска. Столов снял трубку и сообщил:
- Одиннадцатый пост. Происшествий нет.
В кабинете начальника тюрьмы у всех кресел, кроме кресла начальника, на десять сантиметров были подпилены ножки. Когда присутствующие рассаживались, что случалось нечасто, то начальник всегда возвышался на полголовы. Кто и когда придумал иерархию из кресел - неизвестно. Предание гласит, что это сделал ещё в царские времена низкорослый офицер, но все начальники, которые занимали кабинет после, с удовольствием использовали это открытие и даже приказывали отпиливать ножки у новых кресел.
Воздух в кабинете был настоен на едком папиросном дыме и тройном одеколоне. Огромный, как шкаф, металлический сейф, в котором легко мог спрятаться человек, художники-заключённые раскрасили под итальянский мрамор. Самым романтическим украшением кабинета был вид из окна - на водонапорную башню, стоящую во дворе тюрьмы.
Роман был из тех, кому начальник тюрьмы не предлагал садиться. Их разговор начался так:
- Знаешь, зачем вызвал? - начальник сел в высокое кресло.
- Нет, - ответил Столов.
- Надеешься получить благодарность?
Роман неопределённо пожал плечами и промолчал.
- Думаешь, предложу тебе своё кресло, чтобы завтра половину заключенных перенесли в морг? – начальник хрюкнул, довольный собственной шуткой.
- Я не против, - без тени иронии согласился охранник.
- И я не против того, чтобы ты написал рапорт об увольнении.
- Почему? Контракт окончится только через год.
- Для меня твой контракт кончился вчера. Потому что только ты мог сказать: «Происшествий нет». А я предупреждал, что на заключённого есть специальный приказ.
- Вены резал не я.
- Но в камеру заходил ты.
- Он был мёртв.
- Он умирал всю ночь, а ты через каждые полчаса докладывал: «Происшествий нет». Закончим. Рапорт - на стол, - начальник хлопнул совковообразной ладонью по столу. - И помни: для тебя наша тюрьма всегда рядом, но только поменяешься местами с заключёнными.
Дома Роман снял форму, но не повесил на плечики, а аккуратно сложил её в полиэтиленовый пакет. Сапоги связал верёвочкой за ушки на голенищах. Пакет с формой и сапоги Столов вынес на помойку. Форму забросил в контейнер, а сапоги пожалел и поставил на землю.
3.
Роман увидел вывеску бара, и, докуривая на ходу сигарету, зашёл в невзрачное питейное заведение, где некрасивая женщина в маленьких очках неприветливо спросила из-за стойки;
- Вам, как и всем, кофе двойной?
- И сто виноградовской...
- Тогда, наверное, и бутерброд с ветчиной?
- Наверное…
Когда Столов рассчитывался, к стойке подошёл мужчина в сером пальто, чёрный шарф контрастировал с сединой:
- Мне то же самое, только без кофе, - он поставил перед собой переломленную пополам тысячную банкноту.
Бывшему охраннику показалось, что обратились к нему. Он присмотрелся к мужчине, который чем-то напоминал учителя элитарного лицея. Лицо казалось знакомым, но Роман так и не смог вспомнить, где видел его раньше.
Мужчина взял рюмку, накрыл её бутербродом, прошёл в дальний угол бара и сел на высокий стул рядом с Романом.
Холодный мрамор стойки приятно холодил ладони. Столов вопросительно посмотрел на незнакомца.
- Нам с вами надо поговорить - сказал тот.
Роман не ответил. Разговаривать с незнакомцем, который походил на учителя, ему не хотелось, потому что через витринное стекло мелькнул человек в штормовке.
Позже Роман не раз будет вспоминать эту встречу, малоприятный момент, когда незнакомый человек правильно назвал его имя и отчество, но никогда не пожалеет, что согласился на разговор,
- Я правильно назвал ваше имя?
- Да...
- У меня к вам предложение, и предложение не совсем обычное. Я нашёл вам работу. То, что я сейчас скажу, может показаться странным, но опыт подсказывает мне, что я не ошибся.
Столов выпил рюмку виноградовской и надкусил бутерброд.
- Я слушаю...
- Сначала ответьте на несколько вопросов.
- Пожалуйста.
- У вас есть родственники?
- Нет, - ответил Роман.
- Вы убивали человека?
- Нет, никогда.
- Но руководство именно так расценило случившееся в тюрьме.
- Они посчитали, что самоубийцу можно было спасти, но ошиблись. Зачем мешать человеку делать то, в чём он убеждён?
- По вашим словам, жертва вы, а руководство несправедливо поступило, подписав рапорт?
- Я не тот человек, чтобы быть жертвой. Вы сами сказали: я - убийца.
- Не слишком ли легко вы произносите это слово? - мужчина с лицом учителя, наконец, пригубил рюмку.
- Не задумывался. Когда работаешь в охране - привыкаешь и к смерти. В конце концов, вся жизнь - подготовка к ней. Единственный вопрос, над которым стоит задумываться - тщетность жизни.
- Оставим эту тему. Я нашёл вам работу, и она непосредственно связана с убийством. Подумайте. Через неделю-другую я найду вас. Вот деньги, - на мрамор стойки лёг конверт. - Здесь немного, но хватит, чтобы две недели не устраиваться на работу и не задавать лишних вопросов.
- На кого я буду работать? - Столов взял конверт, повертел его, но не открыл.
- На меня, - мужчина подал руку. - Вставский.
Он поднялся, и, не прощаясь, вышел. За витринным стеклом вновь мелькнула фигура в штормовке. Роман разорвал конверт, достал пятисотенную банкноту:
- Ещё сто виноградовской…
Женщина налила водку из фигурной бутылки с зеленоватой этикеткой и спросила:
- Знакомый?
- Мой учитель…
4.
Квартира Романа Столова напоминала архитектурную мастерскую. Посреди комнаты на овальном столе высился незавершённый макет древнерусского княжеского детинца. Бумажно-картонные башни и крепостные стены были раскрашены акварелью под толстые брёвна. На стенах квартиры, оклеенных дешёвыми обоями, висели разноформатные картонки с акварелями Романа. На них могучие богатыри рубились с врагами и гигантскими змеями, спасали красавиц в причудливых кокошниках. На незастеклённых стеллажах – стопки книг по искусству и истории, банки с красками и клеем. Возле окна, вместо письменного стола - верстак. На нём аккуратно разложены разнокалиберные никелированные инструменты: ножницы, пинцеты, скальпели...
Роман пододвинул к столу с детинцем обтянутое пурпурным бархатом кресло. Тонкой кисточкой начал раскрашивать крышу на одной из караульных башен. Один за другим появлялись под кисточкой миниатюрные доски. Они, как в ученической тетрадке, складывались в строчки. Но мысли Романа были далеко и от этой комнаты, и даже от недавних событий...
Первая историческая фантазия Романа Столова.
В княжеском детинце пировали. Князь Белояр праздновал день рождения своего пятилетнего сына. За накрытыми столами веселились гости. На льняных скатертях красовалось огромное количество шедевров кулинарного искусства. Манящие запахи окутывали громадный деревянный дом, плыли над озером к небольшой деревушке, где скупые торговцы сглатывали слюну, а ремесленники тешились салом.
Между столами медленно передвигалась череда слуг с серебряными подносами в руках. Эта живая цепь замыкала в себе и подневольное царство повара, и торжественность княжеского праздника.
Челядник Фрол вынес из кухни золотистого зажаренного поросенка, набитого блинчиками, яблоками. В полутёмном коридоре он чуть было не уронил поднос, когда столкнулся со служанкой Малушей. Дородная красавица в праздничном сарафане, вышла из княжеской спальни и заслонила дорогу, оставив резную дверь открытой.
- Это ты мне несёшь? - румянец на Малушиных щеках заиграл от её улыбки.
- А ты не знаешь, чем это он так пахнет? - Фрол поднёс поросёнка к её улыбающемуся лицу. - Чем-то таким... У меня даже живот корчится.
- Дай попробовать, и я скажу, чем.
- Ты что - очумела? Его же приказано поставить на княжеский стол!
- А разве я хуже княгини? Ты только глянь на меня, - Малуша приподняла ладонями большие, как подушки в княжеской почивальне, груди.
- Знаю-знаю, там, где ты, там и грех, - близко посаженные глазки Фрола масляно заблестели.
- А если знаешь, то неси поросёнка не к столу, а на кровать.
- А как заметят? - по лицу Фрола пробежал испуг.
- Князь не свинопас, чтобы свиней считать.
Золотистый молочный поросёнок с райским яблочком в рыльце утопал в кружевных листах салата.
Фрол опустил поднос на расшитое покрывало квадратной кровати:
- А может, не надо? Меня же до смерти забьют... - неуверенно сказал он.
- Чего ты боишься? – сказала Малуша и, забравшись с ногами на кровать, выхватила из поросячьего рыльца печёное яблоко и засунула за пухлую щёку.
- Поцелуй, сперва, - Фрол отодвинул поднос на край кровати, присел рядом с ней и потянулся к её лицу мокрыми губами.
- Сначала давай посмотрим, что там внутри, - Малуша легла на живот и потянулась за поросёнком.
- Ну, тогда и я гляну, - Фрол завернул сарафан служанки на плечи. Перед его лицом мелькнули белые, словно политые сметаной, бёдра. Малуша вскочила на колени и толкнула Фрола:
- Не буду же я есть и миловаться!- с наигранным возмущением сказал она.
- Хорошо, - Фрол подполз к подносу и разломил поросёнка. В листья салата упали горячие блинчики.
Пухлыми пальцами Малуша схватила один, самый поджаристый блинчик, и сразу откусила половину.
Фрол содрал с поросёнка хрустящую кожицу.
- Орехи, яблоки и гусиная печёнка с колеандром, - с полным ртом еле перечислила она.
- И грибы, грибы, - уточнил Фрол и закусил блинчик большим салатным листом.
- А в пасти ещё и земляника, - Малуша обсасывала с пальцев жир.
- Если бы чуток вина, я бы ещё одного поросёнка съел, - уверил Фрол и снова потянулся руками к заголившимся ногам служанки.
Фрол с Малушей так увлеклись, что не заметили, как в комнату заскочила большая пегая собака. Она схватила с подноса голову, и, крутанув хвостом, потянула добычу за дверь. Поднос подпрыгнул и грянулся с высокой кровати на пол.
- Стой, злыдня! – Фрол спрыгнул с кровати и бросился за собакой. В дверях он столкнулся с домоправителем князя, вечно злым и хмурым Охримом. Княжеские слуги боялись и ненавидели этого хитрого, низкорослого и колченого мужичка, с морщинистым лицом. От одного его слова зависело, будут ли они находиться в княжеском доме или нет. Даже княжеские дружинники старались не ссориться с ним.
- Так! - процедил Охрим сквозь зубы, бросив колючий, недобрый взгляд на княжескую кровать с лежащей на смятом покрывале Малушей. Та, притворно ойкнула, и мигом спрыгнула на пол, согнувшись в поклоне. Фрол замер перед домоправителем, подтягивая спадающие штаны.
- Так! - снова зловеще произнёс Охрим и вдруг с размаху ударил Фрола ногой в жёлтом сапоге под правую коленку. Потом повернулся и направился дальше по коридору.
Фрол, прихрамывая, заскочил в спальню за подносом. Малуша ползала по полу, подбирая рассыпанную снедь.
- Пропали мы…- захныкала она.
По коридору затопали тяжёлые шаги, и в дверях показались дружинники. Двое схватили Фрола, один заломил руки Малуше, которая громко запричитала.
Вскоре все они стояли перед Белояром. Князь, выслушав Охрима, пьяно рассмеялся:
- Так кто из вас больше съел? Видно, румяная тебе только свиной хвост оставила?
Князь Белояр отставил серебряный кубок в сторону, и, прищурившись, смотрел на Малушу.
- Это всё он, а я только одно яблоко попробовала, - служанка утирала слёзы полной белой рукой и хитро поглядывала на хозяина. Все в доме князя знали, что он, охочий до женских ласк, не пропускал и эту служанку.
- Ты что, целого поросёнка съел? - с недоверием спросил князь, переводя свой взор на Фрола.
- Если б было вино, я ещё одного мог бы съесть... - некстати похвастался он.
- Сейчас посмотрим, - мрачно усмехнулся Белояр и приказал принести жареного поросёнка.
Этот был в два раза больше, чем первый, потому что повар, очевидно, стоял на стороне князя, а не слуги.
- Если съешь - прощу, не съешь - шкуру спущу...
Гости за столами притихли, глядя на то, как Фрол ел поросёнка.
Через некоторое время, вылупив глаза, Фрол затолкал в рот последний кусок мяса, оставив кучку костей и не полностью обглоданную голову. Князю показалось, что с большого подноса смотрит на него с усмешкой поросячья голова.
- Такого опасно держать в замке, - заметил Белояр и приказал:
- Вышвырнуть обжору и его полюбовницу за ворота!
Когда Фрол с хныкающей Малушей подошли к огромному дубу на берегу небольшой речки, ненасытного слугу вырвало. Облегчившись, он вытер рот широкой ладонью и, оглянувшись на княжеский детинец, стены которого возвышались над низкорослыми деревьями, мрачно произнёс:
- Ты будешь свидетельницей, но Охрима я убью!
5.
Столов с Вставским встретились на стадионе. Они прошли длинной галереей и, наконец, повернули в узкий переход под трибунами. Двое рабочих в оранжевых спецовках и защитного цвета ватниках подметали гаревую беговую дорожку. Безжизненные ступеньки трибун поднимались к небу.
Вставский, прежде чем сесть, постелил на синий пыльный пластмассовый стул свежую газету.
- Не люблю стадионов, - пробормотал Роман, присаживаясь рядом.
- Зря. Каждый стадион рассчитан на гладиаторов, - сказал Вставский, глядя на поле. - Только сейчас научились заменять настоящие бои дешёвыми играми. Люди утратили достоинство и не умеют умирать.
- Разве можно научиться умирать? - вздохнул Роман.
- Научиться можно только тому, что делаешь не один раз. Да и все люди учатся на ошибках - это банальный факт.
- Надеюсь, я не успел ошибиться? - спросил Столов.
- Как сказать, - Вставский посмотрел, как уходят со стадиона рабочие.
- Так что я должен делать? – спросил Роман, не поворачивая головы.
- Убивать, - просто сказал Вставский.
- Предлагаете стать палачом? – Роман удивлённо посмотрел на него.
- Убийцей. Только им. Надеюсь, со временем поймёте: палач - только исполнитель, а убийство - наивысшее из искусств. Я сделаю из вас художника.
Несколько минут Вставский оставил для ответа, но Столов молчал.
Серые тучи на небе незаметно потемнели, и на пыльные скамейки трибун заморосил дождь. Трава футбольного поля стала ярче. Сетью тоненьких чёрточек покрылась штукатурка стен.
Мелкие капли дождя попадали за воротник куртки, и Роман поёжился. Вставский неподвижно сидел рядом. Не обращая внимания на моросящий дождь.
- Я могу отказаться? – спросил Роман.
- Это последнее, что вы можете - сделать ошибку.
- Согласен, - помолчав какое-то мгновение, произнёс Столов.
Вставский поднялся:
- Чтобы закончить разговор, пойдёмте, подпишем контракт.
Они вышли со стадиона, прошлись узенькой короткой улочкой и поднялись на предпоследний этаж обычного жилого дома.
- Отдел кадров? – спросил Роман.
- Это место, где нам никто не будет мешать, - Вставский открыл обычную деревянную дверь длинным, похожим на штопор, ключом.
Из-за металлических стеллажей с аппаратурой и дюралевых жалюзи на окнах, квартира напоминала радиорубку подводной лодки. Единственным мягким предметом в комнате была потрескавшаяся кожаная тахта, перед которой на журнальном столике лежала конторская папка.
Вставский подал Роману гелиевую ручку и сказал:
- Пока вы будете заполнять документы, я приготовлю кофе.
Столов, превозмогая тошнотворное чувство, которое вызывал запах канифоли и горелой изоляции, господствующий в помещении, стал читать пункты контракта. Затем принялся заполнять соответствующие графы.
Вставский перечитал заполненные документы:
- Но это не все, - он положил перед Романом два чистых листа, - поставьте подпись.
Не спрашивая, Столов расписался.
6.
Роман, еле передвигая ноги, прижимался к кирпичной стене. Пятнистый маскхалат был перепачкан глиной. Тяжёлые высокие ботинки засасывал размокший, как каша, песок.
Из-за угла появилась и зависла над ним фигура с топором во взметнувшихся руках. Роман вскинул пистолет, ломкий звук выстрела утонул в лабиринте полигонных строений. В брезентовой груди манекена зияла рваная дыра, топор отлетел в сторону и воткнулся острием в землю.
«Никогда не спрашивай «зачем?», никогда не интересуйся «почему»? - говорил Учитель, - это удел чиновников, а не художников. Ты должен задуматься над вопросами: «как?», «где?», «когда?» И твои вопросы более сложные, чем их. Твои вопросы - вечные, а их - зависящие от систем, кодексов и государств».
Тонкие металлические перекладины пожарной лестницы резали руки. Мягкие потёки масляной краски раздавливались под пальцами. На плече Романа кровоточила ссадина. С пожарной лестницы он переставил ногу на подоконник, и мгновенно в оконном проёме противоположной стены возникла грудная мишень. Точным выстрелом Роман поразил её, военный ботинок скользнул по свежей краске подоконника, и с высоты второго этажа Катовицкий рухнул на утрамбованную глинистую землю.
«Ты делаешь только одно нарушение в общепринятой морали, и театр превращается в настоящую жизнь, - говорил Учитель, - ты уничтожаешь границу, черту, раму между актерами и зрителями, ты объединяешь. И тогда никто не может понять: актер он или зритель. Для тебя неразделимы и сливаются в одно - этика и эстетика. Пусть другие думают, что Гай Юлий Цезарь и актёр, который исполняет его роль - отдельны друг от друга. На самом деле есть только один Цезарь. Он может быть одновременно в трёх местах, он может в каждом месте решать три задачи, и каждую из них рассматривать с трёх сторон, но он один».
Пятнистая большая собака с волчьими ушами и закрученным хвостом выбежала из кустарника на площадку перед мишенями. Она миновала условные фигурки и прыгнула в неглубокий ров, из которого выбралась возле самого кирпичного лабиринта.
Столов сидел на зелёном дощатом ящике. Перед ним, на разостланном куске брезента, тускло лоснилось разобранное оружие. Рядом лежал на траве и курил инструктор с белой повязкой на рукаве. На обветренном лице инструктора отражались усталость и вместе с тем расслабленное чувство отдыха. Но это было лицо человека, который даже в большом оркестре прислушивается только к ударным инструментам.
Роман загнал обойму в рукоять пистолета и услышал, как на дно траншеи осыпается песок. Он передернул затвор и обернулся. На него, оскалив пасть, бежала собака. Звук выстрела подбросил инструктора:
- Ты что! Это же собака полигонщика, - инструктор хотел еще что-то добавить, но по глазам Катовицкого понял, что следующие слова могут стать роковыми.
«Ты делаешь только одно нарушение... Ты начинаешь жить по новым законам, по законам наивысшего художества - убийства. Да, именно, убийство - наивысшее из искусств, и только убийца может назвать себя настоящим художником. Только он подчиняется высшей воле, разрушает мгновенное и творит вечное. Иди в театры и смотри, и ты увидишь, как все жаждут правдоподобия. Они будут смотреть на сцену, блаженно занятые повторением чужих текстов, и только ты останешься самим собой и ощутишь неодолимую жажду настоящего. Иди на стадионы и смотри, как все будут ждать падения, как все будут ждать драки, нарушения правил, договоренностей, будут кричать: «Убей!» Ты увидишь отличия между теми, кто в зале, и теми, кто на сцене, между теми, кто на поле, и теми, кто заполняет амфитеатр. Ты увидишь эту границу и научишься переходить её».
Так он запоминал слова Учителя.
7.
В баре «Погребок» Столов наблюдал за игроками, которые пытались переиграть пёстрые автоматы, позванивающие мелочью в металлических утробах, как турникеты метрополитена. Роману было интересно следить за азартными парнями в чёрных кожаных куртках, которые искренне переживали каждую неудачу. Возле покерного автомата начали шуметь. Разъярённый молодчик, вероятно, проиграв, не удержался и ударил кулаком по раскрашенному стеклу. Игроки, стоявшие рядом, попытались успокоить парня, но тот визгливо ругался и плакал. Из служебного помещения вышли двое мужчин с лицами профессиональных боксёров и вывели молодчика за дверь.
Ситуацию с автоматами Столов припомнит позднее. Для себя он назовет её «озарением», потому что именно в тот момент ощутил себя отличающимся, другим, если не сказать лучшим, чем остальные люди.
И еще одно открытие сделал для себя Роман: если художник начинает думать о деньгах, он перестаёт быть художником.
Из бара Столов направился в центр города. Выщербленными каменными ступеньками поднялся к полуразрушенному Троицкому собору, поражавшего всех вечной белизной своих стен. Вдоль бетонного забора метростроя вышел к раскопанному подземелью Святодуховой церкви. Под проломленными сводами он увидел, как лысый археолог в запачканной песком спортивной куртке складывает в полиэтиленовый мешок землистые черепа. Он обошёл горы реставрационного хлама и по широким каменным ступеням вышел к драматическому театру.
Возле обрыва, поросшего по краю редким кустарником, стоял уже знакомый Столову человек в штормовке - связной. В здание театра они вошли вместе. В кассовом зале подошли к закрытым окошечкам касс, постояли и отошли к окну.
- Вот задание, - связной бросил большой серый конверт на потрескавшуюся краску подоконника.
- Срок? - конверт исчез в кармане Столова.
- Чем быстрее, тем лучше.
- Аванс?
Связной достал конверт поменьше, с деньгами:
- Пересчитай и напиши расписку.
Роман начал считать деньги.
- За те, что получил от Вставского, тоже напиши.
- Ты пойдёшь первым, - сказал Роман связному.
Сквозь грязное стекло было видно, как связной, не вынимая рук из карманов штормовки, быстро сбежал по склону.
Столов вскрыл конверт, в котором оказались небольшой чёрно-белый фотоснимок и сложенный пополам лист бумаги. На нём неровными буквами было написано: «Огневская Ирина, 30 лет, профессиональная актриса и модель. Употребляет наркотики». На фотографии было лицо красавицы, которой одинаково легко даются роли и монахини и ведьмы-искусительницы. Такие люди обычно находятся в перманентных поисках кайфа, поэтому и слово "наркотики" было излишним.
8.
Роман вошёл в пустую ложу. Присел на край кресла и положил руки на вишневую обивку балюстрады. Искристые подвески хрустальной люстры напоминали перевернутый фонтан. На затемнённой сцене еле угадывались кафельные стенки и никелированные трубки душа. Немногочисленная публика неторопливо заполняла лучшие ряды. В глубине в центральной ложе темнела чья-то одинокая фигура. Шум приглушенных разговоров мягко расплывался в бархатно-золотом интерьере. Мелодичный звонок прозвучал третий раз. Столов раскрыл программку:
История в ванной комнате.
Женщина сбросила халат и переступила край большой прямоугольной ванны. Пена всколыхнулась и вылилась на мраморный пол. На пороге появился мужчина в полосатом халате:
- Зачем столько пены?
- Я люблю, когда много пены.
- А я не люблю, - мужчина сгреб пену на пол, разделся и шагнул в ванну, - в такой воде у меня все сварится!
- Ты сегодня не в настроении. Садись, - женщина положила ноги ему на плечи. - Подожди, немного отдохнем в воде, - она вытерла со щеки пену.
- Тогда я покурю.
- Я не переношу, когда курят в ванне и туалете!
- А я не люблю, когда мне что-нибудь запрещают, - мужчина перегнулся через край ванны и взял сигареты.
- Дай мне, - женщина перехватила спички, - я так люблю зажигать спички, ты даже себе не представляешь, - она подожгла весь коробок. Запахло серой. Спичечный коробок скрылся под водой.
- Я тебя сейчас утоплю! - пачка с сигаретами полетела на пестрый халат.
Мужчина взял женщину за икры и поднял над водой, её лицо скрылось в пене.
Вдруг в ванную комнату заглянул усатый мужчина в пальто.
Женские икры выскользнули из рук, и над водой появилась голова - искажённое злостью лицо очерчивали пряди темных волос.
- Ты что? С ума сошел? Я чуть не захлебнулась...
- Успокойся, мы не одни, у нас гость.
Женщина отбросила со лба волосы, злость сменилась удивлением:
- Откуда он взялся? В доме никого не было...
- Простите, это мой дом. И чем это вы занимаетесь в моей ванной комнате?! - наконец возмутился усатый.
- Чем хотим, тем и занимаемся. Во всяком случае, не скучаем, - сказала женщина.
- Мария, - закричал мужчина в пальто, - ты никого не приглашала в гости?
- Какие гости? - в комнату заглянула женщина в манто с попугаем на плече. Птица напыжилась и сказала:
- На цугундер!
- А тебя не спросили, - обозлился усатый.
- Попугай прав, - сказала женщина в халате, - это наглые воры.
- Какие мы воры? Мы ничего не воровали. Или вам жалко воды из-под крана? - обнажённая села на край ванны.
Её мужчина выловил в воде разбухший коробок спичек и положил на мраморную полочку:
- Простите, может, у вас найдутся спички? Мои подмокли. А воровать за свои двадцать лет я не научился.
- Мария, на воров они не похожи. Скорее, это привидения. Нас предупреждали, что не стоит покупать этот дом.
- Он считает, что я русалка, а ты водяной, - обратилась обнажённая к своему партнеру, который нежно ласкал её блестящее колено.
- Кто вы такие? - осторожно спросила женщина с голубой птицей на плече. Та взмахнула крыльями и опять прокричала:
- На цугундер!
- А вы отгадайте, - обнажённая соскользнула в воду.
- Мы проходили мимо вашего дома, - обнаженный сделал себе из пены погоны - я похож на свадебного генерала? Можете не отвечать. Так вот, мы проходили мимо вашего дома, и моя любимая захотела принять ванну.
- А почему именно у нас?
- У ваших соседей душ не работает. Так вы дадите мне спички или нет?..
- Дадим, - мужчина достал из пальто бензиновую зажигалку.
9.
Роман прикурил сигарету и бросил спичку в хрустальную пепельницу, что стоял на гримёрном столике перед трельяжем, окружённым, словно иллюминацией, лампочками. На ширме рядом с дверью висело на плечиках чёрное шёлковое платье, на котором аристократично сияла кружевная пелерина. По стенам на гвоздях было развешено бутафорское оружие, жестяные короны, широкополые шляпы.
Первое, что сказала Ирина Огневская, когда увидела в своей гримёрной Романа, было:
- Простите, это моя гримёрная. И чем это вы занимаетесь у трельяжа?
- Чем хочу, тем и занимаюсь, - в тон ей ответил Роман, - по крайней мере, не скучаю. Я собирался принять ванну, но ни у вас, ни у соседей нет даже душа.
- А теперь серьёзно: я должна переодеться. Если вы по делу, то подождите за дверью.
- Во-первых, есть ширма, во-вторых, я могу отвернуться. И я, действительно, по делу.
- И всё же будет лучше, если вы подождете за дверью, - Ирина сняла платье с плечиков, - если я раздевалась на сцене, это не означает, что я должна раздеваться перед незнакомцем в гримёрной. Не путайте искусство с бытом.
- Моя профессия заставляет жить в искусстве и не делить мир на сцену и гримёрную, - буркнул Столов и вышел в коридор. Мимо прошел мужчина в расстегнутом пальто с чучелом голубого попугая на плече.
Огневская позвала из-за двери:
- Вы еще там? Заходите.
Роман решил не высказывать заранее придуманного комплимента насчет аристократичности чёрного платья и кружевной пелерины.
- Наконец, можем познакомиться. Я – Фёдор Волков - художник и фотограф. А вы - Ирина Огневская - актриса и натурщица.
- Вы мне ничего не оставили сказать, кроме как спросить: зачем вы пришли?
- Чисто профессиональный интерес. Имею цель сделать несколько театрализованных хепенингов и главную роль предложить вам.
- Обычно я сначала читаю сценарий...
- Мы не будем ставить спектакль и снимать кино. Я собираюсь делать фото-сказку с рабочим названием «Сады земного наслаждения» и приглашаю вас в соавторы. Я беру на себя оформление и фиксацию, а собственно образы отдаю вам.
- Прошу прощения, но я не готова к серьёзному разговору. Во-первых, устала, а во-вторых, после таких спектаклей, как сегодня, заходят люди с сексуальными отклонениями, и тогда приходится вызывать рабочих сцены. Надеюсь, вы понимаете - в последнее время нам приходится играть сцены, перенасыщенные стриптизом и садизмом, чтобы собрать зал.
- Я сегодня и зашёл только для того, чтобы сделать предложение. Давайте встретимся завтра в удобное для вас время...
Из театра Столов и Огневская вышли вместе.
10.
Под сводами бывшего Дома Творчества есть бар, известный под названием «Мутное око». В нём ежевечерне отдыхает элита от искусства. Там поэты чередуют коньяк со стихами, а балетмейстеры пьют шампанское и не скрывают своих гомосексуальных наклонностей. Там журналисты стараются утопить политические проблемы в рябиновой настойке, и никто ни от кого не требует быть лучше, чем он есть на самом деле.
На столике перед Столовым и Огневской стояла бутылка шампанского и графинчик с коньяком. Идиллическую беседу между актрисой и бывшим охранником, который выдавал себя за художника, нарушил нахальный голос:
- Понимаю, что буду вам мешать, но мест больше нет, - и со своей бутылкой рябиновой настойки к ним подсел рыжий малый в джинсовом костюме. Чёрную фотосумку он засунул под кресло. - Это я вас снимал в театре, сцена в ванной комнате?- обратился он к Огневской.
- Твой коллега? - Ирина вопрошающе взглянула на Столова.
- Вы тоже фотограф? - удивился журналист.
- За коньяком я не люблю говорить на профессиональные темы, - холодно ответил Роман.
- А я без камеры из дома не выхожу. Вокруг столько интересного - только ходи и снимай,- развалившись в кресле, разглагольствовал рыжий, смакуя рябиновую настойку и хитро поглядывая на Огневскую.
- И интересное и красивое - разные вещи, - отметил Столов.
- Я не комплексую на искусстве, я – журналист, – рыжий при этих словах даже выпрямился. - Меня интересуют сенсации и скандалы. Если читатели хотят видеть на страницах моего издания проституток, убийц и наркоманов - они их увидят.
Лицо Огневской неожиданно изменилось, будто на него упал лунный свет, и Ирина стала точь-в-точь целлулоидная красавица, чей фотоснимок был спрятан в портмоне Столова.
- У вас нет желания выкурить по сигарете? - Роман положил руку на джинсовое плечо журналиста.
- Давайте покурим здесь, дым - под стол, - предложил тот.
- Не стоит, - мягко сказал Столов и поднялся, - надеюсь, ты, Ирина, не заскучаешь. А я, в свою очередь, не буду увлекаться.
Бывший охранник и журналист вышли в сумрачный двор, над ними нависали конструктивистские башни Дома Творчества. Их бетонный цвет на фоне ночного неба сгустел до черноты. В тот момент, когда вспышка спички выхватила из темноты лицо журналиста, Роман ударил его в челюсть. Только шершавая стена не позволила рыжему упасть. Второй удар Столов нанёс ногой в живот. Журналист скорчился. Роман схватил его за ворот, приподнял и несколько раз ударил лицом о стену.
Когда к рыжему вернулась способность видеть и понимать, он услышал:
- Будем считать, я тебя предупредил: наркоманов читатели увидят на страницах других изданий.
Журналист осторожно коснулся разбитого лица:
- Всё понятно, буду снимать пейзажи, - пробормотал он разбитыми губами.
- Увижу рядом с Огневской - разобью камеру, - мрачно сказал Столов.
Когда Роман подошёл к столику, Ирина смотрела на него через стекло бокала.
- Очень жаль, но нам придётся уйти, - Роман быстро рассчитался с подлетевшим официантом.
По ночному проспекту они спустились к колоннаде Государственного цирка. В лунном свете сиял металлический купол. За геральдической оградой мирно паслись на газоне цирковые кони.
- Пошли в парк? Люблю ночью смотреть на реку, слушать шум водопада, - Ирина остановилась, задержав улыбку на лице.
Под тяжестью воды скрипели цепи на блоках шлюза. Роман и Ирина вошли на балкон мостика. Глубоко внизу бесконечно переливалась вода, с шумом вертелись кружева пенных пятен.
- Я с детства боюсь реки, но люблю стоять над водой, - Ирина опустила локти на поручни.
- Ты не умеешь плавать? – Столов положил руки ей на плечи.
- Не только умею, но и люблю - в кафельном бассейне. Но река с её корягами, скользким илом и водорослями на дне, где полно бутылок и консервных банок, вызывает брезгливость. В детстве я видела, как доставали утопленницу. Тогда я на мгновение почувствовала себя на её месте. Боюсь быть некрасивой после смерти.
- Ты чересчур прагматично относишься к жизни.
- Да вряд ли...
- Ты кого-нибудь боишься?
- Рядом с тобой – нет, - она пристально и выжидающе смотрела на Романа.
Он поцеловал её в уголок тонких губ, почувствовав ответное движение.
11.
Старенький «Фиат» Столова свернул с шоссе к заброшенному карьеру. Автомобиль миновал кучи мусора, по которым гордо расхаживали фаянсово-белые голуби.
- И это лучшее место для съёмок сюжета «Сады земного наслаждения»? - спросила Ирина, когда Столов объезжал ангар с металлоломом.
- Мне нравятся контрасты. Райская женщина на кладбище вещей. Ты будешь идти через сугробы металлических безделушек, разноцветных проводов, скелетов радиоаппаратуры, а я буду снимать.
Роман плавно затормозил у штабеля изношенных автопокрышек.
Ирина пошла по лабиринту изувеченной техники. На скрученном металле багровели пятна ржавчины, на фоне которой белое платье актрисы сконцентрировало в себе всю чистоту в окружающем пространстве.
- Не обращай ни на что внимания. Твоё лицо не должно быть зеркалом, в котором отражается столичный мусор. Подумай о тополиной аллее в Центральном парке, вспомни какой-нибудь старинный помещичий дом, представь его во времена царей и дворян, - Столов смотрел на Ирину сквозь объектив.
- Ты считаешь, что мое происхождение требует поклонения перед полонезами? Но они вызывают у меня только чувство жалости и утраты. Я думаю, что полонезы не звучат в раю.
- А кто обещал рай? Я приглашал в сад земного наслаждения.
Ирина не позировала. Она шла по свалке, как через анфиладу музейных залов, пока не остановилась рядом с каркасом широкой кровати. На высоких спинках сияли стальным холодом цепочки шаров.
- Хватит на сегодня. У меня пропало настроение.
- Ещё несколько кадров, - Роман навёл фотокамеру на лицо актрисы.
- А тебе не кажется, что кровать на помойке кажется банальной? - Ирина вздохнула. - Это символизирует что-то другое.
- В нашем спектакле за декорации отвечаю я. И если ты видишь дешевку, то для меня это классический образец.
- А для полноты не достает обнаженной женщины?
- Да, обнаженной райской женщины.
Белое платье Ирина повесила на спинку. Тело её в прохладном весеннем воздухе стало похоже на витринный манекен. Она присела на голубую перекладину кровати.
- Отлично, - Столов делал кадр за кадром и обходил кровать кругом. Когда в видоискателе появилась спина Ирины, он сбросил со своей шеи тонкую шёлковую лямку камеры и приказал: - Не оборачивайся, всё отлично.
Лямка в его руке превратилась в петлю. На холодном лице убийцы сузились глаза. Беззвучно ступая по мягкому песку, Столов приблизился к жертве. Ирина вздрогнула - из ангара почти беззвучно выкатился огромный карьерный самосвал. В конце спуска, возле штабеля автопокрышек он дёрнулся, и донеслось урчание двигателя.
Когда самосвал проезжал мимо них, из открытого окна кабины послышался смех.
- Я вспомнила одну историю, - Огневская неторопливо расправляла платье.
История, которую вспомнила Ирина Огневская.
На шоссе, перед мостом, стоял мужчина в чёрном пальто с тяжёлым кожаным саквояжем. Перед фирменным автобусом с серебряной надписью по всему корпусу «Театр моды» он поднял руку. Автобус остановился.
- Вы на праздник? – спросил мужчина, когда устроился на вращающемся кресле у двери.
- На Охтонский нефтеперерабатывающий завод, - ответила красавица в лисьей шубе, сидевшая в первом ряду кресел.
- Столько красавиц, и все - на завод?- широкоскулое лицо мужчины плотоядно залоснилось.
- А что удивительного? - отозвалась девушка в широкополой красной шляпе и сиреневой дублёнке, сидевшей рядом с лисье шубой.
На лице пассажира появилась малоприятная ухмылка:
- И вас никто не предупредил, что случается с молодыми и красивыми женщинами на заводе?
- С нами всё, что могло случиться - случилось, - отрезала та, что была в лисьей шубе.
- Ошибаетесь, то, что я расскажу, есть только у нас, в Охтоне.
Манекенщицы скептически переглянулись, но пассажир, не обращая на это внимания, продолжал:
- Когда строили завод, у одной кладовщицы родился ребенок. Отца его никто не знал. В роддоме никаких отклонений не заметили. А все началось, когда кладовщица вернулась в общежитие. Её соседи жаловались, что по ночам слышат нечеловеческие крики. Кладовщица отмалчивалась или начинала говорить о том, что все дети плачут по-разному.
Через несколько месяцев она потихоньку съехала из общежития. Когда комендант общежития понял, что мать-одиночка больше не вернётся - взломали дверь в комнате и ужаснулись: вся мебель и даже плинтусы были погрызены, будто выводком бобров. Никто даже и не подумал, что это мог сделать ребенок. Это потом выяснилось, что она, убегая из города, бросила свое страшное дитя - на помойку. Потому что через неделю после рождения у мальчика выросли огромные, как у крысы, зубы. Он грыз всё, что ему попадалось. Кладовщица сначала пробовала привязывать его брезентовой шлеёй, но её хватало только на полчаса. Потом догадалась прикрепить к отопительной батарее собачью цепь, вот тогда соседи и услышали нечеловеческие крики. А привязывала сына потому, что боялась - как бы он не загрыз её ночью. Когда она поняла, что не поможет и цепь, посадила ребёнка в мешок и вынесла на помойку, а сама уехала, собрав быстренько вещи. И выросло на помойке чудовище, которое местные жители назвали «Нефтяник», потому что от него несло стойким запахом бензина. Сейчас он разбойничает и насилует женщин. И сколько ни охотились на него, ничего не получалось, потому что он, как призрак - неуловим... А вот однажды... - мужчина вдруг взглянул в окно и попросил шофёра остановиться.
Когда пассажир вышел, красавица в лисьей шубе сказала:
- Провинциальные сказки.
- Зато интересно, - хохотнул шофёр.
«Театр моды» поселился в гостинице. После выступлений на празднике усталые манекенщицы разошлись по номерам. Девица, которая носила лисью шубу, занимала одноместный люкс.
Когда она смыла свой макияж и взглянула в зеркало, то увидела, что за спиной стоит чудовище в строительном шлеме. Женщина почувствовала отвратительный бензиновый запах.
- Это неправда! - крикнула она в зеркало, в котором отражалось тёмное, будто облитое нефтью, лицо.
- Уже рассказали, - промолвило чудище, - но что они могут рассказать, что они знают? Что ещё маленьким зубы об дерево точил? А сейчас навещаю красивых одиноких женщин? И кличку придумали - Нефтяник!
Перепуганная манекенщица бросилась убегать, но рука в толстой резиновой перчатке схватила её за шею.
- Не люблю иметь дело с мёртвыми и сумасшедшими, - руки в резиновых перчатках распахнули купальный халат. В глазах омертвевшей женщины застыл ужас.
- Упрись руками в стенку!
Купальный халат упал под ноги.
Ни жертва, ни насильник не услышали, как в номер вошел водитель автобуса с бутылкой шампанского в руке. Внезапный удар бутылкой по голове свалил чудовище - шлем отлетел к стене.
- Неужто убил? - водитель положил шампанское в раковину и открыл кран. Женщина набросила халат и спросила:
- Что с ним делать?
Водитель набрал стакан воды и брызнул в лицо насильнику. Тот открыл глаза и попытался подняться.
- Лежать! - приказал водитель и засмеялся, - А я тебя сразу и не узнал в шлёме, с накрашенным лицом. Это же ты девок пугал в моём автобусе?
- Я, - тихо послышалось в ответ.
- Прочь отсюда! - закричала женщина, - от вас обоих смердит бензином!
По дороге в город Роман предложил Ирине заехать к нему:
- Я испортил тебе настроение этой вонючей свалкой и поэтому должен исправить свою ошибку.
- А как это будет выглядеть? – она внимательно посмотрела на него.
- Увидишь... – Роман не отвёл улыбающихся глаз. - У меня есть одно увлечение...
- Надеюсь, не коллекция марок, - в её голосе чувствовалась издевка.
- Мое увлечение - история замков и тюрем.
12.
В квартире Столова, Ирина помогла хозяину переставить макет княжеского детинца на верстак.
- Я давно не принимал гостей и разучился это делать.
Роман поставил на стол бутылку болгарского вина.
- Твой макет напоминает эскиз театральной декорации. В театре, кроме сцены, я люблю мастерскую художников. Для меня роль начинается не с пьесы, а именно с эскизов, с макетов. Может быть, потому, что я когда-то работала в кукольном театре? - Ирина состроила деревянное лицо, на котором округлились и застыли нефритовые глаза, и дикторским голосом произнесла:
- В чёрном-чёрном городе есть чёрный-чёрный замок, в чёрном-чёрном замке есть чёрные-чёрные ступеньки, по чёрным-чёрным ступенькам идет чёрный-чёрный человек...
- Это я, - Столов разлил вино в бокалы.
- И этот чёрный-чёрный человек, - Ирина приблизилась к Роману, - заходит в чёрную-чёрную комнату, в чёрной-чёрной комнате - чёрный-чёрный гроб, из чёрного-чёрного гроба высовывается чёрная-чёрная рука - отдай мое сердце!
- Мое сердце принадлежит тебе, - Столов обнял Ирину. В комнате стало тихо. Роман коснулся губами виска актрисы. Она наклонила голову и взяла его за руки:
- Подожди, не люблю, когда меня раздевают.
Легкий шелк платья скользнул вниз. Регина села на край тахты. Её тело утратило манекенную театральность, приобрело привлекательность и теплоту.
В тёмном бутылочном стекле отражались башни макетного детинца и неторопливые движения любви.
Огневская приподнялась на локтях и сжала пальцами одеяло. Волна волос перетекала через край тахты. Сквозь узкую щель в портьерах солнечный свет пронизывал комнату и падал на постель.
Столов не почувствовал лёгкости, а только усталость. Он попытался встать, но руки Ирины скрестились на его спине.
- Я принесу вина, - произнёс он.
- Ещё минутку. Я почему-то боюсь, что ты сейчас встанешь, и это никогда не повторится.
Ирина поцеловала Романа, но тот не ответил.
- Всё же я принесу вина.
Столов закрыл дверь ванной и пустил воду.
Не одеваясь, Ирина села за стол, налила вина, чокнулась с бокалом Романа и выпила.
Когда Столов вернулся, Огневская сидела возле верстака и, приподняв крышу терема, рассматривала картонный интерьер.
- Отличная игрушка…- улыбнулась Ирина.
- Можно и в куклы поиграть, - Роман смотрел серьёзно.
- Предложение романтичное, и я над ним подумаю, когда буду принимать душ.
Пока в ванной шумела вода, Столов успел одеться, достать из верстака и положить в бархатное нутро фотосумки тяжёлый автоматический пистолет.
- Ты берёшь фотоаппарат? - услышал он голос Ирины за спиной, и резко закрыл сумку. Обернувшись, он увидел, что она стоит в дверях ванной, вытирая большим белым полотенцем своё изумительное тело. - Когда мы приедем, будет совсем темно.
- Ты считаешь, что в «Садах земных наслаждений» не может наступить ночь? – усмехнулся Столов.
13.
Роман остановил свой «Фиат» возле разрушенных ажурных ворот старого собора.
Они вышли из машины, неторопясь прошли через двор, покрытый потрескавшимся, светлым асфальтом. Через трещины упрямо пробивалась трава, а кое-где молодые ветки тополей. У входа, с висящей на ржавых петлях, половинкой двери, они остановились.
- У меня такое чувство, что мы никак не выберемся из помойки, - Ирина дотронулась рукой до стены, от которой посыпалась высохшая побелка.
- Неужели даже в здесь ты не можешь представить себя на месте княгини? – вздохнул Роман.
- Княгиня - та роль, которую мне никогда не приходилось исполнять.
- Я тебе её предлагаю. Здесь больше сохранилось, чем разрушилось. Представь, что ты возвращаешь этому собору прежний вид.
Огневская подошла к высокому крыльцу, окруженном реставрационными лесами, и начала подниматься по каменным ступеням.
Внутри был полумрак и странный запах древности.
- Пойдём, я покажу тебе потайной ход на колокольню, - сказал Роман. – Когда-то мальчишками мы здесь лазили с друзьями.
Он подвёл Ирину к прямоугольному отверстию в массивной стене, щёлкнул зажигалкой, выхватывая из темноты узкие ступени, спиралью уходящие вверх.
- Пошли, - позвал он, взяв Огневскую за прохладную руку. Ему показалось, что рука была какая-то безжизненная. Или только показалось…
Вскоре они выбрались на узкую площадку, полукругом огибавшую колокольню, и осторожно двинулись вдоль неё к полуразрушенным периллам.
Постепенно из-за крыши собора открывалось озеро. Беззвучно переливалась вода на дальней плотине. Запущенный парк подступал к самой воде. Над засохшими верхушками тополей, громко каркая, летали чёрные вороны. Регина поднялась на последний ярус. За небольшими деревянными домами в вечерней мгле можно было различить тёмные кроны деревьев над старым кладбищем. На молочно-сиреневом небе отчётливо выделялся молодой тонкий серп месяца. Неожиданно вечернее затишье и неподвижность нарушила своим ломким полётом какая-то тень. Ирина догадалась, что это - летучая мышь. Роман подошёл и стал рядом с ней на дощатом настиле лесов.
- Ты боишься высоты? – лениво спросил он и ногой столкнул вниз обломок кирпича. Долгая тишина падения и звук удара внизу напомнили о высоте больше, чем слова.
- Я боюсь, - Ирина сделала шаг назад. Столов осторожно взял её за руку.
- Меня раздражает писк летучих мышей. Пойдём, - едва срытое напряжение появилось в его голосе.
В тот момент, когда Ирина повернулась к нему спиной, он толкнул её... Падая, хватая руками воздух, она успела оглянуться и последнее, что увидел Роман в нефритовых глазах, было удивление.
На неровных камнях двора платье светилось холодно и неподвижно.
Столов спустился с лесов, которые шатались и скрипели под его тяжёлыми шагами, и наискось перешел двор собора.
Машина, снятая с ручного тормоза, беззвучно выкатилась из ворот. В овальном параболическом зеркальце быстро уменьшалось отражение старого собора.
Вторая историческая фантазия Романа Столова.
- Ты будешь свидетельницей, но домоправителя я убью! - бывший слуга Фрол рукавом вытирал рот.
- Как же, убьешь ты эту падаль! - засомневалась Малуша.
- Ты поможешь, - Фрол ущипнул бывшую служанку за бок.
Через несколько дней, когда княжеский пир затих и гости разъехались, Малуша уже работала у местного богатея прислугой, а Фрол - молотобойцем у зажиточного кузнеца.
Как только сумерки опускались на княжеский детинец и городок, Фрол с Малушей встречались за татарским кладбищем и со вкусом обсуждали, как убьют гнусного домоправителя.
- Пусть только появится в кузнице, - мечтал молотобоец Фрол, - долбану по лбу молотком, а всем скажу, что конь лягнул.
- Не поверят, - сомневалась Малуша и клала русую голову на плечо Фролу. - Давай лучше, когда домоправитель к хозяину придёт за товарами для княгини, я иголку в оладьи засуну и его угощу. Проглотит, гад, и издохнет, как тот Степанов кобель, которому Никола иголку в сале дал.
- Не проглотит, выплюнет. Из твоих рук он ничего теперь не возьмёт.
- Сколько раз брал, а тут не возьмёт?.. Или ты не догадался, Фролушка? Он же не из-за поросёнка, которого мы украли и съели, к князю побежал, а из-за того, что меня с тобой в кровати застал. Он даже жениться обещал.
- Ну, тогда я знаю, как гада в могилу свести, - обрадовался Фрол. - Ты, Малуша, как понесёшь товары в княжеский терем, найди Охрима, повертись перед ним, поплачь, скажи, что это я тебя заставил и поросёнка съесть, и на господской кровати поваляться. А как начнет приставать, скажи, что торопишься, а вечером будешь ждать за татарским кладбищем.
- А может, не стоит убивать? Зачем грех на душу брать? – Малуша заглянула Фролу в глаза.
- Убивать - не убивать, а попугать надо!
Как и договорились, Малуша предложила Охриму встретиться вечером за татарским кладбищем, но Фрол не поверил добродушной Малуше, и спрятался в княжеском саду у озера.
На закате домоправитель зашёл к повару и сложил в корзинку для славного ужина мраморный брусок сала, бутылку яблочной наливки, ладный кусок копчёной грудинки и белый пирог с изюмом.
С корзинкой в руках он не пошёл в ворота, а потихоньку вышел укромной калиткой в затихший прохладный сад, прошёл на аллею и, посвистывая негромко, медленно направился вглубь сада. Из-за дерева беззвучно появился Фрол с верёвочной петлёй в руках. Через мгновение петля захлестнулась на толстой шее домоправителя. Глаза жертвы вытаращились, лицо побагровело, руки выпустили корзинку с ужином и ухватились за петлю. Да как тут сладишь с руками молотобойца?
Фрол убедился, что Охримова душа вознеслась над садом, и потащил покойника к кривому дуплистому дубу. Конец веревки он перекинул через сук, а сам влез на дерево и закрепил веревку так, что носки сапог закачались над высокой травой.
Фрол выкатил из беседки загодя подготовленный для чёрного дела берёзовый чурбан и бросил покойнику под ноги: мол, пришел, Охрим в парк с верёвкой и чурбаном, и расстался с жизнью.
Малуша уже заждалась, когда услышала быстрые шаги. Из-за кладбищенской ограды с плетёной корзинкой в руках вышел Фрол:
- А твой полюбовник так и не пришёл?
- Видно, догадался...
- Да он и не придёт. Я вот тут поесть принес, - Фрол отдал Малуше тяжёлую корзинку.
Та расстелила на траве дерюжку и начала раскладывать на ней снедь. Вдруг она ойкнула и вытащила из корзинки деревянный, резной гребень Охрима, которым тот любил расчёсывать свою бороду.
- А это что?
- Удавился твой домоправитель в парке, за ротондой. На дуплистом дубе висит.
- Что же ты, Фролушка, наделал? – Малуша перекрестилась и заплакала. - Князь поймает и убьёт!
Фрол откупорил бутылку наливки, хлебнул из горлышка:
- Сладкая, холера, только девкам пить.
Он отхватил кусок сала и со вкусом сжевал. Малуша вытерла углом фартука слезы и залила горе наливкой.
Охрима, как самоубийцу похоронили не на кладбище, а на том самом месте, где вечером Фрол с Малушей стелили дерюжку.
Говорили в городке разное, пока князь не позвал Фрола и не предложил ему место домоправителя.
14.
В баре «Мутное око» было шумно. Столов сидел за угловым столиком и безразлично изучал публику, пока не разглядел джинсовую спину журналиста. Тот словно почуял опасность и оглянулся. На удивлённом лице белел крестик пластыря. Роман, насколько мог, доброжелательно улыбнулся и приглашающе махнул рукой. Журналист заколебался, но подошёл.
- Снимаешь пейзажи? – Роман жестом руки предложил сесть.
Тот сел, но на вопрос Столова не ответил, лишь неопределённо пожал плечами.
- В прошлый раз я, наверное, перебрал и поэтому сегодня хотел бы тебя угостить, - сказал Роман.
- А где Огневская? Мне и до сих пор нельзя появляться рядом с нею? - журналист взял рюмку, наполненную Столовым.
- Я для того и пришёл, чтобы узнать, где она. Мы договорились встретиться днём, но её не было.
- А ты не похож на человека, который прощает обман, - усмехнулся журналист, расслабляясь после выпитой рюмки.
- Впрочем, мы сейчас говорим не обо мне, - Роман вновь наполнил рюмки.
Журналист наклонился к Столову и, глядя в свою полную рюмку, сказал:
- Я слышал, будто Ирина покончила с собой, но точной информации у меня нет.
- Думаю, смерть посредственной актрисы, - Роман сделал паузу, словно пропустил слово «наркоманки», - тебя мало беспокоит.
- Мы договорились, я снимаю пейзажи.
- Тогда желаю успехов, - Столов поднялся.
- А дворцы и памятники, так сказать, архитектурные пейзажи, можно снимать?
- Неприятно иметь дело с идиотами, - зевнув, произнёс Роман и вышел.
Прохладным ночным проспектом он направился к площади Павших Борцов. Утомлённые за день светофоры безразлично мигали огненно-оранжевым светом. Одинокие прохожие спешили занять своё место в салонах полупустых автобусов и трамваев. Золотой свет фонарей крошился бликами в свежих листьях тополей. Пёстро одетые девушки на стоянке такси пытались запеть хором, но у них ничего не получалось, и каждая новая попытка заканчивалась смехом.
Столов спустился в подземный переход, где янтарно пламенел монументально торжественный стеклянный траурный венок. На стенах блестели бронзовые списки победителей.
15.
В театральном скверике Столов издалека заметил знакомую фигуру в кепке с длинным козырьком и штормовке. Связной стоял у фонтана, посреди которого на базальтовом постаменте бронзовый мальчик обнимал лебедя. Упругие струи фонтана скрещивались над скульптурой и рассыпались на крупные капли. Связной отдал Роману два конверта:
- Здесь деньги и следующее задание.
Столов написал расписку.
- Надеюсь, никаких вопросов? - связной спрятал расписку в кармане штормовки.
Роман посмотрел на него так, словно в конверте с заданием лежала фотография связного, и свернул в боковую аллею, из которой спустился в подземный переход. Но вместо того, чтобы идти в метро, он развернулся и снова вышел на боковую аллею. Спина связного скрылась за углом Академического театра. Катовицкий обежал здание и увидел, как связной зашёл в комиссионный магазин.
Столов вернулся к своему «Фиату», выехал со стоянки и остановился напротив комиссионного. Ждать пришлось недолго: из арки проходного двора появилась белая легковушка, за рулем которой сидел связной. Роман двинулся следом. Через два квартала машина связного свернула во двор. Столов заехал двумя колёсами на бровку и остановился. Через арку он видел, как связной вышел из легковушки и вошёл в подъезд. Через минуту в окне второго этажа зажёгся свет, и связной задернул шторы.
На стоянке под стадионом Столов вскрыл конверт с заданием: на фотографии был учитель в военной форме. Огонёк спички растёкся по уголку фотографии.
Над рекой стлались полосы утреннего тумана, сквозь которые акварельно прорисовывался противоположный берег со стеклянным цилиндром многоэтажной гостиницы и светлыми кубиками коттеджей. Низкие волны медленно набегали на-холодный песок пляжа. У досчатого причала покачивалась рыбацкая лодка.
Столов шёл от причала по спрессованному ночным приливом песку. Он обходил островки засохших водорослей, в которых попадались ракушки жемчужниц. Через мелколесник Столов вышел к аккуратному старому домику. Деревянные колонны поддерживали белый треугольный фронтон. Возле невысокого крыльца в окружении песчаных дорожек возвышалась клумба с нарциссами.
Воспоминание Столова.
В детстве я жил недалеко от Центральной площади. От нашего дома можно было пройти, не переходя улицу, в парк, примыкавший к площади. Родители иногда отпускали меня туда одного. Мне нравилось стоять на старом деревянном мосту и глядеть на реку. В прозрачной воде извивались длинные водоросли, и хотелось верить, что это волосы русалок, прячущихся за пилонами. Я крошил в воду булку, стремительные рыбешки выскакивали из русалочьих волос и хватали белые крошки.
Парк мне всегда вспоминается осенью. С городских высоких тополей падали листья, и дворники собирали их в шуршащие груды: жёлтые груды на ещё зелёной траве, и просветлённое холодом небо над парком. Листья поджигали, и они долго курились низким спокойным дымом. В такие дни я набирал дома картошки, разгребал палочкой листья до золы, клал туда картошку.
После бежал до самого грота, где за позеленевшим стеклом сонно шевелили плавниками большие озерные сазаны. Оттуда шел к праздничным правительственным трибунам, возвышавшимся над Центральной площадью. Я перелазил через литые чугунные ворота и стоял, положив руки на полированный гранитный парапет. Внизу шли люди, ехали машины, меня никто не замечал, а я в это время был самый главный в республике, потому что стоял на президентском месте. Моего величия хватало как раз на столько, чтобы испеклась картошка.
Но однажды, когда я подошел к трибуне, там уже стояли люди и смотрели на площадь. Я протиснулся к балюстраде и впервые в жизни увидел покойника. Он лежал, накрытый флагом, посреди площади, вокруг стояла толпа. На помосте у гроба выступал оратор. Единственное, что знал о похоронах - надо снять шапку. Я снял.
Я комкал в руках свою шапку. Из речи понял, что хоронят президента. Я смотрел вокруг и не находил на лицах ни печали, ни торжественности. Глазами встретился с мужчиной в куртке, державшем папиросу в коротких пальцах. Он подчеркнуто ласково, как большинство взрослых обращается к чужим детям, сказал:
- Надень шапку, холодно.
Он разозлился, потому что я не послушался:
- Я что тебе сказал?
После следующего предупреждения пришлось уйти, хотя и хотелось добыть до конца.
Я вернулся к груде листьев. Шапку я не надел даже здесь. Раскопал и вытащил из золы картошку. Но есть не смог.
Для меня смерть навсегда связалась с запахом печёной картошки и горьковатым дымом горелой тополиной листвы.
16.
В доме тепло пахло свежемолотым кофе и вытопленным камином. На каминной полке позванивали маятником чёрные полированные часы. Рядом в закопчённом кувшине поблескивали глянцево-золотистые овсяные колоски. Сквозь опущенные жалюзи в комнату сочился тусклый утренний свет. Над кушеткой, где в гостиницах обычно вешают картины, на деревянной полочке отдыхало чучело зеленовато-искристой щуки. На журнальном столике у кресла возвышались горы папок с бумагами. На полу перед камином громоздились конверты с фотографиями и документами.
Вставский прошёл в кабинет, где в углу, рядом с ампирным бюро, неприступно стоял открытый пустой сейф. Из бюро Вставский вынул металлический ящик, отомкнул его, достал завёрнутый в промасленную ткань револьвер и пачку патронов. Носовым платком протёр оружие, открыл барабан и заполнил его патронами. Револьвер он положил в карман своего длинного серого плаща.
«Фиат» остановился рядом с цилиндрической башней гостиницы. Цементные ступени лестницы спускались к речному причалу. Вдоль причала покачивались пришвартованные катера и яхты. В контейнерной будке на одно окно Роман нашёл сторожа:
- Меня пригласили в гости, но забыли договориться насчет катера, - сказал он, становясь в дверях.
- Твои проблемы, - ответил косоглазый небритый сторож в кожаной штормовке.
- Чтобы мои проблемы стали твоими, этого хватит, - Столов положил деньги на заставленный пустыми консервными банками столик.
- Это в одну сторону, - сторож переставил пустую жестянку на банкноту. - Пошли.
Преодолевая похмелье, он поднялся из-за стола. Катер потонул в утреннем тумане.
- Ты сказал в гости, а к кому? - сторож застегнул молнию под самый воротник. - Я там всех знаю.
- Если знаешь, то догадайся сам.
- К женщине...
- Догадался.
- К женщинам обычно я вечером вожу. И бутылку найти просят.
- Вижу, ты вчера нашёл.
Довольный тем, что разговор пошёл, сторож начал пересказывать подробности вчерашней гулянки. Но Катовицкий не слушал, а смотрел, как от борта бежит быстрая волна.
Рассказ сторожа, которого не слушал Роман Столов.
Давно я так не гулял, чтобы отравиться. Разное видел, разное пил, но чтоб такое... Вот перед войной, правда, то же самое было, когда арендатор Мольский свою дочку замуж отдавал за малоизвестного художника Руковича. Понаехало усатых-бородатых в лакированных туфлях, еле справились по хатам спать разложить. Мне тогда лет шесть-семь было, еще в школу не ходил, а старшие пацаны: Юрок Батюшенко с Пашкой Антоновым - паршивцы - бутылку самогона украли и мне целый стакан налили. «Пей, - говорят, - пей, от самогона косые глаза выправляются». Я и выпил, чуть не задохся, но до последней капли отраву эту в себя загнал. Был бы голодный, так бы точно помер. А я ж до этого наелся, как в себя натоптал: и поросятники жареной, индюк, колбаска из потрохов, пирог с грибами... Живот твёрдый был, что твоя тыква. Так вот, выпил я этого самогона, и чую, чего-то со мной не того. Пока на двух ногах стою, то нормально, а как одну подниму - валюсь. Я повалюсь, а Юрок с Пашкой ржут. А потом у меня память отнялась. Просыпаюсь в своей хате, на кровати лежу, а моя баба Маня тряпкой блевотину с пола собирает. «Кто ж это наделал?» - спрашиваю. «Свинья, - говорит бабка, - пришла и наделала». Вот и вчера отравился. Мне начальник наливал. Как старшие нальют, так отравлюсь, закон такой.
17.
Вставский сидел у разожжённого камина, и одну за другой бросал в пламя бумаги. Фотографии корчились в огне и скручивались в неровные трубки, точно были из копирки. Время от времени Вставский шевелил угли, и тогда за каминной решёткой поднималась чёрная вьюга. Наконец остались только пустые папки. Угли затянулись седым пеплом, и только кирпичи камина еще дышали сухим теплом.
В прихожей Вставский остановился перед зеркалом: не застегнутый плащ, свежевыглаженный костюм, воротник рубашки стянут элегантным галстуком. Костяной расческой Вставский подправил прическу. Внешне безразличное лицо постепенно приобретало уверенность, и чем дольше хозяин старого дома глядел в зеркало, тем больше становилось уверенности.
Вставский опустил ручку рубильника, замкнул входную дверь и спрятал ключ за ставню. Через освещённый невысоким солнцем мелколесник Вставский шёл к реке. По воде всё ещё стлался туман, в котором ровно рокотал двигатель далёкого катера. Вставский пошёл вдоль берега, в его следы сквозь песок набегала вода. Он остановился возле небольших валунов, возвышавшихся над гладью воды и песка. Звук двигателя усиливался, и в тумане вырисовывались очертания катера с брезентовым тентом.
Рука с револьвером медленно поднялась, и выстрел слился со звуком двигателя.
Борт катера ударился о деревянные мостки. Сторож закрутил швартовый канат, а Столов уже бежал к валунам, возле которых лежал его учитель.
Из опалённого порохом, пробитого виска на песок вытекала кровь.
Роман повернулся к протрезвевшему сторожу и резко произнёс:
- Я здесь уже не нужен.
- Вернёмся в гостиницу, там телефон, - косые глаза сторожа от страха, стали косить ещё сильнее.
- Сторожить и бегать в отделение - твои проблемы. Поплыли назад. Думаю, не стоит поднимать револьвер, чтобы тебя убедить. Ты понял: меня здесь не было, а ты решил покататься с похмелья и услышал выстрел. – Столов опустил руки в карманы.
На косоглазом лице сторожа появилось выражение угодливости, которое есть у людей, в чьи обязанности входит ежедневное унижение:
- Но за дорогу придется заплатить, - прохрипел тот.
Катер взял курс на цилиндр гостиницы.
- А сколько ты хочешь? – поинтересовался Роман.
- Двигатель новый надо поставить.
Столов достал пистолет и направил его на сторожа:
- Останавливаемся, дальше пойдёшь пешком. Я подумал, что после пьянки тебе не помешает поплавать.
Сторож неожиданно попытался схватить Романа за руку, но получил пистолетом в скулу. Другой попытки не было: он сбросил газ и отпустил штурвал:
- Я не выплыву, мне сегодня два шага ступить тяжело...
- Таких, как ты, надо учить. Вылезай! - щёлкнул предохранитель.
Сторож отступил и встал на корму. Катовицкий поднял сектор газа до упора и резко крутанул штурвал: сторож не удержался, схватил руками воздух и упал за борт,
18.
Во дворе за Домом офицеров, где поросшие травой заброшенные корты засыпаны прошлогодней листвой, ждал Столов. Он прохаживался мимо гаражей, громоздкие металлические ворота которых, казалось, никогда никем не открывались.
Молодая женщина в лёгком платье придерживала мальчика на качелях. Скрип ржавого металла наполнял сумрачный двор. На выкрашенных цементом стенах темнели глянцевито-ультрамариновые стёкла. В застекленных лифтовых шахтах на разных уровнях висели шкафы кабин.
Столов увидел сквозь орнаментальную чугунную ограду, как по крутому, ведущему вниз спуску прошуршала белая, с блестящей мигалкой, машина сопровождения и зеркально-чёрный правительственный лимузин. Из-за домов долетел нервный звук сирены.
Женщина обернулась на звук. Мальчик не удержался на качелях и свалился на утрамбованную землю. Женщина подхватила его на руки и понесла к подъезду.
В соседнем подъезде дёрнулась и поехала вниз кабина лифта. Когда противовес достиг девятого этажа и остановился, Столов посмотрел на крыльцо. Вышел мужчина во франтоватом светло-сером костюме, с кожаным кейсом. Роман не сразу узнал связного. Вместо приветствия тот предложил пройти в парк:
- Здесь не надо стоять, поговорим по дороге.
Узкой калиткой, стиснутой между массивными пилонами, они вышли на ступеньки затенённой аллеи, лежавшей вдоль спуска. На отполированной веерной брусчатке шевелились лёгкие тени липовых крон.
- Пойдёмте в парк. Не хочу заниматься делами в собственном дворе, - связной посмотрел на дом с громоздкими вазами на фасаде.
Столов не позволил себе усмехнуться.
На свежевыкрашенную парковую скамейку лёг кейс. Связной достал конверт и отдал Столову.
- Гонорар за последнее дело, - он закрыл кейс и собрался уйти. Роман остановил его.
- А что со следующим заказом?
- Я должен был передать только это.
Столов написал расписку, и связной лёгкой походкой направился к реке. Дождавшись, пока фигура связного спрячется за парковой оградой, Роман пошёл следом. Когда он выходил из ворот, связной был уже на другой стороне улицы, стоял возле газетного киоска и смотрел на Столова. Роману пришлось повернуться и уйти. Связной пустил в урну непрочитанную газету и вошёл в метро.
На станции «Площадь Победы» он почувствовал, что ему не по себе, особенно раздражало название. Для него невозможно было соединить слова «победа» и «метро». Пока связной стоял на платформе, его всё время тянуло оглянуться, словно боялся, что за плечами появится убийца. И он - связной - полетит на рельсы под колёса поезда. Почему-то очень ясно представлялось, как потом убийца сделает несколько шагов назад, выберется из охваченной ужасом и интересом толпы, чтобы неспешно ступить на эскалатор и забыть предсмертный крик жертвы. Поэтому связной взял за правило садиться только в первые двери первого вагона.
Новелла-монолог связного.
Не каждый способен убить. Многие хотят убивать, мечтают об этом, но не каждому дано отнимать чужую жизнь. И я только один из них. Понимаю - слабость, но преодолеть её не хватает сил. Пробовал. Было задание: найти и убить. Точно такой же конверт, как сейчас разношу. Нашёл. Трудно было, но нашёл. Женщина работала на заводе медпрепаратов. Каждую неделю она выносила из цеха свёрток с ампулами. Не знаю, с кем она не рассчиталась. Она должна была выпасть из цепочки, она стала ненужной и потому небезопасной. Познакомился с нею на улице. То, что происходило между нами на протяжении недели, она почему-то называла любовью.
Я разработал несколько вариантов убийства. Они были, мне казалось, совершенны.
Она должна была погибнуть в автокатастрофе. Женщина возвращается со второй смены, и на тёмной улице перед её домом появляется грузовая машина...
Она должна была утонуть в тихом лесном озере. Пьяная женщина входит в воду...
Но я выбрал третий сценарий, верно, самый сложный для исполнения.
Встретил её после работы. Мы стояли на самой шумной станции «Площадь Памяти», где всегда полно базарной публики: деревенские женщины с сумками, мужики с корзинами и торбами, кавказцы, азиаты...
Мы стояли в самом начале платформы. Я должен был сделать единственное движение, чтобы выполнить задание. Чтобы в моей жизни произошли кардинальные изменения, и я стал профессионалом. Я смотрел в тоннель и ждал, когда по рельсам побежит свет.
Наконец из-за поворота фары поезда осветили ребристую стену. Моя рука легла на плечо женщины, которая через мгновение должна была погибнуть.
Поезд, как поршень, выдавил перед собой сухую волну воздуха. Толпа нервно зашевелилась, как и всегда, когда подходит переполненный поезд.
И вдруг я почувствовал безразличие ко всему, кроме себя самого. Понял, если сейчас убью, то подпишу себе смертный приговор. Рано или поздно убьют и меня.
Мы сели в вагон, я проводил женщину домой и больше никогда не видел.
Она выпала из цепочки. Задание выполнил другой. Странно, но меня простили. Видно, и среди руководителей есть люди, не способные убивать.
19.
Связной вышел из метро. Сквозь здание главпочтамта прошёл к своему дому. У связного вошло в привычку, прежде чем зайти в арку, посмотреть на своё окно. Его ничто не насторожило. Зеленый армейский цвет стен в подъезде угнетал. Спираль перил огораживала узкий колодец пролёта. Тонко зазвенела связка ключей. Связной уже одной ногой ступил в квартиру, когда ему на затылок обрушился удар.
Бесчувственное тело связного Столов затащил в квартиру и бросил на ковёр посреди гостиной. Открыл гардероб, где на проволочной вешалке качнулись галстуки и ремни. Когда связной был надёжно привязан к батарее, Роман начал осмотр квартиры. Он нашёл в коридоре стенной шкаф, в котором на нижней полке стоял металлический ящик с инструментами. Столов взвесил в руке никелированный гвоздодёр.
Ящики письменного стола были замкнуты, но двух ударов хватило, чтобы отлетела столешница. В верхнем ящике рядом с бутылкой коньяка и блоками сигарет нашлась жестянка из-под табака, в которой был спрятан пистолет. Начинка остальных ящиков полетела на ковёр.
Столов занялся стеллажами. Книги одна за другой перетряхивались и падали в бумажную груду, росшую посреди комнаты. Когда полки опустели, Роман перешёл к гардеробу. Карманы праздничных и будничных костюмов вывернулись непристойно пустыми мешочками.
Натюрморт, висевший на стене между коваными подсвечниками, был вырван из рамы и очутился между стопками белья и магнитофонных кассет. Квартира принимала вид помойки.
Связной пришёл в себя и затравленно смотрел на Столова, срывавшего обивку с акустических колонок.
Конверты с заданиями и деньгами нашлись в обложке от пластинки. Наконец Катовицкий увидел то, ради чего и устроил погром: свою паспортную фотографию. С гвоздодёром в руке он подошёл к связному.
- Кто дал тебе это? – спросил спокойно Роман.
- Зря ты так. Неужели не понимаешь, что это конец? – связной поморщился от боли в затылке.
Гвоздодёр, отброшенный Романом, полетел в груду книг.
- Понимаю, но сначала скажешь, кто дал тебе фотографию, - на этот раз в голосе Романа зазвенел металл.
- Именно твою я получил от коменданта квартиры президента, - связной без страха смотрел на Столова.
- Как на него выйти? Не ходишь ведь ты за поручениями на квартиру к президенту.
- Мне неудобно.
Катовицкий развязал связного. Тот поднял с пола бутылку коньяка.
- Думаю, самое время выпить.
- Ладно, только скажи, где найти коменданта.
- Ты знаешь нашу квартиру напротив стадиона, где раньше был пункт прослушивания правительственной связи? - связной снял со стеклянной полки две рюмки.
- Когда он туда придёт?
- Сегодня в восьмом часу, - связной разлил коньяк по рюмкам. Столов достал из кармана связку ключей:
- Этот? - и взял за бородку длинный, похожий на штопор, ключ. Связной кивнул и выпил. Роман снял с кольца ключ, а всю связку бросил хозяину:
- Коньяк допьёшь один, - Столов поднялся и, переступая через разбросанную одежду, вышел в прихожую.
Грохнула входная дверь.
Связной поднял сброшенный телефон и вставил штекер в розетку. Долгий зуммер зазвучал в разорённой комнате. Он успел набрать только две цифры, когда раздался пистолетный выстрел. Мертвое тело связного откинулось на полированную доску стола.
Столов взял из руки мёртвого телефонную трубку и положил её на рычаг аппарата.
20.
На конспиративной квартире стойко держался ненавистный Столову запах канифоли и горелой изоляции. Даже густой аромат только что сваренного кофе лишь разбавлял, но не уничтожал его. Сквозь опущенные жалюзи пробивался густо-жёлтый предвечерний свет. Ломкими полосами он перечеркивал пол, стены и стеллажи.
Роман лежал на потёртой кожаной кушетке и просматривал прошлогодний, найденный в прихожей, журнал. Рядом с недопитой чашечкой кофе на полу лежал пистолет.
Столов услышал, как в замок вставляют ключ. Он сжал рукоятку пистолета, щёлкнул предохранитель, палец лёг на курок. Роман спрятался между стеллажами с аппаратурой. Сквозь щель между полкой и усилителем он видел: в комнату вошел невысокий полный мужчина в пыльно-сером костюме. Его лысину прикрывали длинные пряди блеклых русых волос. На сытом лице поблёскивали синие глазки. Мужчина сбросил пиджак, подмышками на кремовой рубашке темнели пятна пота. Кожаные ремни поддерживали тяжёлую пистолетную кобуру.
Столов беззвучно вышел из своего укрытия, приблизился к коменданту и выхватил у него пистолет. С неожиданной при такой полноте быстротой комендант развернулся и ударил Романа ногой в живот.
Столов выстрелил. Пуля взрезала кожаный валик на кушетке и выбила кусок штукатурки. Комендант успел отпрыгнуть.
- Руки к голове и повернись лицом к стене, - приказал Роман.
Комендант подчинился.
- А теперь ты ответишь на все вопросы. Если какой-нибудь из ответов мне не понравится, пожалеешь, что родился на свет! Столов присел на край стола. - Кто приказал меня убить?
- Я отдал приказ.
- Ты подготовил конверт с заданием, но мне нужен тот, кто приказывал тебе.
- Я подчиняюсь только президенту.
- А теперь вернемся к Ирине Огневской. Какая связь между актрисой и президентом?
Даже из-за спины было видно, что комендант заулыбался:
- Ты профессионал в мужских делах, но в том, что касается женщин - дилетант. Огневская была его любовницей. Но год тому назад произошло то, что и должно было произойти - Ирина начала шантажировать президента. Мы слишком поздно узнали, что она наркоманка, и все способы спасти её оказались призрачными. Мы вынуждены были найти выход. План Вставского нас устроил.
- Президент приказал убить Огневскую?
- Он не был против.
- Где сейчас президент?
- В доме правительства.
- А вечером где он будет?
- Не знаю.
- Ты ведь комендант.
- Но не секретарь. Я отвечаю за быт и технику, чтобы всё крутилось. Шофёр, который меня ждёт внизу, наверное, уже беспокоится.
Роман раздвинул дюралевые планки жалюзи, чтобы посмотреть во двор. Комендант схватил со стола железный ящик и швырнул. Столов успел уклониться. Согнутые планки жалюзи посыпались на подоконник. Вместе с грохотом упавшего ящика прозвучал выстрел. Коменданта отбросило от полок, он попробовал схватиться за них, но руки не слушались. Он упал на грязно-зелёный линолеум. По кремовой рубашке растекалось кровавое пятно. Редкие пряди волос съехали с лысины и рассыпались по полу. Столов склонился над комендантом и поводил ладонью перед его лицом - зрачки не реагировали на изменение света.
Ни во дворе, ни за воротами никакой машины, про которую говорил комендант, конечно, не было.
Свою машину Столов оставил на стоянке перед стадионом. Трамваем он проехал две остановки до пивзавода «Верхнеудинское пиво». На кирпичном фасаде светился неоновый медведь с пивной кружкой в квадратных лапах. В тупике за пивзаводом стояли грузовики с картошкой. В небольшой беседке шофёры играли в карты. Столов обратился к ним:
- Нужен мешок картошки на поминки. Может, кто продаст?
Первым поднялся молодой худощавый шофёр, у которого на побитом оспой лице выделялся крючковатый нос:
- Пошли.
Шофёр подвёл Романа к старому запылённому грузовику.
- Лезь в кузов и набирай, - шофёр присел на бампер.
- Не на себе я ж мешок потащу… Тут недалеко, - сказал Роман.
Шофёр неохотно залез в кабину. Столов устроился рядом на скрипучем, застелённом грубой тряпкой, сиденье
- Куда ехать? - спросил крючконосый, - когда за забором пивзавода блеснули трамвайные рельсы.
- Направо вдоль трамвайной линии.
- Кого хоронишь? - машина выехала на мост, под которым, среди заросших ивняком берегов, бежала узкая в этом месте река.
- Родственника… - неохотно ответил Роман и показал следующий поворот.
Машина свернула на вымощенный булыжником подъём и тяжело поднялась в гору. Вдоль тротуара чернели сморщенные культи тополей с отпиленными ветками. За невысокой больничной оградой во дворе, освещённом подслеповатыми фонарями, призрачно белел бетонный фонтан с медведями. Справа, на заросшем травой пригорке, подступала к самому склону цвета грязного мела колоннада ротонды. Над пустым перекрёстком мигал жёлтый диск светофора.
Грузовик сделал последний поворот и въехал в низкую арку двора.
- Вот тут, - Столов показал на выщербленное крыльцо. - Пошли в подвал, возьмём ящики.
Роман первым спустился во влажную духоту подвала. На досчатых дверях чернели большие, небрежно написанные номера. Тяжёлый брус перечеркивал двери, перед которыми остановился Столов. Он отомкнул увесистый навесной замок. Шофёр удивлённо смотрел на ссыпанную в углу картошку и поэтому не сразу заметил наставленное на него дуло пистолета.
- Заходи и садись. Побудешь здесь до утра. Если вздумаешь кричать, всё равно никто не придёт. Ключи от машины и документы?
Крючконосый суетливо порылся в карманах куртки и протянул дрожащей рукой грязные корочки. В глазах прыгал страх…
Столов поставил брус на место. Уже в кабине он развернул водительское удостоверение. Рядом с замызганной фотографией прочитал фамилию - Баранов.
Машина с картошкой миновала виадук кольцевой дороги и выехала на шоссе, которое вело к правительственным дачам. На лесном перекрёстке Роман съехал на обочину, развернул машину и заглушил двигатель. Сквозь широкую просеку в молодом сосняке из кабины хорошо просматривался отрезок дороги.
Третья историческая фантазия Романа Столова.
Однажды пришёл в кузницу начальник княжеской стражи и сказал:
- Пошли, Фрол, князь тебя простил, хочет поставить на Охримово место.
Удивился и кузнец, и его жена, но кто не знает княжьих причуд. На то он и князь, чтобы умом своим удивлять.
Встал Фрол перед князем и начал просить за поросенка прощенья, а на это князь ответил:
- Я не свинопас, чтобы свиней считать. Так ты согласен занять место покойного Охрима?
- Нет, я люблю в кузнице молотом махать, - в фигуре Фролова появилось напряжение затравленного зверя.
- А мне говорили, что ты любишь людей душить.
Фрол, было, подался к княжескому креслу, но стражник ловко набросил на него сзади петлю и скрутил руки молотобойца пеньковой верёвкой.
- Всё ты обдумал, - заговорил князь, - одного не знал: управляющий сказал повару, что к Малуше идёт. Жаль, что повар не сразу об этом вспомнил. Но Малуша нам помогла. Приведите её.
В залу привели Малушу с плетёной корзинкой в руках. Ещё с порога она начала плакать:
- Это всё он. Я ничего не знала, пока на другой день в корзинке Охримов гребень не нашла.
Фрол хотел, было сказать, что всё она знала, и без неё никогда не выманил бы он Охрима в ночной сад, но вдруг испугался дьявольской силы, сидевшей в дородном теле бывшей горничной.
В селенье больше месяца ожидали смертной казни, что должна была произойти на лобном месте детинца. Даже в ярмарочные дни угнетённость и беспокойство не давали разойтись веселью. Потому в трактире ремесленники выпивали тихо, как за столом на поминках, а трактирщик даже самым пьяным рылам давал сдачу. А когда начали сбивать из досок эшафот и ставить высокую виселицу, тут уж каждый посчитал своим долгом бросить работу и посмотреть на работу княжеских плотников. В свежие, смоляные доски входили длинные кованные гвозди, а эхо ударов билось в квадрате меж деревянных стен детинца.
Старухи загодя плакали, потому что все-таки жалели Фрола и проклинали Малушу.
Княжеский палач в красной широкой рубахе прогуливался перед эшафотом с возводимой виселицей и гулко гыгыкал, теребя длинную чёрную бороду.
Вокруг виселицы собрались и местные, и даже крестьяне из окрестных деревень. По-разному пересказывали в толпе историю смерти управляющего. Старики пробовали убедить доверчивых слушателей, что это сам князь подучил Фрола убить. Были и такие, которые всё валили на татар. Их не останавливало даже то, что сам тиун был наполовину татарином. Все споры затихли, как только появился палач. Он поднялся по ступенькам на эшафот, проверил, по правилам ли сделана петля.
По деревянным мосткам зазвенели обитые железом колёса позорной телеги. Фрол в белой рубашке, руки скованы цепью, сидел на охапке соломы и волком глядел на толпу, расступившуюся, чтобы пропустить телегу с осужденным.
Стражники осталась на площади, а Фрол, сам поднялся на эшафот, где уже рядом с палачом стоял староста с приговором в руках. Палач велел Фролу встать на лавку под петлей.
Староста визгливым бабьим голосом дочитал приговор и торопливо сошёл с эшафота, будто его, а не Фрола, собирались вешать.
Толпа, словно зачарованная, смотрела: как волосатые руки палача расправили петлю и поднесли её к лицу осужденного. Вдруг Фрол вскинул руки и закрутил короткую цепь на шее палача, который схватился руками за неё, с побагровевшим лицом. Князь, сидевший на возвышении, приподнялся в кресле. Стража, занося руки, полезла на эшафот. Когда копье стражника ударило в широкую Фролову спину, под левую лопатку, рядом с позвоночником, палач был мёртв. Молотобоец успел переломить ему шею.
По приказу князя Фрола похоронили за оградой кладбища. «Чтоб ни на кладбище, ни за ним его не было!» - велел князь. А ещё приказал он известью засыпать могилу, чтобы съела она даже кости убийцы.
Малуша, сойдя после того дня с ума, несмотря на все запреты приносила цветы.
Имена палача, тиуна-управляющего, даже князя в селенье забыли, а то, что молотобойца, сломавшего шею палачу под виселицей, звали Фролом, а предательницу-любовницу Малушей, - помнят.
21.
Как только утреннее солнце поднялось над далёкими пригорками, и длинные тени придорожных сосен перечеркнули асфальт, Столов проснулся. Короткий беспокойный сон не принёс облегчения. Чтобы отогнать усталость, Роман включил приёмник, открыл дверцу и спрыгнул на землю, усыпанную старыми сосновыми иглами.
Глянцевитые корни редких сосен поднимались из густых зарослей серебристого багульника. На низкой ветке резко вскрикнула, сорвалась и полетела большая бело-чёрная сорока.
Столов вернулся в кабину. Наконец из-за пригорка появился президентский кортеж: впереди шла чёрная иномарка, за ней лакированно-чёрный, с бронированными стёклами лимузин, за которым пульсировала, синей мигалкой патрульная машина.
Роман завёл двигатель. Когда передние колеса уже въехали на гравий обочины, перед грузовиком проскочил МАЗ, груженный горячим асфальтом. Машина Столова набрала скорость и пошла за ним. Заметив синие сполохи мигалки, МАЗ сбросил скорость и взял вправо, предупреждая Романа рубиновыми стоп-сигналами. В тот момент, когда МАЗ остановился, мимо Столова пролетела чёрная иномарка сопровождения. Тогда он резко выкрутил руль влево и выехал на середину шоссе. Шофер президента даже не успел отреагировать, лимузин на всей скорости врезался в правый борт грузовика. Из проломленного кузова на покорёженный лимузин опрокинулись тонны картошки.
Роман выбил ногой искривившуюся дверцу. Он обошел разбитый грузовик и заглянул сквозь выбитое стекло в лимузин. На переднем сидении, рядом с трупом шофера, по шею засыпанный картошкой и стеклом, сидел мёртвый президент.
По залитой бензином картошке побежало голубое пламя. Столов отошёл в сторону и сел на откос. Он смотрел, как охранники, одетые в одинаковые цементно-серые костюмы, вытаскивали покойников; как охваченные пламенем машины пытался растащить груженный асфальтом МАЗ; как, наконец, рванули бензобаки, и огненный столб поднялся над трактом.
Эпилог.
В одиночной камере городской тюрьмы, на застелённых байковым одеялом нарах лежал Роман Столов. Он даже не приподнялся, когда в камеру вошёл начальник тюрьмы.
- Догадываешься, зачем я сюда завернул? - начальник закрыл дверь.
Столов не ответил, лишь поглядел вопросительно. Начальник вынул из кармана бутылку «Байкальской».
- Честно говоря, не знаю, что с тобой делать, - из другого кармана начальник вынул два пластмассовых молочно-белых стаканчика. - Президента нет, и вся его команда вышла из игры. Кто будет следующим - неизвестно. Некому решать твою судьбу.
Они пили молча. Разговор, предложенный начальником, Роман Столов не поддержал.
А когда в бутылке оставалось не больше трети, начальник оставил напрасные попытки выяснить, на кого работал Столов и перевёл разговор в неожиданную плоскость:
- Ходит тут к нам один журналист, говорит, лично с тобой знаком, добивается встречи. Я не подписал разрешения, но, если хочешь?..
- А по официальной версии я всё ещё шофёр грузовика, который опохмелился и заснул за рулем?..
- Газеты только и печатают, что списки политической элиты под некрологами.
- Журналист меня не спасёт. Да и, вообще, мне не хочется говорить.
Начальник тюрьмы рассовал по карманам пустую бутылку и стаканчики:
- Хотел я сначала выпить с тобой в кабинете, но мне там надоело. Первый раз пью с заключённым. Наверное, пришло время подавать рапорт об отставке. Лучше самому уйти.
- Лучше самому, - согласился Роман.
После этих слов начальник тюрьмы положил на край скамьи завернутое в пропитанную парафином бумагу безопасное лезвие.
Труп Романа Столова, завёрнутый в чёрный полиэтилен, вынесли из камеры и понесли гулкими лабиринтами тюремных коридоров.
На тюремном кладбище в загодя подготовленной неглубокой яме стояла вода.
Два землекопа в чёрных тюремных робах неспешно засыпали могилу крупным песком. В ногах они поставили ненумерованный круглый столбик из очищенного от коры бревна.
С серого неба на песок сыпал мелкий противный дождь.