Фражетта и крысы

 ФРАЖЕТТА И КРЫСЫ

 © ТРАУБЕ И..2005 г.

 




Псевдоисторическая ироническая мелодрама
переложенная, переведенная отложенная и забытая
в трех частях (это чуть больше чем в одних историях, чуть меньше чем в других, но все же достаточных для того чтобы понять, о чем идет речь и чем она закончиться, хотя с чего она началась, кажется, непонятным даже неведомому автору этой поучительной байки)







 
 
 Это было когда птицы вили гнезда из женских волос, зайцы
 вылуплялись из яиц, зацветали ножи, воткнутые в землю
 и пауки воровали паутину друг у друга, а смертельные болезни
 лечили смертельными лекарствами.
 О том времени написано черными чернилами на черном шелке и потому темна эта история для глаз,
  но для сердца
 она яснее
 ясного…




 Часть первая : Утро Фражетты.

«…Когда-то в этих землях Селим со своими маврами ловил ветер, но не поймал, и с досады проклял эти земли, сказав, что даже ишак, остановившийся здесь, будет лягать от досады свой навоз, поглядев на них…»

 ***

Лето выдалось сухим, горячим. В то лето во многом числе шли через маленький город пилигримы из святых мест, и проходили его, не задерживаясь. Лишь некоторые угрюмо брали за истертые серебряные денье ночлег, скудную пищу, молча отлеживались в душной соломе от дневной жары и исчезали в мареве клетчатых полей, оставляя на постоялых дворах лишь зловонные кровавые тряпки да неведомые серебряные да золотые монеты заморской чеканки, о которых многие судачили, что они целебны для чесоточных.

 ***

В пустой комнате с единственным окном, на широком дощатом столе лежала девушка, в светло серую грубую длинную тяжелую домотканную рубаху. Она лежала неподвижно, смотрела в потолок, и на ее губах таяла легкомысленная улыбка. Окно пропускало на неровную стену густой желтый квадрат садящегося солнца
Косая дверь с тяжелым скрипом открылась. В комнату вошел высокий мощный человек с крестами, нашитыми на одежду. Он был небрит, одет в запыленную багровую рясу, на голове просвечивала заросшая тонзура. Следом за ним в комнату проникла пожилая женщина в простой крестьянской одежде, с бойким взглядом.
«- Вы, святой отец, уж так ловко этого пройдоху Джакопо от поноса избавили, прям как фокусник. Мадонна возрадуется, если вы и девочку посмотрите. »
Человек молча подошел к лежанке и так же молча посмотрел в ее улыбающееся пустой улыбкой лицо. Женщина суетливо отгоняла мух узловатыми руками.
-У нее ребра изломаны, и душа на излете. – сказал он, наконец.- Молчит от роду?
-Немая, отец мой, немая только угукает или мычит как воловица. Зато по хозяйству справна, сила в руках у нее прям неженская. Помоги, а я уж не обижу…Живая душа же, хоть и по урождению она идиотка. Смотрите, как вам улыбается. Редко кому она так смеется.
Девушка радостно улыбнулась точеными губами. Человек простер над ее лицом жилистую загорелую ладонь, и тотчас убрал.
- Вот что, - произнес он, не поворачиваясь, и не отрывая взгляда от ее лица.
- когда угодно Отцу, чтобы человек небо коптил, то это видно сразу. А если нет, то и врать не буду – уже сегодня по лугам небесным она пробежится.
Женщина за его спиной ахнула, закачала головой и прикрыла рот ладонью. Но особенной горести в ее голосе слышно не было.
- А может святых мощей приложение? Или от преподобного Тифонуса пергамент, частица? Я слыхала, помогает…
Человек прервал ее резко и устало.
-Не крутитесь как вши под ногтем Божьим. Сказано так, как сказано. А другого лекаря звать не запретно.
Он уже собирался выйти из комнаты, но остановился, бросив взгляд в угол.
«-Лаз то крысиный забейте, не к чему пасюкам при живом-то человеке ползать, грех это…»
Оба вышли, под жизнерадостный скрип ступеней спустились по лестнице, и опять все затихло.
Ее лицо потеряло бессмысленную улыбку. Правая рука стиснула край стола. Она прислушивалась. Чьи-то глаза внизу, от пола, смотрели на ее руку, перебиравшую по краю доски пальцами. Шепот был, приглушенный, но хорошо слышный. Шепот был ей знаком, сколько лежала столько его и слышала, но только сейчас вдруг она его поняла. Говорили двое, и голоса у них были густые, грузные, совсем не подходящие для небольшой дыры, в которую с трудом и руку можно просунуть.
«-Слышал?»
«- Ай, слышал.»
«-Как помрет, проследи, ей на глаза монеты две положат. Подойди и возьми ту, что на правом глазу…»
« - А зачем с правого?»
«-У мужчин душа из левого глаза вытекает, а у женщин из правого. »
«-А –а.. Слушай, она, наверное, большая, как в монете уместиться?»
«- Не знаю. Берке сказал, что деньги волшебные - снаружи маленькие, а внутрь все что хочешь влезет.»
«-Ладно. Сделаю.»
«-Потом меня найдешь в том трактире, что у площади Даминьо. Я святого отца пока в кости обыграю.»
«-Ага, как же. Обыграешь ты этого крестоносца…Ладно, гляди, кончается вроде. Я побежал.»

 ***
На протяжении всего разговора ее лицо было неподвижно. Когда же голоса замолкли и сменились деловитым шорохом, она приоткрыла рот, и стали видны сжатые, слегка щербатые зубы. Тут она начала тихо – тихо выть, очень тихо, но так тоскливо, что шорох в комнате на мгновение недоуменно прекратился. Солнце плавно и быстро гасло за окном, в серый полумрак заползали стены, потолок, ее лицо окрасила мутная вечерняя тень. На стене кусок красного заката погас вместе с последним, железным, лопающимся звуком в ее горле. И ее ослабевший вой потерялся в легком, цокотливом смелом поскоке по полу.
В сумраке потерялась вся комната и цокот по полу прекратился звуком мягкого прыжка. Дверь открылась, пропустила зарево от свечи и в комнату заглянула давешняя женщина. Она поглядела на молчаливое ложе, и крикнула вниз кому – то:
- Все, преставилась, убогая душа, дуй за странником, пусть отпоет, а то Гвадольфо опять нос вином красит, не допросишься. Джеремо! Слышь, говорю чего, сбегай ка за тем крестоносцем, не вылечил, хоть отчитает…
Она зашла притворив неплотно дверь, потряхивая в руке чем - то металлическим. Вынула из передника пару лент холста, сложила в сторонке две монеты, одну медную, другую золотую, и принялась увязывать деревянно постукивающие руки и ноги покойницы. Когда она поправляя светлые волосы, подвязывала челюсть, из густой темноты ларя аккуратно и бесшумно уплотнилась тень. Золотая монета, повинуясь движению тонкого хвоста слетела со стола и запрыгала по полу.
Женщина, чертыхнулась, ойкнула, взяла свечу со стола и полезла поднимать упавшее. В отблесках поднимаемой свечи пропала в цепкой лапке никуда и не думавшая падать монета со стола.
Женщина наконец, нашарила монетку, взяла ее ближе к носу и в неверном свете свечи поглядела.
- Чудная деньга… А, ладно, все одно за отпев отдам.
Монетами она придавила веки, под которыми еще поигрывал отблеск свечи. Поглядела, оберегая пламя свечи от внезапного сквозняка, на лицо, жестко обрамленное повязкой, машинально махнула с глаз невидимую слезу, укрепила свечу на изголовье, и ушла, бормоча:
- А хлев нечищен до весны остался… И скотину гонять на выпас…Работников, что ли , нанять, да где их найдешь, толковых, все пьянь да рвань пилигримская. Ой, мама, мама…


 ***


В траттории темно, вонюче, густо висит тяжкий воздух, дрожит пламя редких кривых свечей на глиняных обломках горшков, и то не на каждом столе, - тем кто берет харчей на полденьги, да еще и кислого пива, тому ставят, кто так, с дороги похлебать варева из общего котла, тому и очага хватает.
Давешний посетитель скончавшейся девушки сидит, не вынимая носа из глиняной кружки, вяло жует моченые бобы. К столу прислонен посох, на скамье сума, из под рясы торчит чудно повязанный к спине кривой сарацинский меч.
В дверном проеме, что настежь, по случаю жары, появилась высокая толстоплечая фигура, в темноте кабацкой не видно кто, трактирщик на случай важных гостей, голову поднял. Посетитель вошел, сразу кинул на четыре кружки ржаного пойла монет, одну выпил у стойки, три других подхватил и локтем трактирщика отодвинул. Оглядел залу для приличия, и тут же полез напротив крестоносца. Тот недовольно пошевелился, но ничего не сказал. Прихлебывая, посетитель насмешливо смотрел, потом сказал, будто продолжая давно прерванную беседу.
- А в Акке ты вроде веселей был, Игнат. Чего, кисло стало нынче пиво на отчизне?
Крестоносец бешено поднимает взгляд на непрошенного собеседника и тут же гасит его. Поверх грязной тряпочной повязки на морде блестят два черных, как нефть глаза, смеются.
- А, знакомец… Здоров. Отходили тебя братья иоанновы? Или ты в повязках сбежал?
- Да ни к чему валяться у них. Кормеж одним овсом, что я, лошадь, а вино водой половиненное., - отдувая клок холста лица, говорит посетитель. Рожа заживет, девки не за то любят. Ты то что здесь сидишь, что, идти некуда? Чего, поперла тебя уже ненаглядная твоя? Эге - ге..
Крестоносец смотрит на него печально и намекающе, готовясь кружкой запустить
в лоб, точно поверх двух нефтяных зрачков. Потом обмякает, и снова прячет лицо
в тени.
- Померла сегодня…Не узнал меня тут никто. А она глядела, да сказать не могла, что узнала, видать. Умом тронулась в мое отсутствие, да держать некому было… Я ее отпел, только вот с погоста.
- Да ну! А от чего померла – то? От того что умом тронулась? Так жить от этого , наоборот, легче.
- Лошадь ее лягнула, грудь проломила, в постоялой конюшне…второго дня.
Посетитель поворачивает пол-лица к трактирщику. Показывает ему палец, тот приносит скляночку синего стекла, аккуратно ставит и дает вторую свечу.
Игнат смотрит на склянку долго, потом решительно отпивает половину и отдает собеседнику, морщась.
- Ух, винцо здесь дерьмовое, а вот хапп хорош…
Собеседник вытаскивает костяной стаканчик, резной, цвета топленых сливок, нежно крутит в двух почернелых пальцах, и побрякивает чем – то.
- Сбрось кость, отвлеки башку – то, Игнат…
- Опять ты за свое. Не игрун я сегодня..
- Да пару костей – то, до первого марса, чего ты… Не обижай, мне с тобой играть ловко, кости кладешь не обидно. А?
Игнат досадливо отодвигает кружку, берет стаканчик, собеседник выкладывает горсть монет. Игнат вытряхивает своих несколько серебряных денье.
- Запасливый. Иерусалимские, что ли?
- А чего, не деньги?
- Да ладно, мечи…
Они играют молча, быстро, увлеченно, резко выбрасывая кости. Через короткое время собеседник Игната откидывается, отдуваясь.
- Обычное дело. Забирай, святой Игнат… Разул, раздел. – смеется, двигая ребром ладони свои деньги, ненароком как бы выталкивая крупную золотую монету.
Игнат стряхивает в мошну выигрыш, задерживает в пальцах золотой.
- Цванцигер алеманский… Была у меня такая когда – то.
- А теперь опять будет, - отвечает быстро и отрывисто его собеседник, очень внимательно глядя на него. Ты душу то не ломай, эта монетка счастливая, за нее все грехи мира, может и купишь и продашь. А?
- Мне все те грехи бесплатно достались, - неизвестно к чему сказал Игнат, укладывая монету. Ладно, пойду я… Мне в путь завтра с утра. Благодарствуй за разговор, за компанию…Может и свидимся.
Уходит, стуча посохом и побрякивая мечом. Собеседник смотрит ему в спину, и шепотом говорит.
- А то нет.
 ***


Год спустя, в августе же, когда темнеет пыль на дорогах, и последний раз купают лошадей, Игнат, прозванный в последствии Святым и Крысоловом, не так давно вернувшийся из той земли, что называют Святой, шел в Венгрии по пустынному тракту. Он задержался в одном из влашских монастырей, где обучался прекрасной манере изображения титульных букв на романский манер, и теперь спешил по одному ему ведомому делу.

На дороге он догнал телегу, накрытую хлипким плетеным навесом.
- Мир вам и божье благоволенье, добрые люди,- сказал он, кладя руку на борт телеги.
- Бу - бу, - согласно кивнул возница с передка, мотая краями балахона.
- Ежели в Басилов путь держите, не скоротать ли нам дорогу вместе?
- Отчего же нет, если пан не спешит. Клячи быстрей не едут.
И они поехали через темнеющую венгерскую степь, освещенную с запада заревом. Постукивало ведро под осью, остро несло скорым дождем.
- Отчего господину дорога в Басилов? Там нынче не до гостей.
- А что случилось в Басилове?
- Большие напасти в этом году. Нашествие крыс и чумное поветрие. Того года видишь ли, с Италии набежало в те края крыс видимо – невидимо, расплодились, потравили посевы и запасы, принесли чуму. Пожрали урожай и на королевских и оброчных полях…Голод гряде и чума в этих краях.
-Слышал я о сарацинских пацах, крысьем называемым. Истинно кара божья…
Из соломенного шалаша аккуратно протянулась рука с маленьким лезвием между толстых пальцев и срезала с бока Игната маленький кожаный мешочек.
-Большое количество крыс наплодилось, добрый человек?
- Эх, а кто же их считал ? По ночам в поле земли не видать, а в амбарах дыры в стенах, что от пушки…
- А оттого крыс не уймут, что Бога забыли. Оттого ли, отец Игнациус?
Это был голос из шалашика. Игнат обернулся, щурясь, пытался разглядеть говорившего.
- А ты кто таков, меня знать? – недовольно спросил он.
- А кто Игната, святым прозванным, не знает. А в монастыре св. Витта виделись, припомни…- произнес смешливый голос из шалаша, и опять занудно - сии земли туманом жерло в это лето…А туман был густ и жирен как похлебка. Вот под тем туманом она и придет.
- Да кто?
- А королевна пацья, станет в голове армии бесчисленной и тебя по имени выкрикнет.
Игнат смотрит на возницу, тот смотрит на него, крутит пальцем у головы, и машет рукой, бормочет: « Да подобрал из Фогераша божьего человека, на свою голову, всю дорогу чудит, господь с ним…»
-Вот, королевна пацья, се озлобна и скверна, в озлобии своем зубы роду человечьему щерит. А то не верите?

Так, перебрасываясь скудными фразами и молча слушая вопли из телеги, они добрались до окраины Басилова. Туда уже вливалась толпа людей, бредущих по дороге и по обочинам, казавшейся бесконечной и обширной, и они поехали еще тише в общей толкотне. Игнат спрыгнул на землю, кратко поблагодарил,
- Нех бензде, Братче. Дойду, рядом…
и пошел через толпу, прислушиваясь к разговорам:
-Серые, рыжие, черные, седые!
- Брешешь?
- Пес брешет…
-Верно, седых я сам видел. Зуб – во, блещет, как железный, усы помелом, сосед на них мотыгой, а они ту мотыгу из рук дернули, да как свистнут, он бежать, а они заржали, да дерьмом в спину кинули..
-Верно, верно…Идут с края до края, трава шуршит….
- Эх, братья, то не голод уже…
Крик из повозки :
- То не крысы, то грехи ваши вас поедом едят..
- Ох, казни египетские.
Игнат вошел в предместье, свернул, и подойдя к перепутью с покосившимся распятьем, оглянулся. Под каменным основанием распятия кашляла бабка, тряся
лыковым туесом для подаяний, и поглаживая тощую трехногую собаку.
- Бабусь, на тебе грошик. Где тут монастырец?




Рассветная степь. Невдалеке телега с давешним соломенным шалашиком. Ошаб и Аслан стояли, склонившись на чем – то в траве, и переговаривались на своем неясном, гортанном языке. Говорили они коротко, быстро и поминутно оглядывались, будто ожидали, что им помешают.
«- Это та монета?»
«- Та, та, я ее помню хорошо.»
И видна была на на темно коричневом куске кожи, расстеленном по траве небольшая золотая монетка со слегка скошенным краем.
Аслан потянулся к ней толстым пальцем
-Вот, видишь кто - то на лошади нарисован в большой шапке, и написано по кругу непонятно.
Ошаб руку его перехватил и дал легкого тумака:
«- Э, не трогай. Нельзя…Беркебог не велел»
Аслан, цыкнув недовольно на брата, напомнил, глядя в край неба, где расползалось ненастье.
«Рассвет скоро, спешить надо»
Ошаб ответил, сосредоточенно почесываясь:
«Неси чорбу. – Аслан пошел к телеге. Эй, и тряпку ту не забудь.»
Аслан кивнул, полез в шалаш и вытащил что то металлически грохнувшее, тускло сияющее, обмотанное наполовину белой тряпкой. Показал Ошабу из телеги, тот кивнул.
Они вместе поставили вертикально. бронзовый предмет, отдаленно напоминающий обезглавленную пустотелую статую на землю.
«-Держи .»
 «Рубаху надевай»
Они натянули светло-серый балахон на статую. Ошаб, старательно, выпятив нижнюю губу, на куске кожи, обеими ладонями поднес монетку.
«Держишь?»
«Давай.»
Ошаб поднимает кожу и медленно, осторожно сбросил монетку в статую.
И тут они начали спешить. Ошаб огромными руками схватил и начал бешено им трясти, и побежал в степь. Монета с грохотом перекатывалась внутри, Аслан напряженно глядел на Ошаба, потом спохватился:
«-Эй, подожди. Эй..»
«-Что?»
-«Эй, забыл? Дурой будет…»
Ошаб растряс монету в статуе так, что та клокотала уже не останавливаясь, внутри. Он глухо ругнулся и смачно плюнул внутрь.
«-Ложись, Аслан - чи, ложись»,- завопил он, размахиваясь. Аслан упал ничком, и Ошаб зашвырнул развивающийся балахон и статую далеко в высокую траву, подбежал к нему и упал рядом. Они полежали под птичий свист пробуждающейся степи, закрыв голову руками, но ничего не произошло.

Аслан поднял накрытую руками голову, и сплюнул траву, поглядел, приподнявшись на руках и ногой пнул Ошаба
«Ошаб - чи… эй!»
Ошаб поднял голову, прислушался, и мрачно встал

В траве лежала обмотанная рубахой бронзовая статуя и ветер не спеша пошевеливал пустой рукав. Они постояли, склонившись над ней, уперев ладони в колени.
«Ждать надо» - наконец, сказал Аслан. И они, расстроено переваливаясь с боку на бок, пошли к телеге. Аслан вяло понукая, повел лошадей к холму, а Ошаб ворча сквозь два гигантских желтых передних зуба, сел в шалашик, расстроенным взглядом провожая белое пятно в траве.
Степь неохотно просыпалась. Тихо начали звенеть насекомые, засвистели, с переливами птицы. Встало солнце, и верхним краем тут же ушло в низкую облачность.
В тишине начался мелкий дождь и шорох заполнил округу.
Капли прибили к земле спутанную прядь нежных волос. С томным попискиванием
вылетел из травы тарбаган, спешивший пересечь открытое место и вдруг остановился как вкопанный, увидел.
Лицо, закрытое дремотой, под ресницами проблеск. Ладонь, вяло поднесенная к губам, тарбагана вспугнула, и глаза под шорох маленьких лап открылись.
Гром обрушился титаническим раскатом, сотрясающий степь от горизонта до горизонта, и замолк. Слабо шумел дождь.

 Летела с грохотом телега, распугивая птиц. Ошаб стоя, размахивал камчой, Аслан не переставая что – то орал, показывая пальцем в степь, оба соскочили с телеги и побежали в одном направлении.
Она села, привлеченная дальними криками, и нахмурившись, смотрела на приближающихся Аслана и Ошаба.
Ошаб протянул руку к ней, взвизгнув, подпрыгнул на бегу, что-то радостное крикнул Аслану.
Она поднялась, и шатаясь, сделала несколько шагов в сторону. И вдруг побежала, спотыкаясь. Рубашка раздулась за ее спиной.
«Аслан, Аслан…» … отчаянно закричал Ошаб, делая знак рукой. Аслан вытащил из – за пазухи моток темной веревки и разматывая ее на бегу в руках, отвернул в сторону, к гряде холмов.
Мелькали ноги в траве, ее голые пятки распугивали с бешеным свистом вылетающих невидимых зверьков.
Аркан полетел, раскладываясь в полете кольцами. Петля скользнула по ее плечам и сдернула ее в траву, натянувшись. Сверху навалился Ошаб. Он схватил ее, и не отрывая глаз от нее, зарычал:
- Ноги, ноги держи!
Они запыхтели, подбрасывая высоко в воздух клочья травы, Ошаб торжествующе выл и выкручивал ей руки. Аслан давил локтями на ноги и тянул пятки вместе своей веревкой. И наконец они успокоились.
Она лежала, слегка оскалившись, вверх лицом. Сверху нависал тяжелый профиль Ошаба. Они молча смотрели друг на друга, пожирая друг друга глазами. Сбоку появилась всклокоченная голова Аслана. Он проговорил, глядя на нее, на своем языке..
-Курем-сеее!
Она повернула голову к Аслану. Тот ей радостно улыбнулся. Зрелище было душераздирающее.

И тут Фражетта завизжала.

Она сидела в шалашике, на соломе, подогнув под себя ноги, смотрела настороженно на Ошаба и Аслана. Те по бокам от нее, сидели гостеприимно ощерившись, уперев лапы в колени.
Ошаб запустил пальцы под чистую белую тряпку, выудил глиняную миску, от которой валил пар и глиняный кувшин и, продолжая ободряюще улыбаться, поставил перед ней. Сделав приглашающий жест, он цокнул зубом. Она заглянула в миску, вытащила куриную ногу и осторожно стянула зубами кусок волокнистого мяса, начала жевать, но тут на ее лице появилось озадаченное выражение. Медленно поднесла ладонь ко рту и выложила с языка на ладонь мокрую золотую монету. Ошаб тихо произнес:
-Э.. – осторожно взяв с ладони. Его лицо исказилось и он, начав сыпать ругательствами, наотмашь ударил Аслана, тот вылетел кубарем из телеги, Ошаб выпрыгнул следом, и они начали драться.
Драка была скоротечная, но серьезная. Аслан зажимая правый глаз, отполз подальше в траву, Ошаб, тяжело дыша, и выталкивая ругань, быстро – быстро тер монету между пальцами, будто она была нестерпимо холодная. Она сидела над ними, во все глаза наблюдая драку, прижимая к груди кувшин с молоком. Потом отхлебнула и спросила, хрипловатым и слегка певучим голосом:
- Я в раю?

Ошаб оглянулся непонимающе на Аслана. Она снова отхлебнула, показывая грязное дно кувшина. Выпила все до дна, и вытирая губы рукавом, посмотрела в степь. Ошаб гулким шепотом спросил:
-Ты кого притащил, ишак?
Приблизился к ней, улыбаясь, взял у нее кувшин, и спросил ломаным голосом.
- Тебя как зовут, девочка?
Она улыбнулась в ответ и произнесла, переводя взгляд на его огромный нос, с двумя бездонными ноздрями.
- Фражетта.
И снова уставилась веселыми и бессмысленными глазами в степь, а Аслан добавил.
 - Королеву.

Лошади бойко тянут по степной дороге телегу. Она мечется по соломе от края до края, изнемогая от любопытства. Пытается встать, будто желая за край степи, но Ошаб, дергает ее за руку.
- А куда мы едем?- спрашивает она.
- Отдадим тебя одному большому Нойгону, он тебя ждет. Он здесь в раю, тебя давно ищет. Заберет тебя …
- А куда?
Ошаб усмехается.
- Не знаю.. В хорошее место.
- А где же может быть место лучше место, чем здесь? – улыбается она. Это же рай.
- Ну, в настоящем раю не всегда всем и нравиться. Только особо выбирать не приходится, особенно после того как умер. Это при жизни надо было думать, куда попадешь…
Ошаб пошевеливает вожжи и напевает:
- О милый Рейнхард, слышишь ты
 не миновать тебе беды,
 огней, углей, сковороды
Для мертвых нет живой воды,
Ты мой навеки!
Повозка не спеша удаляется.

Она бежит.
-Эй, странники! – кричит она.
Ошаб с Асланом поворачиваются.
- Чего ты носишься как угорелая? Пятки потеряешь…- говорит Ошаб.
- Я его видела! – кричит она, подбегая к ним, хватает из рук Аслана кувшин, пьет.- Он стоял на холме, в оранжевых крыльях. Он был…такой ..Красивый!
Ждет меня!
- Ты говорила с ним? – настороженно спрашивает Ошаб, глянув на Аслана.
- Нет, я испугалась. Он там, недалеко, догоняйте! – кричит она, срываясь с места.
-Стой! –говорит Аслан, но Ошаб хватает его за локоть, внимательно глядя ей вслед.
Она бежит, по пути срывая клочья степной травы с бледными цветочками, составляя из них букетик. Смеется.
Св.Игнат в своих оранжевых одеждах из седла наблюдает окрестности. Трогает коня пятками и начинает разворачивать лошадь.

Пронзительный крик раздается в степи за его спиной. От этого крика взлетает из травы птаха.

Он оборачивается.
По степи летит белый лоскут, крик прерывается и начинается вновь.
Она быстро приближается, споткнувшись, падает, встает на колени.
Игнат, не понимающим взглядом смотрит на нее.

-Эй, святой, погоди…это я! Я это…
Она стоит, улыбаясь, с букетиком цветов, протягивая Игнату. Тот сверху вниз несколько мгновений смотрит ей в лицо каменеющим взглядом. С ее лица сползает улыбка, и сменяется изумленной гримасой. Ее рука с букетиком зависла в воздухе, ветер шевелит сухие стебли цветов.
- Дзеппо, - говорит она,- Дзеппо, с каких это пор ты стал святым?

Лошадь вдруг бешено ржет, подкидывает задом и падает на передние ноги. Игнат летит на землю, с тяжким гулом трамбуя локтями траву. Лошадь вскакивает и стрелой мчится в степь.Тот свалившись, тут же поднимается, пошатываясь. Глаза его безумны
- Во имя отца и сына и святого духа…Отыди..отыди - и – из складок рыжих
одежд он выуживает нательный крест..
-Дзеппо! – говорит она улыбаясь
-Преисподняя обнажена перед тобой, - занудным истерическим голосом бубнит он – и Авадон ненасытен тобой, и нет покрывала тебе, иди туда, где распростерт север над пустотой, и повешена земля ни над чем…
-Дзеппо… – растерянно зовет она, не двигаясь и не опуская руки, с изумлением смотря на выставленный перед ней крест.- Дзеппо, это же я, Фина, ты что головой ударился?
- Уйди, бубнит он, уйди, не тревожь, ибо искушение…
Степь темнеет, налетаю облака, солнце затягивается маревом, свет вокруг становится густым, золотистым, тяжелым, ветер усиливается
- Ты, демон демонов, ты являлась в пустыни, ты водила мя по юдолям земным… - осекается, теряя дыхание и вдруг выпаливает – Ты умерла прошлым летом!
- А ты разве не умер? Как ты попал в рай? Я тебя тут жду, эти цветы тебе…
А ты, говорят, стал святым? Дзеппо я тебя так ждала, ужас, весь рай избегала вдоль и поперек…Слушай, бери цветы, это я тебе собрала, а то обижусь…я пред тем как умерла… перед тем как помереть, пришел какой то человек страшный , ой, и у него было твое лицо… И он сказал что –то ужасное Тетачи, а она… Вот как страшно было, я даже поплакала , перед тем как умереть. Ты возьмешь мои цветочки или нет?
Вдали трясется повозка с Ошабом, она с грохотом летит по степи.
Со спины Игната возникает и медленно поднимается по холмику несколько всадников в черной кожаной броне. Над их головами трепещут флажки на концах пик. Они осторожно вертят головами.

Я жив, - говорит Игнат, соблюдая дистанцию между собой и ею. Я жив, а ты умерла. Твой дух, заплутал, наущенный нечистым…Прошу тебя, вернись в землю.
- Дзеппо, ты всегда был упрямым как тосканский баран. Ты что не видишь это рай, потому что я умерла и ты умер, иначе бы тебя здесь не было. А это кто?
И кони всадников вдруг начинают испуганно и заполошно упираться, прядая ушами, всхрапывая…
Подлетает телега, разворачивается, оттуда выпрыгивает Ошаб, одетый в тяжелую кожаную броню, на голове черный железный колпак, он держит руки за спиной. Его лицо спрятано в серой тряпке, только оставлены щели для глаз. Из шалашика высовывается Аслан, он одет почти так же, и руки прячет в соломе перед собой.
- Вот это кто? – говорит Игнат.
_А …Это… Добрые люди, что довезли меня к тебе.
-Только почему они одеты как разбойники, - словно сам себе говорит Игнат.
- Не приближайся ко мне, дух.
Фражетта поворачивается к Ошабу и говорит удивленно.
- Ошаб, что с тобой? Ты зачем спрятал лицо..
Тут Игнат оборачивается к своим смотрит на них внимательно и словно с каким то намеком, потом смотрит на нее и говорит спокойно.
- Ты заплутал, дух, это не рай… Это земля Моравия, а эти конные со мной.
А тогда к тебе приходил я, что бы сказать, что в святой земле я отрекся от мира и состою нынче в монашьем братстве. Но ты испускала дух, и я только мог осенить тебя крестом..
-Ты приходил? – глаза ее распахнуты. Ты?
Ветер рванул букетик из ее рук и швырнул цветы в Игната.
И тут раздается голос Ошаба, низкий хриплый, предельно ясный:
-Ну-ка, святой, ты повтори про мир еще раз. А то даме Фражетте непонятно…Повторяй.. - и Ошаб из-за спины вытаскивает два железных страшных устройства с трубой, истекающих дымом от тлеющего фитиля. И то же самое сделал у себя в телеге Аслан.
Св. Игнат опускает глаза, мимолетно задумываясь, а потом спокойно, с извиняющейся улыбкой говорит ей в лицо:
- Во искупление грехов, во посвящение себя Его имени я в Святой Земле отрекся от мира… Ныне в этих землях становлюсь я верной преградой на твоем пути. Аминь!
- От меня? - спрашивает она, ветер выдирает остатки букетика. Игнат сидит на земле, осыпанный цветами.
- От меня отрекся? Дзеппо, ты что.. Я же ждала тебя весь твой проклятый поход, я же глаза в подол выплакала, я же разум свой куриный на твою жизнь поменяла, я .. Я же идиоткой на тот .. на этот в смысле.. свет отправилась! – кричит она.
Игнат спокойно поворачивается к своим и громко и ясно говорит
- Ведомо мне, братья, се есть она, крульна некрысь…
Ошаб стреляет.

Сдвоенный грохот выстрелов, кто – то валится наземь с грохотом, лошади ржут. Игнат молниеносно изогнувшись, выхватывает из складок одежды меч и рубит ее наотмашь. Она едва успевает поднять руки к лицу и опустить голову. Но удар не причиняет ей вреда, и Ошаб стреляет Игнату в грудь. Тот валится наземь, Ошаб хватает застывшую в таком же положении Фражетту под мышки и швыряет ее в фургон, орет
«Аслан-чи, езжай, езжай!»
Телега уносится. Фражетта, скорчившись, лежит на дне, неподвижно, с открытыми глазами.

Они разъезжаются, стремительно, прочь. Она вцепившись в клочья соломы, молча лежит, с открытыми глазами, Игнат, невредимый, стоит на карачках, глядя вслед. Некоторые всадники хотят было догнать, но Игнат хватает их за стремена.
- Стойте…. Стойте. Гийот! Рапп! Надо спешить в Басилов. Надо собирать войство. Нам их сейчас уже не взять, надо возвращаться, верно, вам говорю двух дней не минет, как нам биться

Смотрите на ручей… - говорит кто – то
Небо несется низко к земле, развороченное, багровое, облака меняют форму, словно бешеное варево. Ручей течет снизу вверх по камню и исчезает в отверстии, откуда вытекал.
-И пушта (степь) буче шевелится, - кто – то говорит снова. Крысы потоками бегут по земле, огибая Игната, не вставшего с колен, устремляясь вслед уезжающей телеге.
-Да что то?, -испуганный чей – то шепот.
- То время становится. То убойна на плечь нам садится… То верный знак, братья, убойна…

Телега во весь опор несется по тракту.
-Это Эстергомская дорога, говорит Ошаб Аслану. – Темнеет.. Там свернешь в степь и гони к оврагам.
Ошаб переползает к ней. Та, скорчившись, лежит на дне , зарывшись в клоки соломы. Он молча берет ее и складывает крестом, засовывая запястья в железные обода на бортах, и забивает замки. Ноги складывает вместе и вяжет тонкими цепями. Стучит молоток.
Она позволяет все это проделать молча и безвольно, только закрывает глаза.
Становиться совсем темно. Аслан нахлестывает лошадей, поминутно оборачиваясь в степь. Потом вдруг встает на ноги и показывает кнутовищем в темноту.
-Ошаб, вот они…
- Вижу, .. сквозь зубы говорит Ошаб. Сворачивай и остановись.

Телега сворачивает в сторону от дороги, проезжает немного и останавливается. Ошаб соскакивает на землю. обходит телегу осматривая, шатая колеса, загоняя ослабшие чеки на ступицах. Фражетта лежит неподвижно, не открывая глаз. Аслан и Ошаб торопливо заканчивают возиться
- Все, Аслан-чи, садись, садись…
Аслан бросает растерянный взгляд на ее лицо. Она тихо – тихо поет, сосредоточенно выводя хриплым голоском:
 В повозке тихо еду,
Ты далеко, мой свет
Куда б не виться следу
С тобой разлуки нет
Проносятся ущелья
Леса шумят листвой
И в звонкой птичьей трели
Я слышу голос твой

Аслан наклоняет к ее губам ухо, убирая с лица тряпку, слушает, зовет Ошаба
- Эй, Ошаб-чи, эй…
Ошаб оборачивается с козел, смотрит мгновение на тихо напевающую Фражетту. Потом морщится и крутит большим пальцем у головы, и повторяет:
- Садись, брат, садись, спешим…
Садятся рядом, и застывают напряженно вглядываясь в степь. Ошаб что–то говорит на своем языке, поднимая невысоко руку над головой.

В тишине слышен нарастающий глухой и мощный шорох, заполняющий степь. Небо над их головами движется все медленней, и вдруг от середины начинает стремительно рваться от середины, обнажая новый лунный край.
Фражетта хрипло распевает идиотскую песню.
-Эй, может, ей рот соломой забить, а? – говорит Аслан.
-Ничего, пусть поет. Это она с миром прощается.. Скоро ей наши песни слушать. Давай, трогай…
Аслан встает. Ошаб заходит ему за спину, и присаживается у ее ног. Аслан вполголоса начинает погонять лошадей.
-По..поть..поть..поть..
-Стой… говорит Ошаб, соскакивает с телеги и быстро захлопывает на лошадиных мордах шоры наглухо.
-Нечего им на это смотреть, давай, поехали. Брат, главное разогнаться, и главное, чтоб лошадей хватило.. Эх, ну держись теперь, старый… посмотрим, отпустишь ты нас или нет… - говорит он неизвестно к кому обращаясь.
Телега начинает катиться. Слышен глухой топот копыт по траве, звон тележных осей и голос Фражетты.
  С весельем поскакал я
  по вешним, по лесам,
  три птички милых взору..
- Гони, - севшим, взволнованным голосом говорит Ошаб. Аслан перетягивает кнутом лошадей.
- Курем – се-е.., - говорит он.
- Гони, - почти кричит Ошаб
Я слышал, пели там..
- Гони, говорю, - орет Ошаб.- Гони, брат, вот они…

Им навстречу в светлой от лунного света степи движется гигантский крысиный клин, вытягивающийся в тонкое жало, ровно по ширине раскинутых рук Фражетты.
 Нет, то не птички пели
Три девушки в цвету

-Гони-и-и!
Крысиная бесконечная волна влетает на телегу, бежит по спинам лошадей, скачет по натянутым ремням, залетает с бортов и стремительно поглощает белый лоскут на телеге.
….Одна моею будет
Крысы ползут по ее животу.
… иль горя не снесу.
 - Эх, Дзеппо, говорила тебе, не ходи за море..
 успевает произнести она, словно проснувшись, перед тем как вдоль ее щек начнет струиться серый поток. Она кричит, выгибаясь, в своих оковах, хрипло орет, теряя голос, Из крысиной массы видны только отчаянно растопыренные пальцы и развороченное криком лицо. Крысы перелетают через нее тысячами и шлепаются за краем телеги в темноту, в степь.
Коней, бешено тянущих потяжелевшую телегу, одного за другим отрывает от упряжи, и сносит этим потоком, они распадаются на куски, подброшенные в воздух. Ошаб и Аслан стоят по колено в крысах, Аслан нахлестывает лошадей, А Ошаб смотрит вокруг, держась за пояс Аслана, и поглядывая на Фражетту. Он непрерывно орет «Гони..». На его мясистых губах читается внятная улыбка.

Над полем, низко над горизонтом, неожиданно ярко вспыхивает синий свет, проталкивается через темноту, гася лунный, тут же небеса успокаиваются и видно, что чуть выше полярной звезды, в страшной высоте над миром появилась яркая синяя звездочка. Она светит густо, ярко и беспощадно, и налетевшее плотное облако не может его заслонить. И звездочка, словно всем залихватски подмигнула. Ошаб смотрит на нее и вдруг, во всю пасть усмехается, блеща зубами.
Степь, гряда высоких холмов.
Телега стоит у подножия длинного высокого холма. Недалеко от телеги юрта, выбеленная солнцем, с обвисшими кошмами. У колес телеги сидят Ошаб и Аслан. Расслабленно переговариваются. Перед ними кувшин. Над их головами с края телеги свисает исцарапанная рука с тонким запястьем, вся в мелких неглубоких царапинах.
Они говорят о чем – то. Рука начинает слабо шевелиться, хватается за край телеги.

Фражетта садиться. Аслан оборачивается, смотрит на нее, встает и подходит с кувшином.
- На, - коротко говорит он.
Она молча берет его, но каким то неженским движением, мощно обхватив пальцами горловину, отпивает и продолжает сидеть, уставившись в одну точку, Ошаб появляется рядом, берет из ее руки посудину и резко плещет воду ей в лицо, на голову. Она слегка приходит в себя. Мотая мокрыми прядями волос, сползает на землю, стоит покачиваясь. Они стоят перед ней.
-Этот джайпек обманул тебя, кубер тот, - хуже шакала… Мы жалеем тебя, ты должна ответить на оскорбление.. Она смотрит в сторону, облизывая губы.
-Ты не прощай его…
-Отвяжитесь… – глухо, низким голосом отвечает она и повернувшись идет в степь, от холмов. Аслан и Ошаб, переглянувшись, идут следом за ней.
-Разреши , мы отомстим ему.. говорит Ошаб, пытаясь ее нагнать. Куда ты?
- В раю место еще есть.- отвечает она, выдергивая руку.
-Эй, девка, я скажу тебе, погоди…
Она идет все быстрее, мелко оглядываясь, семенящими шагами, как сумасшедшая.
-Эй, - снова кричит Ошаб, делая знак рукой Аслану, и тот начинает идти ей наперерез, засовывая руку за пазуху, и вытягивая аркан.
- Ты не поняла еще, это не рай…
- Врешь! Я умерла? Умерла … .Значит, это рай.
- Да в раю ты уже была, дура, смеясь, кричит Ошаб, догоняя ее, и помахивая рукой Аслану.
 Она приостанавливается, и смотрит на Ошаба.
-Когда?
-Сегодня ночью.
Аслан набрасывает ей на предплечья аркан. Они валят ее в траву и начинают вязать руки за спиной, она сопротивляется, пыхтит, пытается ногами ударить кого-нибудь из них.
- Я умерла, точно помню…
- Аслан:
- Куремсе, она аркан порвала!
- Цепи неси, бурем, быстрее.
Ошаб держит ее крепко. Он продолжает извиваться. Аслан убегает к повозке, впопыхах выдергивает цепь, и бежит обратно. Ошаб шипит ей на ухо:
-Ты теперь меня слушай, дура… каждый свою судьбу выбирает из той единственной, что досталась.
- Это какая же у меня судьба?, - спрашивает она, сосредоточенно пытаясь лягнуть его в пах.
-А такая, - пыхтит Ошаб, - быть слабым и беззащитным существом, от которого невозможно спастись.
Подбегает Аслан, размахивая цепями. Они начинают стягивать ей руки плечи, запястья..
-Затягивая, буратур, тяни сильнее… И это не рай, запомни. Все сначала так думают, когда сюда попадают.. Рай это там где нет дождей, вождей и скотьих падежей. А это не рай… .Затянул, Аслан-чи? Вставай, сучья дочь, с нами пойдешь..
Она лежит не вставая, упрямится, тогда Ошаб набрасывает ей на горло свободный кусок цепи и слегка придавливает:
- Вставай, сказал. С нами пойдешь!
Тогда они начинают ее тянуть за два конца цепи, как мешок, она едет по траве вверх лицом. Ошаб, в бешенстве тянет ее и говорит.
-Я теперь тебе ничего говорить не буду, сама знаешь что делать.. Много у нас работы будет, много…
Они подтаскивают ее к одиноко стоящей юрте. Откидывают полог, и втаскивают ее внутрь. Там пусто, в голый пыльный земляной пол вбиты два клинообразных железных столба с кольцами на вершинах. Ее быстро приковывают свободными концами цепи к столбикам, стучат молотки.
- Вот так тебе удобно будет. Ну-ка руками пошевели. В самый раз - удовлетворенно говорит Ошаб.
Она молча смотрит на них, поводя руками, стоит на коленях, пытается встать, но цепи ее не пускают.
- До завтрашнего утра так посидишь, а утром я тебя отпущу.. Сядет солнце, будет темно, у тебя во рту начнут гудеть зубы, и придет к тебе гость, ты не бойся. Он тебе расскажет Серый Хабар. Он знаешь кто? Он божество нашего народа, и он скажет тебе Хабар о нашем народе, о степи, о солнце и о синенькой звездочке.
- Какого вашего народа? – спрашивает она. – Боров, сволочь, отпусти меня…
Глаза Ошаба становятся мутными, он словно становится тем кем был – непонятливым престарелым кочевником. Он подходит к ней, присаживается рядом на корточки и делает знак Аслану. Тот садится рядом, и по знаку Ошаба они хватаются за ворот ее рубашки, трещат нитки, и широко разодрав, от ворота до пояса они сдирают с нее балахон. Она машинально пытается защититься, закрывая ожидаемую наготу руками, но вдруг наталкивается пальцами на металл. Она от пяток до горла забрана в тусклую бронзу, с остатками орнамента. Это напоминает доспех.
Ошаб восторженно смотрит на бронзовые завити на ее плечах, осторожно гладит, переводит взгляд на Аслана.
-Кумен, айца бур ..Чорба! Нравиться? - спрашивает он, глядя в упор в побелевшее лицо Фражетты.
Она потрясенно несколько мгновений ощупывает, свои бронзовые руки, грудь и в ответ на вопрос молча валиться на пол в глубоком обмороке, повисая на цепях.

Мутная от лунного света ночь. Тишина. В юрте светятся две щели от неплотно задернутого полога. Она лежит, щекой прижимаясь к пыльному полу. Невдалеке от ее головы чашка и кувшин.
Человеческая сухая рука трогает ее за волосы аккуратно, почти невесомо, она медленно поднимает голову, щурясь от яркого лунного света. Та же рука помогает ей сесть и поднимает к губам чашку с водой. Она пьет, стуча зубами, вода льется на бронзовый нагрудник. Тот, что напротив, сокрушенно вздыхает и бормочет, утирая ей рот рукавом своей темной одежды, и зачем-то поправляет ей волосы.
Он садится напротив, глядя в широкую щель.
- Ох, как светит… Зажег все таки, джайпек, зажег, подлец, не послушал…- говорит писклявый и скрипучий старческий голос.
- Тебя как звали там, откуда привезли сюда?
- Фражетта… говорит она, кашлянув.- Меня называли Фражетта.
-Долгое имя… Короче назвать не пробовали?
- Еще меня называли Фина. Но никто меня так не называл, кроме одного человека.
-Я называюсь в этих и иных краях Беркебог. Ты не бойся…
Тоскливое молчание. Видно, что собеседник тяготится этим разговором.
-Ты не уходи…дрожащим голосом говорит Фражетта. Эта луна страшная. Дай мне еще воды.
Он подносит чашку, и пока она судорожно пьет, уныло говорит:
-Это, девчонка, не луна страшная, это звезда страшная, та… синяя… ладно.
Отпив несколько глотков, она кашляет и спрашивает:
-Ты вправду их бог?
- Они молятся мне, когда удачливы, и бросают дерьмом в тень моих истуканов, когда их косит мор. Когда они спят, я говорю им простые слова о погоде и где водится жирная рыба, и кому неверна жена. Вот они сейчас привезли тебя ко мне, что бы я сказал тебе Серый Хабар. Это всегда так полагается перед большим походом, эта история для их предводителя…
- Чего предводителя?
- Орды, чего еще, очень большого войска…
-Где я? Какой орды? – истерически спрашивает она.
-Теперь уже нет разницы… Хочешь еще воды? – снова протягивает ей чашку.
- Не буду я тебе говорить Хабар. Я глупый, беспомощный и беззубый бог, я ненавижу всех тех, что привели и посадили тебя на эту цепь. Но я ничего уже не могу сделать, потому что ты тонешь в черной воде…Тебе уже не вырваться, девчонка…
- Если я увижу Дзеппо, я убегу к нему, он меня не бросит , - говорит она, кусая губы. Сниму эту железку и убегу, он меня не может бросить..
Беркебог становиться на колени и придвигается к ней, стоит опустив руки.
_Ты конечно беги…Беги быстро – быстро, очень быстро беги.. Со всех ног.
Беги к нему и не останавливайся, даже если он сделает вид, что не хочет тебя видеть. Хотя тебя все будут держать на цепи всю твою … жизнь, и вложат тебе железные удила в зубы, и взнуздают тебя, и бока твои будут потеть кровью.

Она смотрит на его руки, в которых зажаты молоток и несколько толстых кованых гвоздей.
- Только бронзы этой ты не снимешь.
-Почему? Ты бы отодвинулся, дед…
-Потому что я об этом сейчас позабочусь. – говорит он жалким голосом и с размаху бьет ее тяжелым конюховским молотком в грудь. Она с глухим криком падает. Его лицо наполовину освещено густым лунным светом, и глазные провалы вдруг сверкают мутными слезами.
- Ты потерпи, девчонка, потерпи, я сейчас уйду, а ты заснешь…Ты кричи если будет больно, кричи не стесняйся, - говорит он приставляя к ее груди гвоздь и примерившись, бьет. Гул и хруст вязнет в воздухе, он бьет, плачет и говорит:
- Ты всегда помни, что три небесных поворота будет тяжело.. каждый поворот это столько раз по столько, а как три поворота пройдет, там уже до твоего джайпека бородатого будет рукой подать…ты только беги, беги, не останавливайся, останавливаться - то нельзя, видишь незадача какая…стоять-то нельзя..
Он говорит, с грохотом вгоняет гвозди в ее тело через мятую бронзу и плачет. Свирепый лунный свет венчает его лысую голову, и блестит в луже рядом с перевернутой чашкой и разбитым кувшином. И лужа та совсем не прозрачная.

Раннее пасмурное утро. Аслан и Ошаб сидят у колеса телеги, болтают, и по очереди лазят лапами в большую глиняную миску, жуют, плюются костями.

Она идет медленно, шатаясь. Симметрично ее живот, руки, ноги, грудь пробиты блестящими расклепанными с обеих сторон гвоздями. Бронза несильно испачкана засохшей кровью.
На плечах ее висят давешние цепи, железные клинья волокутся следом. Она страшна и неузнаваема. Ее лицо покрыто пылью, в бороздах высохших слез, волосы всклокочены, бронза во вмятинах. Глаза у нее погасшие, она идет волоча за собой вывороченные из земли столбы.

Аслан толкает Ошаба.
-Эй, брат, глянь…
Задремавший Ошаб приоткрывает глаза и садится прямо.
- Эй, батурме, она идет…
-Вырвала коновязи. Выходит ей все таки рассказали Серый Хабар. Эй, а почему мне никто не рассказывает Серый Хабар?
-Тогда бы, - говорит Ошаб.- тебе пришлось таскать за собой коновязи, и к твоей заднице прибили бы сорок старых котлов.
- Эй, не хочу так! – тревожно говорит Аслан.
- Тогда беги, встречай королеву, шакал..
Они поднимаются, подходят к ней, садятся на пятки, кланяются, задирая зады,…Она не останавливаясь, и не обращая на них внимания, проходит между ними. Аслан озадаченно смотрит ей в спину. Ошаб, также глядит ей в спину.
-Слышал? - Спрашивает он Аслана.
- Не.. ничего не слышал..
- Она не дышит! Вообще не дышит…
Аслан озадаченно:
- Э, разучилась что ли?
Ошаб вскакивает и бежит к ней. Она остановилась.
- Аслан – чи, цепи сними с нее…
Она стоит наклонив голову, Ошаб подносит ухо к ее рту, потом слегка трясет за бронзовое плечо.
-Эй, королева, ну ка, вздохни, ну ка..
Она поднимает голову с полузакрытыми глазами и открывает рот. И бронзовые клочья на груди начинают подниматься, она набирает воздух
-Ну, ну…
Она с хрипом открывает рот, мучительно заталкивая в себя воздух и делает вдох, словно немой крик.
- Маладец, вот это королева…
Кровавые капли проступают из – под гвоздей. Ошаб говорит поучающее:
- Вот, - после смерти важно сделать первый вздох, а потом все пойдет как по маслу. Грузи королеву на телегу, Аслан – чи…

Ее подхватывают и бросают на телегу, где запряжены новые лошади, и постелено свежее сено. За вожжи берется Ошаб, Аслан сидит рядом с ней, придерживая за плечо. Телега разворачивается и вылетает по склону холма на гребень.

Ошаб делает знак ближстоящему, и тот выходит из толпы, помогая Аслану поднять Фражетту. Ее поднимают за предплечья, она висит над краем телеги, Ошаб становиться за ней и начинает говорить. Он говорит долго , эмоционально и (без перевода), положив ей лапу на копну потемневших от пыли волос. Все слушают напряженно, рев Ошаба разносится в дымном воздухе далеко. Тут его речь достигает особого накала, и пальцы в ее волосах сжимаются и ее лицо поднимается в зенит. Ошаб орет, как резанный, и показывает толстым пальцем на синюю точку за низкими тучами.
- Фина! Орет он, тыча пальцем.-Фина! И говорит тише, но ясно.
-«Королева вернулась.»

Вой множества голосов. Такого множества, что это уже напоминает обвал. Верещат, улюлюкают, свистят.
Она приоткрывает глаза, потом раскрывает их широко. Панорама орды, залившей степь до горизонта, словно море, бунчуки, огромные юрты, флажки, множество дымов. Под ними, на равнине, от края до края человеческое море. И все оно шумит, кружится, сокращается и дышит. И все оно вопит.
«Королева вернулась!»
Небольшой щуплый человечек, держа в одной руке клетку с голубями, похлопывает ладонью по прутьям, счастливо смеется, показывая голубям пальцем на холм.
«-Королева вернулась!»
Голуби ласково курлычут и топчутся по клетке.
Существо огромного роста, правой рукой обнимая алебарду, левой держа обглоданную кость, орет с набитым ртом
-Нойгон – чу, нойгон – эрге! Ха, хе, ха..
Ее бросают на телегу. Ошаб идет туда, ниже, где начинается край толпы. Она лежит на желтом сене, закрыв глаза. Маленький человек с голубями пробирается к телеге. Берет копье и тупым концом осторожно тычет ее в плечо, где видна кожа. Она открывает глаза, смотрит вверх некоторое время, человечек помогает ей слезть. Она стоит, шатаясь, пуская кровавые дорожки из - под шляпок гвоздей. Смотрит на него мутными глазами.

Ошаб стоит пред группой таких же битюгов и уверено, громко говорит, показывая руками. Он о чем - то распоряжается. Она на заднем плане рядом с человечком.

Она смотрит на человечка, он говорит ей, и показывает голубей.
- Ты… зачем? – говорит она.
- Правильно спрашиваешь, светлая королева. Про нас не надо спрашивать кто мы, про нас надо говорить - зачем мы?
- Про кого? – слабо говорит она, закатывая глаза
- Про нас, про крыс… - он делает картинный жест рукой поводя вокруг. Мы все крысы.
Она смотрит исподлобья на морды стоящих вокруг Ошаба, они замечают ее взгляд, радостно улыбаются, кланяются.
Несильно мотнув головой, она с грохотом падает, как подкошенная, в пыль. Пыль медленно оседает. Она лежит, уткнувшись щекой в землю.
Один из крыс озадаченно трогает Ошаба за плечо, и показывает на нее.
- Ханго Бер, - Лер, Ханго Бер, Ошаб-ной…
Ошаб смотрит без всяких эмоций на упавшую Фражетту, потом поворачивается к сказавшему и говорит ему фразу на своем варварском языке.
- « Она никогда не видела стольких красивых мужчин…»
Все ржут.

Орда идет по степи, медленно, не спеша, растянута от до горизонта, потоком, болтаются пики, бунчуки, скрипят телеги, волы волокут, телеги, арбы. С края тащится телега Ошаба, правит Аслан, что – то напевающий. Она сидит с края, свесив ноги между ограждения. Рядом идет Ошаб, широко шагая, держась за телегу.
- Завтра город мне на зуб возьмешь, - говорит медленно и обстоятельно. – Он мне нужен, нам без него дальше пути нет…
- Какой город? – спрашивает она, не поднимая головы.
- Хороший, большой, я тебе покажу. Это не трудно, главное орду запустить в дело, а там все само собой получится.
- Я не умею города брать… на зуб. Я уйду от вас завтра…нет , сегодня
- Перед ордой поставлю тебя, а ты свистнешь… Я научу. Как свистнешь, так крысы и озвереют.. Там только вперед беги и на стены лезь. А там, если повезет, найдешь Игната и голову ему отрежешь, мне покажи потом…
- Там будет Дзеппо? – удивление сквозь смертельную усталость.- Зачем?
-Увидишь,- усмехается Ошаб..
Телега и Ошаб уходят вдаль вместе с ордой.

Поле, туман, сыро. Людей несчитано. Все одеты в железо, вооружены.В тумане между рядов ходит Игнат, за ним передвигается несколько человек. Один из них с длинным свитком, наспех заполненным кривыми буквами. Монотонная речь, сбоку, сопровождает Игната:
- …шесть сотен доброй бранденбургской кавалерии, пятьдесят сотен городских бойцов и ландмилиции, тридцать сотен цеховых стрелков из лука и арбалета, сто пятьдесят значков алебардьеров из Витгешти, и некоторое количество здоровой черни с ножами и прямыми косами, подойдут крестьяне…

Та же равнина, но с другого края. Вокруг заваленные заборы, ивовые изгороди. Вдали из тумана проступают приземистые городские башни.
Фражетта стоит на телеге, рядом с укрепленным бунчуком, внизу Аслан и Ошаб во всей военной красе. За ними море из копий, и бунчуков. Ей читают:
-…твоя серая тысяча есть оплот твоей ставки, твои стрелки из лука есть ужас невежественным врагам- две тысячи сотен,
Твои стрелки из черных труб есть дети боя, их боятся все – всегда острие удара ценой в шестьдесят сотен…

Она потерянно оглядывается на своем помосте, она заметно дрожит. На ее бронзовых латах утренняя роса, скатываются капли. Голос занудно перечисляет ее армию…
- Всего ли достаточно светлой для победы? – спрашивает голос, прекращая чтение. Ошаб кивает и спешно отсылает писца, и подает ей руку. Она сходит с телеги. Ее усаживают на коня. Телега уезжает.

Она сидит на коне, Ошаб на своем жеребце рядом. Они смотрят в поле, туман стремительно расползается, обнажая края поля с укрепленными артиллерийскими позициями. Фражетта, не отрываясь, смотрит туда же.
Ошаб говорит:
- Тебе теперь только остается свистнуть.
Она молчит. Потом отвечает тихо.
-Я не умею.
- Тут и уметь нечего. Смотри- делай пальцы вот так, и смотри вперед. Приложи кулаки ко рту, большие пальцы засунь за щеки… смотри вперед, говорю..
Она напряженно смотрит в смутное передвижение защитников.
-Дуй!
Раздается шипение.
- Да не умею я, говорю тебе…
-А ты не на меня смотри, а вперед.., ну дуй еще,.. чего ты шипишь как змея!
- Ой, кто это!
 -Где?
 -Да вон, в поле… Это он, Дзеппо!
- Кто? – наклоняется к ней Ошаб, не отпуская ее рук
- Дзеппо! – Ты что, оглох? - раздражается она.
- Не слышу, мать, ты говори громче…
-Дз… начинает орать она и тут Ошаб ловко впихивает ей в рот ее переплетенные пальцы. Его имя превращается в жуткий, невиданный свист, падающий гул, от которого Ошаб вместе с лошадью относит вбок, ее конь, жалобно заржав, падает на колени, мотая головой. Летят клочья травы, какие – то тряпки, передние ряды орды заполошно приседают, теряя каски и роняя пики. Аслан с четверенек, надевая упавший шлем:
- Куремсе!
Ошаб, кашляя, поднимается, и смотрит на лошадь, лежащую на земле. Фражетта сидит неподвижно в седле, вытаращив глаза, волосы ее вздыблены, ладонями обеих рук она зажимает нижнюю часть лица. Из ее ноздрей текут две широкие темные дорожки, пачкая пальцы

Игнат, широкой рысью, направляющийся к городским воротам после осмотра укреплений, говорит Рапсу
- А потом отвечает «А королевна пацья встанет в голове армии бесчисленной и кликнет тебя по имени»
Вдруг над полем слышен надсадный гул, в котором едва слышно читается «ддд - ззз..эпоо-ооо».
Он поднимает голову, останавливается.
- Это что, Рапс?
Герцог останавливается.
-Ветер, Игнашик, ветер.. Спешить надо.
- Рапс, мы не удержим город. Надо просто прикрыть отход, увести основные силы к Пешту. Армия наша мала. А если нас окружат, будет худо…

Ошаб стоит, пошатываясь. Лошадь Фражетты поднимается.
- Аслан!
Подбегает Аслан.
-Бунчук ставки на тот холм! Я в город не иду, вас ведет королева. Слушайтесь ее, как если бы это был Берке!
Аслан поворачивается к орде.
- Берге, Куремсе, туго хон! Берке!
И орда принимает устрашающий вид приготовившегося к бою войска, шевелясь, растягиваясь и перестраиваясь.
Аслан говорит уже тише, обращаясь к Во и Бергету.
- Вы слышали королеву?
- Слышали…
- Что вы слышали? – громко спрашивает Ошаб.
Одноглазый Во, поправляя шлем и оглядываясь на своих.
- Королева просит у нас город. Мы ей дадим сегодня город.
Ошаб подзывает Аслана. Тот подбегает и внимательно слушает, уставившись в землю.
- Ты возьмешь ее, за руку, и введешь в бой…Сделай это хорошо, брат…
Аслан кивает, глядя в землю.
Фражетту снимают с коня, Аслан держит ее за руку.
- У нас дела, королева, идем…
- Вы опять со своим городом пристали, да не пойду я никуда…
- Он тебя ждет.
- Ждет? – озадаченно спрашивает она.
- Я увижу его? Мне очень нужно видеть его…
- Клянусь, ты увидишь его и скажешь ему все что хочешь, и клянусь, он будет тебя слушать…
Он держит ее крепко за руку, сзади ощетинившись, стоят шеренгами, крепко прижимаясь плечами, лучники трогают тетивы и щекочут перьями стрел себе ноздри. Выходят отдельно волынщики.
-Идем на четыре вдоха…Первый - огня ждем.. – поднимаясь на носки, выкладываясь в крик- На-а хвост! Па-шли!
Орда сдвигается с места и начинает набирать шаг. Фражетта, идет, увлекаемая Асланом, оглядывается на строй.
- А зачем они с нами идут? Зачем…
- С нами, королева, с нами… . Весело пойдем, золотая, весело - и он тянет ее за руку в нежную серебряную дымку. Начинают играть волынки.
Они идут, Аслан ведет ее за руку, как ребенка…

Ошаб в одиночестве стоит на холме под вяло шевелящимися стягами. Охрана позади, на приличном расстоянии.
Он смотрит в спину удаляющейся Фражетте. Не отрывая от нее взгляда, он говорит неизвестно кому :
- Берке! Ты где… - поднимает голову. Ты где? Ты бы посмотрел!
Туман над его головой молчит, только переливается редеющими струями. Травинки роняют капли.
- Ну ты где, Берке? Выходи, ты же где - то здесь.. Я же тебе сказал, что побегут крысы, а ты не верил.. и орет в голос, радостно оскаливаясь - Не буду я на корзине с крадеными яйцами дохнуть, понимаешь ты меня, бог?

Давешний старик, разговаривавший в шатре с Фражеттой, сидит, спрятавшись за огромным колесом арбы и выпучив слезящиеся глаза, сжимает лицо в худых пальцах, качается, давится немым воплем, глядя на проходящие шеренги.
Морды у крыс шальные, веселые и идут они решительно. Их очень много.
Волынки ноют в тумане, туман расползается кусками, обнажая серо – черные ряды, уползающие к городу.

За бруствером укреплений, за ивовым щитом сидит задумчивый артиллерийский мастер, положивший подбородок на кулаки. Рядом с ним подмастерье, считающий дистанцию на немецком. Просчитав какое то время, он говорит
- Мастер, двести хороших шагов.

Фражетта, идет, ступая как слепая..
-Это что за музыка?- спрашивает она про волынки.
- Это не музыка, - отвечает ей Аслан, улыбаясь и что – то сует ей в руки.- Вот это музыка, - задирает он палец в небо
Отдаленный грохот, и с шипением трамбуя воздух, летят ядра.
- Что это? - кричит Фражетта, и земля начинает подниматься. Ядра влетают в строй, вышибая солдат.
- Хузерем! – орет Аслан, и все бегут.
- Беги! – толкает он королеву, она оборачиваясь видит заросли выставленных на нее пик, тихо говорит « Ма…» и срывается с места. В ее руках два многоствольных пистолета. С батареи нестройно стреляют и сыпят стрелами. Потом на бруствер вылетают множество людей и две массы сталкиваются. Фражетта сломя голову проскакивает под пиками и мечами и на четвереньках проползает на батарею, садится не выпуская пистолетов, и тут крик над ней
- А это чего такое?
Она поднимает голову. Над ней в нескольких шагах стоят несколько горожан – ополченцев.
- Эй, кум, это он их вел!
- Бей!
- Не надо, не подходите, -говорит она жалобно, смотря как они подбираются к ней, опуская косы и вилы- не надо!
Она поднимает оба пистолета стволами в небо на вытянутых дрожащих руках, фитили дымятся.
- Опусти,- истошно орет кто – то, опусти дудки – то, сволочь, сопля…
 Она отворачивает голову и с хрустом спускает курки. От грохота и отдачи ее бросает наземь, дым рассеивается. На земле перед ней лежат убитые ее рукой люди, крысы сыпяться над ее головой с бруствера на батарею, работают своими алебардами, рядом плюхается Аслан.
- Чего разлеглась? – спрашивает он задыхаясь, и поднимая ее за руку с земли.
- Я их поубивала? – говорит она, показывая на трупы.
- Ого, да еще как!- ржет он, толкая ее под локоть.- Бежим в город!
Крысы давят рыцарскую кавалерию своими крючьями, стоит неумолчный гул и треск.
- Бежим! снова закричал Аслан, когда она, оглядываясь на эту драку, споткнулась.- Без нас разберутся!

И тут Фражетта побежала.

Она бежит по городу , крысы то обгоняют ее, то он вырывается вперед. Потом она на бегу оборачивается и отчаянно кричит крысам:
- Не бегите за мной, пожалуйста!
Те ей машут своими мордами радостно. Никто из них и не думает останавливаться.
Панорама несчастного города затопляемого крысами.
 - Там рыночная площадь, глядите! – орет Аслан, и все ввинчиваются в узкие улицы, опрокидывая слабые заслоны защитников. Солдат с перекошенным лицом пытается ударить ее копьем в живот, она кричит ему хватаясь за древко :
-Что ты делаешь!
Аслан бьет его сбоку дубиной, солдат молча заваливается назад.
- Он на площади, я его видел! Бежим!
Игнат отбивается на углу при входе в торговые ряды. Крысы сцепляются с его отрядом, Фражетта лезет под деревянными лавками и выныривает у него за спиной.
- Дзеппо – кричит она ему на ухо. - Посмотри на меня!
Он оборачивается и падает от несильного тычка в грудь.
- Это ты опять,- хрипит он, пытаясь подняться. Она хватает его за руку, помогая встать
-Убирайся, мне не до разговоров…
Тут оборону проламывают с одной стороны и солдаты начинают бежать, теряя щиты.
- Отходите к дороге! – орет Игнат, хватая разбегающихся и бросая их в строй. Крысы радостно выталкивают их всех к раю площади. Игнат пинками выстраивает линию из пищальников и пикинеров, те делают нестройный залп. Крысы откатываются и прячутся, постреливая из луков.
Фражетта оттаскивает Игната под коллонаду церкви. Они стоят у одной колонны, он тяжело дышит и смотрит на нее.
- Слушай, Дзеппо, давай бежать отсюда…В этом раю есть такие странные места, просто ужас…
- Да убирайся ты, во имя отца и сына, иисусгосподь. вот привязалась..
- Держите линию, я вам говорю, дайте отойти остальным!… кричит он сержанту.
- Почему ты всегда гонишь меня, как только я появляюсь… Что с тобой! В поле ты меня ударил этой железной штукой..Что я сделала такого, отчего ты меня гонишь и бьешь, как собаку?!Я хочу к тебе, что бы ты меня обнял, как раньше..
Что ты, увидел другую женщину, она что, лучше меня? Я не красавица, ясное дело, но ведь не уродлива, как эти твои монашки…
Одинокие стрелы залетают в коллонаду, стукаются и падают вниз, визжат рикошетные пули…
- Ой, Дзеппо, а может ты стал…
Крысы опять лезут на баррикаду и начинают швырять факелы, пытаясь поджечь деревянные бочки и телеги…
Игнат, матюгнувшись, вылетает на ступени и дает команду.
- К залпу с колена …Выстрел!
Грохот под колоннадой вспугивает одинокую птицу, затаившуюся под крышей, она начинает метаться над ее головой.
-Дзеппо, может тебе стали нравиться мужчины в твоем походе…
Посреди начавшейся атаки он поворачивается к ней с изумленным лицом. Сплевывает на ступени.
- Так в чем же дело! Прошу тебя, скажи, что я сделала!
-Ты умерла, как последняя дура! А теперь тебе не лежится в могиле… Да пойми ты, я отказался от мира, это так называется, для служения Ему!
Она с размаху садится на пол, скользя по колонне, опускает голову..
-Да плевать мне на мир, Дзеппо, - хриплым от слез голосом говорит она. Ты скажи, ты от меня оказался?
Стук лошадиных копыт. Рапс влетает на площадь, ведя под уздцы коня.
- Гначе, я вывел всех за реку… Нужно уходить, а то костей не соберешь в этом городе.
-Перестраивайтесь для отхода!
Он стоит на ступенях, на фоне боя…
-Ты от меня отказался?
За углом взрыв, стена освещается, летят осколки камня и дерева. Он глядя на нее, медленно и основательно кивает, не говоря ни слова.
- Игнат, надо отходить! – кричит Рапс.
- Иду… кивает ему Игнат. Слушай, вам, духам, многое ведомо.. Скажи с кем это я сражаюсь? Кто наш враг?
Она тяжело поднимается и подходит ближе к нему, прислоняется к колонне, устало прижимается щекой к камню.
Низким, слегка гнусавым голосом она ему говорит:
- Война началась…
- Да, я вижу. Кто в войне?
-Садись на лошадь, скорей.. С кем ты говоришь? Поспеши! – Рапс нервничает.
Он влазит на лошадь, перехватывает поводья…
-Командуй отход, Эрхард..Так кто в войне?
Солдаты начинают пятиться, сохраняя строй. Крысы лезут через баррикаду. Аслан впереди, в мятом шлеме. Он видит Фражетту, и останавливается, приседает. Она смотрит на них некоторое время, потом вдруг поднимает руку, и крысы послушно прячутся назад. Солдаты пятятся, увлекая в центр строя лошадь Игната, ощетинившись копьями.
Она опускает руку, не глядя на Аслана, и прикладывая руки ко рту, кричит ему:
- Ты, я и крысы!
Птица вылетает как стрела над ее головой из колоннады и с безумным свистом уходит в небо.
- Ты, говоришь, отказался от мира? Ну, так получи полные руки войны, Дзеппо…
Она снова поднимает руку, и крысы аккуратно и осторожно переползают через баррикаду и кучей собираются у ее ног.
Игнат, прищурившись, что – то соображая, смотрит на нее, на крыс, построенных у ее ног, и разворачивает лошадь. Его отряд спешно исчезает в конце улицы.
Аслан подходит к ней.
- Королева, мы за ними… надо их выкинуть из города.
Она смотрит на него и медленно кивает. Аслан машет рукой, и крысы трусцой убегают. Улица пустеет, на ней горящие телеги, валяются убитые, ворочаются умирающие. Она садится на ступени церкви. На заднем плане по ступеням пытается забраться раненный горожанин. Он упорно лезет, помогая локтями, оставляя густой кровавый след за собой, одолев несколько ступеней, успокаивается, долго шевелит ногами, как засыпающий, потом замирает.
Начинается летний дождь, внезапный, обвальный, он падает как стена. Она набирает полные руки воды, умывается. Она что- то говорит, говорит, говорит, но единого слова ее не слышно, а слышен только шум дождя.

И тут Фражетта осталась одна.

На площадь въезжает колонна кавалерии, впереди Ошаб, подбоченившись, осматривает равнодушным взглядом место боя. Слазит с лошади, садится на подставленную бочку. Рядом Аслан. Они говорят.
- Совсем город тощий, никчемный…,-говорит Аслан. Жрать мало нашли, желтого мало, жители разбежались.
- Лабазы видел?
- Видел, видел.. Все на месте.
-Сколько там?
- Считал, считал, бросил.. Четыре сотни алеманских «монотонов», двести этих, как их, шлангов.. много куцарей …
- Черной муки много?
- Полно…
-Э, а ты говоришь, плохой город.. Скажи своим, чтоб собирали телеги, все какие найдут, камни из мостовой выворачивать, свинец с крыш снимать, пули лить. Три дня стоим, артиллерию готовим… Королеву видел?
-Не.. Где королева? – окликает Аслан солдата, волокущего ящик. Тот мотает головой в сторону церкви. «Там видел..»
Темнеет. Начинает накрапывать дождь. На площади начинают зажигать костры. Она идет между разгромленными ларями.
Подходит к ним. Ошаб встает.
- Город твой, золотая…
Она молчит. Садится на бочку. Ошаб машет рукой, подтягивают доски с дымящимися чашами.
- Смотри, вот мясо твоей победы…Ешь и позволь нам.
Аслан и Ошаб грызут мясо, мотая щеками от горячего, шипя и вытирая об волосы руки. Она поднимает на них глаза.
-Я теперь пойду…,-говорит она. Слышите?
-Куда пойдешь, зачем… Ночь на дворе, смотри, дождь опять будет…Не пущу тебя ночью, - говорит Ошаб. Тебя волк украдет, а мне жалко…Иди спи в тот дом, утром говорить будешь, а то ты много бегала сегодня, кричала, ты устала, отдыхай, золотая…
Она встает, идет к дому, опустив голову. Аслан за ней с конской попоной через локоть.

В брошенном доме она ложиться на лавку, Аслан укрывает ее попоной, разжигает огонь в очаге, выглядывает за дверь, распоряжается, два солдата садятся снаружи у дверей.
Ночь. Она спит, ворочая головой, шепчет во сне. Аслан перед очагом спит. В дверях Ошаб. Он смотрит на спящую Фражетту. Потом аккуратно подходит, садиться рядом, смотрит на нее.
- Дзеппо, - говорит она тихо, мутным сонным голосом, - Дзеппо, а вот… звездочка зажглась…
Ошаб приближает свою башку к ее щеке и аккуратно кусает ее за ухо. Слышен тихий влажный хруст. Она говорит, не просыпаясь:
- Ой, Тутача, я котлы еще не помыла, …
Ошаб снимает с зуба золотистый волос, прищурившись, сплевывает.
-Вот теперь иди куда хочешь, девка…
Ночь. Фражетта спит. Аслан спит. Ошаб смотрит в огонь. За неплотно прикрытой дверью вполголоса говорят охранники…
В щель видна синяя звездочка. Висит неподвижно, потом мигает.

В центре площади горит костер. Там плавят свинец, разливают в воду, выгребают шарики и ссыпают в деревянные кадушки. У крысы полные руки свинцовых картечин.


Аслан врывается в сумрачный дом, где она дремлет под попоной.
- Эй, вставай, вставай.. Кто-то к городу идет.. Ошаб тебя зовет. Курем, быстрее..
Она поднимается, смотрит на него, вдруг подпрыгивает и отодвигается.
- Ты чего? – говорит Аслан.
-Ух, ты меня напугал…
- Вставай, конь ждет.. Быстро, быстро надо..
Они с Асланом выбегают на площадь, там стоит клином кавалерия.
-Садись, садись… Хезем- ко!
Кавалерийский клин утекает следом за ними в улицу.

Они на поле за городом. Напротив сгрудившись стоит непонятное войско. Ошаб сидя в седле лениво их разглядывает.. Оборачивается, к подскакавшему Аслану.
-Заблудились. Не успели через реку переправиться. Стоят, думают куда дальше. Выпустить их, что ли? Нет, пусть знамя отдадут…
Ошаб выезжает пред строем.
- Эй, косоногие, мы вам враги.. Ваших в городе уже нет .Город наш. Знамя отдавай и вали на все стороны…
Ему с той стороны, делают однозначный знак, просовывая меч между ног…
-Эй, ладно… Во, отведи три джагуна к ним, поучи разговору, а серые пусть заряжают…
Аслан лениво и неспешно делает знак кавалерии. Те разъезжаются в три линии, Аслан свистит, лучники несколько раз спускают тучу стрел. Все смотрят, как в там валяться в стороны пробитые стрелами люди.
- Пойдет? – спрашивает он у Ошаба.
- Не, еще раз…
Стелы с гулом уходят в зенит. Доносятся приглушенные вопли.
- Давай, машет Ошаб… Разгоняй их, а то жрать охота…- кричит вслед.- Знамя не порвите, у них хорошее, красивое…- зевает.
Фражетта на своем дремлющем коне стоит сзади, смотрит на эту неспешную битву, потом неумело понукая коня, подьезжает.к Ошабу.
- Я пойду? А?
- Куда, ты, золотая? Смотри…Там твои враги…- дурашливо уходит от разговора.
- Ошаб, отпусти меня, а?
-Нет, смотри, Во по башке получил…Тьфу, джайпек, пастухов разогнать не может.. Берке бог не велел тебя пускать, вот честно, говорит, пока..
-Что? Что он говорит?! – нетерпеливо спрашивает она.
- Вот их красный бунчук с боя возьмешь, принесешь, покажешь, тогда он разрешит…А? Так хочешь?
Она разочарованно отводит глаза в сторону. Ошаб тянет руку к ее уху.
- Где ухо поцарапала? Смотри… он трогает пальцами ее ухо, она ойкает и шипит. Больно!.. Не знаю..
Тут в ее глазах что – то вспыхивает, какая то тусклая искорка. Она смотрит в поле, потом передергивает плечами.
- А возьму! – говорит она гнусаво. Кровь капает с мочки уха одинокой каплей. Она подпрыгивает в седле и садиться слегка откинувшись назад, перехватывает поводья жестким и ей не свойственным движением.- А возьму!- говорит она и кашляет.
Ошаб смотрит на нее, прищурившись, оглядывая всю. Улыбка тянет угол его рта.
- А давай! – говорит он тихо, почти шепотом. - А давай!
Она отъезжает от него.
-Цо!- вскрикивает она. Конь задирает голову, и вдруг срывается с места с грохотом молотя копытами сырую землю. Цо!- взвизгивает она, пару раз качнувшись в седле, и приноровившись, почти ложиться коню на шею.
Ошаб, словно очнувшись, кричит ей вслед:
-Э, стой, стой. .эй, Бергету, дай ей в руки чего-нибудь, вот дура- то!
Борон выскакивает ей наперерез и сует в руки моргенштерн, она хватает его, не глядя.
Она с разбегу влетает в кучу, ей по спине попадает скользящий удар, она пробивается к центру, где знаменосец, молодой парень с соломенными, как у нее волосами, держится за знамя. Увидев ее, он выставляет меч и кричит:
-Не отдам! Пошла… брысь.. Пошла!
Она молча вцепляется в древко, и глядя ему в глаза, пинает его пяткой в грудь. Тот с плачем летит на землю. Она разворачивает коня и так же быстро, отмахиваясь дубиной, выскакивает на чистое место. Ей вслед летит несколько стрел. Она спрыгивает с коня пред Ошабом за пару десятков шагов и бежит к нему, волоча знамя по земле. Ошаб сходит с лошади.
Аслан смотрит на него почти с ненавистью.
-Ну что? Ты что ей скажешь? Чтоб у тебя зубы вылезли, шакал…обманщик!..- сплевывает.
Она машет знаменем перед Ошабом, радостно смеясь. Тот начинает ржать, изображая косноязычие:
- Ай, королева! Ай, храбрец молодец! Ты великая воин! – оглядывается и смотрит на небо. Беркебог где? Эй, Берке, смотри! Нет негде Беркебога!
Улыбка сползает с ее лица, как только она видит кривляние Ошаба. Несколько секунд она насуплено смотрит на него, потом на знамя и начинает наотмашь его лупить древком. Тот с гоготом уворачивается. Древко ломается. Она с плачем швыряет в него богато расшитым знаменем и бежит в сторону, садиться под куст и ревет как ребенок, обильно струя слезы по щекам.
Аслан трогает коня, подъезжает к ней, сходит с коня и садиться рядом, толкает локтем.
- Эй!
Он мычит, сильно отпихивая его обеими руками. Аслан падает на бок, и полулежит так, не поднимаясь, шевелит рукой травинки.
Она плачет, но уже подавляя рыдания, подняв трясущееся от бешеной обиды лицо к небу.
- Эй, не плачь… Смотри, мы их уже победили… Вон их гонят к горам…Ай, смотри, бегут как овцы! Ха.. Эй, светлая,.. - толкает он ее в бронзовое плечо. Ты победила!
Она резко разворачивается, разъяренно и тихо, тыча в него пальцем, говорит.
-Уйду!...Уйду!
-Да что ты на этого барана обижаешься! Ты же королева! Хочешь, я его высеку?
-Я вам не королева! Я с вами воевать не буду! Я вообще воевать не буду… и королевой вашей не буду…Я…уйду! Сейчас!
- Ай, иди… теряя терпение, говорит Аслан и машет рукой.
Она вскакивает.
- Где конь? Где мой конь!
-Моего возьми, - говорит Аслан, не оборачиваясь. Она выбегает из-за куста. Пробегает вперед, ища взглядом коня, видит, подбегает, прыгает в седло, дергает повод. Кричит в спину Аслану
- Крысы!
Аслан усмехается. Он неспешно встает, смотрит, как она пятками толкает коня.
-К горам не беги, там их еще много! Туда, в степь…
Аслан идет к Ошабу. Тот уже прохаживается пред кучей пленных, в новом дорогом нагруднике. Говорит Аслану.
- Ну что, девка коня забрала?
- Может заблудиться… - говорит он озадаченно. Отправить сотню следом?
- Зачем? Куда ей бежать? Я тебе говорю, уже вечером будет между нами сидеть….
Ошаб смотрит вслед стремительно исчезающей Фражетте.


Она несется во весь опор. Сначала перед ней расступаются колонны войск, разбегаются крысы, успев упасть на колени в грязь. Потом город остается далеко за спиной, она гонит коня в одинокой степи с черными пятнами сгоревших деревень. Солнце прячется в низкие облака…
Конь идет шагом, она сидит, скорчившись в седле, проезжая мимо еще одной выжженной деревни. На заднем плане видны неряшливые серые кучи. Тени шныряют между остовами домов, в сыром темном воздухе приглушенный визг. На горизонте неширокая водянистая полоса. Она поднимает голову и оглядывается. Вокруг пустыня. Сыпет мелкий дождь. Она проводит ладонью по бронзе, смотрит, потом пытается протиснуть пальцы между металлом и кожей. Раздается тихий и предостерегающий хруст. Она ойкнув, в нерешительности, останавливает руку, потом оглядевшись, протискивает кулак глубже.

Паршивая собака, в свалявшейся шерсти, сосредоточенно вытягивающая трепещущий багровый лоскут из одной из многих серых куч, вдруг от неожиданного хриплого вопля бросает добычу и зажав хвост, стремительно несется в ближайший полусгоревший дом.

Она лежит лицом вверх, зажмурившись, разинув рот, прижимая кулачки к груди. Тело ее выгнуто, она несколько раз прогибается, потом хватает трепещущим ртом воздух. Через серую облачную пелену хорошо виден синий огонек. Конь невдалеке пасется, лениво махая хвостом.
Она сидит на земле, подтянув правое колено под подбородок, исподлобья смотрит в густеющую степную мглу. Солнце в последний раз освещает ее, перед тем как уйти за край земли.
Она встает на колени, потом поднимается на ноги. Идет через холм к оврагу. На пути у нее кем – то забытый козел, на веревке, в центре выеденного до черной земли круга. Обессиленный козел сидит на земле и непрерывно утробно блеет скрипучим тенором. Фражетта некоторое время смотрит на него, потом присаживается и неспешно скручивает веревку с его рогов и отвязывает от колышка. Козел замолкает и вяло пытается ее боднуть. Она встает и делает несколько шагов, оборачивается… . Козел сидит на земле смотрит на нее, покачивая головой. Фражетта возвращается и кое – как, за рога вытаскивает его за пределы черного круга. Срывает пучок травы, сует ему в морду и, поднявшись, идет за холм, волоча по земле веревку.

В овраге на берегу заросшей реки полянка, обрамленная сдержанно шумящим камышом. На единственном дереве она висит в неумело скрученной петле. Веревка поскрипывает. Вечереет, дождь прекратился. Ветер путает ей волосы. Лошадь пасется на гребне холма, четко вырисовываясь на фоне светлого ненастного неба.

Странник на крепкой низкорослой навьюченной лошади, останавливается на краю полянки. Сходит с коня, аккуратно привязывает его кусту, спускается на полянку, настороженно оглядываясь. Едва он только задирает подол своей рясы, как его взгляд падает на дерево с висящей Фражеттой. Он креститься, и приближается к ней, вглядываясь в опущенное к плечу лицо.
- Ах, воистину образ чудесный и скорбный, подобно ангельскому….

Она открывает сумрачные глаза.

Он неподвижно смотрит , открывает рот, желая что то сказать, мычит и зачем – то показывает куда – то пальцами, мычит снова, потом говорит как можно более легкомысленно и спокойно:
- Да-давно висишь?

Она задумчиво переводит глаза ему за спину. Раздается скрип и треск, ветка на вид прочная и толстая, ломается у самого ствола и Фражетта летит на землю, разбрасывая желтые листья. Она тут же вскакивает, кашляя, и сдирая с горла петлю.
Человек смотрит на пустое место перед собой, где только что была ее голова, кивает, словно сам себе, и, вдруг срывается с места и начинает карабкаться по крутому овражному склону, совсем не в том месте, где он зашел, невнятно бормоча духовные символы на латыни.

Она, стоя на коленях, содрав веревку с шеи, берет обломанную ветвь, смотрит на нее секунду, потом бешено молотит по земле, по стволу, по земле, невнятно вскрикивая…

Он, одумавшись и придя в себя, перестает лезть на крутой овражный уступ и делает несколько шагов по тропинке к выходу. Раздается резкий крик, хриплый, чуть визгливый:
- Остановись…
Он останавливается как вкопанный, и стоит, не поворачиваясь, втянув голову в плечи. Она, шатаясь, медленно подходит к нему, и тут же, что бы не упасть, хватается за его плечо…
- Ты кто? Откуда, спрашиваю, взялся…?- говорит она сорванным голосом, не убирая руки с его плеча.- Стой, не шевелись…
- Я, сударь, иду к крестоносной армии, что собирается под Басиловом… Я …описатель быта и нравов, сослагатель словес романских и греческих в комбиниумы, называемые виршами, или стих, могу составлять от рескрипта до буллы и до любовного письма… Разумею грамоте латинской, франкской, греческой и многому другому…
Она кладет ему голову на плечо, обессиленная…
- Писем любовных? Это как? - говорит она, закрывая глаза.
- Ну если предмет возгорания сердечного недосягаем или холоден к любовному рвению, можно составить изящное послание на ароматном пергаменте, от которого оный предмет может прийти в нужное состояние интереса к составителю. Надо сказать, что в любви, как в хорошей военной компании, верное письмо есть дипломатия, коей битва выигрывается до начала…
 - А еще от апостольского престола имею письмо к руководителю войства епископу Дьерду Дожа, в котором уполномочен на летописание светлого крестового подвига под червонопламеннной орифламмой…
- Руки за спину заведи…
- Что? – словно очнувшись, говорит он.
- Руки назад, добрый человек… А то мне вязать тебя неудобно.
Он покорно заводит руки назад, она содранной с обломанного сука веревкой стягивает ему запястья, он охает и пытается упасть на колени, но она задирает ему руки и тот вынужден встать…

Они едут по полям. Уже легла жидкая ночь. Он, связанный, лежит поперек седла своей лошади, поводя которой прикручены к седлу коня Фражетты.
- А что здесь происходит, скажи мне? - Спрашивает она, жуя травинку.
Свистят ночные птицы, потрескивает в траве всякая мелкая живность.
- Нечего особенного, мор опять завезли… При папе Урбане был такой мор, только там холерный, что из человека все кишки через зад вытягивает…
- Это как – завезли?
- А так, пацюки и завезли…
- Кто?
- Ну, пацы, пацюки, зверюга малая, влас на ней черный, зловонная и на голом хвосте заразу носит, водится в тех землях, куда крестовые походы отряжают… . Вот скакнули на корабль что назад шел и в порту каком – нибудь по городам разбежались. А там дело нехитрое, им мор - то по землям растянуть…
Она оборачивается и внимательно смотрит на него.
- Не их крысами зовут?- спрашивает она.
- И так тоже…
- А сколько их было? Двое?
-Хо, так кто же их считал, чудный рыцарь, пацев - то…. Одно скажу, что б полземли выморить и двух хватит…
Едут молча, мимо разоренной деревни, где слышен приглушенный собачий визг. Кто – то в темноте шарахается от них и исчезает в пепелище.
- Всякое говорят про мор…. Клирики говорят, что божья кара, грешникам суд, так чего сами мрут тогда, клирики – то? И пламень небесный к земле подошел, стоит уже долго.
- Какой пламень?
- Да вот, глаза то подыми в небеса…
Она поднимает голову и смотрит на синенькую звездочку в мутном обрамлении голубого света.
- По Руперту Штерглиусу, ученому мужу, следует, что пока та звезда видна, мор не прекратиться…
Опять замолкают и едут молча. Звездочка сонно помаргивает.
- А как тебя, рыцарь, именовать, и чего ты связал меня как барана? Я человек негромкий, книжный… Духовное лицо как – никак. Имя то у тебя есть, а? Слушай, развяжи, а то я чувствую себя как отсиженная нога.
Она молчит, перебирая поводья, думает о чем – то. Потом говорит, сплевывая травинку:
- Потерпишь..
Он поднимает голову, потом, подождав, говорит
- А я Грецци дель Бозо, брат минаритского ордена. Весьма приятное знакомство…

Вдали появляются смутные огни орды. Фражетта спрыгивает с коня, подходит к Грецци, отрывает длинный лоскут с его рясы, и затягивает ему глаза.
- Можно подумать, что увидев толпу грязнозадых крестоносцев, я вторгнусь в тайну тайн творения… - бухтит Грецци.- Чего это ты еще придумал, рыцарь, зачем рясу мне порвал?
- Нечего пока тебе на это смотреть, - говорит она, садясь на коня.

Они въезжают в лагерь орды. Фражетта, не спеша, проезжает мимо костров. Ее безошибочно узнают, кланяются, тут же побегают посмотреть на Грецци, хлопают его по заду и по спине, смеются и говорят «Якшу бам…» Выныривает из толпы Арбах и молча, молниеносно поклонившись, берет ее коня под уздцы и ведет через толпу, рукой раздвигая толпу, туда, где костров больше и они стреляют в небо струями искр.
Они останавливаются. Фражетта тихо говорит Грецци, стаскивая его с седла,
- Веди себя смирно, добрый человек. Полежи пока, я скоро приду…


Перед большим костром под двумя бунчуками сидят на ковре Аслан и Ошаб. Между ними большое седло, накрытое шкурой. Они сидят молча, закрутив ноги калачами. Вокруг, большим полукольцом, множество других крыс. Все чего - то ждут, морды терпеливо-отстраненные.
К Ошабу подбегает серый, что говорит ему тихо на ухо, тот кивает.

Из темноты из–за их спин появляется Фражетта. Становиться под бунчуками. Ошаб поворачивается, встает, Аслан вскакивает. Ошаб кивает ей и показывает на седло. Она, помедлив, садится, они садятся рядом, на прежние места. Мгновение сидят молча, потом она говорит:
- Я хочу пить.
Аслан дает ей серебряную чашу с гнутым краем. Она жадно пьет, запрокидывая голову и вдруг, раздается крик, от которого она роняет чашу себе на колени.
- Светлая! Светлая! Отчего нет вкуса у айрана победы нашей! Отчего жирное мясо как солома!
Она испуганно смотрит на большой полукруг крысьих начальников, откуда раздался этот отчаянный вопль.
Ошаб тихо, ей на ухо.
- Они не смеют спросить – где тебя носили степные шайтаны - чолбасы с утра, поэтому жалуются, что без тебя им просто кусок в горло не лезет на этом победном пиру. Встань и плесни айрана на землю, скажи «Берке!»…

Она встает и выплескивает остатки из чаши в траву перед костром, потом, подумав, вскрикивает «Берке!»
- Теперь ты поделилась с Беркебогом, и он сыт запахом горелого мяса. Теперь ешь спокойно…
Ей подают большой клок мяса на кости. Она медленно срезает зубами куски, пачкая щеки. Пальцы блестят от жира. Она говорит с набитым ртом:
- Я привезла человека. Он мне нужен целый.
- Он уже спит в обозе…А зачем тебе ? Я еще не говорил тебе, но знай, мы не тащим пленных с собой. Они нам не нужны.
- А мне нужен…Он, кажется, умеет то, чего не умею я. Что за мясо?

Аслан ей, улыбаясь, показывает на мясо.
- Колено копченое …
Она отнимает кусок ото рта, смотрит на него. Аслан толкает ее, и показывает рога пальцами «Му.. То корова, не бойся»
Ошаб смеется, и машет коровьим хвостом.

Гулянка. Нойгоны орут, смеются, качаются, плещут в горло себе из кувшинов, с наслаждением давятся мясом. Она сидит с блестящими от жира руками, положенными на колени и смотрит на них всех внимательно. Один из них, перестав развлекать окружающих грубой речью, ловит ее взгляд и пьяно выбросив руки, хватает сидящих за плечи.
- Цон! – говорит он, оглядываясь, призывая всех к тишине и вниманию.- Цон, хезерме!
Он указывает большим пальцем правой руки на Фражетту. Все быстро смотрят на нее, и снова поворачивают головы к нему. Он раскрывает рот и вытягивая голову начинает орать, протяжную и трудноразличимую песню.
-Что это он? – испуганно спрашивает она у Ошаба. Тот, деловито вытирая ей руки от жира краем своего плаща, говорит.
- Песня для тебя. Сейчас выйдем с тобой в круг, и будем плясать для тебя, а ты стой и смотри на нас.
И тут они хватают ее за руки и тащат в круг. Все начинают орать протяжную жуткую песню, роняя изо рта куски и опрокидывая кувшины и кубки. Ошаб и Аслан, качаясь, начинают ходить вокруг нее, вытягивая ней руки и загибаясь назад.
- Ты стой смирно и смотри на нас, а мы будем танцевать для тебя.
Ошаб, старательно топча землю:
- Не упрямься, золотая, так нужно…
Она, поворачивая голову, растерянно:
- О чем они поют?
Аслан, раскидывая руки, и так же топча землю:
- Им весело, они смеются, пьют и едят и поют веселую песню. Им весело, потому что сегодня они видели убегающего от них врага, который побросал им под ноги много богатого, короны, бунчуки, и свою отныне бесславную жизнь…И тогда они взяли лучшее из лучшего, а из лучшего взяли лучшее и побросали под ноги того, у кого на голове самые теплые волосы в мире, потому что там однажды спало солнце.
- Что это вы несете? У кого спало солнце?
- У тебя, дура!, - смеется Ошаб. - И лучшее из лучшего бросают тебе!
- Мне не нужно ваше лучшее из лучшего, - вдруг орет она, сжимая кулаки.
- А они сваливают это не для тебя, они просто хотят увидеть, что все золото темное и вонючее, как мокрая глина по сравнению с твоим золотом волос и серебром твоих глаз.
- Они добудут еще тебе послушным копьем все, что пожелаешь! А чего не пожелаешь ты, пожелают они!
Она закрывает глаза и падает на колени и начинает, как бешеная крутиться у них под ногами, хватая их за колени.
- Слушайте, эта ваша песня очень длинная, наверное. У меня нет терпения слушать ее до конца. Я вижу, вы меня хотите впутать в какое – то дело, я не знаю в какое, но у меня от него просто зубы сводит, такое оно страшное. Вы меня не травите больше своими песнями. Я себе тихонечко пойду к Дзеппо, и поговорю еще раз с ним..
- Не будет он тебя слушать без нас! Теперь тебя никто без нас слушать не будет!
- А я попробую… А вы себе идите своей дорогой. А?
- Так ведь это ноги разные, а дорога-то одна, - а потому вместе пойдем, ты ему покричишь, а мы подхватим, ты слева поедешь, а мы справа, ты плакать ему будешь, а мы смеяться, ты заснешь, а мы проснемся, тебе пить, а нам закусывать, а потом тебе умирать, девка, а нам жить, золотая!
- Ну так а если я умру!
- Дура еще раз! Пока смерть тебя нынче на смех подняла, разве веревка, что грызла тебе шею, об этом не рассказала? Что же ты жалуешься, мы тебя из могилы вытащили, время остановили, все имена и названия грязью замазали, Беркебога обманули, – раздолье, гуляй не хочу, а ты ноешь!
-Ай, они поют, как воняет этот мир, все воняет – живые как мертвые, а мертвые как дважды мертвые, и только королева наша чисто пахнет цветами и горелым железом! Ай, вот это песня…
- Мир будет бежать от тебя, пока есть место куда! А как места не останется, он будет сражаться с тобой!
- Я не умею ни с кем сражаться!- говорит она безнадежным голосом - Я никогда не … сражалась.
Тут все замолкают. Падает тишина, только трещат костры. Все замерли. Она с надеждой смотрит на них.
Ошаб молча нагибается и вытаскивает утреннее знамя на обломанном древке, и расправляя его обеими руками, поднимает и показывает всем.
- А тебе, его наверное, сегодня подарили! Все начинают гоготать, она с размаху падает на траву, и лупит кулаками по земле.
В воплях и музыке пира ее крик почти не слышен:
- Сволочи, отвяжитесь от меня! Я уже мертвая была, отдайте меня под землю! Не хочу с вами, не пойду! Крысы! Крысы! Обманщики! Воры!
- А что же это мы украли? – смеется Ошаб.
- Мертвых вы воруете!
- Эй, когда от многого берут немножко, это не грабеж, а просто дележка!
Она сворачивается в клубок, только блики костров играют на ее бронзовой спине. Она воет себе в колени, и когда распаленные крысы совсем теряют голову, она орет из центра круга в веселое звездное небо:
- Дзе-е-е-е-е-е-е-е-е-е-поооо!
И все крысы подхватывают глумливыми голосами:
-Дзеппо! Дзеппо! Дзеппо!
Она тихо, в траву, в землю, жарким шепотом:
- Дзеппо…

Она вскакивает и бежит вон из танцующего круга нойгонов. Пробегает длинный, запутанный ряд телег. У какого-то крысюка, сидящего на телеге криком спрашивает:
- Где он? Где?
- Кто? – перепугано роняет кувшин солдат, поспешно сползая на землю.
- Тот, кого я привезла!
- А!,- солдат вытаскивает из под телеги Грецци. Она хватает его за рясу, сдирает повязку с глаз.
- Ты говорил, что письмо можешь написать? Говорил?…
Грецци оглядывается, щурясь на свет костров, пытается отстраниться от нее, но Фражетта наваливается на него всем телом, трясет:
- Говорил?
- Эй, рыцарь, ты меня удавишь…Да говорил, говорил.. ну и что?
- Пиши мне письмо. то есть от меня ..
Он толкает ее связанными руками в грудь, сует ей под нос руки и говорит:
- Развяжи, poverino...porka Madonna!
Она развязывает узел, он морщась, трет руки.
- Я есть хочу.- смотрит на нее, и раздражаясь. – За весь день макового зерна не обсосал..Чего же ты смотришь, chellestudo, пожрать принеси!
Она бросается в сторону, по пути показывая солдату «Охраняй!». Бежит к пирующим, замедлив шаг, подбирается к своему месту, где на ее седло опираясь локтем, валяется пьяный Аслан и что – то напевает. Хватает блюдо, наваливает на него остывшее мясо, не обращая внимания на невнятные попытки Аслана посадить ее на место, подцепляет кувшин и бежит обратно. Сваливает все перед Грецци, тот молча и быстро начинает грызть мясо, отхлебывая из кувшина, утираясь рукавом.
Она смотрит как он ест, нетерпеливо оглядываясь в сторону круга. С набитым ртом говорит ей:
- Где мой мешок?
Она оборачивается к солдату.
- Эй, Ахарб, где его баул?
Солдат вытаскивает из соломы распотрошенный мешок.
- Я насытил никчемную плоть, слава Господу…,- говорит он, вытирая руки о подол рясы. Лезет в мешок, вытаскивая пергамент, оловянную чернильницу, заточенные палочки-стилосы, оглянувшись, подтаскивает прямоугольный щит, укладывает все на него, как на стол.
- Темно, сын мой, для чистописания…Огня бы.
Она недовольно говорит «Ай!» и говорит солдату:
- Факел неси!- И кричит вдогонку -Два, два! Тот приносит, и становиться рядом.
Грецци придирчиво оглядывает стилосы, снимая с острия невидимые пылинки, открывает чернильницу.
- Во сколько цветов обойдемся?
- Каких цветов? – смотрит она непонимающе.
- Сажа, ультрамарин, ярь, кровь Серапионова, серная…, - смотрит на нее, потом вздыхает.
- Ладно. Что будет в письме?
- Он должен знать, что я по - прежнему хочу говорить с ним, рассказать ему всю правду обо мне, не хочу, чтобы он думал, что мы враги, мы не враги, потому что… а я…мы же всегда знали друг друга!
Грецци смотрит на нее, слегка прищурившись.
- Погоди, у сиятельных и отважных рыцарей не принято разуметь грамоте, обычно их сердечные муки пользует верный единственный врач от сердечной болезни – толковый писарь, который сможет их мужественное блеянье уложить на пергамент в приятной для дамы форме. И может быть, тебе было бы проще рассказать о терзаниях, а я бы уже расписал бы их не хуже евангелиста Луки. А кому хоть письмо то? Имя?
И тут Фражетта теряет весь пыл. Она опускает плечи и смотрит на него приоткрыв рот. Взгляд ее гаснет. Отводит глаза.
- Его зовут Дзеппо.
- Мужчина?
Она сокрушенно вздыхает.
- Хуже. Святой! Игнат Пустынник его прозывают.
Грецци хмыкает. Перебирая свои бумаги, говорит вполголоса, себе:
- Просто я привык, что содомиты знают грамоту… Как твое имя, рыцарь?
- Послушай, перестань меня называть рыцарем!
- А как тебя называть, если ты обвязал меня узлами и сунул в мешок прежде чем представиться… Сразу видно благородное происхождение – вот я и говорю, рыцарь.
- Всю жизнь меня называли именем Фражетта., - машет она рукой в горизонт,- …Фражетта. А еще называли по другому, но тебе знать это ни к чему.
Грецци смотрит на нее оценивающе. Потом, приоткрыв рот, издает хекающий звук, крутит головой.
- Ну само собой! Вот оно в чем дело…А я то смотрю, и вижу, а понять не могу… до чего странный рыцарь, и броня неведомая, и меча нет, и пешком носиться охотней чем на коне. Девка, вот оно что…Девка! Ты откуда взялась? И зачем тебе нужно писать письмо Игнациусу Пустынному? Расскажи мне, а то я ни черта не понимаю…
Она смотрит на Грецци с сомнением.
- Рассказать? – спрашивает она озадаченно.
- Да чего проще, облегчи душу… Обычно за исповедь берут серебряную марку, но я так и быть, за письмо и за твою историю возьму золотой саксонский цванцигер.
Она приподнимается над телегами, оглядывается, смотрит в сторону пирующих, потом садиться, и глядит на солдата.
- Дай факелы и охраняй меня там. – говорит она. Принесенные факелы она втыкает в землю по бокам от себя и говорит.
- Вообще - то мы родились в один год, в один день и в один снегопад в Прачетте.
- Погоди,- говорит Грецци,- я видел Игната, он достаточно зрелый мужчина, даже с сединой, а тебе на вид лет восемнадцать.
- Я не знаю, почему, но кажется он прожил это время быстрее, чем я…Не перебивай!
- А ты не ври!
- А я не вру!
- И не ври… Сказывай дальше.
Она обиженно молчит. Потом начинает говорить.
И тут Фражетта рассказала.

Она рассказывает, все больше и больше входя в раж, помавая руками, лицо ее меняет выражение. Греции слушает, все более открывая рот. Музыка с пиршественных столов разносится над полем. Она машет руками, замахивается на Грецци в пылу рассказа, он отшатывается. Грецци машинально смотрит туда куда она показывает в рассказе, потрясение проявляется в его глазах.
Она останавливается, хватает кувшин, лихорадочно пьет. Грецци говорит шепотом
- Из гроба украли?
- Ну так вот же, с чего все и началось,- запаленно говорит она и продолжает. Она делает страшные глаза, толкает его в грудь, и замахивается невидимой кувалдой, Грецци снова отшатывается, прикрываясь руками.
- Опять врешь!
Она хватает его руку и пальцем касается заклепки на своем панцире. На пальце остается кровавое пятно, Грецци озадаченно растирает его, потом смотрит на Фражетту, и к изумлению в его взгляде примешивается выражения ужаса. Она выбрасывает вперед руки с растопыренными пальцами, так, что едва не вышибает ему глаза, тот едва успевает отклониться.
-Ба – бах !, - орет она.

Она заканчивает рассказ, и говорит
- И так я висела в петле весь вечер сегодняшнего дня, и почти все получилось, но тут появился ты и все испортил.
Грецци спрашивает:
- Так что же здесь происходит? Кто все эти люди, если не крестоносцы?
Она смотрит на него испытующе, потом говорит веско:
- Я скажу тебе, но ты должен не орать и не визжать. Обещаешь не визжать?
Он кивает. Она поворачивается к солдату, прикорнувшему невдалеке у тяжелого тележного колеса, и зовет: «Эй!».Тот покорно подходит.
- Дело в том, что все это время ты был рядом, - она жестом приказывает солдату сесть, снимает с него капюшон, и взяв за загривок, показывает Грецци, - с крысами.
Факелы освещают спокойную и сонную морду крысы, которая что - то машинально жует. Тот смотрит на Грецци сонными свиными глазами и на вопрос Фражетты: «Как твое имя?», отвечает писклявым голосом:
- Талющ… и коротко, с подвизгом зевает, очень по крысиному.
Грецци от звука этого голоса быстро подбирает ноги.
Фражетта отпускает солдата «Иди на место!»
- Так, а ты что с ними делаешь?
- А я названа их королевой и веду их боем на весь свет. Так они говорят…
Грецци сидит несколько секунд спокойно, потом, вдруг очнувшись, начинает лихорадочно собирать все свои приспособления для письма и сваливать их в мешок, говоря при этом.
- Святому Юлиану, покровителю путестранствующих, я усердно молился от самой Папской провинции, но видно праведной и спокойной дороги для меня тут нет. Дернули меня бесы коротать путь через эти земли!
Один из факелов, между которыми они сидят, гаснет. Он спешно встает, и, не обращая на нее внимания, лезет под телегу.
- Ты куда? - удивленно спрашивает Фражетта.
- Я себе дальше побреду потихоньку, ибо у вас тут место, скажем, не богоугодное…Ишь, выдумали, крысы, ..орда.. Гробы повапленные! Нет, я не знаю, кто вы на самом деле, но и знать не хочу…
- Так чума кругом, сам говорил! Задует чумой! Монах, ты что, мне не поверил?
Грецци перескакивает через телегу, отбегает в сторону, и, обернувшись, на ходу говорит:
- Не поверил бы, не уходил.
И вдруг в темноте он налетает на чье- то железное, огромное брюхо, которое от столкновения брякает железными пластинами. Он поднимает голову в испуге. На него смотрит, напряженно усмехаясь, Ошаб. Его клыки блестят так выразительно, что Грецци роняет баул.
 - Ты бы вернулся, грамотей, и не обижал королеву.
Грецци молчит, открыв рот. Лицо его оползает, как тесто.
- Я говорю, баул подбери и вернись.
Грецци поднимает мешок, лежащий у ног Ошаба.
Приблизивши лицо к голове Грецци, показывая большим пальцем на светлое пятно ее головы, доверительно сообщает.
- Я злой, а она еще злей. Так что иди… А то палец отрежу… Иди!
Грецци медленно возвращается, пролазит под телегой, садиться на прежнее место. Фражетта сидит боком к нему, ковыряя палкой землю.
- Ладно, так уж и быть. Напишу я тебе письмо. Только, - как договаривались, - он оглядывается, понижая голос, - золотой цванцигер.
- Обойдусь без твоей помощи, монах…Иди себе. – надуто отвечает она.
Он встает, оглянувшись, смотрит на лагерь, поворачивает голову видит множество крысиного народу, спящего, бродящего, пьющего, танцующего, караулящего, видит орудия, дремлющие под чехлами, видит множество бунчуков, и, подняв голову, видит синюю звездочку с небольшим шлейфом, которая легко парит в клочьях облаков. Последним он видит Ошаба, который виден на фоне степи, как башня. Тот неотступно следит за Грецци. Глядя на него, монах прищуривается.
- Да нет уж, видно, не обойдешься…. , и садясь на телегу, укладывая щит на колени, говорит ей весело:
-Я то напишу, а кто повезет? И куда?
Она укладывается на плащ, рядом с факелом, закутывается. Говорит сонным голосом.
- Ты и отвезешь. Дзеппо, говорят, ушел к тому городу с башнями, который называют Буда…
- Отпустишь?
- Да иди, кто тебя держит…, - говорит она и засыпает под факелом.

Он смотрит в пергамент, машинально разглаживая его руками. Открывает оловянные чернильницы. Некоторое время подумав, он начинает решительно и четко выводить буквы.

Фражетта спит, засыпает лагерь, он пишет и пишет, оглядываясь, приподнимаясь, словно сравнивая написанное с увиденным. И пока он пишет медленно, начинает розоветь горизонт и расползаться туман. На щите перед ним несколько исписанных листов. Факел щелкает в последний раз и гаснет, истекая дымом. Он поднимает голову, протирая глаза. Вдали проезжают патрули. Стоит самый нежный рассветный час, когда так хорошо умирать во сне или зачинать детей.
Орда спит, ее королева спит, солдат Талющ таращит на него оловянные глаза. Фражетта поворачивается во сне, невнятно говорит какое – то слово. Его взгляд ползет по ее бронзовым доспехам, по спутанной копне волос, на которых образуются туманные капли. Грецци сыпет на пергамент мелкий песок, скатывает в рулон и перевязывает веревочкой.

Сцена: Телега с сидящим Грецци Бозо чуть выше, чем орда. Вдали между верхушек юрт мелькают пики, звучит рожок, возвращаются из степи кавалерийские разъезды. У колес телеги спит Фражетта, он смотрит на нее с непроницаемым выражением лица.
***
Лагерь под Пештом.Игнат стоит, вытянув руки вперед с нацепленной веревочной рамкой на пальцах, с бусиной в центре. Он смотрит через веревочную рамку в степь. Рядом несколько человек.
- Далеко ли бьют твои монотоны?
Человек в кожаной шапочке облизывается, разводит руками и начинает лопотать по влашски, пересыпая речь немецкими словами.
- Сколько? – переспрашивает Игнат, - Сто?
- Нэ, - машет головой тот. Колыну …
Хватает камень и бросает в пространство. Игнат опускает руки.
- Погоди…
- Чо?
- Вздумай себя ядром.
-Чо?
- Вздумай себя тем валуном , который толкается из монотонна огнем.
- Так есть. Огень!
- Теперь беги так много, как если бы ты был ядром, толкнутое огнем. Беги ! Там остановишься, где оно упало! Беги!
Человек с ревом и жужжанием начинает набирать скорость, раскинув руки. Пробежав какое - то расстояние падает на колени, разбрасывая руками траву и землю.
- Тут!, - орет он. – Тут!
- Три сотни шагов хорошего кракенера. Ладно.., - говорит Рапп.
- Двести с полтиной – он хромой. – поправляет кто- то.
Игнат глядящий сквозь рамку говорит.
- Это слабо. Мало..
- Можно больше толочь в ствол пороха… - говорит Рапп. Но может раздуть монотоны, побить пушкарей.
- Монотоны ставим во вторую линию.. не снимая с передков. После переводим в третью.. и так дальше. Иначе не управимся с перезарядкой. Так?
- Megleh…щурясь, говорит Рапп.

Игнат снова поднимает свою рамку с бусиной, наводя на стоящего на коленях артиллерийского мастера. Смотрит. И вдруг с края рамки появляется трое, двое ведут третьего. Игнат опускает руки.
Они идут мимо мастера. Впереди идет Грецци дель Бозо, смотрит на мастера и ласково кивает ему. Тот радостно машет бородой. Один из конвоиров опережает, Грецци останавливают за плечо в десятке шагов.
- Господарь! То человек, говорит что послан от кого – то престола.. С ним телья кожа свернутая в трубки и пачканная дубовым соком.
- Пергамент!, - в сердцах говорит Игнат. Письма! Ты уже и это забыл?
Озадаченный конвоир топчется на месте.
- Подведи.
Грецци подходит. С выражением почтительности, изысканно поклонившись , опустив глаза говорит.
- Я – брат минаритского ордена Греццо дель Бозо, посланник от Святого престола. Могу ли я видеть преподобного Дьерда Дожа, главу крестоносной армии?
- К чему он тебе?- спрашивает Рапп.
-Я направлен предать ему папскую фистулу с благословлением и наущением…провести беседу.
- Ныне преподобный не в духе беседовать.
- Что так? – настороженно подняв глаза на Игната, осведомляется Грецци.
- Бедняга схлопотал третьего дня в глотку свинцовую ягоду, и она ему на пользу не пошла. Сейчас он отходит в госпитале.
- Однако, есть же тот, кто готов принять от него крест?
Рапп показывает на Игната.
- Он, Игнациус Пустынный, назван пока здесь пастырем, пока не решит Господь епископа
Грецци смотрит на Игната, уголки рта приподнимаются. Игнат смотрит на него таким же взглядом, усмехается в бороду.
- Подойди, брат минорит…
Грецци подходит.
- Идем ко мне. Там поговорим.
Они уходят с поля. Проходят небольшое предместье.
- Так ты и в Риме успел побывать?- спрашивает Игнат.
- Некуда не торопился, вот всюду и успел. Ты, я вижу такоже не терял время. Армия велика.
Они проходят мимо множества солдат, шатров, орудий, метательных машин.
- То не моя армия.А довел отряд и скоро ухожу сам дальше, в Пустынь Люди сбегаются к нам под крест, потому что боятся напасти. Все они будто объелись дурмана и забыли кто они и откуда. Забывают простые слова и названия своих родных мест. Все забывают.
-Как это?
А так..- Игнат останавливается. Эй, щербатый, ты откуда родом? Спрашивает он у солдата, который вращает ручку в устройстве для чистки кольчуг. Тот поднимает бессмысленные глаза.
- Чо? А-аа..- ну, - вопрос вводит его в недоумение. Так, я ..водит руками .Я пришел оттуда. Не… оттуда. Там река и дорога. И корова еще стояла..
- Ну че ты брешешь! Не было там никакой коровы, - голос другого солдата, привлеченного разговором. Корова там стояла, где я пришел.
- А ты откуда пришел? – спрашивает Игнат у него. Как звать?
- Зва-аать? –теперь этот в недоумении. Меня ? Ну, этим зовут… как его. Зарядчиком у того у этого … у той, которая бахает.
-Имя у тебя есть? – теряя терпение, спрашивает Игнат.
- Имя… Да на кой оно мне, имя, что я слепой что ли, или безногий. Было може когда, так я его в последнюю пахоту, видать,в торбу с семенами упустил, а там не заметил и в борозду посеял. Искал, искал, плюнул.. думаю, дождусь ярового всхода, имя то и увижу на поле, так тут напасть случилась, пацье весь урожай сточило…Дома вроде оно и не к чему, имя то, меня без него и так все узнают. А как голодуха подперла, синьор мой и говорит, на войну идем, своего нечего жрать стало, так там паек дадут, а ты да полдревни имена порастеряли, а в армии таких косоголовых привечают…
- А деревня как называлась?
- Деревня то? – задумывается. Да лихо его знает. Помнил когда то…Синьор говорил название деревни крысы в погребе сожрали, ток врет он. Я то знаю, куда оно делось.
Заскучавший Игнат приободряется.
- Куда?
Солдат подходит к нему, опирается локтями о низенький заборчик, манит пальцем. Игнат наклоняется.
- Он его спьяну соседнему барону в кости сдул. У того название деревни раньше пропало, тот и начал у соседей клянчить, а потом нашего облапошил.
- Тьфу! – в сердцах говорит Игнат. Повернувшись к ошалевшему Грецци:
- Видел?
- Они что, все такие?
Игнат молча кивает. Солдат обиженно.
- Это какие это такие? Самые обычные.. Какие это такие?
- Да такие! Вы же не помните не хрена, ни как вас зовут, ни откуда родом..- громко и зло говорит Игнат. Как с вами воевать?
- Имя то мое тебя зачем? Что, кадушка эта лучше будет стрелять, если я ей представлюсь? Жрать я его буду, что ли?- в ответ раздражается солдат.
Игнат с Грецци отходят, им в спину летят обиженные вопли солдата. «Ишь, придумали.. Имя им подавай! А без имени никак, да? Тьфу! Ну что встал, падла, уши развесил, крути давай..!» Грохот бочки, вращаемой солдатом.

Они в просторной комнате. Грубый стол, скамьи, по углам свалены мешки, ремни кольчуги. На столе бумаги.
Игнат садиться на скамью, сгребает в сторону бумаги.
- Присядь, брат … Повечеряем.
Грецци снимает через голову сумку, вытирает рукавом лицо.
- Чего жарко так стало, не пойму.. Вроде май только…Воды бы хороший ковш.
Игнат снимает с бочки крышку, черпает воды в грубый ковш, подает Грецци. Тот жадно пьет, проливая на одежду, остатки выливает на голову, вытирается рукавом.
- Оскоромишься?
- Закуска?
Игнат подходит к разбитому оконцу, отталкивает раму.
- Хаген! Где тебя нечистый носит? Дрыхнешь опять весь день.. Сетку кузнецу носил? А шлем? Чего там на вечерие ? Каша с курятиной…Горшок возьми да беги. Эй, и загляни к Ладоблюду, хлеба свежего возьми…И обернись скоро, гость у меня.
Садится на скамью, и, почесываясь, улыбаясь, смотрит на Грецци мрачными глазами.
- Ну так ведай мне, Гоцци, как ты в Рим успел попасть. Я то, грешной мыслью, думал уже по тебе молитовку справлять, чтоб на тот свет дорожка по пяткам тебе не била, а ты видишь, как… С папскими брехунками разъезжаешь.
- Да будет тебе зубы скалить. – усмехаясь, говорит Грецци. Лумбер Тавийский, зверюга ненасытная, кровяной жижи алкающая, сдох от оспы, слышал?
Игнат поднимает брови.
- Давно?
- Так тем летом. так вот.. И остался за него аббат Сюжер. С ним-то я и договорился. Отписал ему, со скрежетом зубовным, все что имел на Святой Земле, всего на триста золотых марок, и он при скоплении всей этой судейской своры объявил меня ясно доказавшим свое безумие, суду инквизиционному неподотчетным, и отправил под власть гражданского коменданта Мальты, якобы для заточения в богоприимном доме для умалишенных.
- Это тебе повезло, - равнодушно говорит Игнат. А дальше как?
- А дальше проще репы. По пути капитану копейщиков которому дали за меня три марки за сопровождение, дал я десять за крепкий сон, во время прохода мимо малой рыбачьей фелуки недалеко от Мальты , прыгнул на ее борт за полмарки, и был таков. На Мальте я уже появился свободным человеком, с бумагой от руки самого Сюжера, благо его криворукую писанину подделать мне трудов не составило, разузнал, и пришел в стоялый портовый двор у этой старой сволочи..- щелкает пальцами, да ты слышал о нем.. кардинал Де Пуденциано. Он, видишь ли, спустил казенное средство на лядских девок и пьянствие и кости, страдал от того что не мог с проклятого острова сдвинуться ни назад ни вперед, и уже неделю жил в долг. Я вошел в его положение, взял с него обещание подбросить меня до Рима на святейших лошадках, состряпал правой рукой вексельную грамоту на пятьсот италийских флоринов, сходил с той бумагой в тамплиерскую богадельню, получил за фальшивку пятьсот монет, честно отдал больше половины этому старому грехоместилищу. Он на меня не знал как нарадоваться.
Переправились в Мессину, в месяц мы дошли до Рима, а там уж Умберто меня так расписал перед нунцием Бокарди, что тот сразу же мне выдал свиток с вислой печатью и отправил к вам. Остальные, видишь ты, ехать не хотели…ибо чумы испугались..
Игнат улыбавшийся во время разговора, вдруг улыбаться перестает.
- Погоди, какой еще чумы?
Стук ног в сенях и сопение. Входит Хаген с дымящимся горшком в руках. Ставит горшок, раскладывает ложки. Игнат угрюмо смотрит, как он возится. Хаген постоянно что - то бормочет. Игнат молча кивает ему, Хаген уходит.
Грецци хватает ложку, Игнат искоса бросает на него взгляд, тот покорно кладет ложку на стол. Молятся. Игнат встает лезет под мешки в углу, вытягивает круглую флягу, обшитую кожей.
Грецци жадно хватает ложкой кашу, выуживая куски курятины, жует, давясь.
- Это зубов то тебе отец Лумбер убавил? Знатно…
- Ага.. Дубовый молоток на лету жевать учил, сука старая, - шлепая ртом от горячего говорит Грецци.
- Ну что, за негаданную нашу встречу, брат?- Игнат держит открытой флягу.- И не берет тебя же гнев божий. .хе!, крутит со смехом головой, пьет , утирается, передает флягу Грецци. Тот берет, аккуратно нюхает.
- Ох, и смрадно…
- Пей уж..
-Смрадно, - отпивает. Ух! Эх! Porka ma….БРР.
- Что, нравиться?
- Упаси святые донаторы…Буряковая?
- Ну. С черной мукой и солью.
Молча закусывают, стуча ложками о глиняные края горшка. За окном темнеет от приближающейся непогоды.
- Ты фистулу читать – то будешь? Что я ее вез, просто так, что ли.
- А ты ее не сам написал под тем кустом? А?
Грецци , изображая обиду демонстративно укладывает ложку.
-Э-хе-хе…Да ладно, Господь с тобой, шучу. Почитаю, буде время. Ты мне про чуму то скажи, а то я в толк не возьму…
- Да ты что, из омута вынырнул? Вокруг что творится? Чума…
- Да не заметил я чумы.- говорит Игнат.- Война тут.
Грецци кашляет, утирается.
- Какая .. война?
- Кочевье из-за Карпат неведомое пришло..Много их…язычников. Мы уж с ними бились третьего дня, там то Дьерда Дожа и уложили. Под Басиловом.
- Ах, кочевье.., - говорит Грецци. Кочевье. Кто такие? Что за кочевье…А в Риме только и разговоров, что о чуме..
- Там, - говорит Игнат, протягивая руку в приоткрытое окно. Великое и несчитанное войство. Идут от города к городу, от деревни к деревне. Про них слухи всякие . Я ,- тычет ладонью себя в грудь , - я их видел, бился с ними. Стоял нос к носу. Бьют они нас, пока. Как учитель шкотного ученика. Бьют…Они тут армию собирают… А они опять ее разобьют. А они снова соберут…
- Может бароны богемские восстали, да русинов позвали в союз?
- Какие бароны, брат, - страдальчески говорит Игнат. Вон там все бароны, за окном, со своими крестьянами. Они себя забыли от страха, имена свои растеряли. Рапп, и тот с трудом прошлый год помнит. Вел их, как слепцов.
Грецци молча смотрит на него.
- А кто их вождь, войства то этого кочевого?
Игнат мельком бросает испуганный взгляд на него, отводит глаза в кружку.
- Не знаю. Они мне писем не писали, вожди…Воюют славно, а назваться не хотят. Да я не гордый, я прибью, не здоровкаясь.
По мере течения разговора они пьют из фляги. Темнеет за окном.
- А все же сдается мне, что нечисто в этих землях. Видел я убойных, да столько, что на бой то непохоже. Кучьем зловонным лежат, погрести их некому, собаки то окрест, глянь жирны, что твои свиньи, человечьим салом отблевываются. Может и не было чумы, а станет. Сам же знаешь где война, там чума.
- Ладно, буде скоро чума, не будет, гадание сие ни к чему. Будет – передохнем, не будет – передавим или мы их, или они нас.
Стук в раму. Игнат поднимается.
- Чего тебе, пустобрех?
Голос Хагена, с басистым лифляндским акцентом.
- Прэподобный Дожо в дорогу собралься, уж обулся. Отец Эриберто просит вас…
- Иду…
Поворачивается к Грецци.
- Пошли …Поглядишь на него в крайний раз. Укропа пожуй, да и мне дай, а то разит от нас нетребно…
Идут спешно на край лагеря. После дневной жары в душном небесном мареве собирается густые и свинцовые облака. Подходят к опрятному дому, конвой из пикинеров расступается. Заходят в сенцы, проходят комнату с открытыми окнами.
У стены на широкой крестьянской лежанке под пологом лежит человек, рядом священник и лекарь. В спертом воздухе ритмично раздается натужный хрип. У лежащего человека неправдоподобно раздутое горло и лицо, синюшного цвета, борода срезана клочьями, осталась только на одной половине лица.
Лекарь недовольно смотрит на подошедших. Наклоняется и что – то говорит на латыни лежащему. Тот скашивает глаз на Игната. Хрип прерывается. Дьерди пытается что- то сказать, в глотке его что то лопается, и прорезается голос:
- Гоцо, сучий огень, ты ли …
Несмотря на жестокую боль и нехватку воздуха в сказанных словах издевка и ирония:
- Я то уж в надеже был, что ты давно пинаешь ветер между землей и небом …
Грецци, глянув под ноги, сдержанно отвечает:
- Вервий ныне стал гнилой, грехов моих не держит, лопается…
Дьерди издает хлюпающий звук горлом и вбирает струю воздуха.
- Ну так,… ходьте вон все.. . . Гнат, ты …здесь… Иди –те…
Все выходят, Грецци, коротко взглянув на Игната,
- На колень уткнись,- говорит Дожо. Давай, не гордись, а то я до тебя не докричусь.
Игнат помедлив, становиться на колени, и садится на пол. Их головы вровень, оба истекают жирным потом в сытном воздухе комнаты. Духота перед дождем становится невыносимой.
- Я третий день из гробу вываливаюсь, мыслю,…как тебе то сказать. Ты великий отряд из Басилова привел.
- Было и больше…
- Не было лучше…Все как бараны сбегались, а ты ладно своих привел, со стягом…Мне уже как сверху зорко всих видно..
Убойна начата…надолгая.- он кашляет, сосет воздух, отплевывает густой гной с кровью. Я всяких кочевых видел.…Те не страшные, те быстро грабят. А эти… серые… эти душу нам размотают, как ремень…Покойно нам от них не будет долго. В такой убойне потребен злой … сильный…кому не нужен никто…ты такой..
- Чего так, преподобный, меня кроешь?
- Да не крою, дурья башка,…а хвалю. Ты слушай. В войстве теперь под орифламму встанешь.
- Не встану…. Людишек привел, и того довольно. Править я этим челном не хочу. Ты мой путь знаешь – иду в пустынь.
- Отчего так?
- Не в миру я уже.
- Так и я о том. Тебе мир не нужен, оттого ты ему понадобен. Огляни вокруг… Все уже ни жития ни смерти не ждут, дышут как твари бессмысленные. Все забыли, с кем воюют, не знают, зачем умирать, не помнят…впопыхах молятся, … . А Убойна для тебя – нега райская нонечо станет. Потому как ты, не страдая, от мира отказался. И в пустынь ту уже пришел, кругом она. Я вол старый, на гряде падаю, а мое ярмо тебе на загрив пастырь наш приладил…
- Что - то мне думки твои не по любу. Вижу, ты собрался под мою руку всех подвести. Не прелестно мне это, веришь? Лепше мне смерть, неже Ярмище Войное - говорит Игнат, утирая лоб. - Не прелестно…
- Верю, … Потому всех зови. Зови, говорю, а то и на деле вздерну, тебя, песа, на оглобь, если упрешься … Зови!
Игнат молча поднимается с пола, подходит к двери, открывает ее, молча смотрит исподлобья на собравшихся. Эриберто стоит с недонесенным ковшом воды до рта, Грецци дремлет, привалившись головой к дверному косяку, лекарь, что то лепечет не обращающему на него внимание Эриберто. Игнат молча кивает им – входите.
Они входят. Дожо визгливым истекающим из нутра голосом:
- И еще зови …
- Кого? – с утомленным раздражением спрашивает Игнат. Кого тебе еще надо?
Дожо яростно шипит:
- Усех докличь, безтолочь, усех.. кто твой указ слышать будет под стрелой и пулей .Зови, а то удавлю, песя паршивый, буйны червь, не перечь мне, курвец …
Глухо ругнувшись, Игнат перемахивает в окно, идет к капитану конвойной сотни, рядом с барабанщиком…
- Бей до всех войсковых …бей шибче. – сплевывает, засовывает кулаки под ремень.
Ритмично начинает лупить барабан. Со всех сторон, теряя каски, пристегивая мечи катятся капитаны, полковые и прочие командиры. Игнат ,постояв, возвращается в дом.
- Здесь… все.
- Под небо меня…- рычит Дожо. Щас укроюсь, дыху мало…Под небо меня! Скорийш…
Его тянут на простыне в окно, подбирая ему руки, тянут неумело, причиняя боль. Он хрипит как вепрь, пока его суетливо укладывают под окном на кривой лавочке.
- Эриберто, сынок, гласи волю божью..
Эриберто растерянно наклоняясь к нему.
- О чем, отче?
Дьердо беспокойно шевеля ногами и руками, раздраженно хрипит, глядя в низкие железные тучи.
- Игната .. под Ярмище Войское гласи…
Эриберто, растерянно посмотрев поверх голов.
- Именем матери нашей святой католичьей церкви и волей Господа Иисуса, сыне божьего…
- Громче…- рычит Дожо.
- Благословлением! Святого престола! на местодержание и оглавление крестового воинства в этих землях собираемого, преподобный Дьердо по призванию себя к Судии дел наших волен оставить на свое место этого человека, вам всем видного и слышного, коей именуем вам всем как Игнациус Пустынный Прачетский. Преподобный Дьердо Дожо указывает, что его воля ныне вами должна быть исполнена на поле крестовой сечи во всякое время дневное и нощное, как если бы это был он сам. И буде так, пока не дано услышать вам папский указ о конце всяких войских сует в этих и других землях, куда бы вы не следовали. Сказано сие в день мая…в присутствии всех войсковых голов и службищ церковных, и прочих свидетельствующих.
- День какой сегодня? А год? – шипит он Грецци.
Грецци открывает рот, чтобы подсказать, но теряется. Смотрит беспомощно на Игната. Тот усмехается и отводит глаза.
Преодолевая заминку с датами, Эриберто вопит:
- Во имя Отца, и сына, и Святаго Духа. Amen!
Все начинают глупо, по детски орать, тряся сорванными с голов шлемами.
- AMEN! AMEN! AMEN!
 Игнат зло оглядывает их всех, и коротко крутя головой, беззвучно и страшно одними губами выталкивает из себя ругань.
Дожо начинает сипеть, как удавленник. Его неуверенно хватают за руку, он злобно отпихивается, рвет повязки на своем горле, заливая рубаху кровавым гноем из раны, встает, агонизируя и бессмысленно идет, шатаясь в дом. Пред крыльцом, уцепившись синеющими пальцами за придверный столб, он мелко тряся головой последний раз осмысленно оборачивается к Игнату, глядит на него с ненавистью:
- Бери же,.. бери… и помни….это тебе… не репу тырить…

Его пытаются остановить, уложить, он толкает всех, отмахиваясь, заходит в дом. Дверь прикрывается, слышен грохот чего - то упавшего. Слышен его сип, невыносимо громкий, он быстро идет к окну, толкает раму, смотрит на всех, глаза его стремительно светлеют, он валится грудью на подоконник, свесив руки и голову вниз. По чистенькой глиняной стене под окном быстро и плавно расползается темно багровое пятно.

Д
алеко от Пешта, в степи, сидит в траве Фражетта. Знойное марево распространяется вокруг. Невдалеке на гребне холма сидят Ошаб с Асланом и стучат нардами. Неспешно переговариваются, швыряют кости, искоса, но внимательно поглядывают на нее. Ошаб что – то говорит Аслану, тот вскакивает и бежит к ней. В руках у него посудина и кувшин.
- Что тебе? – спрашивает она, не вставая.
- Ешь, светлая, тебе принес.., говорит Аслан ставит пред ней в нескольких шагах и бежит назад, садится перед Ошабом и бросает кости.
Фражетта демонстративно поворачивается в другую сторону. С другой стороны перед ней сидит Беркебог в раздерганном малахае и желтой рубахе и костяной иглой с суровой ниткой зашивает ее рубаху. Сидит с таким видом, будто продолжает только что прерванный разговор.
- Вот так…, говорит он и откусывает коричневым острым зубом нить. – вот так и бывает. Вроде , думаешь, бога нет, бога нет…, а кто под землей редиску красит? А?
Вытягивает перед собой рубаху, встряхивает, смотрит прищурившись, и прилаживается штопать дальше.
- Ходишь оборванная, как степной хорек, врагу тебя показать стыдно…
Опешившая Фражетта говорит:
- Ты откуда взялся, дед?
- Оттуда, где тебя не было… Чего смотришь? Есть хочу… Чего смотришь, говорю, кувшин дай!
Фражетта подскакивает, хватает кувшин и посудину ставит пред ним.
- Кому? – спрашивает он, подняв бровь.
- Тебе, - говорит она растерянно.
- А я кто?
- Ты – Берке.
- Вот то-то. На, не рви больше, - бросает ей починенную рубаху, аккуратно закалывает иглу с нитью за ворот, и берется за еду.- Ну как, говорит он с полным ртом, - гвозди то колючие?- Кивает он на заклепки.
- Не, - говорит она просто. Только по ночам кажется будто кто – то холодным языком сердце лижет, а так ничего, спасибо… Берет задумчиво кувшин, отхлебывает из него и размахнувшись бьет Беркебога в мощный морщинистый лоб.
Не шелохнувшись от удара, сплевывает молоко и вытирает бороду.
- Ты чего делаешь, дура?
- А это тебе за ласковые руки и за ту ночку в юрте, черт старый…- говорит она, подбирая ноги. Ты за что меня гвоздями испортил? Что мне теперь жизни нет с этим железом? А?
Берке вздыхает, горстью ловко собирает черепки и собирает ладонью молоко. Кувшин как нетронутый стоит на земле.
Он берет его и пьет, долго, не отрываясь, ставит на землю. Опять вытирает бороду.
- Так тебе и смерти теперь нет.
Молча сидят, Берке жует, Фражетта берет у него из рук протянутый кусок. Молча жуют вместе.

- Скажи им, что бы не ходили за мной всюду, - говорит с набитым ртом Фражетта. - Я сама по себе, они сами по себе..
- Ты королева, ты и говори.
- А ты у них бог.
- Бог тебе рубаху штопает и из рук твоих ест. Бог…Эх, ты, королева…
Берке встает, вытирает ладони о живот и не говоря ни слова идет к горизонту.
- Эй, дед! – окликает его Фражетта. До города далеко еще?
Берке не оборачиваясь, говорит
- Всякую дорогу как веревку, надо вдвое складывать, после того как половину прошел.
Фражетта смотрит ему вслед, пожимает плечами и опускает глаза. Перед ней куски разбитого кувшина. Капли молока висят на травинках.

-Пред Игнатом и Бозо стоит запыхавшийся человек, покрытый пылью, тяжело дышит. Он быстро и жадно пьет из бурдюка, обливаясь водой. Игнат терпеливо смотрит на него. Человек выливает на голову остатки воды и переводя дух говорит:
- Я видел многую пыль на пуште…Ух.. Слышал топот и скрип…Много их…
- Сколько?
- Несчитано…Стягов очень много.. Испугался быть близко, могли взять арканом…Я ушел сразу к тебе.
- Когда будут здесь, думай…
Человек опускает голову на мгновение.
- Бегут ладно, шибко, но не спешат… Хотят, видно, к городу подойти ровным рядом.. Будут через пару дней.. Но не раньше.
- Бене. – говорит Игнат по итальянски, поворачивается
- Господарь, еще..
- Что?
- У них такие же, - говорит человек, показывая на расчехленные орудия. Много…
- Брешешь… , - говорит Рапп. Монотоны только у нас.
Игнат стоит как громом пораженный.
- Взяли в Басилове. Наши ступы.. Там же порох… Я говорил, надо было взорвать.
- Не успели их взорвать…Ладно. К ним мастера нужны, к монотонам




- Старый помер, а мне Ярмище сложил. То просто как овец пасти…Как воевать, с кем. враг неведом.
Мне о нем неизвестно ничего… и как быть, у меня нет наущения..
Они едут по степи. Грецци на своей навьюченной лошади.
- Не стращай себя, Игнат.. Значит воля Его.. Управишься. Ты зря не читал моих пергаментов.
- Что мне твой пергамент. Папин наказ для дальнего похода, а у меня поход ближний, рукой подать, да только идти в том походе, как до Страшного суда. У меня людей и пороху от его словес не прибавится.

Игнат вытаскивает свитки, вяло перебирает, читает…Вдруг
- Что это?
- Ты читай…
Игнат читает. Нарисованы закорючки, какие то планы. Цифирь, перечисления…
- Похоже на реестровую запись войсковую.. Это твоя рука. Что это?
Игнат оттягивает рулон вниз, видит нарисованного солдатика с крысиным лицом.
- Не таращь на меня глаза, брат… Это я списывал с натуры.
Игнат молча смотрит на него.
- Говори, - произносит он хрипло, и вдруг смеется. Грецци, сучий потрох, как ты все успеваешь. Где ты их видел?

- Было дело, - усмехается Бозо.- Я их видел…Я даже среди них провел довольно времени. Почти день и ночь. Набросал по памяти.. Думал, вам пригодится..
- Отчего тебя не укоротили, не повесили? Как смог?
- И стараться не надо было… Меня взяли недалеко от того места, ну где.., в пустом поле, где много убитых.Я шел, думал чума свирепа, но тут меня повязали…Тот кто меня связал и привез в ихний проклятый вертеп, защитил же меня от напастей плена и мучений…Странный человек. Неграмотный…и странный. Непохож на них..
Игнат останавливает лошадь, смотрит в горизонт, оборачивается на несколько сопровождающих его всадников. Машет им
- Шибче гляньте с того холма! – кричит он им. Всадники удаляются. Он поворачивается к Грецци.
- Говори…
- Рисовать с натуры, как и писать дело нехитрое… Так, вот.. Дивный се человек. Он взял меня в узлы, и пообещал отпустить под условием, что отпишу для тебя послание с его слов. Дивный человек.. Уверял меня, что вы знакомы.
- Нет у меня дружков среди кочевых…Что в нем дивного?
Грецци улыбается.
- Не знаю…Может потому что этот человек – девица.

На гребне холма появляются всадники
- Господине! Мы видели их малый отряд. Они далеко, их немного.. Кружат по пуште..
Игнат резко поворачивается к ним.
- Бегите к городу, предупреждайте Раппа…Я следом.
- Не оставайтесь один, то смертно опасть!
- Беги в город!, - бешено орет Игнат.
Оборачивается к Грецци, молча смотрит на него. Грецци прищуривается.
- Не режь меня очами. Я не знаю, кто она.. Она просто просила предать тебе письмо, написанное мною с ее слов. Но она странная до изумления…Говорила одно твое имя: Дзеппо. Я не слышал, чтобы тебя так звали. Это грубая кличка. Она сказала, что звала так тебя с детства…
Игнат гасит взгляд. Наклоняет голову.
- Назвалась?
- Фражетта.
Игнат шпорит своего коня и летит в степь. Грецци набирает ход и они скачут вместе молча.
- Она умерла прошлым летом!
- Ее украли из гроба, она так сказала.
-Она мертвая, я дал ей последнее причастие. Я видел, как ее везли на погребальных дрогах. В ров. И старый Гвадольфо пел над ней Псалом, пока ее присыпали землей и известью, ибо было жарко… .Я сам это видел.!
- Это не препятствие, то что она мертва.. Ты знаешь, как из мертвых делают полуживых. Сарацины то умеют, умеют пражские евреи, многие и в наших землях чернокнижат…Я видал и не такое. Хуже не то.
Конь Игната сбавляет бег. Боззо тоже останавливается.
- Что же хуже?
- Она сказала…, - говорит Боззо и замолкает.
- Что?- сиплым шепотом спрашивает Игнат, наклоняясь к нему.
- Она сказала… Ее принуждают силой взять на руки войну с тобой…. Просила тебе это сказать и не держать обиды на нее. Так вот их вождь и королева – она. Еще просила сказать, что бы ты знал, кто есть в этой войне.
- Кто же?
- Ты, она и крысы…
Игнат закрывает глаза. И с последней надеждой.
- А вдруг то не она?
Грецци вздыхает. Берет свиток, оттягивает край.
- Вот, смотри, упрямец… Я сделал с нее образ рукописно, когда она спала…

Фражетта едет в телеге, она положила руки на ограждение арбы и смотрит в землю, плывущую под колесами. Она смотрит в землю и начинает улыбаться, тихо смеется, словно истоптанная дорога невыразима смешна и интересна.(Romance)Он улыбается все беззаботней, и вдруг будто что-то вспоминает, и ее улыбка превращается в ощеренную гримасу. Она вцепляется зубами себе в руку, сидит так, зажмурившись и качаясь вместе с телегой .Едва слышен прерывистый, тихий вой.
Телега катиться вместе с ордой.



-Так вот, слушай, - говорит Грецци. Я могу тебе помочь. Я вернусь к ним. К ней.. Она захочет тебе написать письмо еще и еще. И я могу поставлять тебе многие известия о намерениях ее войска…
- Лучше езжай в Рим, и к императору…Проси солдат. Пусть идут сюда все…Мне нужны войска.
- Нет, я могу еще кое-что сделать там. Слушай меня,… - говорит он лихорадочно, трогая его за рукав. – Там, где идут они, все смотрят на нее…все смотрят на нее , когда она приходит, и ждут ее, когда уходит…Я думаю, она для них важна как глаз..как стяг, как еще может быть нужен вождь и королева?
- Ну… мрачно произносит Игнат. Что же ты хочешь…
Боззо наклоняется к нему, тянет лицо к его бороде, изгибается как может…
- Отравлю ее!
- Как?
- Отдай мне тетрадь!
Игнат отклоняется от него, перебирая поводья, едет не спеша…
- Игнат, я прошу тебя…верни тетрадь…Та часть комбиниума, что там внесена мною последней будет достаточна! Я проверял его на мертвых …Даже они, ушедшие в иной мир, трепетали от его ужасного действия…
- Сказываешь мне про тетрадь. .а сам забыл, как тебя жрали вши в зиндане Лумбера…за эту тетрадь. Забудь про нее…У нас достаточно истых пастырей стада Христова, чтобы из тебя выпарили живьем все твое тощее сало…
Грецци настигает Игната. Он в бешенстве.
- Удастся ее отравить – они лишатся стяга войны.. Не удастся - я уточню состав, и привезу тебе много всякой важной всячины про их намерения! Я буду как пес для тебя средь них, я выищу все их загадки…Отдай тетрадь! Я прошу тебя, брат, как не просил еще никто твое деревянное сердце…Отдай тетрадь! Я только для этого шел сюда…
Игнат разворачивается в седле.
- Любомудр. Монашек. Отчего я привык, что когда ты берешь в руки эту свою серую подругу, вокруг тебя люди начинают падать замертво, как спелые груши с ветви? А? А тебе важно лишь сколь сильно изойдет смертной пеной тот, кого ты как паук, укусил…
- Отдай тетрадь! – шипит Грецци, протягивая цепкую худую ладонь к Игнату.
- Скольких ты увел на тот свет своими настойками..
- Преступников! Corpus crimi доказанный,.. никак иначе.
- Скольких ты увел на тот свет по тайному заказу, а не преступников. Даже я, который известно тебе, и носа не показываю в Риме без крайней надобности, наслышан…
- То навет.., - говорит Грецци. Знаешь, чей.
- От навета ли несчастных любовников Арнуччи и Петру Фурнеззе, единственное преступление которых было в том, что дышали одним воздухом, разнесло от стакана вина, как перележавшую на солнцепеке колбасу? От навета? – тихо спрашивает Игнат. От навета кардинал Нервилера разлагался заживо в своей спальне и половине Рима были слышны его вопли…
- Он загубил Паламастру!
- Может быть, но ты загубил его не менее искусно. Если верить тому что день мук покупает год грехов, то грешник кровосмеситель и блудодей Невелере после смерти должен воссесть одесную Иисуса на Небесах . А от навета ты загубил Арнольдину Ферке, которая опять таки провинилась лишь в слишком горячей привязанности к этому дворянчику,.. как его…Себальде, да? Отчего ее язык распух, а глаза стали как высохшие лужи? И многие, и многие, до сухоты в глотке можно упоминать… От навета или от твоей проклятой страсти …. И этот человек зовет иногда себя слугой Божьим. Ты скорбь мира, Грецци… Не умея держать и кинжала, ты готов с блаженной радостью перетравить всех, чтобы записать пару удавшихся рецептов.
- Я принес тебе нужное…Я принесу еще.. Я поеду в Рим, если хочешь, и через месяц здесь будет множество войск… Но отдай мне тетрадь.!
Игнат смотрит Грецци за спину.
- Не отдам…Да и нет ее у меня с собой… Спрятана в городе, в монастырской библиотеке. Пусть лежит там. А ты помоги мне… Там посмотрим.
- Отдай!
- Налагаю на тебя епитимью, - улыбаясь, говорит Игнат.- Будешь мне доносить о всем, будешь передавать в поле брани мне пакеты с доносами, отметишь его белым лоскутом, увидишь меня и бросишь…А я позабочусь, что бы тебя не зарубили в этот миг. Понял?
Боззо, наклонив голову медленно отводит лошадь от Игната. Не поднимая головы, он тихо говорит.
- Ты напрасно меня хочешь как вошь на ногте прижать своими условиями…Я поеду в Рим, Игнашик, и скажу всем – тут чума. Самая свирепая из лютых! И сюда не дадут ни одного солдата! Ничего не получишь, не из Рима, не из Парижа, не из Вены, не из иных мест…. Я распущу язык по всем землям, и тебя удавят карантином! Сражайся сам со своими исчадиями!
- Дурак! Разнесут нас, придут туда, к вам…, - говорит Игнат, напряженно глядя куда – то за спину Грецци. Грецци, продолжая боком отводить лошадь, смотрит на него искоса.
- Мир велик для такого червя как я, мне не страшно…
За спиной Грецци раздается странный дробный звук, он поворачивает голову и едва успевает заметить какое то смутно промелькнувшее движение, кто-то влетел под уступ…Игнат, вынимает руку из–за спины. В руке у него маленький мензингер - певун, австрийский арбалет с толстой короткой стрелой.
- Не доедешь ты до Рима, сдается мне, на такой лошади…, - говорит он, и стрела яростно хрюкнув, вонзается лошадке под челюсть в тот момент когда, почуявший неладное Грецци ударил ее пятками. Игнат исчезает вдали, развевая своими оранжевыми одеждами, Грецци страшно матерится, пытаясь освободить ногу придавленную мертвой лошадью, и в этот момент над ним вылетает с грохотом копыт несколько всадников, с замотанными лицами.
- Ай, Куремсе, бе хон, куле. Ат-та-а!… радостно орет один из них голосом Аслана. Грецци молниеносно выдергивают из – под лошади, вяжут, и перед тем как в рот ему засунут плотный комок травы вместо кляпа он истошно извиваясь, орет в небо:
- Всем расскажу…!
Его оглушают ударом сабельной рукояти по голове и всадники исчезают также внезапно, как появились…

О

шаб на коне рядом с Фражеттой. Он едет, она идет рядом, ноги ее утопают в пыли. Рядом двигается колонна повозок среди многих других колонн, там сложены полуразобранные метательные машины.
- Почему ты не сядешь на коня? – спрашивает Ошаб. Смотри, ты вся в пыли. Королеве не надо идти пешком.
- Королевой меня не называть! – рявкает Фражетта, ускоряет шаги.

Ошаб как кот, прижимает уши.
- Как это? А…Мы …Хочешь я буду называть тебя просто на своем языке. Это будет «Эрке», а орда все равно не поймет.
- Своей ордой сам командуй, я иду сама!
- А красный улаган поднимается над твоей головой. Кто поднимет красный улаган над моей глупой башкой? Меня будут слушать если знают, я делаю так, как хочет королева. Мы же идем так, как хочешь ты.
- Я иду одна.
- Конечно, и в этом есть королевская мудрость, она не думает о множестве чужих ног, те сами бегут следом. Слушай, девка, чего я тебя всегда уговариваю. Идешь и иди, хоть пешком, хоть на руках…Если бы я знал что ты такая дура, в жизни бы не начал с тобой похода, и в могилу бы за тобой не полез, на черта ты мне сдалась !
На телегу вскакивает кто - то, наперерез мчится малый отряд всадников.
- Варту, лерме казым! – кричит один из них, подлетая к Ошабу, показывая большим пальцем за спину.
- Кызым? - говорит Ошаб, -Кызым макер су? Атттта…, он приподнимается на стременах, приложив руку ко лбу смотрит в степное марево. – атта.. Эрке! – окликает он Фражетту, которая ушла далеко вперед не обращая внимания на дозорных. - Тьфу, сучья дочь.. Эрке!
Он слазит с коня, догоняет ее и на глазах всей сотни приседает перед ней.
- Пошли на тот бугор, там город говорят, виден. Пошли город смотреть, надо думать, как его в облог брать.
Фражетта равнодушно огибает его и продолжает идти дальше.
Ошаб хлопает себя досадливо по пыльным штанам и снова обгоняет ее, и опять садиться перед ней в пыль.
- Погоди, вот они что говорят…Он вытягивает шею в сторону и кричит:
- Э, Шакрей, урла матур кее? Кеее.. Говорят, там вождь в рыжих одеждах был, скачет на горячем коне вокруг города, тебя ждет.
- Где? – вскидывается Фражетта.
- Ай, да там. – показывает Ошаб.
Фражетта бежит по склону холма, выбегает на гребень, пред ней в долине открывается город, рассеченный рекой.
Смотрит прикрываясь ладонью, щурясь на закатное солнце, вертит головой. К Ошабу подъезжает на лошади Каждан, артиллерийский джагун – нойгон.
- Где батареи поставим?
- Вон он! – орет она и сломя голову несется вниз с холма. Ошаб кричит:
- Где?
- Там.! Там!
Со стороны города прилетает камень, и шлепается в траву в нескольких десятков шагов от нее.
- Да здесь и ставьте. – деловито говорит Ошаб. Только заройтесь хорошо, и посмотрите где спуск к реке. Стой, королева, стой, золотая, а то щас тебе голову снимут..
Фражетта шарахается от свистящего камня, и перебегает в сторону. Ошаб подбегает к ней, хватает за руку.
- Пошли, пошли… Они бросать камни начали, это худо, по тебе могут попасть. Пойдем, что покажу!
- Я его опять видела!
- Кого?
- Да его же, Дзеппо, он там был.
Ошаб тащит ее вверх по холму, он а пытается на ходу обернуться. Ошаб тащит и говорит:
- Дзеппо, Дзеппо, Дзеппо, Дзеппо.. Видела, видела. Ну видела, ну Дзеппо, ну и что? Как никак большой человек, заметный, и я его вижу часто, я же не ору и недостойно не бегаю под камнями. А кого я тебе покажу. Аслан!
Два всадника подгоняют лошадь, на седле которой прикручен человек. Аслан дергает за узлы и некто сваливается, глухо охнув. С головы его сдирают мешок.
- Эй, монах, я гляжу тебе больше нравиться на лошади попрек ездить, чем как все, в седле .
Грецци вытаскивают кляп изо рта. Он зло выплевывает оставшуюся траву. Крысы ходят вокруг, тыкая его под ребра нагайками, смеются. Фражетта стоит за спинами всех, кусая губы, смотрит на него.
- Ты чего опять нам попался? – спрашивает Ошаб. А? Говори, а то…
- Так я режу землю?- говорит Каждан.
- Что ты, ишак, спрашивать до вечера будешь? говорит Ошаб.
- Я не ишак, сам ишак, - обиженно говорит Каждан, и отходит. В вечереющем золотом воздухе раздается его рев: : «Балки снимай, мотыги готовь, чего разлеглись, собачьи дети.. булле хон!»
Ошаб садится пред ним.
- Ну что же ты нам привез? Расскажи как в городе, ждут нас?
- Ждут, - односложно говорит Грецци.
- Много там всех?
- Достаточно.
- Кто ?
- Кавалерия франков, алеманов, много самострелов, монотоны, черной муки…
- Как с водой и жратвой?
- На год хватит всем. Большие подвалы, и родники подземные.
Вокруг начинают со скрипом, под натужные крики артиллеристов подниматься станины трибушетов, стучать молоты, виться веревки паутинами на фоне неба.
Ошаб смотрит на небо, облизывает губы, и припав на колено, придвигает голову к Грецци. Тот по- прежнему с опаской косит глаза на его зубы.
- А скажи - ка мне, часто ли из города уходили караваны?
- Я не видел не разу. Все больше в город.
- А не видел ли ты на мешках караванных такой вот печатни вислой или отжимной? – говорит интимно Ошаб, подсовывая ему под нос мешок с печатью, где изображены два перекрещенных ключа.
- Видел много раз.
Ошаб отодвигается от Грецци, опускает руку с мешком. Поднимает голову и смотрит на Аслана.
- Кусче аалаган турпе, Аслан- чи, рыбаж, ай-ай., - говорит он, улыбаясь., и добавляет – много!
Смотрит на сидящую на земле Фражетту, и говорит глядя в ее непонимающее лицо.
- Много! Хорошо! Бурем, Аслан чи! - словно очнувшись, вскакивает он. А у тебя язык как наш улаган, по ветру полощет? Завтра тебя королева к своим отпустит, так все расскажешь, как видел. Ай?
- Не, - говорит Грецци, шевеля ногами, словно хочет сесть на земле удобней, оглядываясь на Фражетту, словно ища у нее защиты. Не – ее….
Ошаб аккуратно вытаскивает свою саблю – мон, и берется за лезвие ладонью, будто пробуя ее на прочность.
-Ай? Говорить ты любишь, монаше, всегда говорлив был…
- Не-еее, - изумленно повторяет Грецци, раскрывая глаза. Фражетта тревожно подвигается на коленях к ним.
- Королева, разреши моему мону напиться красного?
- Неее…- визгливо вторит Грецци.
Фражетта смотрит в спину Грецци, Ошаб берет того аккуратно за голову, тот выворачивает затылок и падает набок.
- Нее..
- Эй, не вертись..
- Неее..
- Сучоно..кессер!, Ошаб придавливает коленом его между лопаток. Не вертись! Королева, ты молчишь?
- Нееее! Нееее!
- Ошаб!
- Нее надо-аа!
- Ошаб!
Ошаб поднимает увлеченное лицо.
- Ну что?
- Я спрошу у него. Монах, ты отвез письмо?
-Отвез.., с готовностью хрипит Грецци из-под колена Ошаба. Он сказал, что принял, и ждет тебя. Ответа писать не будет, будет ждать встречи.
Фражетта ложиться на землю, голова к голове к Грецци, Ошаб по прежнему упирается коленом ему в спину, любуясь своей тусклой саблей вытянутой руке, отводя голову и напевая. Она тихо говорит по итальянски
- Повтори еще раз..
Грецци пыхтя от тяжести колена Ошаба, говорит по-итальянски же:
- Он будет ждать встречи, я должен помочь вам встретиться. Без меня нельзя. - сказал он.
Сверху склоняется Ошаб.
- Хорошо я придумал, что отрежу ему голову?
- Плохо, берен, - говорит Фражетта , поднимаясь. Плохо!
- Плохо! А что тогда хорошо с этим убельча?
Фражетта встает, придерживая рукой саблю Ошаба, и говорит не спуская с него глаз.
- Он будет мой.. тот, кто носит письма и тот кто их пишет…Как это по вашему… ? Отпусти его…
Ошаб наклоняет, как собака, голову. Щерится и спрашивает:
- По – вашему …или …по – нашему?
- Отпусти его.
Ошаб поднимает косо над головой саблю, вдавливая колено в Грецци, отчего тот очень сильно вытягивает худую жилистую шею,
- По – вашему, или по – нашему?
Фражетта смотрит в сторону, на город. Вокруг нее вздымается лес балок, веревок, стоит стук гул и треск натягиваемых воротов. Сабля Ошаба резко вспархивает в воздухе, мелькает у шеи монаха и торжествующе поднимается
- Я тебя спрашиваю, по вашему или по нашему?!
Грецци визжит так поросенок, закрыв в предсмертном ужасе глаза, рот искривлен
- Не-ееееее----еа
Фражетта смотрит в небо. Густое голубое небо отмалчивается. Рядом блеют овцы, тряся курдюками, приготовленные для вечерней трапезы на всю батарею.
Фражетта смотрит в землю, на лицо перепуганного Грецци. Она открывает рот, еще не веря в собственное намерение сказать, то, что скажет неминуемо.
- По… нашему...
Ошаб соскакивает резво с Грецци.
- По – нашему такой человек называется нойго-метте, или голубь с красной меткой. Это личный и неприкосновенный гонец и летописец королевы. Он расскажет про тебя всем временам, которые еще будут.
Сказав это, Ошаб смотрит на лезвие своей шашки и резко смахивает голову ближайшей овечке. Та кулем валится на землю, поливая кровью шерсть соседних.
- Нехорошо на заходе солнца укладывать мон в ножны сухим. Это ты помни…Ему сейчас наденут байсу - мете, и закрепят. С этой байсой его никто не тронет,. Делай с ним что хочешь, можешь даже отпустить. Монах теперь твой, и он не умрет, пока ты сама того не пожелаешь.
На Грецци прилаживают серебряную плиту на цепях. Он орет как при пытке. Фражетта безучастно смотрит на него. Его заклепывают, он и испугом крутит головой. Кузнец стуча молотком, говорит.
- Ничего, ваш бог терпел и вам велел…Терпи.
Грецци ощупывает свое новое приобретение, потрясенно говорит
- Да что ж вы наделали, тартарье племя, сволочи.. Оно ж тяжелое как грех. Ох-хо –хо.. Да как я с ним жить то буду..
Начинает с оханьем плакать, стенать, Фражетта трогает его за руку, пытаясь успокоить, он отталкивает ее руки, пробует стянуть через голову. У него ничего не получается, он опускает руки и плачет, растирая пыль на лице.
- Да уж лучше сдохнуть, чем так…Гыыыы…
Фражетта придвигается к нему, обнимает его. Он уже не сопротивляется, просто плачет. Она покачивает его как младенца, успокаивает, гладит по голове, и говорит что-то по-итальянски. Кузнецы вокруг с глухим звоном собирают инструмент и уходят. Рядом с ними лежит в сырой луже овечья голова с обвисшими ушами. Крысы не спеша забивают остальных, сдирают шкуры и валят в огромный казан разделанные туши. Под ним чадно разгорается костер. Овцы молча дрыгают тощими ногами. Вокруг стоят метательные устройства как огромные, неправдоподобные виселицы. Ветер шевелит обрывки веревок. За спиной сидящих на земле Фражетты и Грецци хорошо видная панорама обложившей город орды, далекий мост, город. Фражетта прижимая к себе голову Грецци, неотрывно смотрит на обреченный город и напевает – говорит безымянную тосканскую песенку. «Улыбайся, сука, улыбайся, сука,….» говорит она неизвестно кому, и улыбается, улыбается, улыбается.

И тут Фражетта город увидала.

 ***

Серое, ненастное утро. Низко висят облака над городом, над Ордой. Идет мелкий дождь. Ошаб стоит на пригорке, внизу, где засека, и стоит кольцо повозок… Вяло разносятся в воздухе команды артиллерийских мастеров. Скрипят натягиваемые канаты. В чаши катапульт с тяжким уханьем падают снаряды. Поднимается флажок.
- Алту м-е-еррр! – вопит мастер. Балча!
Обслуга выбивает молотами упоры, дуги трибушетов с надсадным скрипом разворачиваются как коромысла и камни с густым шумом уносятся по дуге в дождевую дымку, затянувшую город. Спустя некоторое время доносится далекий грохот.
Ошаб, стоит, хмуро почесываясь. Рядом Аслан и нойгон Каждан. Они стоят, утопая в грязи. Ошаб цедит сквозь зубы.
- Дуяг дуулга калбак-берт…. Бюдэлгэ алгы-тон, куремес, шалва.. хол-хава. А чопкут тон чен уштук, куремес…. Чымчак! Идик гоатул ормэгэн., - делает ленивый шлепок ладонью, Аслан смеется. Улва! Тумага уба хатагу… Дэгэл хуус ***г. Илчирбилиг хуяг, чаргах худесуту. Кюрчэ?
- Кюрче алатур бон…- так же лениво отвечает Каждан. Поднимает руку с каким- то устройством, с которого свисает грузик на нитке. Прикладывает боковой станины трибушета, показывает пальцем снизу вверх.
- Мэсэ хутуг номо. Тумер булсуу…Ай?
- Ай меце, Каждан-чи, идик, идик..
Курятся над лагерем костры, дым клочьями застревает между бунчуков. Скрипят натягиваемые канаты, с глухим воем улетают в туман камни. Идет по кривой размокшей дороге караван волов, волокущих по грязи сани с камнями и кусками дерева. Кочевники прячутся под полуоткрытыми тентами, точат оружие, полируют доспехи, спят, едят.
Ошаб отлепляется от столба и идет вверх по холму к большому шатру на повозке, где полощется красный улаган.
Он идет мимо тренькающих на балалайке солдат.
- Э, тупер ном, Куремсе, - вяло ругается он.- Забирает у них инструмент. Те вяло возмущаются и вытаскивают кости.
Наигрывая что–то протяжное Ошаб подходит к шатру. Охранник «хя» - здоровенный крысюк, стоически мокнущий под дождем, опершийся на копье, вяло шевелится при его приближении.
- Эркеген цу? – спрашивает он, и не дожидаясь ответа, заходит внутрь, отбрасывая полог.
В шатре пол застелен соломой, в дальнем углу стоит пустое высокое деревянное кресло, с остатками позолоты. Мрачно помаргивает несколько масляных светильников. Ошаб, наигрывая, останавливается посередине осматривает темные углы.
- Ага, вон ты где… говорит он подходит к куче верблюжьих покрывал.
Фражетта сидит привалившись спиной к креслу.
Тебе скучно, королева? Песню спою…- Под его пальцами тоненько визжат струны, вместо мелодии мышиный писк.
 Ве—далга асу, рез..
 Моя королева красивая и злая…
 Мон курт, рез…
 Она плачет от злости…
 Мон курт…
 Она сбежала из – под земли,
 Ее намочило дождем…
 Она плачет от злости.
 Келтурез, от плача и злости
 Ио, она красивая ...
 
Фражетта отворачивается. Ошаб продолжает тренькать и вдруг резко обрывает сам себя, прикрывая ладонью струны.
- Когда в город пойдем? Второй месяц стоим в облоге, крысы твои жиреют и ленятся. Это не хорошо..
- Идите., - роняет она охрипшим, резким, разломанным голосом.
- Ты ведешь. – молчит , неслышно трогая струны. – А ты сама разве не хочешь к нему? Смотри, я тебе вечером его покажу, там, где сломали стену, они заваливают ее бревнами и камнями, он появляется каждый вечер, смотрит сюда.
Она едва шевелит головой, но не двигается.
- Я пойду, вы за мной. Всех ведь убьете, знаю…
- Зачем нам всех убивать? Убиваем тех, кто сражается. По Кайме, то бишь по закону мы режем тех, кто режет нас и кто от нас прячет сало и золото. Нет ножа, сала и реза, ну в смысле … золота … пусть живет! Так война дышит, не мы…
- Нет, скажи мне, - говорит он, вскакивая на колени.- Хочешь к нему? А? Ведь вижу, больше смерти хочешь.. А? аккуратно толкает ее в спину.
Она поворачивается, вытягивает ноги, запрокидывает голову на подлокотник кресла. Смотрит на Ошаба вдруг заулыбавшимися глазами.
- Хочу.- кровь стекает с ее уха.
- Так иди! А если он мужчина и кроме натурального меча у него еще и железный на поясе, он отобьется от нас. Не думай про то, что тебе не хочется. Ты раньше храбрая была и летела как птичка,- я смотрел, смеялся от радости, нравилось смотреть, как ты бежишь и болтаешь на бегу, и кричишь, и тарбаганы у тебя из под ног со свистом разбегаются…Ай, думал, и говорил Аслану, вот наша королева, золотая наша, что мы, мира не разорвем с такой красавицей? Пусть нам она из- под земли досталась, но ведь там золото прячут, в земле – то. И говорил Асланчику, нам самый главный клад достался, смотри, Асланчик, нас Беркебог любит, мы самые везучие..
Ошаб говорит, приобнимая и потрясывая ее за плечи, баюкая, она затуманено улыбается.
- А сейчас села в юртай и молчишь. Лето уже кончается, а мы над городом висим и никуда дальше не идем. Зачем, скажи. Хочешь к нему? Говори мне. – шепотом, ласково.
- Хочу!- громко говорит она.
- Ай?- дурашливо переспрашивает Ошаб.
- Хочу!- орет она, пряча лицо в ладонях, подтягивая колени. Хочу! К нему!
- Эй, хочешь! Давай так!- вскакивает Ошаб, - Ты к нему идешь.
- Иду, - запалено говорит она, бешено блестя глазами, кровь льется сильнее из уха.
- Уговариваемся… Если он тебя признает, и при нас забирает, уходишь с ним! Так? Согласна?
- Так!
- А если нет, и он от тебя отказывается, ты наша королева и нас ведешь, как ведет королева, и бой и час покоя ты с нами до верной победы, пока земля нашей не станет от моря до моря! Согласна? Повторяй..
- От моря до моря…если отказывается. Погоди, как это – отказывается, он уже знает, он ждет меня! Ты проиграешь, Ошаб !- смеется она.
- На все воля небес…- ржет Ошаб в ответ. Они стоят на четвереньках друг напротив друга и смеются.
- Ну что, руку давай!
- На!
- Идем? Ты сказала?- говорит он, стискивая ее руку.
- Идем!- говорит она с идиотским смехом и схватив балалайку, наотмашь бьет Ошаба по огромной голове. Тот довольно ржет, обирая щепки.
- Я сказала - идем!
- Ай, королева сказала - идем! – кричит Ошаб, выскакивая из шатра. Эй! Каждан, Аслан, Во, Бергету! Эй, обжоры, твари, королеву не слышали?, Куремсе, ча, идик роно! Аслан! Сюда! Королева зовет!
Всклокоченный Аслан вылетает из своего юртая, матерясь, падая, натягивая чигирь на ногу, держав зубах перевязь с саблей, и сквозь зубы подгоняя крыс, которые за ним волокут панцирь, шлем. В такой же спешке появляются с разных концов лагеря Нойгоны. Задремавший Каждан под станиной остановленного трибушета от неожиданности падает на землю, вскакивает, смотрит на надрывающегося с холма Ошаба.
- Хузерем, храбрые нойгоны, бегите быстро, королева ждет…
Ошаб бежит в королевский юртай,
- Садись на стул, золотая, щеки раздуй, важно сядь…Ай, молодец! Они придут, я говорю, ты кивай, ты говори «Да!»
Нойгоны сбившись в кучу, лезут к подножию красного улагана. По пути из них выделяется Аслан, поднимает руки, призывая их остепениться, одергивает на себе броню и вступает в шатер. Там уже светло от подлитого масла в светильники, в кресле сидит Фражетта, укрытая каким-то трофейным , богато расшитым покрывалом, по правую руку стоит Ошаб, в центре шатра столик, на нем большой кусок пергамента с нарисованным планом Пешта.
Все заходят по очереди, кланяясь, бормоча приветствия. Аслан во все глаза таращится на Фражетту. Остальные, испуганные ее внезапно начальственным видом аккуратно выстраиваются вокруг столика. Ошаб кланяется Фражетте и подходит к столику.
- Велика мудрость и слава на землях наших и ненаших Арке. Утомленная свиным упорством келарей в этом городе она просит у вас, нойгоны, приступа. Потому звала вас и желает слушать как готова Орда. Позволяешь им раскрыть рты, Эрке?
Фражетта от волнения сереет, край богато расшитого покрывала падает у нее с плеча. Мелко кивает. Ошаб жестикулируя бровями смотрит на нее. Она машинально поправляет накидку и говорит.
- Да пусть говорят… Да!
Нойгоны начинают коротко высказываться на своем языке. Каждан говорит более обстоятельно.
- Я жду больших валунов к монотонам. Был гонец, сказал что от гор везут к нам ..Тогда нам будет проще выломать эти зубы.. тыкает тростинкой в угловые башни. Ворота вывалятся, откроем путь к второй стене.
Аслан смотрит заинтересованно на карту.
- Этот мост. Он золотой для нас, дев.. Ошаб угрожающе шевелится. Арке! – спешно поправляется он. Дай твое слово трем джагунам и я к вечеру отобью его для тебя…Их заслон на мосту разленился и днем часто спит. Без моста придется строить переправу, это долго, и мы не умеем…
Раздается кашель сзади и глухой звон цепей. В шатер заползает Грецци, видно что он мертвецки пьян.
- Моя Лизетт в истоме..- поет он мерзким голосом, - лежала на соломе. Мутными глазами смотрит на собравшихся у стола, отрыгивает, бормочет «Лядское племя, ишь, вырядились, язычники..» валится на кошму.
Ошаб смотрит на него:
- Я его выброшу в лужу снаружи?
Фражетта говорит.
- Не мешает.. Пусть проспиться, он мне нужен сегодня.
Ошаб пожимает плечами.
- Дальше, - говорит он.
- А чего дальше, - неприятным голосом говорит Каждан. К завтрашнему полудню будет им каменный дождик.
- Три тумена стоят в первой линии. – Аслан. – Четыре в резерве. Стрел как травы.
- Бергету, говори.
- У моих серых на холке по два пальца сала уже. Они страдают от тесноты в своем лагере.
Ошаб поворачивается к Фражетте, кланяется,
- Арке, к вечеру ждем обозы с валунами, и к полудню ты смотришь на Орду в поле.
Фражетта немигающим задумчивым взглядом смотрит на карту, на хорошо вычерченный город.
- Арке! – шепотом говорит Ошаб. – Говори!
Она очнулась, поднимает глаза. Там пустота и улыбка. Ошаб краями рта усмехается.
- Да.. – говорит она, словно падая в воду. Да…. Да!
Одеяло опять сваливается с ее плеча, обнажая бронзу. С ее уха сбегает кровавая капля, щекочет шею. Она трогает пальцами каплю, смотрит на нее, растирая пальцами.
- Я смотрю завтра в полдень на Орду…, глухо говорит она.
Ошаб кивает, разворачивается и двумя ладонями коротко отмахивается от них. Все уходят, вполголоса переговариваясь. Ошаб смотрит на Грецци, храпящего в углу, выходит следом…


Она сползает с кресла, накидка волочится следом как плащ, зацепившись за плечо. Подходит к выходу из юртая, смотрит на город, поверх деловитой суеты в Орде. Дождь прекратился, с одного края неба выползает солнце, густое, неяркое. Река начинает блестеть, как начищенное железо.
Грецци не преставая храпеть, открывает ясные глаза, он не пьян, только искусно притворялся. Королева подходит к нему, берет за плечо и начинает трясти. Тот вздрагивает и глаза закрывает.
- Встань, монах, встань.. говорит она по- итальянски. – встань, проснись, прошу тебя, скорей…
Он искусно захлебывается храпом, переворачивается с бока на спину. Мычит,
- Да вставай ты, сволочь проклятая.., чуть не плача , говорит Фражетта, тряся его. Грецци мычит, пускает слюну, отмахивается, пытается перевернутся. Она выскакивает из-под полога, хватает деревянное ведро с дождевой водой,
и подняв, начинает лить ему на голову.
Грецци вскакивает.
- Ай, порка мадонна, что ты делаешь? – утирается рукавом. Что надо, чего тебе дождя мало, и так мокрый, как жаба..
Она бросает ведро.
- Встань, возьми свой мешок, мне нужно, что бы ты написал ему письмо…
Грецци пошатываясь, встает, лезет за кошмы, бормоча недовольно.
- Вспомнила, письмо, письмо.. Руки меня не слушаются, трясучка у меня похмельная, одних клякс понаставлю..
- Пиши, - говорит она, кусая ногти.
- Столешник найди.
Она выскакивает к охраннику, хватает его чапар, волочит внутрь. Грецци устраивается удобнее, поднимает голову.
- Полог отринь, не видно ни пса..- пересаживается ближе к свету, аккуратно приподнимая щит с чернильницей.
- Говори.
- Напиши ему, как умеешь, что мочи нет ждать более у меня, что иду завтра с полудня к нему, иду не одна, с Ордой, пусть знает про это и побережется. Крысы согласны на приступ и… Завтра нам нужно увидится, сбежать с бою, на малое время, с чужих глаз, я прошу его принять меня.. Я знаю, он меня заберет, и крысы без меня уйдут, не будут биться, и так настанет мир, но не иначе…
- Проще говоря, упуская все эти мелочи про приступ, крыс и войну, ты просишь его о свидании? Так ли я понял? – говорит Грецци, напряженно оглядывая открывшийся ему вид Орды, где ясно видны передвигающиеся колонны войск, перестановки метательных машин, череда воловьих повозок. _ Вообще-то дама не может просить об этом первой, к тому же если она еще и королева!
Фражетта бросает на него быстрый яростный взгляд.
- Не называть меня королевой!, - орет она ему в лицо. Грецци прикладывает палец к губам : «Тсс, тихо, не шуми..»
- Пиши, скорей, - говорит она, на вход. Грецци скоро царапает пергамент, посматривая туда же.
- Когда, говоришь, пойдете?
- К полудню пусть ждет.
- Где назначить встречу? В каком месте?
- Да не знаю я , - отчаянно говорит она. Там где прорвется Орда ... Я .. я надену лоскут белый, шелковый, на шею.. Пусть смотрит, узнает. Пусть позволит своим мне приблизиться к нему…
- А крысы?
- Крысы не помешают разговору…
Грецци скрипит как бешеный, марая пергамент вкривь и вкось, беспощадно ставя кляксы и матерясь от своей неловкости. Останавливается на секунду
- А если прибьют ненароком, народищу-то тьма, каждому не объяснишь, или валуном с камнемета укроет..
Она, не преставая грызть ногти.
- Ничего, добегу до него как нибудь. Там в убой ввязаться главное, а дальше видно будет…
Грецци поднимает глаза.
- А через какую дорогу пойдете…А?
Она беспрестанно оглядываясь.
- Через мост, само собой…Его к вечеру Аслан отбить собрался со своей Черным туменом..
Грецци сверкает глазами и тут же гасит их.
- А – га.. говорит он, и тут же выбрасывает на бумагу еще несколько строчек.
- Написал?
-Готово…Щас, промокну..
Грецци сворачивает пергамент, суетливо закручивает веревочкой, потом Фражетта, оторвав кусок от накидки, заворачивает трубку в пакет. Грецци быстро топит на светильнике воск. Запечатывают.
- Бежим, вечер скоро, он скоро у пролома появится.
Грецци вскакивает, роняет чернильницу, она катиться, плеща остатками чернил на чистый лист пергамента.

- Ай, зараза … . ладно, бежим..
- Погоди. – она мечется в угол, хватает мощный изогнутый лук Ошаба, колчан со стрелами, выдергивает несколько штук.
Они выскакивают на пригорок и оскальзываясь и спеша как воры летят по склону вниз.
- Спрячь ты письмо, баран..- говорит она на бегу Грецци. Тот, грохоча своими цепями, заталкивает сверток под байсу.
За палаткой на перевернутом казане спокойно сидит Ошаб. Все время их разговора он был отделен от них только боковым пологом. Он кладет ногу на ногу и улыбаясь смотрит им вслед, потом поднимает глаза на город. Усмехается, смотрит в небо. Сквозь вечернее ненастное с одного бока, и закатное с другого ему спокойно и мощно светит набирающая ночную силу синяя звезда. Орда пред ним кипит от края до края, и видно как мелькает и пропадает в толпе кочевья светлая голова его королевы.
Игнат стоит на фоне пролома, где суетятся мужики, торопливо громоздя неказистую баррикаду из камней, бревен и бочек. Рядом с ним стоит недовольный инженер.
- Урма! Вегеций в своих «Полиоркетиках» предлагает создавать иную, внутреннюю стену вмен той что порушена. Но то есть поросячий загон, отнюдь препятствие.
- К ляду твоего Вегеция. Пока строить будешь стену, всех сервов с той стороны стрелой порежут.
Оглядывается, смотрит на стену цитадели.
- Гляди туда..- говорит он, подымая руку. Там пробьешь в двадцати локтях шесть бойниц. В картечь их примем, когда они сюда хлынут, в упор, то проще будет.. А если времени дадут, то стену и возведем.
- Келарь застрожал бить стены так, как охотно. Боится за ветхость стен.
- А я тебе говорю, пробей, а твоему келарю я сам ответ..
Игнат поднимается по баррикаде наверх. Перед ним открывается поле, река и орда. Там происходит шевеление.
- А времени на стену, сдаться мне, они нам уже не оставят…
Рядом шевелятся строители. Инженер, приложив ладонь ко лбу, жуя губами смотрит туда же.
- На мосту установил ты свой самоломный кречет?
- Третьего дня, урман, поставили, взвели.. Только спуска ждет..
- Порушит мост?
- Как былинку, ручно головой…Третью опору свалит, а всякий мост без середкой опоры есть мост на небо идущему по ем..
- Бене.
Смотрит в степь, говорит с инженером.
Греции и Фражетта волоча лук, бегут переходя на шаг к переднему краю. В общей суете их почти не замечают. Они минуют вагенсбург из повозок, частокол и пригнувшись, выходят перед лагерем в неглубокий ров. Впереди только степь и несколько дозорных укреплений. Фражетта смотрит, прищурившись от заходящего солнца.
- Там пусто, караульных сняли…Напротив пролома, удобно будет. Пошли, да цепи свои подбери…
Они бегут через поле, взбираются на укрепление. Грецци берет стрелу, насаживает пакет на нее как огурец, прикручивает веревочкой. Фражетта стоит вглядываясь…
- Вот он… Я его вижу, - радостно говорит она и прерывисто вздыхает.
- Пусти, говорит Грецци. Эх, долетела хоть бы…
Игнат смотрит на Орду. Инженер сторонится, пропуская здоровенного крестьянина, волокущего корзину с камнями.
Тот бормоча, начинает укладывать булыжники в баррикаду, развернувшись задом к полю.
Грецци собирается с силами и пытается натянуть лук, но у него ничего не получается. Он меняется в лице и тянет изо всех сил. Ветви слегка гнуться, но не более.
- Эй, говорит он севшим голосом, поворачивая посеревшее лицо к Фражетте.- это чей лук?
- Ошаба , говорит она, не отрывая взгляда от города.- А что?
- Я его натянуть не могу, ядрена мать, что он, из него кольями стреляет?
Пытается еще раз, Фражетта смотрит на него с ужасом.
- Попробуй. . .
-Э-э-э..- лук сухо звякает тетивой и Грецци с воплем бросает его и скатывается ей под ноги, зажимая ушибленную ладонь. – айайайай, canzarupa …. ny тekera …. - катается он с искаженным лицом.
-Пальцы я себе на нем переломал, лядский лук, лядские вы язычники, лядский корень…а-а-а-ыыы..
Фражетта поднимает дрожащий палец.
- Эй, он уходить собирается,
- Сама стреляй, - не видишь что ли, говорит он поднимая окровавленную ладонь.
Она берет лук, накладывает стрелу. Аккуратно тянет, лук не шевелится. Она, прищурившись видит что Игнат собирается уйти, рядом с ним возиться, задрав зад строитель.
- Эх, а какое письмо было.._ сокрушенно говорит Грецци, роняя голову. Фражетта дрожащими руками примеривается, опять задевает свое ухо. Оно начинает кровоточить.
- Погоди, Дзеппо, не уходи.. горловым басистым шепотом говорит она, и Грецци раскрыв рот смотрит, что натягивает она лук совсем не так как он, а держа стрелу неподвижной и отдавливая от себя левую руку. Стоит хруст и треск тетивы, лук с тонким визгом покорно гнется, на ее лицо Грецци смотрит и т ут же отводит взгляд – угол рта оттягивается, глаза становятся щелями, из ее глотки рождается рык, с уха, с пальцев, держащих стрелу капает кровь. Оперение дотягивается до глаз, потом до уха.
- Спускай! – орет Грецци, и закрывает уши руками, как артиллерист при залпе. Слышен визг и стрела с гудением уходит в степь. Фражетта падает на Грецци , зажимая свои изрезанные пальцы, с писком суча ногами, задевает руку Грецци и они оба корчаться на земле,
Игнат собравшийся спускаться с баррикады вдруг слышит резкий звук, отпрыгивает и стрела вонзается строителю в зад. Тот с ревом падает на камни, и тут же вскакивает.
- Держи его, - страшным голосом кричит Игнат, прыгая вниз по камням, за бойко скачущим мужиком. Его ловят, снимают со стрелы пакет.
Игнат выхватывает у них из рук сверток, и скорым шагом идет с цитадели, по пути разрывая. Читает. Улыбается и говорит вполголоса:
- Ах, ты, грешное брюхо… вовремя!
Фражетта и Грецци сидят в королевском юртае и клочьями белого холста перематывают себе руки. Грецци шипит от боли и звенит цепями.
- Это как же я теперь перо в руки возьму? Все, золотая, не будет тебе писем до осени.
Входит Ошаб. Изумленно глядит на обоих, подбирает свой лук, стрелы, засовывает колчан, лук осматривает.
- Аслан! – кричит он. Аслан! Снизу, из под холма, Аслан, уже сидящий в седле пред строем трех джагунов, готовых к выходу.
- Ай?
- Ты мой лук брал?
- Не, Ошаб - чи, я ж его не натяну..
- А чего ж тогда он на два оборота больше сведен, чем я его обычно тяну? Это кому тут силу девать некуда, булле хон, джайпеки, увижу, башку оторву, куремес…
- Каждан, верно, брал, уток бил...Все, я пошел на мост. Ал бачи. Хузерем! Ба-аалга!
 Колонна уходит к выходу из лагеря.
- Я этому убельча, саруремсе, туголото, хвост выдеру…
- Не кричи, так, Ошаб, - говорит Фражетта, улыбаясь резиновой улыбкой, и дергая холщовую ленту.
- Я твой лук брала, стрелять училась.. и я его на два оборота свела, а то чего то он слабоват, как овечья кишка…
У Ошаба съеживается спина от этого голоса. Он выслушивает фразу , поворачивается и садится на землю, пред ней. Смотрит на ее руки.
- А ты как… стрелу пускала?
- Так! – гордо говорит Фражетта, сводя указательный и средний палец и загибая их крючком у щеки. Ошаб молчит. Он заглядывает ей за ухо, отведя осторожно прядь волос и видит запекшуюся кровь. Вытаскивает из рукава двойное колечко сложной формы из зеленоватого камня.
- Ты вот так, голыми пальцами не стреляй больше, хорошо? – говорит он дрожащим голосом. Ты тальгу надевай…
- Без тальги даже я не стреляю никогда. Как тебе пальцы не отрезало, а? Чудеса…
Фражетта бинтует руку, смотрит неотрывно на город, не слушая Ошаба. Глаза у нее совсем светлые и Ошаб свой взгляд почему - то отводит.

В городе ревут трубы, и поднимается пыль. Игнат стоит посреди военной толпы разбегающейся по стенам, письмом в руках. На уголке письма красный отпечаток маленького пальца.
Асланов джагун разворачивается перед мостом в крыло, сыпет стрелами, караульные заполошно вопят, Аслан залетает на мост, в упор расстреливая из лука разбегающуюся заставу, перехватывает шашку и распевая свою песню про виноград и поле, сечет убегающих. На другом конце моста он останавливает лошадь, вытаскивает стрелу с хитрым наконечником, зажигает от головешки паклю и пускает в сторону орды стрелу с зеленым искрящимся шлейфом Та проносится над королевским юртаем с чудным свистом.
Ошаб говорит Фражетте.
- Нойгон Аслан мост тебе дарит. Это его стрела. Сейчас иди спать, утром идем..
- Неохота – говорит, зевая Фражетта. Не спится.
- Перед убоем надо всегда спать. Хорошо выспишься – хорошо умрешь. Так у нас всегда было положено.
Утро. Фражетта с Ошабом идут между рядов Орды. Молча. Выходят под королевский бунчук. Останавливаются. Ошаб поворачивается к Холму, где с изматывающим скрипом взводятся трибушеты.
Фражетта зевает. Ошаб надрывно кричит через множество голов.
- Каждан! Готово?
- Я сказал, смотри на хвосты. Нет еще… Сигнала буду ждать, сам говорил, а чего орешь? Жди, солнце еще невысоко!
- Куремес! - ругается Ошаб и говорит командирам «серых» Бергету.
- Лул-хо, Берге-чи…
Поднимаются черные флажки. Все садятся перед засекой.
- Я тебе лошадь хочу дать!
- Зачем? Я не умею на лошади, она как поскачет еще..
- Пешком у нас только серые ходят, их не одна лошадь не держит, больно злые и тяжелые… А ты должна на горячем и красивом коне носится, что бы все видели! Под своим бунчуком…
Ошаб говорит Бергету, тот свистит. Под уздцы выводят лошадь, на ней богатое седло.
- Смотри, какой черт! Самая царская кровь! Эй, джайпеки, помоги… Садись…Ногу сюда.. во! Садись, садись.. Э! Э!
Лошадка жалобно задирает голову с утробным визгом, ноги ее дрожат, словно на нее нагрузили воз камней, слышится глухой хруст, она пытается сделать шаг на вихляющихся ногах и валится на землю. Все пятятся. Фражетта с конем валится на землю с грохотом.
Все стоят, пораженные. Ошаб говорит:
- Бергету, старый убельча, ты что за коня подсунул?
- Тот самый, которого ты вчера объезжал! Что это с ним?
Бергету подходит, смотрит на странно изогнувшую спину лошадь, которая агонизирует, вытаскивает нож и перехватывает ей быстро горло. Она затихает, со свистом вылетает кровь из раны. Фражетта сидит рядом.
Бергету подходит к Ошабу и что – то неслышно, на ухо ему говорит, озабоченно поглядывая на королеву. У Ошаба вытягивается лицо.
- Бенче?
- Точней некуда.. - хмуро говорит Бергету. Ошаб подходит к сидящей Фражетте. Поглядывая на лошадь, протягивает руку, приглашая ее подняться. Она берется за его ладонь и встает, Ошаб едва удерживается на ногах, она встает. Он оглядывает ее с ног до головы. Не говоря ни слова, он вдруг обнимает ее за пояс и пытается оторвать от земли. Она бьет его кулаками по спине.
- Ты что?
Ошаб с натужным кряхтением, со страшным выражением лица, пытается оторвать ее от земли. У него ничего не получается, он оставляет ее в покое. Отходит, вытирая лоб, озабоченно смотрит на нее и спрашивает:
- Ты что вчера ела?
- То что и ты, конину … воду пила..много.
Ошаб озабоченно шушукается с Бергету. Доносятся фразы, Фражетта их не понимает.
- Чего у вас рожи такие? – говорит она весело.- Что случилось, и чего это, ты, Ошаб, обниматься полез?
Ошаб отвлекается от разговора. Смотрит хмуро на нее.
- В убой пешком пойдешь …говорит он. Бунчук серых пока твой станет.
- Чего? – спрашивает она.
Сверху раздается рев Каждан – найгона.
- Все, готово! Две сотни коромысел и еще два десятка аулгу. Начинать?
Ошаб смотрит на него, переводит взгляд на небо, подернутое ненастным пологом. Смотрит на всех.
- Велхе! – кричит он, показывая на королеву. Фанэ, а йхао чжугели ки мангус манг! Лебицо судун ла кэ ...О дула каэ? Ки батла ... Атэрэсэ турхаут йа хао э рэнг. О цва каэ! О дылэмо цэтурпанкаэ? О табилэ! Хуншиутно янсуг абуриту. Лэцацы хайрюз ла цвало лэ нэнг?
- Лэ нэнг кураш? О цва эрке ? – спрашивает густым басом серый из передней линии, с двумя серебряными шнурами на плечах.
- Кураш? – переспрашивает Ошаб, смотрит на нее, и смеется. – Один кураш! Она веселая и храбрая! Она взяла ваше знамя, вот это!
Фражетта стоит перед строем «серых», непонимающе улыбаясь.
-Эрке цуб семиргон?- спрашивает серый с серебряными шнурами. Ошаб озадаченно замолкает. Он говорит на ухо Фражетте.
- Ты видела когда нибудь собаку?
- Да…
- Покажи им, как рычит собака! Быстрей…, - шипит Ошаб.
Каждан орет сверху.
- Ну спускать или нет?
- Да спускай, чего ты привязался, хехробе булле нон!
С батарей разноситься вопль
- Алту мер! Балча!
И под хруст скрип и треск разворачивающихся трибушетов, под свиристящий хрип валунов Фражетта показывает всему ряду «серых» зубы и впечатляюще рычит во все горло.
 Передний ряд испуганно и дружно подается назад, потом тот что с серебряными шнурами поднимает свою алебарду и тяжелую шашку.
- Эрке цуб семергон! Эрке ив хурхе!
- Да что! – топает ногой потерявшая терпение Фражетта.- Что им нужно?!
- Ты видела собаку, ты можешь их вести, они признают тебя своим огланом! Веди! – орет Ошаб, отскакивая, потому что из толпы выкатывается телега со связками стволов, утыканная копьями и как таран выворачивает кусок тына. Такие же телеги сворачивают частокол во многих местах, и раздаются многоголосные крики нойгонов, с щелканьем разворачиваются флажки алого цвета «улаганы», «серые» под команду своих командиров начинают не спеша шагать в проломы, подталкивая Фражетту.
- Оглан – чи, - радостно трясет рядом с ней ее королевским улаганом тот, серебряными шнурами на плечах. Они идут, раздвигая ряды, мимо них несутся конные клинья. Быки тяжело вонзая копыта в испорошеннную землю, под визг погонщиков тащат тараны, иноходью несутся верблюды, и маленькие ослики, смешно тряся ушами, тащат многоствольные тележки – аулгу. Ошаб проносится с воем, размахивая шашкой, за ним льется багровая волна его Красного тумена.
- Ошаб! – кричит она. Куда идти - то?
Он на мгновение придерживает коня, показывает рукоятью шашки на крепость.
- Там будет дыра в стене, дуй прямиком, в городе встретимся. На мосту тебя ждет Аслан.
Над ними гроздьями пролетают камни, куски бревен, ниже сетка беспрерывного потока стрел, и все это сыпется на город. Визжат разноглосые боевые дудки, и издали начинают, словно из под земли рычать барабаны – наккара, и красные флажки щелчками переребрасываются на красные.
Знаменосец передергивает флажок и смотрит на нее ожидающе. И тут Фражетта вспоминает то слово, которое кричал Аслан. Не оборачиваясь, она визжит.
- Хузерем!
И тут ее подхватывает молчаливый поток бегущих серых, приближается мост на одном краю которого уже кипит свалка между Аслановым джагуном и прибывшим из городом отрядом, пытающимся отбить мост. В реку падают камни и бревна, плывут убитые, берега утыканы стрелами. Они вбегают и запруживают мост, проталкиваясь к расшитому блестящему знамени городских цеховиков, оттесняющих Аслановых кавалеристов от моста.

Игнат на стене орет вниз, инженеру.
- Севка, что твой кречет не сработал, бодливая корова? Почему мост цел?
- Так перерезали их, кому рычаг то отжать, соображай! Лазутника шли, на рычаг-то! Пусть долезет, и нажмет
Игнат бешено плюется, бежит к пролому. Орда косо заходит на мост, но большая часть еще двигается по тому берегу.
Он отходит, выискивая на обломке стены кого – то глазами.
- Рапп!
Рапп смотрит вниз.
- Когда Бабенберг обещал подойти?
- Не раньше завтрашнего полудня! А что?
- А ничего! Мост стоит целый, делать надо чего нибудь!
- Ну мы цеховых выслали, только в том толку мало, отобьют их!
Игнат смотрит на пергамент в руках, словно сравнивая с увиденным в поле.
- Фогереш! Фогереш! Приготовь своих мадьяр! К мосту идем!

Фражетта идет к мосту, потом вдруг останавливается озадаченно, ощупывая горло, оглядывается, строй серых ломается. Вокруг возбужденно лопочут. Она осматривается вокруг себя, поднимает голову, подпрыгивает и снимает с бунчука серых один из белых лоскутов и вяжет себе на шею, расправляет на груди концы, аккуратно, выпятив нижнюю губу. Смотрит на них.
- Ну, чего встали, пошли! – говорит она недовольно. – Пошли.
Они подходят, мост близко, там стоит давка, крики, кавалерия кружит вокруг моста. Трясутся разноцветные флажки.
 Навстречу бежит Бергету.
- Стой на месте, пока не двигайся.. Ошаб сказал, что бы ты ждала, Эрке.. Мост еще не отбили, вы в пролом пойдете, сейчас не трать серых.
Он кричит через ее голову, те останавливаются, опускают алебарды.
- Бул меге, тун хе..
Серые расползаются по берегу и садятся. Фражетта неторопливо ходит по берегу. Камни сыпятся по-прежнему потоком через поле. Раздается солидный грохот, осыпается угол одной из башен. Крепость не спеша отстреливается, несколько камней падает в реку, обдавая ее брызгами.
Тут она видит что у парапета моста сидит Грецци, обняв колени, ежится от каждого падающего камня, но упрямо не уходит.
- Монах, ты чего здесь? Убегай в лагерь! Прибьют же! – говорит она садясь рядом с ним.
- Меня? – переспрашивает он, и смеется. Нее-ет. Мне посмотреть охота, в жизни такой суеты не видал!
Цеховые начинают отступать, ощетинившись копьями. Из-за угла крепости вылетает небольшой конный отряд. Его ведет Игнат. Черный и красный тумен с радостными воплями скатываются следом и начинают их преследовать, посыпая стрелами. Ошаб кричит Аслану, хватая его за плечо.
- Брат, отгони их на полстрелы и возвращайся, сделай, чтобы серые прошли по мосту и аулгу провезли. Я их подержу.
Фражетта, посидев, отходит от Грецци и тот воровато оглянувшись ныряет в толпу, по пути нахлобучивая шлем и поднимая щит. Он продирается к тому краю, где заходит отряд Игната, и врубается в крысам в левый фланг. Ошаб зло кричит:
- Бергету, укуремес сахандер, смотри там!
Он носится на коне позади линии, и орет что–то ободряющее. Грецци выскакивает прикрываясь сверху щитом, как черепаха и оглядывается, видит Игната и ползет к нему. За Грецци пристраивается какой то цеховой, идет за ним, бьет в щит, и кричит:
- Ах ты, курве медь, куда собрался! Назад… и с хеканьем лупит дубиной в щит. Стрела попадает ему в горло и тот падает сверху. Грецци с натугой сваливает его, и натужно кричит, пытаясь привлечь внимание Игната, потом срывает с головы шлем и швыряет. Шлем стукается Игнату в грудь, тот замечает Грецци. И тут же радостно машет ему рукой, Грецци отчаянно оглянувшись, падает и ползет по земле между убитых.
- Поздорову, брат минорит! Слава Иисусу, свиделись.. .кричит Игнат, напяливая на него шлем. – Я получил твое письмо, ты сделал хорошо….
- Забери меня!
- Пока не заберу, еще есть забота тебе… кричит Игнат. Смотри на мост.
Грецци заполошно оглядывается.
- Беги под мост, спускайся к воде, лезь под ту… вторую опору.. видишь? Там найдешь самохитрое устройство, от него длинный рычаг с вервием. Ты вервий вытягни на всю длину и рычаг тот дерни…
- Забери меня, смотри, что они на меня повесили! Забери…
Игнат наклоняется и щупает байсу.
- Э, ты никак разбогател. ..Это ж серебро! Тут на тысячу марок, не меньше…
Грецци чуть не плачет.
- Забери меня!
Игнат меняется в лице.
- Ты про тетрадь помнишь уговор? Так что беги к мосту, и прилежно старайся…
- Не пойду, прибьют!
Игнат склоняется к нему, берет за ворот.
- Обуглый лист тебе с твоей тетради отдам, если будешь упрямиться! Мне надобно, что бы ты мост сломал… Иди! Некогда мне тут тебя уговаривать, надеюсь на тебя…
И поднявшись на стременах Игнат кричит .
- Отход! Бей отход…, при этом толкает Грецци в грудь ногой,
- Иди, брат, иди, да старайся!
- Kazarna! - с ненавистью говорит Грецци, лежа на земле, крысы смыкают пред ним строй, он бьет кулаком по земле, хватает шлем, бросает его, сдирает с убитого крысюка малахай, натягивает на самые уши, поправляет байсу, хватает цветной флажок и, встав на четвереньки, кричит:
- Хезерем туго лоль! – бросается в тыл, проносится, согнувшись несколько рядов крысьей пехоты, достигает берега и поднимает голову. Фражетта стоит в переднем ряде серых, готовых ступить на мост, Аслан встав на парапет моста, отчаянно машет рукой.
- Э-э-х! – орет он и стремглав падает по песчаному скосу под мрачные своды моста, где шум боя не так слышен. Оглядывается.
- Да где тут… говорит он. – Да что тут! Вот дьяволы, не разберешь…
Под мостом сидит окровавленный человек, лицо залито красным, он зажимает уши руками и беспрестанно визжит, прерывается, набирает воздуха и снова визжит. Грецци смотрит на него, потом оглядывает своды моста.
- Gloria in excelsis Deo! – говорит он, стуча зубами.- Laudamus te!
Он видит устройство, хитро встроенное в опору моста, где торчит длинный, обкованный железом рычаг, с мотком веревки…Он лихорадочно разматывает моток, оглядываясь на беспрестанно падающие в воду камни, пущенные из крепости. Человек смотрит на него с ужасом. И машет головой, качается
-Gratias agimus tibi….
Фражетта медленно идет по приступку моста, сохраняя равновесие, балансируя руками, дурачится.. У нее почему то хорошее настроение.. Мимо шумно сопя, лезет толпа серых.
Грецци разматывает веревку и зажмурившись, начинает дергать.
Qui tollis, qui sedes…- говорит он, икая от ужаса. Человек бросается ему в ноги, обхватывает его за колени.
- Братче, не зомей, то гнец Агнуса, то зомей, бе..
-Quoniam tu solus… орет ему в лицо ополоумевший Грецци, тянущий веревку.
- Смертно опасть! – хрипит человек, и Грецци освободив веревку, наспех делает из нее сбрую, набрасывает человеку на грудь, дает ему пинка, от которого тот падает на песок.
- Тяни, собака!, - орет Грецци. Тяни, во славу Господа и пречистой Богородицы, а я тебя приободрю!
Они вместе тянут и Грецци распевает:
Credo in uminum Deum
Patrem et in Unum Dominum
Et incarnates est
Dona nobbis passem!
Человек, запряженный Грецци, тянет вервий, опустив голову, обдаваемый брызгами от сыпящихся камней, их ноги утопают в грязной почве. Они идут в упряжке.
 Рычаг поддается. Устройство с хрустом разворачивается, падает какое-то бревно, сыпется пыль. Огромная дубовая балка по дуге со свистом летит в опору, и сшибает толстую каменную перемычку. Перепуганный Грецци, крича сквозь грохот:
- Спаси святые донаторы, и мать богородица… ползет на четвереньках на открытое место. Оглядывается на человека, у того лицо необычайно одухотворено и обращено к разламывающемуся своду, который пропускает первые лучи солнца. В него летит тяжелая балка, и пред тем как она вомнет его в землю, Грецци слышит его ликующий вопль:
- Верна десница твоя, Господи!
Поверхность моста вдруг начинает дрожать и поперек, и вкось бегут трещины, ширятся, и достигают ног Фражетты, едва преодолевшей со своими серыми первый уступ. Летят бревна, балки, солдаты, кони, в закипевшую воду, сыпяться камни, облаком поднимается известковая пыль.
Ошаб увлеченный боем, слышит крик и поворачивает голову, и меняется в лице. На его глазах мост как живой ежиться, ползет к одному берегу, теряя огромные куски, отваливаются и шлепаются воду опоры.
Он кричит как сумасшедший, пытаясь развернуть коня
- Эрке! Эрке!
В стремена его вцепляются с криком
- Смотри, королева стоит! Вот она!

Фражетта весело поднимает руки, показывая серым путь, и тут в полуметре от ее ступней взбесившийся мост уходит в воду. Она растерянно смотрит вниз, не опуская рук.
Серые ошалело выдыхают:
- Вах!
На том берегу Аслан с таким же ошалелым выражением стоит с обращенной к ней рукой. Смотрит в воду. Она жалким голосом кричит через облако пыли:
- Ошаб! Что это? Ошаб…
Аслан отбегает от края моста. Ошаб подлетает, спрыгивает с коня. Выставляя успокаивающе руки, он кричит через воду и пыль.
- Тише, тише, не кричи, золотая.. Отведи серых от края, спрячь их под обрывом…

Игнат, стоя на крепостной стене, ласково ощеривается. Кричит
- Севка, ну-ка, подсыпь им за мост.
С башни начинают густо сыпать дробью, стрелами, камнями. Игнат поворачивается к Рапу:
- Подготовь самострельщиков, пусть рассядутся по стенам, за зубьями,…

- Что мне делать, Ошаб? – кричит она сквозь всплески камней.-
- Отправь к Каждану гонца, скажи ему, пусть раздавит эту башню, она мне всю душу вымотала!…
- Хорошо, хорошо…
Она останавливает конного, и держа его за уздечку, кричит на адской смеси языков, тыча рукой в башню, вокруг которой повалены и выщерблены стены.
- Бергум, юнце, - руки крестом и показывает зубы, топает ногой, указывает на башню
Конный , нагнувшись к ней, морщась, пытается ее понять,
- Кабурна? – переспрашивает он. Кабурна?
Она кивает,- да, да
- Кабурна!

Конный летит через поле к батарее.
- Андаа ктачин оток турхауд кабурна, эрке! Каждан! Каждан!
- Эээй, - досадливо машет рукой Каждан.- Кулюк алгинчи! Щас! Щас! Он бежит к батарейному барабанщику хватает его барабанный молот, лупит команду « К повороту».
- Мусук тайдж хурхэ! – разносится его рев над батареями, и погонщики начинают цеплять быков к станинам, лупить нагайками, с истошными криками. Под визг дерева и железа машины меняют позиции.
- Хурхе! – орет Каждан.

Ошаб запускает стрелу- свистуна над батареями. Каждан смотрит в небо
- Щас, Ошаб – чи, дорогой, не кричи, Щас, - суетливо кричит он, всплескивая руками, поворачиваясь к батарее, орет, багровея
- Алту – мер!
С грохотом сваливаются камни в чаши катапульт.
Артиллеристы, путаясь в веревках, наводят прицелы на башню. Скрипят вороты прицельных рам.
- Балча!
Поток камней возникает над головой Фражетты. Гулко поворачиваясь в жарком воздухе, они стремительно летят к башне.
- Севка, держи шапку!- кричит Игнат и в стены башни врезается поток камней, поднимая пыль.
- С цельем наврали, - радостно хрипит Севка.- А щас накроют.
Ошабов тумен кружит вокруг крепости, то собираясь в кучу, то рассыпаясь. Издали он похож на водоворот.
Фражетта сидит на берегу, над укрывшимися в обломках моста серыми, и вздрагивая смотрит на крепость. Поток камней осыпает башню, и она начинает шататься. Ошаб подскакивает к Аслану.
- Щас свалит Каждан башню, я в тот пролом пойду! Ты держи тот угол, чтоб они нас не обошли! Надо залезть в крепость, дождемся вечера.- Лошадь под ним крутиться, Ошаб кричит
- Нам нужна переправа, Асланчик, придумай!
- Ай, что я сделаю! Почему мост сломался ?
- Не знаю!
Ошаб смотрит на сидящую Фражетту. Та смотрит на них же, вытянув шею. Ошаб ей весело машет рукой.
- Королева, я его видел, твоего Дзеппо! Он сидит на стене и плачет, я ему говорю, чего плачешь, а он – где моя королева? Я ему говорю не плачь, она идет к тебе…
Фражетта подскакивает.
- Видел, видел! Перенеси нам сюда Орду, перенеси сюда серых, и иди к нему…
Фражетта смотрит на них. Башня с хрустом накреняется, из нее выпадает огромный кусок и погружается в облако пыли. Ошаб поворачивается.
- Аслан, я пошел! Держи мост, делай переправу, иначе я тебе голову отгрызу!
Водоворот Красного тумена вдруг выстреливает тонким жалом, и вытягивается в сторону пролома. Впереди несется Ошаб. Перед проломом суетится несколько рядов пикинеров и самострельщиков, но строй у них слабый и начинает разваливаться еще до того как Ошаб с горловым воплем: «Сибутузаааа!» вводит свой тумен в пролом. Маленькие орудия запряженные осликами, начинают бойко снимать защитников со стен каменной картечью.

Расстроенный Аслан стоит пред проломом моста. Фражетта напротив. Осыпанный пылью Грецци сидит под берегом, молча отряхиваясь. Вокруг сдержанно гомонят крысы.
Фражетта замечает Грецци. Вдруг какая – то мысль осветляет ее лицо.
- Эй, братец, кричит она Грецци, приложив руки ко рту. А что это была за книга, что ты мне вчера показывал?
- Сочинения одного ромейца про механику..
- А где она?
- У меня в мешке…Что тебе с нее?
- Мешок где?
- Там,- машет рукой на королевский юртай Грецци.
Она медленно, бормоча про себя, поворачивается к лагерю и начинает медленно идти. Она бормочет какие – то всплывающие в памяти смутные слова, шевелит пальцами, перед ее глазами хрустят переворачиваемые страницы.
Аслан надрывается с того берега:
- Эрке, куда ты! Стой…
Она оборачивается, продолжая идти, невидящими глазами смотрит на него
- Гелопулос… мускулюс… сет тера… Ждите меня! Ждите.. Самбик! - кричит вдруг она. Самбик! – начинает бежать, сломя голову к лагерю. Она несется под редеющим градом камней, на нее указывают караульные, она проносится через ряды готовых к выходу туменов. Нойгону Во показывают одиноко несущуюся королеву, он с перепуганным лицом бежит навстречу, падает на колени пред ней:
- Что! Что! Светлая? Отчего ты одна бежишь по полю? Разве тебя бросила орда, разве у них кончились стрелы?
Он причитает, как баба, хватая ее за ноги, она терпеливо отпихивается от него, бормоча:
- Итак.. основание … пусть будет иметь в длину 15 локтей и ширину десять…Отстань…, пусть будет 20 локтей длина вервия. .Отстань. .а длина лежащей на ней качающейся поперечины…с расположенным на ней проходом равна 30 локтей, а толщина равна одному спитаму, или египетскому муцию, а…
- Ты хочешь оставить нас, Эрке, нет, лучше на, возьми, нож, вырежи мне глаза…не буду смотреть на это..
- таким образом, длина основания относится к ширине, как длина качающейся поперечины..
- Возьми шашку, королева, перебей нас как свиней, мы не достойны видеть твой бег..
Фражетта слепо глядя вперед, валит Во и прочих липнущих к ее ногам огланов и нойгонов, вскидывает лицо к небу, вспоминая тяжелые, необычные повороты неведомого ей языка:
- длина той же самодвижущейся балки относится к длине основания, как прямые стойки к ширине основания. Получим, получим, - она сует большой палец правой руки в рот, кусая ноготь, и вдруг видит кучу плачущих нойгонов у своих ног.
- Пошли вон, к своим чолкам! Мне нужно много конных и еще эти телеги..
Во поднимается из пыли.
- Куда их?
- К берегу! – кричит она, забираясь по холму, в шатер. И веревки! И топоры!
В шатре она ползает по кошмам, сворачивая их на пол целыми связками, видит, наконец мешок Грецци, развязывает его зубами ( На заднем плане кипит бой под стенами крепости, валится еще одна башня).
На пол падают всякие тряпки, пузырьки, связки сухого пергамента, пучки высохших трав, поломанные стилосы, чернильницы, она, бешено спеша, начинает разбирать рукописи, видит знакомый сверток, раздирает завязочки, жадно шарит глазами по ломким строкам и мутным рисункам.
- Ага, ага.. Самбик! Вскрикивает она, и счастливо смеется. Схватывает в охапку груду пергаментов, отшвыривает ногой мешок, из него вываливается продолговатый футлярчик, с изящным и зловещим тиснением. Она берет и его, сует за панцирь и скатывается с холма. Бежит , обгоняя вереницу телегу, теряя пергаменты, и кричит ошалевшему Во, нахлестывающему быков:
- Во, пошли туда вверх по реке своих, там есть много дерева.. насеките дерева, разберите и привезите к тому месту, где упал мост. Бегите быстро! – и уноситься к своим серым.
Аслан сидит, пригорюнившись, на берегу реки, рядом Грецци, тоскливо оглядывающийся на крепость.
Она с размаху швыряет пергаменты на землю, и кричит Аслану.
- Аслан, я тебе сделаю новый мост!
Он поднимает голову.
- Как?
-Дай мне монаха, - кричит она, показывая ему чертежи, и тыча пальцем.
Аслан вскакивает, хватает лук к стреле приматывает веревку и не говоря ни слова посылает стрелу в берег. Второй конец, он так же ни говоря ни слова, привязывает к Грецци, и ухватившись за него как за мешок, швыряет в воду.
Грецци с коротким матерным воплем летит вниз. Аслан орет:
- Тяните его, серые…
Пошедшего камнем ко дну Грецци вытаскивают на этот берег и по рукам серых передают на берег, под ноги королевы. Она отвязывает от Грецци веревку, тот кашляет и отрыгивается водой.
- Смотри, - заполошно говорит она. Вот тут есть рисунок. Можно сделать так же. Можно же? Можно?
- А если бы я утонул! – хрюкает Грецци. Садиться рядом, утирается ее накидкой. Неохотно берет листы.
- Я не силен в строительстве. Один раз, в Павии, я правда рассчитал шпиль в сорок локтей…на церкви св.Криспина.
Погоди, - внимательно смотрит он на нее. Откуда ты нашла, что нужно? Ты же читать не умеешь..
- Картинки запомнила…, - говорит она рассеянно.
- Нужно много дерева…
- Сейчас привезут…

Красный тумен сражается между двумя стенами. Стоит грохот падающих камней, трескучее тарахтенье аулгу…

-Мне нужно расстояние от берега до берега., говорит Грецци, и глубина.. нет глубина не нужна… Мне нужны чернила и стилос…
- Вот, говорит Фражетта, вытаскивая футляр. Вот чернила, вот твои палочки… Пиши, пока не привезли дерево.
- Аслан! Что там Ошаб?
Ошаб посылает одну стрелу за другой. И непрерывно ругается. Аслан смотрит в ту сторону. Слушает визгливое тарахтенье стрел.
- Живой, ругается.. Просит подкрепления.
- Ну дай ему! Иди помогай, оставь Бергету, он мне поможет строить….
Аслан с облегчением вскакивает на коня, кричит что – то Бергету, и уводит половину Черного тумена к пролому.

Грецци сидит скорчившись над футлярчиком, держит его в руках…
- Что? – кричит Фражетта. – Это не те чернила?
- Те… воровато, испуганно оглянувшись, говорит Грецци.
- Ну так открывай и пиши!
Дрожащими перемотанными руками он вскрывает футляр. Там виден ряд изящных пузырьков. Он вытаскивает один, смотрит на свет. Руки его заметно дрожат. Фражетта постоянно подскакивает, смотрит – не везут ли дерево…Он перебирает, вытаскивает еще один пузырек. Открывает его, обмакивает стило и пытается написать.
- Они что, испортились? – озадаченно говорит она. Как вода. И запах у них странный. Смотри, вот черные – и начинает открывать, пробка не поддается, она вцепляется зубами, Грецци с криком отбирает у нее пузырек.
- Аккуратней, они дорогие.. Вскрывает ногтем хитрую резную крышечку. Дрожащей рукой обмакивает стилос в густую черную жидкость. Подносит к пергаменту и делает маленькую закорючку.
- Пиши…
- Не мешай мне, я считаю… Пусть скажут ширину реки в этом месте.
Фражетта кричит с обрыва вниз:
- Эй, бирюч дуругэ байартай? Э? – поднимает руки с растопыренными пальцами, переспрашивает,- Дуартай?
- Сто локтей, - поворачиваясь к Грецци,говорит она.- Сто!

Бой в городе. Ошаб медленно с Асланом оттесняют защитников. Ошаб видит Аслана и орет ему через головы и шум боя.
- У нас будет переправа?
- У нас будет переправа, Ошаб – чи… Девка чего-то вспомнила и взяла монаха.. Сейчас рисуют на коже всякие рисунки.
- А! – смеется Ошаб. Тогда у нас будет две переправы, и обе вдоль реки!
 Смеются. Рубятся. Визжат лошади, клубиться пыль. Грохочет артиллерия, с гребня стены сыпяться люди. Перед внутренними воротами не протолкнуться от убитых и раненных. Ритмично колотит в ворота таран.
- Мы не вытянем без серых. Много ушло у меня крыс! – кричит Ошаб.
- Скоро она приведет серых, не бойся. – Тугоза!
Отваливается кусок ветхой башни от сотрясения и накрывает таран.
- Эй, куремес, до чего злая крепость….До чего я не люблю связываться с этими городами, до чего они вредные, вроде прошлогодних орехов, грызешь, грызешь, а внутри одна труха.. Тьфу!- орет ему Ошаб, отпихиваясь от здорового ополченца с моргенштерном.
Грецци сидит, считает, Фражетта ходит рядом. Батарея замолкла. Орда стоит неподвижно. Солнце тянет к закату, накапливаются тучи…
- Как бы дождя не было, - говорит Бергету, снимая железный малахай, сидя на своем берегу. У него за спиной Рыжий тумен, закрывшийся щитами, терпеливо ждет. Он смотрит влево и видит длинную вереницу волов, тянущих повозки с наваленными стволами деревьев.
Фражетта носится по берегу, разгоняя серых.
- Вали сюда,- кричит она. Бревна с гулким стуком катятся под обрыв. На них лезут крысы, стучат молотками, вяжут, укладывают. Грецци руководит сверху.
Бергету вскакивает, смотрит во все глаза. Рядом появляется несколько нойгонов.
- Барунгар иль гол ? – спрашивают один. Йазак ту хошига ! Ай?
- Харагул эркэ агураг хошун, - растерянно говорит Бергету, разглядывая берег, прикрывшись ладонью от яркого солнца. Потом раздраженно смотрит на них, раззявивших рты. И вдруг разражается бранью, и раздавая пинки, гонит их к своим отрядам - Тугургха цэриг, куркмес! Цериг, цериг!…
Те неохотно расходятся, отмахиваясь
- Эй, мэргэд… Агулгачийн !
Крысы ползают в воде, выбираются, тащат веревки, разводят костер, появляются кузнецы, отстукивающие по наковальням. Фражетта смотрит на Бергету, кричит ему:
- Берге!
- Ай?
- Харба йал дун керге аркан! Ог?
- Ог, ог, эрке! Джебелеку!
Грецци, сверяющийся с чертежом, смотрит на нее заинтересованно.
- Ты это когда их язык выучила?
- Не знаю… Ошаб часто говорит, и Аслан говорит, все говорят.. Я и во сне так говорю,
- Смотри, привыкнешь, зубы вырастут как у них, превратишься в крысу,..- мрачно замечает Грецци, не отрывая глаз от чертежа, и спускается к берегу. Фражетта испуганно зажимает рот.
Темнеет, на берегу массовое шевеление, стук топоров. Горят костры, звенят наковальни.

Бой в крепости между стенами умолк. Ошаб забирается на обломок стены, пробираясь между завалов. Аслан уже стоит там.
- Слышишь? Сходим, посмотрим?
- Не надо, Аслан-чи, пусть сама справляется. Следи за воротами, а то ночью могут пролезть.. Очень им не хотелось эти башни нам оставлять.
Стоят на обломке стены, смотрят на реку. Город за ними горит не спеша, крысы шевелятся под стенами.
Бросая отблески на черную речную поверхность, дрожат костры, масса крысиного народа шевелиться, споро стучит топорами, собирает неведомое пока устройство. Фражетта сидит на откосе, подставляя лицо свежему воздуху, текущему с реки. Грецци ходит взад и вперед по берегу не выпуская своего чертежа из рук не на минуту.

Темнеет, на берегу шевеление, стук топоров. Горят костры, звенят наковальни.
Стоят на обломке башни, смотрят на реку. Город за ними горит не спеша, крысы шевелятся под стенами, ходят в отблесках угасающего пожарища, отбрасывая на разрушенные стены гигантские тени, пускают в глубину улиц, начинающихся за стенами горящие стрелы, зажигая соломенные кровли.

Фражетта сидит на обрыве, подставляя лицо свежему воздуху текущему с реки. Она улыбается нежно обреченному городу и начинает напевать. Вытягивает руку, будто ощупывая его на расстоянии.
- Тяжелый дух ты тут развела, королева.., - раздается скрипучий знакомый голос рядом. Она шевелит головой, но не поворачивается, знает, кто это вдруг нарушил ее одиночество.
- Что ж тяжелого, старичок?
- Убойна тлеет, день был жаркий,
Она тянет ноздрями воздух.
- Верно…Так ведь бились днем, бились и бились, бились и бились..
Кружат над рекой птицы, клокоча над заторами из убитых, которые медленно поднимаются со дна, задумчиво кружась.
- Зачем пришел?
- За чем пришел, за тем и уйду. Раздерешь завтра город - то?
- Нет. Я не бьюсь, я к святому… Завтра все закончиться, забирай своих крыс, уходи отсюда.
- А ты куда?
- А мы с ним куда глаза смотрят…
- Так тебе переплавь строить не к чему. Лодку возьми и беги к нему сейчас.
- Нельзя. Ошаб сказал, что без него меня слушать не будут, а Ошаба не будут слушать без крыс. А крыс переправить надо, вот переправу и строят…
Берке смотрит на нее, в темноте кажущуюся огромной, уверенной, злой…Потом говорит.
- Ну придешь, ну скажешь…, и он тебя снова погонит, скажет тебе, урукчи ты, дух, нет тебя..
- Так я с крысами приду, а крысы – то не урукчи.. Крыс много. Посмотрит и поверит, куда ж ему деться.
- А, так ты его крысами пугать будешь, что бы он тебя не боялся? Хитра …
Фражетта медленно поворачивается к нему, смотрит своими светлыми глазами, Берке слегка откидывает голову.
- Дед, ты чего сюда пришел, а? То ты говоришь к нему беги, то не беги.. Мало того, что ты меня гвоздями пробил, так тебе надо еще на меня и тоску нагнать? Иди уж, одна хочу… Иди, иди,- говорит она, и ложится на берег, так, что бы видеть город.
- Закончиться все к завтрему, говорю же… Я с Дзеппо, а ты с крысами своими шалыми, так и разойдемся. Я и с Ошабом уговоренная, он на то согласен.
- Уговаривайся-уговаривайся с Ошабом, он и кошку лаять упросит, когда из подпола сбегает…Говорю я тебе, уведи крыс от города, они с тобой и город этот и мир разорят как курятник
- Мне, пока я живая, покоя нет без него…куда мне идти –то…
Берке скрипуче смеется.
- Это кто, ты то живая? Охо – хо..
Она приподнимается на локте, смотрит на него изумленно
- А какая я? Поначалу думала, что в рай меня спровадили, а тут вроде как опять люди как люди.. крысы…земля черная да река мокрая, разве же это рай? А мертвые по земле не ходят, то я знаю, не дура…
- А если ходят? – вкрадчиво говорит Берке. Ты про упырей, которым текучая кровь сладка, и про нетопырей которым стоячая…
- Слушай, дед, шел бы ты подобру, а то мне от твоих сказок спать страшно.. Если меня Дзеппо, который святым стал видит, значит я и подавно живая. И к нему я пойду, завтра…
- Да как тебе невдомек, дурная ты кургашка, что отказной он от тебя. Нужна ты ему как подкова зайцу…
Потерявшая терпение Фражетта вскакивает.
- Не тебе, черт беззубый, о том судить, нужна или не нужна! Развелось вас кругом, умников, один учит, другой мучит, третий лечит.
- Крыс моих отдай! – задушевно говорит Берке, придвигаясь к ней. Крыс отдай, а? Так оно и бывает, что булга у тех в руках начинается, кто ее закончить хочет…Реку перейдешь, и не будет ни тебе, ни Дзеппо твоему покоя уже никогда. Вспомнишь мои слова, да поздно станет.
- Раньше за ними смотреть надо было, пока на задние лапы не встали…Ты же у них богом был, не я. А теперь я у них королева, они теперь туда пойдут, куда скажу.. А булги не будет.
- Отдай, а? Ну на что они тебе…, - просит Берке. А с тебя бронзу сниму.. Больно, ведь небось… Ну отдай! Ну куда богу без крыс в наших краях.. А? Сейчас…
- Видно, от тебя не отвяжешься…говорит вставая Фражетта. Снизу по обрыву поднимается Грецци, размахивая листом, и подсвечивая факелом дорогу.
- Готова переплавь одна, пусть на том берегу канат крепят. Испытаем..
Берке исчезает, прошипев
- Не дам дороги, так и знай…Одра дохлая!
- Уйди отсюда! Я живая! - орет Фражетта, швыряя толстую щепку в темноту.
- Ты с кем это лаешься ?
- Да ходит тут крысий бог, покоя нет.., запалено говорит Фражетта. Грецци смотрит на нее, прищурившись. Она смотрит на него, опускает взгляд.
- Да так, никто… Кричать учусь…Пошли, покажешь.

 ***

Игнат смотрит с дальней башни на город.
- Сплав наладили, язычники…Эх, головы.. Соломой бы закидать да зажечь, - сокрушенно говорит Севка, с цыканьем прикладывая руку к разбитой и кое как перемотанной голове. Я такое слышал, но не видал николе.. Ловко!
- Не закидаем, говорит Игнат. – Далеко. В поле не дадут пристреляться, пожгут камнеметы и прислугу порубят, а из крепости не прицелишь, далеко, только валуны потратим… Беда. Рапп! - кричит он нагибаясь вниз. От Бабенберга вестей нет?
- Нет. Да придет, куда ему деваться…, отвечает зевая Рапп. Щас до полудня отбиться, а там и встретим.
- У них переправа налаженная… Иди, смотри.
Рапп, пыхтя, поднимается на площадку. Смотрит, прикрываясь от утреннего солнца.
- Быстро. За ночь? У них ромейцев нет, по случаю? Знакомо мне такая переплавь…Видел уже.
- Сегодня до полудня держаться надо, как хочешь…А если не будет Язомирготта?
- Удавят, - односложно говорит Рапп.- Можно, само собой, и город сдать. Это смотря сколько запросят. То пусть келарь решает. Не наша забота.
- Ладно, иди, готовь на стены своих алеманов. Они пока на этот берег не притащат свежих, не начнут.
Рапп спускается вниз, разгоняя утреннюю дымку криками команд на немецком.
Игнат наваливается на край стены, почесывая бороду.
- Это кто же у них там инженер, а, Севка?
- Уж не знамо мне, но голова у него светлая!

- Ну готово, что ли? – спрашивает Фражетта у Грецци.
По полю катиться камнеметная артиллерия, распространяя знакомый скрип и визг, под мычанье быков заведенных в упряжь. Впереди на коне не спеша двигается Каждан, с о своими огланами. Подъехав к переправе он приподнимается на стременах, смотрит, сдвинув малахай на затылок, на реку….Увидев Фражетту, слетает с седла и садиться пред ней на пятки. То же делают и огланы.
- Эрке! Это чудеса, достойные твоей божественной руки…
Фражетта стоит над ним, грызя ноготь. Каждан, оглянувшись, на загнутых к земле ординарцев, резко шлепает ее по руке. Она вздрагивает…
- Куда ставить батареи, светлая?
-Н-не знаю…Я загружаю своих серых, Синий, Красный и Белый тумен…Я перевожу на помощь Ошабу крыс, а ты закрой мне небо, как вчера..
- Сделаем,- тяжело поднимаясь, говорит Каждан. Увидишь Ошаба, напомни, что я жду гонца с новыми целями для меня. Я не вижу, куда класть валуны… И спроси у него, город жечь будем или нет? Мне нужно подвезти бурдюки с каменным маслом…и белой соли. Спроси…
Грецци стоит рядом, вцепившись в рулон пергамента. Один из быков в упряжи лениво щиплющий траву тянет мокрую морду к руке Грецци и вдруг выдирает пергамент и начинает с громким хрустом его жевать. Грецци оборачивается и с изменившимся лицом, молча вцепляется в чертеж.
- Отдай, Kazarna, - шипит он, и ногой бьет его по губам. Бык зажмуриваясь, нехотя отпускает пергамент, и застывает с приоткрытой пастью. Синяя слюна, густая, как овсяной кисель ползет ему на копыта. Его огромная утроба начинает мелко дрожать, будто от укусов множества невидимых насекомых. Он издает глухой жалобный рык. Погонщик подскакивает, озабоченно беря его за морду. Каждан с Фражеттой непонимающе смотрят на быка.
Грецци стоит с белым лицом. Погонщик тормошит быка, тот томно закрывает глаза.
- Эй, Лубчитэн! Дуу лгат дэгэлэй ***гт! Хошучи! Каждан, - погонщик оборачивается к Каждану, не отпуская упряжь.- Эй, эй!
Бык пускает пену и взрыкнув, валиться на колени, разворачивая упряжь. С его губ течет синяя жижа, брюхо ходит, будто кто - то изнутри по нему стучит.
Грецци отступает, белый как мел, пряча пергамент, за спину. Фражетта секунду смотрит на него, потом протягивает руку.
- Дай…
Грецци отдает ей, понурившись, лист. Она смотрит на истерзанный лист. Черные буквы от бычьей слюны поплыли синими ручьями. Подносит к лицу, нюхает
- Ай, славные чернила… тихо говорит Фражетта. Каждан!
Каждан приближается, положив руку на рукоять шашки.
- Возьми его в узлы…Пригляди за ним, но не трогай…Пока не приду.
Грецци быстро и резко задергивают веревочной сетью. Он молчит, только таращит глаза. Его пинками уводят. Он умоляюще оглядывается, его уводят.

Фражетта оглядывается на берег, там уже стоят готовые к переправе тумены под разноцветными бунчуками. Серые поодаль, сидят на земле. Над ними, не спеша, развевается седой бунчук. Она идет к ним…Поглядев на пергамент, швыряет его в реку, тот планирует в волны…
Она подходит к огланам, те ждут ее, приветствуя, слегка склоненной башкой…Она говорит им на их языке тихо, они слушают, помаргивая из под своих железных малахаев. Она говорит, изредка показывая им на тот берег, они спокойно и тупо кивают.
- Хошучи ? – спокойно говорит она. Белке черем?
Они смотрят на нее спокойно и тупо. Она смотрит на них.
- Хузерем… говорит она спокойно. И они уходят к своим туменам.
Разлетаются фонтаном стрелы свистунки, рассыпая зеленый искрящийся свет.

Ошаб стоит неподвижно, упершись локтем в обломок стены. Аслан поднимает руку, показывая на реку… Ошаб сумрачно глядит на реку, которую наискось преодолевают гигантские короба. Визг воротов слышен даже здесь.
На этом берегу быки ходят по кругу, меся влажную землю, крутят вороты с натянутыми канатами, вороты вытягивают сплав по течению. Короба идут шибко, слегка кренясь, на них тихо гомонят крысы. Вскрикивают погонщики, подбрасывая в воздух кнуты. Стоит ужасный визг и скрип, давящий всю округу. Слегка развеваются бунчуки, торчащие над коробами.
В крепости солдаты, ополченцы, рыцари, горожане, келарские вои вытянув голову в обещающее дождь небо, слушают этот уничтожающий визг, приоткрыв рты. Игнат стоит на башне, прячась за зубцом, привалившись, смотрит на реку…
- Адовый корнь…- говорит Севка.- Ох, боязно…Через Дунай прут...Ох, сила.
- Молчи, - сквозь зубы роняет Игнат. Молчи, если боязно. Механику свою проверил?
- Да уж, отбросаемся как нибудь…Лишь бы не зажгли. Зажгут – записывайся в поминальник.
Ошаб сумрачно смотрит на реку. Аслан радостно улыбаясь, показывает ему на сплав.
Над землей стоит скрип и визг. Фражетта припав на одно колено, смотрит на движение плотов с берега. За ней стройно, почти не шевелясь, стоит Серый тумен. Она входит в воду по щиколотки, становиться на колени, и, смотря на свое отражение в воде, вяжет белый шелковый лоскут на шею, смотрится в отражение, расправляя концы. Канаты, слегка вращаясь и сочно потрескивая, ведут короба к противоположному берегу. В полной тишине гудят испуганно верблюды, чуящие большую воду.

- Берег, - облегченно вздыхает Аслан, и Ошаб меняет позу. Короба гулко утыкаются в мелководье. Свистят ослабляемые веревки, в воду падают помосты. Крысы сохраняя строй выходят, выводят лошадей и верблюдов, выкатывают огнестрельные устройства. Строятся на берегу, оставляя проход.

И снова короба вытягивают на середину реки канатами и воротами с этого берега, но сейчас скрип и стук воротов отчетливей и громче, понтоны идут против течения. Фражетта подманивает их руками, улыбаясь. Серый тумен сдержанно и одобрительно гогочет. Шлепаются в воду помосты.

- Аслан- чи, лупер те хоши го го ту, варан. - говорит Ошаб, оторвавшись от наблюдения переправы. Аслан бежит через завалы, поднимая сдавленными криками и крыс из укрытий. Через некоторое время начинаются ритмичные удары тарана в забаррикадированные ворота. Бой за вторую стену возобновляется, с обеих сторон начинается шевеление вокруг тарана.

Фражетта сидит на стенке, обрамляющей короб, свесив ногу, внизу короб набит серыми. Такие же идут невдалеке.
Она смотрит на воду, поминутно трогая шейный платок. Берег приближается. Вороты приостанавливаются, быков перецепляют, и они подводят понтон к берегу. Падают помосты, и серые начинают выбегать на берег, и выстраиваться клиньями.

С того берега опять разворачивается в небо веер камней, доносится грохот работающих камнеметов. Фражетта стоит на ограждении, оглядывая Орду. Спрыгивает на землю, бежит к серым, но тут ее привлекают крики дозорных со столба. Дозорный машет бунчуком и указывает на горизонт. Бергету подбегает под столб.
- Чет оролук?
- Оролук эре сайид ! Черпе! – кричит дозорный, тыча рукой в горизонт.
Бергету бежит назад, придерживая малахай, падает пред Фражеттой на колени.
- Светлая! Там большая пыль! Там идет много конных! Им подмога.!

Ошаб бешено сплюнув, рычит:
- Коня!
Он летит через поле перед крепостью, проноситься через строй, все пятятся. Фражетта радостно улыбаясь ему:
- Ошаб, смотри это я придумала, - говорит она, показывая на переправу.
Ошаб не сходя с коня, мельком улыбается, спрыгивает на землю, и также поспешно падает на колени. Подняв голову, улыбаясь черным от пыли ртом, он быстро говорит.
- Это ты хорошо сделала , девка, что орду перетащила. Теперь идет много злых в седлах, хотят все сжечь… Я прошу тебя пока в город не ходить, держать твою переправу.
- Как не ходить? – растерянно улыбаясь, спрашивает Фражетта. Я же еще вчера хотела, он же меня ждет…
- Он еще подождет. Те, кто идет на помощь, его не услышат, даже если он скажет им не лезть сюда. А он подождет! Некуда ему деваться!
- Как же? – снова спрашивает Фражетта , садясь на землю. – Ты держи, а я пойду.. неуверенно говорит она.
- Эй, серые только с тобой будут хорошо биться. Пойми ты, ничего не получиться, его ты не увидишь, если не удержишь реку. Держи, золотая, их немного, они ,правда, все злые и железные, но я тебе покажу…Вставай!
Ошаб хватает ее под локоть, тащит на пригорок.
- Я ставлю Рыжий тумен вот так, между городом и переправой и туда лучных и немного аулгу. Они сразу бросятся в лоб. Отгони плоты назад, на тот берег, я удержу тех в городе, что бы не вздумали сунуться помогать. Выстави серых в клинья, пусть они жадами держат коней.
Дозорный надрывается с вышки, Ошаб прикрикивает на него. Потом отпускает Фражетту и садиться на коня.
- Ошаб, подожди, да как же это…Я не согласна.. мы так не договаривались.. Эй, Ошаб.
Ошаб молча разворачивает коня. Он кричит командиру рыжего тумена, и тот приводит в шевеление свой строй.
Тумен вытягивается, прикрываясь щитами. Пыль начинает подниматься все ближе. Над облаком трясется несколько флажков и австрийский стяг с черным орлом.

- Рапп, Бабенберг пришел, - кричит Игнат, и спрыгивает вниз, бежит по стене размахивая флажком. Кавалерия под стягом умело сбивается в клин. По краям несутся отьездные, держащие вдоль строя тяжелые пики, не давая крайним выбиться из массы. В самом острие клина движется человек с белыми волосами, с неприятным, бандитским лицом. Он внимательно оглядывается на отьездных, и когда до берега и выстроенного тумена остается совсем немного, поднимает руку в кольчужной перчатке и кричит.
- Сторона!
Бьет два раза резко барабан в центре и отьездные, подняв пики, отделяются и несутся в тыл построения.

Фражетта стоит растерянно глядя на приближающееся облако, на трепещущий тяжелый флаг. Серые под свист дудок, строятся в тяжелый строй, тянут длинные пики, утыкая их концами в землю. Фражетту утаскивают в строй, она, как завороженная, смотрит на этот стяг, пока ее ведут. Ее прячут за щитом. Ей показывают, как держаться за толстый стебель копья. Она хватается за него, как за весло. Сверху крышей нависают щиты. Она смотрит в щель между ними.
Ей дают, ткнув в плечо, шашку, он берет ее, повертев, сует под мышку.

Кавалерийский клин приближается. Лучники рыжего тумена по команде высыпают на атакующих стрелы. С ее уха падает на стебель копья кровавая капля. Малый Оглан с удивлением смотрит на нее. Она озадаченно трет ухо. Не отпуская уха, она приподнимается над щитами. В лицо ей несет пыль, поднятую копытами.
Клин вонзается в строй, с грохотом летят, вращаясь щиты, расщепленные копья, шлемы лошади, всадники. Крысы, пыхтя, лезут с жадами и шашками под копыта, деловито выворачивая австрийцев из седел, австрийцы, страдая от тесноты, бьют их сверху короткими своими палицами.
Фражетта, сидит, закрывая голову руками, с торчащей из под руки рукоятью шашки, в центре пыльной свалки, вздрагивает от каждого удара или падающего с криком убитого, оглядывается. Человек с белыми волосами, с неприятным лицом, поднимает коня над ней, и останавливает руку с мечом. Он, нахмурившись спрыгивает с коня, хватает щит, и прикрыв ее и себя, присаживается на корточки.
- Ты кто такой ?, - сплевывая пыль, говорит он, оглядывая ее с ног до головы.
- В город иду, - быстро отвечает она.
- Один? Или ты с ними?
- Они со мной.
- Что тебе в городе?
- Игнац Пустынный.
Он осматривается, отталкивает щитом убитого, отплевывается.
- Как звать?
- Меня? Фражетта…
- Ясно. Не пойдешь никуда, не пущу… .Здесь умрешь. Бери свою железку, убивать тебя буду, защищайся...
Он толкает ее в грудь, она падает, он отскакивает, бросая щит. В ее руках шашка. Он замахиваясь издали, наносит ей колющий удар. Она уворачивается без труда, не отпуская свое ухо. Вокруг кипит драка.
- Пусти…меня.
Он рубит сбоку, она отбивается. Озадаченно он пытается ударить в колено, она подбирает ноги.
- Пропусти меня… Мне к Игнату.!
Пропуская очередной удар, он хрипит.
- Я тебя с твоими канальями ни город , ни к Игнату не пущу.
- Сама пройду! – говорит она и вдруг кричит - Сибутуза!
Серые начинают теснить австрийцев. Некоторая часть , повинуясь трубе, отскакивает назад , группируется, переводит дух и снова бросается на строй, целя в смятый строй.
Гнейс отвлекается от поединка, оглядывается. Его с хохотом выталкивают из строя, он прыгает в седло, и кричит в сторону стяга. Фражетта остается на месте
- Построение левым углом. Гуго! - кричит он. Подними ударных, давите на переправу. Оглядывается на своих, поднимает меч, крысы смотрят на него, ощупывая уцелевшие копья, сбиваются плотнее. Взгляды у них выжидающие.
- Ora! – орет Гнейс, вытягивая меч, и с короткого разбега кавалерия опять сыпется на строй серых. Гнейс встает на седле, улучает момент и подложив под себя шит прыгает сверху на головы второго строя. Валятся несколько крыс, Гнейс вскакивает, машет мечом и опять пытается протиснуться к Фражетте.
- А я тебе сказал, в город я тебя не выпущу! Садись на плоты, и проваливай…
- А я тебе говорю, уйди с дороги!…- орет разозленная Фражетта. Не то костей сам не соберешь. Крысы у меня злые!
Гуго с правого фланга, поднатужившись, сваливает истончившийся строй крыс в реку с невысокого обрывчика. Те кубарем летят в мелкую воду, распугивая быков, привязанных к воротам. Гуго с торжествующим ревом дубасит разряженным арбалетом, как киркой, раненного Бергету, который отбивается обломком копья.
- Давай, давай! – визжит Гнейс, и Фражетта с досады бьет его рукоятью шашки в челюсть, тот охнув, хватается, за лицо, под пальцами вскипает кровь, и бешенство.
-Сука! - говорит он, и получает по железному плечу. Фражетта прыгает на него, как обезьяна, грохоча итальянскими ругательствами, шипит, плачет, бьет его по шишаку, не давая опомниться, теряет шашку, вцепляется в лицо.
- Ты меня не пустишь, вы****ок белобрысый?! Разорву, как же вы мне все надоели.. Ты меня не пустишь.?!
Гнейс, заслоняясь локтем, вытаскивает узкий кинжал и с размаху бьет Фражетту в бок, но на пути лезвия только взвизгивает бронза. Гнейс бьет и бьет, пытаясь ударами нащупать щель. Его лицо изорвано и исцарапано, он едва уберегает глаза.
Австрийцы вваливаются на первый плот, где им навстречу высыпают крысы. Свалка кипит на самом плоту. Несколько алеманов и крыс побросав длинные и неудобные копья дерутся кулаками, топорами и коротким дубинами за ворот, где мечутся перепуганные быки. Алеман с рыжими усами время от времени запрыгивает на ворот. и начинает увлеченно рубить канаты но его тут же стаскивают вниз, время от времени кто – то кого прирезает и снова вскакивает на ворот.
Гнейс задыхается от тяжести Фражетты, тут ему на помощь приходят свои. Здоровенным пинком австриец отшвыривает Фражетту и под мышки Гнейса уволакивают. Фражетту так же держат поперек туловища два серых, не давая вернуться к драке.. Они могут только осыпать друг друга отборным матерным лаем:
- Bastarda , Buca di culo, Сazzo, Cagata, Cagna Gnocca! – рычит Фражетта, лягая воздух ногами.
- Gusprna! Mangyerta! Leperdruk ! – отвечает ей Гнейс, увлекаемый соратниками, шепелявя разбитой губой.
- Cagna!
- Не пройдешь, сука, - доноситься его вопль издалека.
- Отпустите меня, -железным голосом говорит она. И отбейте плоты, чего стоите!
Свалка продолжается. Один ворот, изуродованный топорами, крениться и распускает по воде канаты.
Переплавь отходит на середину реки, роняя в мутную воду убитых, которые непрестанно сваливаются в воду. Другие уцелели, но так же перегружены телами. Местами на плотах продолжаются схватки, но плоты уже отданы на волю реки.
Фражетта, зажимая исцарапанную шею, бежит вдоль берега, размахивая руками, и выгоняя серых на обрыв. Повинуясь ее иступленным визгам, барабанщики начинают выстукивать команду для построения тулугмы. Она поднимает алебарду, выдергивая ее из руки мертвого австрийца.
Колонна серых начинает двигаться, мерно топоча и увлекая фланги. Австрийцы наспех перестраиваются,. Гнейс, сверкая белками на багровом лице, растопырив руки отталкивает назад передний строй. Отьездные помогают, сгоняя толпу потрепанных австрийцев. Всхрапывают лошади. Гнейс кричит отьездным, выбрасывая четыре пальца, те оглядываются на подползающих серых, кивают.
- Гуго, зажги плоты! Стяг! Па-ашли..
И кавалерийский клин, подавшись чуть назад по сигналу трубы и сдвоенному удару барабана бросается на серых. Серые бегут навстречу, так же плотно сбиваясь в кучу. Фражетта, оскалившись бежит в превой линии. Ее с боков держат двое серых, и когда строй опять сталкивается, ее забрасывают вверх. Она сбивает австрийца с седла, и садиться на жалобно кричащего коня задом наперед и тяжело начинает ворочать алебардой. Гнейс опять ее видит, вскакивает на седло, и вне себя от бешенства, идет по плечам, шлемам, держа в зубах за кожаную петлю топор.
- ORA….рычит он, перехватывая алебарду, она вцепляется в топор, лошадь из последних смертных сил, выдирает передние ноги из человеческой массы, встает на дыбы и падает набок.
Гуго опять пробивается на берег, и с седла прыгает на ворот, рубит канаты, отбрыкиваясь от ползущих снизу инженеров, поскальзываясь на обильно смазанных жиром бунтах
- Клейд, жги переплавь! -, визжит он, вытаскивая лезвие из дерева. Клейд, с двумя факелами в руках и мешком промасленной соломы ползет на сходень. Ему загоняют копье в спину и сбрасывают в воду. Факел падает на мешок, тот вспыхивает, и на лежащем быке, с несколькими стрелами в загривке, начинает курчавиться шерсть. Тот с ревом вскакивает и с разгону вонзается в толпу дерущихся, расшвыривая всех подряд, волоча мешок и беспокоя остальных
быков огнем, которые тоже начинают разбегаться волоча веревки, и подсекая стоящим ноги.
Шум на на переправе стоит такой, что мерно работающий таран и неспешная возня вокруг ворот кажется незаметной. Ошаб , заслоняясь от солнца рукой, смотрит туда. Аслан , засыпанный пылью, подползает к его ногам.
- Чего там, Ошаб чи?
Смотрит.
- Куремес…, только говорит он. Жгут уже?
- Не пойму, - морщась, говорит Ошаб. Толкутся как комары.
И тут он видит разбегающихся быков.
- Где она? Ты ее видишь?
Фражетта с Гнейсом словно плывет в волнах, то выскакивая на поверхность, то пропадая. Несколько раз их растаскивает в стороны, но они с неизменной верностью находятся, и снова начинают мутузить друг друга.
Оружие в их руках ломается как стеклянное, Гнейс опять вооружается кинжалом, Фражетта душит его лошадиными поводьями, и бьет коленом в живот и промежность. Места так мало, что нет возможности даже размахнуться.
Оба уже не могут даже кричать, только сипят как удавленники, и теряя время от времени силы, приникают друг к другу.
- Ты чего сюда приперлась, язычья курва? – бесполезно полосуя ей бронзу, спрашивает Гнейс.
- Тьфу…эх-ххе.., тебя не спросила, колбасник…Отведи своих в город! Всех порешу!
- Утрешься.. выдыхает он и снова наносит удар ей в бок и прорезает ей кожу, несильно, но кроваво.
Она охает, и хватается за рану.
- Сволочь! - Бьет его пяткой в подбородок и сама сваливается на землю.
Он прыгает сверху и целит ножом в горло. Она вцепляется зубами в запястье. Он орет.
- Руку отгрыжу! – говорит она с набитым ртом. Убери нож!
Он свободной рукой пытается разжать ей челюсти. Сил нет у обоих. Она отпускает его руку.
- Переправу не возьмешь, не старайся… Уйди в город, к Игнату! Я тебя пропущу…
- Врешь, сука, тебе лишь бы кто ворота открыл! Знаю я вас, белобрысых, сам такой…
- Тебе что к Игнату приспичило?
- Надо! -, говорит она и сбрасывает его себя ударом в ухо.
Он не сходя с нее, поднимает голову. Обе стороны, окончательно выдохшиеся стоят, лежат, переводя дух, не в силах поднять рук, побросав щиты, только смотрят друг на друга, и тяжело дышат. Гнейс с Фражеттой лежат посередине, на груде убитых. Гнейс оглядывается, Фражетта снизу смотрит на него. Он сползает, становиться на дрожащие ноги, сплевывает, говорит «Ладно..», и ,хромая бежит к своим крича на ходу, и махая рукой.
- Стяг! Отходим…
Австрийцы настороженно выставив копья начинают отползать к крепости. Фражетта садиться, и внимательно глядя на них, поднимает руку, останавливая крыс.
- Фелегу ту Хошучи! – говорит она. Встает, пошатываясь и спускается на землю. Смотрит на серых. Австрийцы почти бегут.
Гнейс кричит ей.
- Освободи ворота! Скажи им, что бы отошли, а то ноги всем переломаем!
Серые начинают бежать за ними следом, австрийцы бегут сохраняя дистанцию. Фражетта бежит впереди всех. Гнейс позади, как положено командиру, подталкивает отстающих. Между ними не очень большое расстояние, заполненное выставленными копьями.
Фражетта, глотая пыль, говорит ему.
- Слушай, алеман… Ты же идешь в крепость?
- Ну?
- Увидишь Игната?
-Ну? Не подходи ближе, а то схлопочешь…
Фражетта замедляет шаг, широкое лезвие копья отодвигается от ее груди. Австрийцы приближаются крепости, к пролому.

Ошаб берет лук, натягивает, то же делают и остальные. Аслан кладет руку ему на плечо.
- Погоди…Смотри, вот она.. Говорит с их нойгоном. Не пускай стрелу, погоди, брат…
Она бежит за ним, неотступно, трогая копья, направленные на нее, смотрит на него, говорит почти умоляюще.
Солдаты делают выпады копьями, пытаясь отпугнуть обступающих кочевников. Те , не отрывая глаз, ползут полукольцом следом, постоянно выдергивая кого нибудь из строя и швыряя себе под ноги, уже мертвого.
- Увидишь Игната, скажи ему, пусть смотрит на меня внимательно, потому что нет на моей шее уже белого платка, и негде взять мне белого на этом поле, чтобы он узнал меня сразу. Все стало здесь черным и красным, а метиться красным плохая примета, боюсь, не узнает он меня… Пусть смотрит внимательно, пусть внимательно смотрит, алеман, скажи ему…Пусть смотрит на мои волосы, я здесь одна такая, кроме тебя. Скажешь? Я иду к нему, пусть дождеться…
Она бесстрашно цепляется за копья, ее отшвыривают, она говорит, и время от времени, отводя расставленные руки назад, сдерживая послушных этому жесту крыс.
Гнейс сплевывает, прихрамывая. Меча направленного на нее , он не опускает, поводя в стороны.
- Хоть мне и не пса не понятно, но я скажу ему… Если пропустишь через ворота!
- Пропущу! Обещаю…
- Назад… Смотри мне!…Они сейчас начнут стрелять! Скажи им!
Фражетта смотрит на обломки стен на которых стоят лучники, и с изменившимся лицом поднимает руки. Несколько стрел влетает в толпу австрийцев, раздаются крики…
Гнейс отчаянно поворачивается к ней.
- Убери их!
Фражетта истошно кричит, поднимая руку
- Ошаб! Убери их! Я их пропускаю…Пусть зайдут в крепость!
Ошаб смотрит на нее.
- Ты что, с ума сошла? Ты их пропускаешь в город? А мы?
- Мы войдем в город сами! Потом! Убери крыс от ворот, убери таран. Мы их не тронем.
- Да ты что, девка, совсем свихнулась! – потеряв терпение, орет Ошаб. Да что б я их так взял и отпустил!
И тут Фражетта, сжав кулаки, топает ногой, и зажмурившись, визжит так, что летят мелкие камни с обломков.
- Убери крыс от ворот, сволочь! Или я не королева тебе больше? Иначе пойду, на дно реки лягу, и не вылезу никогда! Навсегда здесь останетесь…Берке верну вас, он вас опять в подпол загонит! Убери крыс от ворот, дай им всем пройти! Убери крыс!
Ошаб мрачно сплевывает, но пугается, кричит своим, и крысы оттаскивают таран. Со стены крысы машут внутрь города.
- Открывай ворота, не бойся…Слышь? Забирай своих, не бойся, не тронем!
Игнат стоит перед воротами с Раппом.
- Их там тыщи три, австрийцев. Пустим?
- Скажи, что бы все за стены ушли, и самострельщиков на стены, пусть отсыпят им, если что. А австрийцы нам пригодятся, не под стенами их же бросать. Если торговаться, опять же нам проще…Сила, как никак.
Стрелки бегут на стены, держат под прицелом крыс.
- Таран убирайте! И сами в поле отойдите… И гляди, не балуй…
Ошаб смотрит на них.
- В поле не пойдем, мы эти ворота с бою взяли. А королева вам милость оказывает…Забирайте своих джайпеков, пока мы их не перерезали. Ворота потом вынесем все равно, не бойтесь..
Колонна отступающих австрийцев, волоча раненных, бежит к приоткрывшим щель воротам, на стенах черно от городских самострельщиков.
- Ворота сами открыли, видано ли..- шипит Ошаб. Э-эх!

Гнейс стоит у приоткрытых ворот, торопя своих. Фражетта запрыгивает на обломок стены, свешивает голову.
- Ты скажи, не забудь, скажи…Пусть по волосам смотрит, я железа- то на голове не ношу…
Гнейс говорит :
- Ладно, ладно…Когда идешь в город – то?
Она смотрит на небо, прищуриваясь, на редеющий дождь из камней и стрел.
- Да вот сейчас пусть и ждет…До утра, тянуть что ли. Второй день толчемся на городе этом, надоело уж.
Все протекают внутрь. Гнейс пред тем как прыгнуть в щель, оглядывается на нее.
- Ну гляди, увижу еще, прибью.. Так и знай!
Она спрыгивает на землю.
- Сам поберегись, белобрысый.
Щель пред ее лицом медленно, плотно и тяжко прикрывается. Она отступает, поднимая голову на стены. Ошаб затаскивает ее в укрытие и тут же с гулом сверху начинают сыпаться стрелы, стукаясь о камни.
- Ну что ты сделала?- говорит Ошаб, держа ее за плечи. – Добрая ты, я погляжу, лучше бы крыс жалела так, как алеманов…
Она не слушая его, оттягивает свои волосы, смотрит на остающуюся на пальцах гарь и грязь. Сокрушенно цыкает, садиться по стене оглядывается.
- Вода где у вас? Вода!
Ошаб в сердцах шлепает пред ней деревянное ведро с водой. Она хватается за края, становиться на колени, и говорит:
- Готовь таран, дай Каждану гонца, он спрашивал, город жечь будем или нет? Идем за ворота…
Ошаб сварливо кричит расстроенным голосом
- Так их сломать надо бы сначала, а потом ходить!
Она смотрит на него, улыбаясь, думая о чем то своем:
- Ну так ломай, Ошаб чи, ломай..
И сует голову в ведро, пыхтит, трет пальцами волосы, вытаскивает, смотрит, оттягивая прядь, снова опускает голову.
Таран спешно молотит в ворота, обслуга торопиться. Она отшвыривает ведро, бежит мотая мокрыми прядями вдоль стены, видит Аслана, сдирает у него с плечей шелковую трофейную накидку, трет волосы. Садиться на камень. Заглядывает назад, за угол, не вставая. Говорит:
- Надо ворота с машины этой, как ее…
- Аулгу… говорит Аслан, понуро держа в руках измызганную накидку.
- Вот. Разнести ворота, и дело с концом
Он поднимает голову, смотрит на королеву и тихо говорит пораженным голосом:
- О!
- Что? Чего?
- Нет, ничего, это я так, королева..
Уходит, оглядываясь. Фражетта сидит, потроша волосы пальцами, стараясь их высушить как можно быстрее. Волосы стремительно сохнут под солнцем и приобретают яркий, слегка медный, блеск. Крысы отползают от ворот.

Австрийцы вползают в город, задыхаясь, покрытые пыльно кровавой коркой, вползают лошади, обвешанные раненными, быстро пятясь, вбегают солдаты оцепления с копьями и натянутыми луками и взведенными арбалетами.
Гнейс помогает запереть ворота, отходит от них, оглядываясь. И видит Игната. Тот легко бьет его кулаком в грудь.
- Поздорову, собака! – говорит он весело.- Тебя каким чертом сюда занесло?
- Иогнациус! Божья сила, живой еще? – отвечает Гнейс, вытирая лицо в засохшей крови. – Привел тебе своих ! Не добрался я до переправы, не сжег всю, прости..
- И того довольно, что сделал, не печалься, Белый. Как ты здесь, я разумел, ты на святой земле, в зиндане у эмира Куметского, а ты с герцогом Язомиром…К слову, где он?
- Так не с ним я, вместо оного! Ведь помер он прошлым летом, или не слыхал?
- Поо-мер? Успел, блудилище, до светопреставления преставиться…Всегда был пронырлив! А ты?
- Я намест его от сына его, Фридриха Августа, направлен. Тот скорбен телесно, армии водить.. Меня то своеручно гроссмейстер орденский Андреас откупил золотом, так говорит ты мне надобен, езжай ко мне, принимай во мучения свои от неверных и духовной стойкости место фогта в Лифляндии…
- Ну да, сразу и фогта? – улыбается одним ртом Игнат.
- Истин и триедин крестный символ! – божиться Гнейс, смачивая тряпку в кадке с водой, и утирая лицо. А тут, говорят чума, разбегается народ, надобны чумные коменданты, твердые духом, мародерные волнения упокоить.
Андреас преподобный на меня епитимью и наложил, рычит, что, я, зря за тебя две тысячи злотых марок отдал, дуй на годик туда, крепость веры испытай не в зиндане с крысами, а в чумной поветри, сохрани от мародеров алтари божьи да сирот неприкаянных с клириками страстотерпствующими…
Игнат заметно мрачнеет, но говорит спокойно:
- Так тебе и войство дали, и доброе войство, как видно.
- Дали, бо как нет там желающих башку в пасть зловонную засовывать. То наемные, многие с Палестины, еще от Лазурного похода. Вполне лихоголовое рыцарство, для наскока сгодиться …- утирается Гнейс Белый, шипит.- Ты тут что, божьи чудеса исцеления творишь? Ох, бабьи когти хуже сарацинского яда…Жжеться как..
- Какие то раны у тебя на роже странные…, - говорит Игнат , разворачивая Гнейса к свету. Вроде кошка драла.
- Я же сказываю… насели на меня мародеры, прокаженные что ли, не пойму, откуда их столько. Разграбить город хотят, божьи люди? А там девка, в веригах вся, как вцепилась, орет, скажи Игнациусу Пустынному, я к нему иду, тряпками машет…Чего, чудес твоих алчет? Ох, народ суетливый… Вижу, тут опять деревца с веревочными цветочками сажать надо, от чумы народ совсем головой потерпел убыток…
- Ты видел ее?
- Кого?,- говорит Гнейс, склоняясь на поверхностью воды.
- Девку!
- Да чуть душу с меня не вытрясла, мантикора адова..Сумасшедшая! Обозлила мя, сволочь белобрысая, чуть не зашиб, кинжал только в вериках сломал, а то б прибил.. Ладно, Игначе, я твой и мои австрийцы в твоем войстве до конца…Они – говорит Гнейс, кивая на ворота, ломать навострились, порок подтащили. Дай мне раненных упрятать, и ставь меня в ордер.
Игнат медленно кивает, идет с ним, показывая на стены, но глаза у него потупленные.
- Слышь, Гнейс, а не говорили тебе, что не мародеры это?
- А кто же еще?
- Сам не ведаю, но воюют они не по крестьянски…Смотри, полгорода заровняли.. То кочевые пришли, из – за Карпат…Ты это знай, они истинно наказанье божье…
Гнейс усмехается.
- Мне попросту, брат…Буде воевать хотят, пусть воюют, я им общество составлю…А если они в наказанье посланы, то сказано – прими денницу Его со смиреньем, но прилежаньем деятельным окупи грех, подобно Иову, и не ропщи…
А в убойном деле я всегда прилежен, как добрая фройлян за шитьем, ты знаешь меня.
- Да уж знаю, оттого и на сердце просветлело мне, как увидел тебя. Ладно, держи всю ту западную стену, берегись их стрел, ибо от их не один панцирь не держит. Держи стяг и дударей наготове, будем отбиваться…Слушай сигналы.
Даю тебя под руку Раппу.
- Ого, святой Герман, этот старый бурдюк тоже здесь? Он же мне сто талеров должен, еще с Аккры.
- Да вон, он, рожу моет…Борон!
Гнейс дурашливо расставляет руки, щериться распухшим ртом.
- Родемахерн Уррах Урсель Удильхильд фон Диллинген! Ты что, в бочке решил спрятаться, старый бесовин! Поздорову!
Рапп хмуро глядит на Гнейса, и узнав, плывет в щербатой улыбке. Идет, расставляя руки. Обнимаются.
- Ты не сдох еще, клоп белоголовый? – говорит Рапп, стуча ему по плечам. А я то думал, тебя давно оскопили да бабам неверным в гарем приставили ночные горшки носить! А ты опять австрийскую псарню выгуливаешь?
Игнат, Рапп, и Гнейс громогласно ржут, толкая друг друга кулаками в животы. Они видимо рады встрече.
- А что, верно еретики говорят, что земля круглая, и на ней всегда встретиться можно?- смеясь, говорит Рапп,
- Не, Борон, в святой земле говорят, что Божий мир имеет нынче форму котла без ручек, и его все держат!
Опять ржут, вытирая слезы. Медленно работает таран, изредка падают стрелы.
И тут ворота начинают хрустеть, и таран расшатывает их, и лопается створ.
 И тут Фражетта порывисто и счастливо вздохнула, и пригладила волосы и вытянула голову. Весь мир хлынул в эти ворота, и время остановилось, запутавшись в ее волосах. Время остановилось по ту и по эту сторону Карпат, затихло в Богемии, запрыгало и умерло в Моравии, растеклось по Дунаю как молоко, и самый первый лист в горных лесах, оторвавшись от ветки, стал падать на землю, и падал так долго, что пожелтел и покрылся бурыми пятнами на лету.
Август того года, в котором Фражетта стояла перед стонущими воротами, вдруг стал таять на глазах и исчез, как и не было его никогда.
- Осень идет, - подумала Фражетта. А потом снег… Доживем до снега-то?
- Доживем,- сказало множество веселых стрел, выскочивших из щелей разломанных ворот.
- Доживем, королева, - сказало распоротое горло серого, упавшего ей под ноги.
- Угу, - подтвердили камни, падающие на крыши города.
- Доживем! – закричала она тем самым голосом, которым когда – то кричала на обочине расквашенной дороги кому-то невыносимо быстро уходящему.


О том, как крысья королева Фражетта встретилась с благородным рыцарем и о том, как они говорили, удалившись с чужих глаз, и о том, что из этого вышло.

И когда упали ворота, она вбежала первая на большую площадь, располагавшуюся перед воротами и называвшуюся Меняльной, и тут же обе стороны принялись менять жизнь на железо, а поскольку день был в самом разгаре, торговля эта пошла бойко.
Не обращая ни малейшего внимания на страшный шум и грохот, она остановилась, жадно оглядываясь вокруг, и почти сразу увидела оранжевый выцветший рукав, спутанную бороду и сумрачный внимательный взгляд.
Тут Гнейс ткнул Игната в бок, показывая на нее, Игнат кивнул, опуская руку со своим кривым сарацинским мечом.
- Дзеппо, смотри на меня! – закричала она во весь голос и засмеялась. От ее смеха ничего не изменилось на Меняльной площади, крысы так же упрямо лезли на баррикады, так же усердно умирали все вокруг, и никому не было никакого дела до того, что крысья королева смеялась как умалишенная, указывала всем руками на другой конец площади.
Наверное, только по счастливой случайности, стрела пущенная одним из прилежных влашских самострельщиков,
только глубоко процарапала бронзу рядом с шеей, вторая запуталась в волосах, а третью она поймала как голубя, потому что кровь текла почти весь день у нее из уха, и стрелы ей были не страшны.
И только внимательный, как змея, Ошаб превозмог свое увлечение побоищем, заметив взгляд своей очумевшей королевы, и кратким движением рук остановил крыс на краю площади. Крысы не перестали от этого умирать и убивать, но как то начали делать это менее заметно, что бы не отвлечь и не расстроить свою золотоголовую королеву.
Игнат отделился от дружной толпы защитников и пошел одному ему ведомым путем, недостаточно прямым , чтобы называться дорогой, но и вполне заметным. Он подошел к длинной узкой галерее, пристроенной к торговому двору на краю площади, и остановившись, кивнул, приглашая Фражетту войти с противоположного конца галереи.
Фражетта вбежала в галерею, и только ее ноги в пыльных опорках мелькнули в проломе, перед самыми глазами Ошаба. Ошаб сел у стены, положил шашку на колени, и подумал, что если его королева выйдет позже того, как половина Красного Джагуна во главе с одноглазым Во ляжет на выщербленную мостовую площади, то ему совершенно спокойно можно идти назад, в степь, снимая и сбрасывая по дороге панцирь, шлем и всякие нарядные и красивые перевязи, которые он так любил носить.
И еще он подумал, что не так уж и мало осталось за его спиной истоптанной, изъезженной и окровавленной земли, и что эти края не такие уж и плохие, а даже вполне приятные – в меру дождливые, в меру жаркие, и видно, в меру снежные. Кроме всего прочего, думал он еще, и овес и рожь здесь родятся хорошо, и народ вполне хозяйственный и зажиточный, и погреба и амбары набивают доверху и, наверное, даже желчному Бергету здесь понравится, хоть в этом тот никогда сразу не признается.
Неизвестно, о чем думал Аслан, нойгон Черного тумена и младший брат Ошаба, но и у него взгляд на миг метнулся к галерее и прихватил сверкнувшую золотую искру от волос убегающей королевы. И сам не зная отчего, Аслан – чи расстроился. Может быть, тоже почуял как понесло холодным воздухом осени, и грядущей за ней долгой зимы.
А Фражетта тем временем бежала по скрипучей галерее. Она уперлась в дощатую стену, повернула налево, аккуратно раскрыла дверь и оказалось в просторной и темной комнате с незамысловатой обстановкой. Единственное оконце под потолком испускало пыльный конус света, и к этому конусу она и пошла.. И подойдя, просунула руку прямо в поток горящих пылинок, и подумала, что в этой комнате знакомо пахнет сухой травой, мышами и душной пылью.
Затем она услыхала тяжкий скрип половиц за плечом и закрыв глаза, не преставая улыбаться , повернулась.
- Дзеппо, Дзеппо, где твоя бочка? – спросила она и почувствовала, как человек, стоящий в дверном проеме бесшумно улыбнулся, сам того не желая. Не открывая глаз, она сделала пару шагов к нему, но коленями натолкнулась на тяжелую скамью. И тут ей пришлось глаза открыть.
Игнат Пустынный, впоследствии прозванный другими Крысолов, а ею называемый Дзеппо, стоял подпирая плечом притолоку и в его позе что – то ей сразу и неуловимо не понравилось, несмотря на остывающую улыбку на губах.
- Ну вот он я…
- Ну вот он ты.., - эхом отозвалась Фражетта.
- Говори, что тебе надобно..
- Я не хочу говорить, Дзеппо. – ответила она. Давай сначала убежим по крышам на тот край города, где есть спуск к реке, возьмем лодку, или пару лошадей. Скоро ночь, и за нами не будут гнаться. Забирай меня отсюда.
- Я в толк не возьму, ты зачем город ровняешь? Зачем душегубствуешь? Ты посмотри, оглянись, вокруг что делается… Ты мне убойной грозилась, убойну устроила, теперь просишься бежать вместе. К чему так?
- А теперь ты видишь , что я не морок бесплотный? Теперь видишь, как я к тебе иду? Видишь моих крыс, как они могут? Они все могут…они все сделают, что захочу. А чего я не захочу, захотят они. Я теперь сильная, я могу и этот город заровнять, и другой и третий…Только не хочу я города ровнять, никчемное это дело, мне не нравиться. Хлопоты окаянные, а удовольствие сомнительное. Я к тебе хочу, к тебе…
-Погоди, а чего ты их крысами зовешь? Откуда они?
- А крысы они и есть, почем мне знать, откуда они.. Оттуда.., или оттуда. Одно знаю, меня они из гроба украли, и без меня пути им нет, вот железом забили, видишь..
- А куда их путь?
- Говорят, от моря до моря.
- Если тебя из гроба украли, значит, умерла ты. А я живой пока что, а живые с мертвыми под руку не ходят.
- Эй, Дзеппо, ты чего говоришь то, ослиная башка? Я не мертвая! Я же пред тобой стою, ты что, ослеп в монашестве своем? На , за руку возьми..
- Погоди,- осторожно говорит Игнат. Ты вот сама рассуди, человек поначалу в колыбели, а потом в гробу? Всему свой порядок, а если того порядка нет, то и мира нет! А если глазам верить, то на кой мне этот мир сдался, если в нем мертвые живых жизни учат? Ты ж сама говорила, что померла, да и я тебя видал во рву.
- Да нет же, - растерянно сказала она. Да нет же, Дзеппо! Да нет же, дурак ты такой, нет же! Я.- здесь, и я живая!
Я о тебе все помню! Я тебя только и помню! У тебя на плече правом шрам, когда ты упал с груши, помнишь? А под той грушей скамья была, в землю врытая.. Мы там сидели, ты там мне хотел юбку задрать, вечером, а я тебе по морде дала, потому что испугалась, ты сам не свой стал, пыхтел как бык и хватался больно. Помнишь? А потом у меня все лето все подгорало и было недосоленное, и Тетачча гоняла меня веревкой по всему двору, потому что я забывала котлы немытыми…
Игнат утер лоб и вздохнул.
- Не помнил бы, не отказывался от мира, не помнил бы, в пустынь не шел, не помнил бы, с тобой сейчас бы не разговаривал бы…Ты пойми, чудова голова, так бывает, не дает сатана покоя живым чрез мороки памяти человека. искушает, и вгоняет в уныние… о днях ушедших, и дни те ушли безвозвратно, как камни на дно, пойми же ты, пойми и возвращайся под землю. Видно, пришло время тебе поплакать о себе и обо мне.
Когда ушел я от тебя в поход этот, то был в пустыни много лет, и не видел ничего, кроме песка, прелого мяса человечьего и всегда синего неба, синего как лазурь. Смотрел на адские картины убойны и помнил тебя, и вот в той крепости, что мы стояли, звалась она Антонин, в Никее, как- то началась чума. Заболел и я. Был там лекарь, великого ума и черной души человек, он подходил ко мне и говорил время от времени «Тот то умирает, или те уже умерли». Потом он сказал и мне, оглядев меня внимательно, нисколько не боясь моих язв:«Ты умираешь, но умираешь не от чумы, впрочем, как и все здесь умирают не от чумы». «Разве нет чумы?» спросил я.- «Разве обман мои дырки на теле?» Нет, ответил он, нет, не обман. Если ты умрешь, то я напишу в погребальном реестре войсковом для короля, что это чума, и по лекарской науке буду прав. Но на самом деле умираешь ты от другой болезни, названия я не могу тебе сказать, и лечения которой в моих руках нет». « В чьих же она руках?»- спросил я. «В твоих, в твоих… Это самое совершенное лекарство, которое есть и яд. О нем пишут мудрецы во многих книгах, но потому что пишут мудрецы, тяжко ему это понять, простому человеку» - ответил он и не стал более ничего мне объяснять, и ушел. Тут я посмотрел на свои руки, и смотрел на них долго, так долго, пока не понял, что в госпитале не осталось ни одного живого, и все затихло вокруг. Умерли все - рыцари, ополченцы , маркитанты, собаки, лошади и мулы, умерли неверные, осаждавшие нас по глупости в такое время и пустыня вокруг стала молчалива и спокойна, и никто нас более не беспокоил, ибо над крепостью висел черный флаг. А я выжил в ту страшную чуму, сожравшую почти весь гарнизон, кроме меня и того лекаря. Утром, он спустился в подвал, и увидел меня невредимого, и на моих язвах же была подсыхающая корка исцеления. «О, ты, наверное, чудодей или мудрец, если выжил! – засмеялся он.
Нет, сказал я, не чудодей. Меня исцелил Отец Небесный. Хорошо, сказал он, пусть так, пусть так… А на следующий день в обезлюдевшую крепость Антонин зашел санитарный отряд Ордена, дабы сжечь усопших, и я показался им на глаза, и смиренно встав на колени, просился в послушники. Меня приняли, не убоявшись синюшных язв, и я храбро бился, истово молился, выстаивал службы, принял постриг, слушал пустыню и небо над ней уже без тоски и удивлял гроссмейстера Андреаса и братьев. Много странного было рядом со мной эти годы, и потому глупцы назвали меня святым. С тех пор, к слову, побежала та байка, будто я прикрыл гроссмейстера от пятисот сельджукских стрел, и ношу сквозные шрамы от этого. Следы эти – следы от чумных бубонов, их не пятьсот, но мне хватило. Впрочем, и железа я отведал вполне достаточно. И теперь вот я говорю тебе, что знаю наверняка - ты умерла, и никто, никогда, никакими уговорами, крысами и сражениями меня не убедит в обратном. Я знаю, почему ты умерла.
Фражетта стоит напротив, опустив голову, и прозрачная слеза дрожит у нее на носу. Она слушает и плачет. Поднимает голову, смотрит на него.
- Почему же ?
- Потому что я выжил. А ты умерла от чумы, одна единственная в тот год, и чума эта не заразила никого рядом, ни единое живое существо. Потому то тебя спешно засыпали известью во рву, и я это видел тоже.
- А как называлась твоя болезнь, та, от которой ты излечился на самом деле?
- Я не знаю ее названия. Лекарь сказал, что эта болезнь вызывается неким ядом, распространяемым по воздуху от малейшего движения, чаще в дорожной пыли, которую ты поднимаешь ногами, когда идешь. Совершенней этого яда нет, но действие его непредсказуемо. Больше ничего я о нем не знаю, не спрашивай… Все остальные болезни - лишь его личины, срывая одну, видишь следующую.

Тогда Фражетта, молчавшая как мышь, подняла голову, и стала смотреть Игнату прямо в глаза, и смотрела так долго, что он понял ее без слов.
- Ты хочешь сказать, что в погребальный ров спихнул меня вместо себя?
Игнат твердо говорит, не отводя взгляда.
- Так получается, иным не объясню…
- И за это же ты меня прогоняешь?
- Я должен быть здесь, а ты в том, в ином мире, светлом и чистом от всяких дыханий, кроме того, что славит имя Господа, и там тебе усладят слух и хоры ангельские, и лучезарное сияние…Что тебе не понравилось там, кто тебя искусил вернуться? Зачем ты здесь? Неужели тебя не остановили слова Отца, когда ты убегала оттуда?
Фражетта смотрит на него с усталым изумлением. Качая головой, стараясь говорить наиболее проникновенно, она произносит:
- Послушай, Дзеппо, я тебе скажу. Ты такой разумный, столько повидал в этой жизни, слушать тебя можно и не переслушать. Только теперь ты меня послушай, я тебе скажу. Я там никого не видела… ни хоров этих…ангельских, ни сияния лучезарного…И никто меня не останавливал..
- Погоди, как не видела? Такое невозможно…А что же ты там видела? Говори..
Фражетта садиться на лавку, опустив голову, щуриться в загасающий луч, голова ее в золотом конусе пылинок, и каждый волос вспыхивает.
- Да нет там никого, понимаешь ты? Хотя, это может быть потому, что я умерла с закрытыми глазами, и никого и не видела. Вот крыс бы спросить, они помирают с открытыми глазами. Они могут знать.. .Я же тебе говорю, я никого не видела. Только ветер, какой - то…и тишина, как зимой в поле. Там никто никого не держит, не поет песен, не мучит, там тишина и там нет никого…
- Ты лжешь, чтобы досадить мне! – бешено и тихо говорит Игнат, - Ты лжешь, что бы расшатать меня…как зуб. Знаю я вас, бесов…
Фражетта усмехается и замолкает. И тут Игнат становиться пред ней на колени, оглядывается воровато, словно боясь, что его услышат, и тихим жарким, жадным шепотом говорит.
- Скажи мне, должна была видеть, ты видела его? А? Все прощу, все пойму, заберу, убежим, ..все сделаю. Скажи…только, есть он…там?
- Кто?
- Тссс…ну…, Бог. Бог!
И тут она поднимает голову, подносит губы к его уху, и едва улыбаясь, говорит.
- А что, Дзеппо, святых без ответа на этот вопрос в рай не пускают?
У Игната гаснет лицо, словно уходит в бороду. Он медленно встает, кряхтя, как старик, распрямляется и оглядывается, смотрит в последний раз на конус света, и говорит убежденно, суконным от бешенства голосом.
- Зарублю, сука.
И говорит он это, вытягивая меч, и меч свистит, рассекая конус пылинок, которые начинают бешено метаться в луче.
Она вскакивает и швыряет в него лавку, отпрыгивает. Лавка разлетается, разрубленная в воздухе. Глаза у Игната словно надраенное железо, под ногами трещит пол. Фражетта стоит пред ним, растерянно улыбаясь и успевает сказать:
- Дзеппо, я пошутила…- и тут же молниеносно выскакивает за дверь, наваливается на нее спиной, придерживает локтями. Изнутри словно начинает бить таран, ритмично, от чего дверь трясется, стреляя щепками. Она держит ее из последних сил, кричит от ужаса, упирается ногами. Все рухнуло молниеносно, и она, поняла это, зажимая дверь за которой бушует взбесившийся мир. Она плачет, но не от страха, а больше от бессилия остановить булгу, о которой ее предупреждали, которая теперь расцветает на ее ладонях, пуская корни.
- Дзеппо, не надо! – заорала она так, как могло орать только само отчаяние, и заплакала, сотрясаясь от его ударов, вцепляясь пальцами в стены. - Перестань, я тебя прошу, я буду молчать теперь всегда, клянусь, и говорить только с твоего разрешения, я не буду смеяться…Я еще умру столько раз, сколько нужно будет тебе, обещаю, я даже ни словечка ни скажу против…
Ошаб с Асланом, любопытствуя, заглядывают в пролом, смотрят, лопоча на своем, глядят на нее спокойно.
- Не откроет,- сказал Ошаб.- Она тяжелая как гора. Ни за что не откроет. Наша мамка самая тяжелая и сильная.
Он смотрел на распятую Фражетту, помаргивая тяжелыми веками, и думал, что наверное, в этих краях ему не остаться, по крайней мере не в этом году. И левой рукой сделал серым знак приблизиться.

- Не надо… не надо, - говорит она, икая от ударов и слез, Дзеппо, не-е-ае-е-не..на—адо! Дзеппо, прости меня, это я во всем виновата!
Дверь лопается, разваливаясь на доски. Она бежит по коридору, падает, он появляется, широко шагая, обсыпанный щепками, в руке его меч. Он смотрит на нее сверху вниз, но не приближается, останавливается. Теперь он спокоен. Он поднимает руку, пальцем показывая на нее. Переводит дыхание, и спокойно говорит, не опуская руки:
- Ты есть - бесовский дух, творящий знамения; ты выходишь к царям земли всей вселенной, чтобы собрать их на брань в оный великий день Бога Вседержителя. Демоны бегут впереди деяний твоих, давая тебе дорогу. Так знай, я на твоем пути и на пути твоих демонов аз есмь крепость веры, и есть твердыня, для тебя недоступная. Иди и помни что отныне ты враг мне.. Иди!
- Ай? – говорит Аслан. Ошаб, чего это он? Колдует, что ли?
- Я ему щас поколдую,- ворчливо сказал Ошаб, залез в пролом, в галерею заходят серые, заботливо поднимают свою королеву, утаскивают ее вон. На площади она отталкивает всех, шатаясь, смотрит на то, как Игнат под пристальным взглядом Ошаба выходит из галереи, останавливается в толпе солдат и смотрит на нее. Они поедают друга глазами, и как ни странно, во взгляде обоих нет ненависти или обиды. В них читается нечто болезненное, словно оба внезапно и стремительно заболели одной и той же болезнью. Фражетта говорит Ошабу спокойно, обычным уже неприятным своим голосом.
- Каждан спрашивал… скажи ему, Ошаб- чи…
- Что сказать, эрке?
- Скажи ему, пусть зажжет город. А ты выведи все тумены, пусть никого не останется здесь, никого пусть не останется, пусть все уходят,
Ошаб хочет что – то возразить, но глянув на королеву, Ошаб третий раз отводит глаза, кричит дударям, те свистят и орда медленно выползает из- за стен в поле, отходит к реке. Ошаб, вздохнув, вытаскивает из колчана сигнальную стрелу, зажигает ее от тлеющей кучи соломы и поднимает лук, спускает в ненастное небо. Стрела, испуская нарастающий визг, летит незаметно, и далеко над землей вдруг вспыхивает зеленым искрящимся огнем, и рассыпается искрами.
На том берегу реки Каждан, стоит задрав голову, расставив широко ноги, и во все глаза смотрит на искрящийся след в небе, по дуге падающий на эту сторону реки. Он вздыхает сокрушенно, что – то бормочет себе под нос, и идет к батарее…Стрела тем временем неправдоподобно долго падает, словно зависая в небе.
Уже потом Каждан в разговоре с Ошабом клялся всем, чем может поклясться юртаджи–нойгон Нойгону рыжего тумена в подтверждении истинности своих слов, что все бурдюки с нафтом загорелись еще до того, как их подожгла обслуга специальными факелами, засветились приветливым огоньком и им осталось только спустить рамы для залпа.
Стрела упала навстречу плотному рою зажигательных снарядов, поднявшихся со стороны реки. Бурдюки с нефтью полопались на крышах и на улицах города, когда армия Игната спешно сбегала на окраину. Город загорелся, вспыхнув в разных местах, медленно разворачивая пламя, над крышами и стенами, заголосили жители, заверещала домашняя живность, и сумерки последнего дня августа пришел раньше, чем обычно.
Орда внимательно смотрела на пожар, держа город в плотном полукольце, густые отблески чадного пламени освещали угрюмые, сидящие на земле тумены. От ужасного огня поднялся по всей земле на этом берегу ветер, и все большие и малые бунчуки, чолки, и значки, тряслись, трепетали и хлопали от этого ветра. Все знали, что завтра им еще предстоит выколотить остатки гарнизона из Будайской крепости на холме и монастыря, но это уже особенно никого не заботило. В эту ночь Орда видела как низко спустилась к горизонту синяя звездочка, и как дивно и небывало открылась им дальняя и ближняя земля – слева поднялось ночное море, за горами, там где стояла крепость Дубровник, и на том берегу моря странный город, где дома стоят на сваях, дальше Богемия,и страна Бошгард, и дальше Висла и еще дальше Одра, и Эльба, и темная Вена, и еще дальше Кельн, и Бремен и Гамбург, Росток и Данциг и даже многие видели края моря, до которого нужно было скакать галопом и без устали множество дней,
и нельзя было просто увидеть глазом. Таково было чудесное освещение синей звездочки, и все крысы показывали открывшиеся перед ними края друг другу и лопотали и судачили, на какой город они пойдут раньше, а на какой позже.
И никто из них не видел королеву в этот вечер и в эту ночь, как, впрочем, никто ее и не искал.
А королева Фражетта в это время сидела на самом краю переплави, забитой ранеными и убитыми, которая медленно двигалась к другому берегу. Сидела она на самом краю, опустив ноги в воду, и положив голову на бревно и была в самом деле как мертвая, даже потерявшись среди неподвижно лежащих. Никто ее не замечал, она смотрела на удаляющийся берег с желтым заревом, и молчала, не моргая. Переплавь под хруст и гомон крыс ткнулась в прибрежный песок, она очнулась и побрела к своему юртаю, волоча за собой накидку, накидка зацепилась, она ее бросила. Она шла мимо весело готовящихся с победному ужину крыс, и старалась не попадаться никому на глаза. Когда она проходила мимо небольшой толпы старших и младших нойгонов сидящих в круге и весело слушающих хриплые россказни Ошаба о своих дневных храбрых похождениях, она незаметно присела в темноте за его спиной, и так же незаметно вытащила что- то из груды снаряжения, замотала в тряпку и побрела, прижимая сверток к груди.
Ей предстояло пройти еще целое поле к своему юртаю на горе, и, подняв голову, она увидела как там горит костер и двигаются тени, ожидающие ее прихода. Она вздохнула и оглянулась. Невдалеке смирно похрюкивали в просторном загоне свиньи, приготовленные для забоя. Рядом догорал костер и прохаживался охранник. Она схватила длинную головешку, взяла ее в зубы остывшим концом и, пригнувшись, перелезла через забор, и спустила ноги в загон. Место ей понравилось, она проползла, расталкивая покрасневшие от дневного беспощадного солнца свиные бока, и села в середине, и положила на колени сверток.
Сверток она развернула не сразу, сначала воткнула в навоз головешку и заботливо подула на нее. Свиньи потревожено разбрелись. Из свертка она вытащила штурмовой куцарь – тяжелое устройство для метания свинцовых пуль, уснащенное снизу далеко выдающимся вперед лезвием. Повозившись немного, она распутала фитильный шнур и взвела, пыхтя от натуги, тяжелый спуск. Прилаженный фитиль она аккуратно поднесла к раздутому ею огоньку на головешке, и фитиль важно и неторопливо заструился дымом, и засияла на нем рыжая точка. Дрожащей от тяжести оружия рукой она стала прилаживать дырку ствола к груди, к горлу, к голове, но из – за лезвия ей мешало, и тогда она ствол уткнула в висок, а лезвие она, давясь от кислого вкуса железа, взяла в зубы. Так ей показалось достаточно удобно, и пнув пытавшегося почесаться о нее хряка ногой в бок, она спустила курок.

Ошаб, уже порядочно принявший айцана, и обглодавший хорошую кость только отвалился на баулы, продолжая ведать молодым про свои подвиги, как невдалеке грохнул так хорошо знакомый ему выстрел. Все повскакивали, тревожно оглядываясь, Ошаб снова сел и тут раздался оглушительный визг хряка, медленно затихающий.
Охранник метался вдоль загона, не понимая, как это в стадо свиней затесалось огнестрельное оружие, с перепугу забывший, где вход. Все подбежали, Ошаб лениво улыбаясь, подошел последний.
- Ошаб, улгемех ворту! Ошаб…Эрке… Ввах!, - голосили нойгоны _ Вах!
- Ворту куремес, эпачин…- ответил им невозмутимый Ошаб, опираясь локтями на ограду и ставя ногу на перекладину.- И громче, обращаясь, вниз - Тебе что, с нами скучно ?
Фражетта поднимается, освещаемая факелами. Взгляд у нее совершенно ошалевший, и все волосы с левой стороны головы всклокочены и закопчены. У ее ног лежит издыхающий хряк, предсмертно взвизгивая и клокоча кровью из разодранного бока.
- А? – кричит она громко, как глухая. – Что?
- Я говорю, надоели мы тебе, чего к свиньям полезла?
Ошаб забирает у нее из рук свой куцарь, сплевывает, и улыбаясь идет к костру, помахивая пистолетом. Она перелазит через ограду и идет следом. Он останавливается.
- Иди в реку, от тебя воняет свиным дерьмом.., - говорит он ласково. Иди, иди…Отмойся. Ты завтра мне чистая нужная и красивая. Завтра они нам город продадут, напугала ты их сильно, все в замок сбежали…

Фражетта подходит к речному берегу, истоптанному, унавоженному, забросанному всяким военным хламом. Бессильно шлепая по воде, она входит, спотыкается, падает, встает, опираясь на раздутую тушу быка, делает еще шаг и снова, оступившись, падает на колени в маслянистую воду. Втыкает факел на длинной палке в прибрежный ил. Она стоит на коленях, перед ней празднично освещенный пожаром город, перед ней воды реки несут всякий мусор и убитых. Она умывается, потом оглядев себя, снимает почерневший шелковый лоскут с горла, пускает его по воде. Стоит на коленях молча, не проронив не звука, смотрит в воду, на свое отражение, изредка разгоняя ладонью набегающий мусор. Факел медленно валиться в воду, шипит и уплывает. Фражетта на коленях стоит в черной воде.


ПОСЛЕДНИЙ ШТУРМ ПЕШТА, СДАЧА ГОРОДА.

Фражетта сидит в своем юртае на троне с облупленной позолотой, прикрытая расшитой накидкой, умытая, с погасшим взглядом. Грецци перед ней, обмотанный веревками, молчит, скребет пятками ковер. Она поднимает руку с футлярчиком.
- Это что?, - говорит она надтреснутым голосом.
- Это целительные смеси и настои, на различных травах. Я, знаешь, ли искусен во врачевании…
- Палец отрежу.
Грецци досадливо цыкает, вертит головой. Вздыхает.
- Что это?
- Но это действительно лекарственный комбиниум, коим излечить можно…
- Ахарб!, - зовет она зычно, Грецци съеживается.
В юртай заглядывает охранник, выжидательно глядя на королеву. Грецци сварливо говорит:
- Ладно. Отрава это ярая, верно…да ничего удивительного, а ты думаешь чертежи военной механики чем, как не ядом, рисуются, иначе с чего бы от этих чертежей потом столько народу в ров идет? А? – пытается затуманить голову королеве Грецци, но вовремя оглядывается на Ахарба, тот смотрит на него светлым взглядом, не убирая руки с ножа. Потом переводит перепуганный взгляд на королеву. Фражетта шевелит ладонью, Ахарб быстро задергивает за собой полог. Грецци внимательно смотрит на вход, поворачивается к ней, ползет, извиваясь связанным туловищем и приникает к ее коленям щекой.
 - Какой прок тебе отраву с собой носить, ну-ка говори, пока есть чем говорить!
- Сестрица ты моя безумная, не режь меня, нет вины, а есть злой рок и злой сильнейший меня, имя тебе его знаемо.
- Ты чего? – подскакивает Фражетта, роняя накидку, толкает его ногой. Ты чего?
- Вины нет!, - кричит Грецци. Вины нет, а каюсь! Каюсь! Ой, mеa kulpa!
Фражетта спрыгивает с трона, хватает шашку со стены, лихорадочно режет веревки, Грецци тихо воет, подставляя ей руки, не забывая колотиться о мягкий ковер головой.
- Ты чего, сдурел?, - говорит Фражетта, поднимая его, воющего.
- Ай, сестрица моя, единая на весь свет! Вот – вот, возьми резак, зарежь меня как свинью, не могу я больше, не в силах мне мир этот во грехе тонущий на себе тащить…
- Кому отраву месил, говори-ка, - говорит, смеясь от ужимок Грецци Фражетта. Трясет его за плечи так, что голова его качается из стороны в сторону.
- Да никому…, икая от фальшивого плача, говорит Грецци. Отравитель я, и все тут, всегда моими услугами пользуются, все. И в Риме и во Флоренции, и других городах, люди и военного сословия и простого, и ученые и музыканты. Всякий человек, не желая рук кровью пачкать может алхимика попросить о малой услуге.
- Отравитель? Так ты человека убить можешь? - говорит Фражетта и заинтересованно смотрит на него. Можешь ведь?
- Могу, сестрица, могу, только истин и триедин крест, не в усладу мне чужие смерти, а только для пропитания никчемного. Не пудрой же мне глиняной торговать, сама посуди, полжизни премудрости алхимической отдал!
- Ну, а по моему заказу исполнишь? - лихорадочно спрашивает Фражетта.
Грецци смотрит на нее, кашляет, садиться, отряхиваясь, деловито разглаживает измызганную рясу.
- А вот чего нет, того нет. Не исполню. – говорит он, внезапно потеряв всякое желание безвинно каяться.
- А чего так?- прищуривается Фражетта, проходя к пологу, заслоняющему выход.
- Не буду, и все тут.
- Да что это так вдруг? Рыжего не надо, что ли..
- А пробовал!
- О ком речь, знаешь?- прищурившись, говорит она.
- Знаю. О тебе.
Фражетта с размаху садиться перед пологом, сворачивая ноги калачом.
- Пробовал?
- Да каждый день. Извел уйму всего. Одной урной сыпи пошло пригоршню. А от нее, если желаешь знать, кости лопаются у человека, как лед, и волосы лезут, и вообще не к ночи поминать…
- Это кто же тебя прислал? Наказ чей?
- Да Игнацик твой ненаглядный, говорит, на глаза не показывайся, пока она не сдохнет…А то сделаю тебе худо, а он сделает, сестренка, он такой, он, аспид, злобен, ты мне верь
- Врешь, чертова мельница, не стал бы он!, - пинает его Фражетта в бок, он хватается за ее ногу, истово прижимается к ней щекой, лбом и продолжает трещать.
- Так и не стал он сам, меня прижал-заставил, меня, червия книжного, куда мне- то деваться! Сам- то я не посмел бы, что ты, золотая, …
- Ладно, дальше чего?
- Да ничего. Бессонница у тебя лишь, аппетит как у тигруса, да и читать ты ко всему прочему выучилась, да язык этот антихристов усвоила…Вот и все действие отравы. Обидно…Хоть пронесло бы разок, а?
Фражетта смотрит на него, не мигая, кусая ноготь.
- А может, скисли твои настойки, да безвредны стали…А?
- Быка тоже от кислятины расперло? Не, моя отрава как доброе винцо, от времени только ядреней.
- Я быка меньше…
- Выходит, больше…
 - Придумай чего – нибудь, а? Грец, ну придумай. Ты не придумаешь, никто не придумает, что ж теперь, мне всегда по земле ходить то, а? Не могу я больше так, сил нет никаких, в ров хочу, в ров мне пора… .
- Нет у меня больше тебе верных средств, говорю.
Фражетта молча отдергивает полог, там сидит на соломе Ахарб, мычит, напевает. Разворачивается к свету их юртая, улыбается Грецци. Тот смотрит некоторое время на него. Потом видит догорающий город.
- Есть. Есть. – говорит он, вдохновляясь видом пожарища. А есть!
- Ну говори…, подползает к нему Фражетта. Говори!
Грецци, испуганно показывает ей колечко, свернутое из указательного и большого пальца, и извиняющее произносит.
- Коли заказываешь, то посвети для начала…Порядок такой, а то делу удачи не будет.
Фражетта, зашипев, вытаскивает из-под панциря золотой цванцигер, и держит между двумя пальцами.
Грецци воровато оглядываясь, облизывает губы, смотрит ей за спину.
- В Будайском замке есть монастырь. Там богатая и таинственная вифлиотика, в коей собраны многие и многие инкунабулы со всех сторон света. Их множество, и сами библиотекари не знают какое точно количество их там…
- Чего там? – напряженно прищуриваясь, спрашивает Фражетта. Чего?
- Да книги, дупло дубовое, такие как у меня в бауле, только украшены и каменьями сапфирами, и кровью христовой, то бишь рубином, и лазуритом, и смарагдом индийским и прочим украсно изукрашены, а на страницах, как разымешь замки- то, а там на буковки, махоньки, а все ровно в ряд, и красками выведены такими, что тебе только в раю привидятся, или в волшебном сне.
- А зачем их много так?
- Так премудрость Божья велика, слово его ученые мужи на всякий лад повторяют, и всякий по-своему.
- Ладно, - говорит Фражетта, словно просыпаясь. К чему ты про этот монастырь- то вспомнил?
- А к тому, что среди тех книг упрятана книга, писанная про твою напасть, что ты маешься, а в ров сойти не можешь. Названа она «Правила Смерти» и написана одним сарацином Алуаром Моабдилом давно, в незапамятные времена. Там конечно про многое упомянуто, но и про тебя тоже записано.
- Так уж и про меня? - недоверчиво улыбаясь, спрашивает Фражетта. А как он про меня знать – то мог, в незапамятные времена?
- Значит, угадал человек, ты ему своей дуростью из грядущего светила.- смеясь, говорит Грецци и падает от ее толчка на пол. Она отворачивается от Грецци, обиженно шмыгая и улыбается.
- Вот там и сказано, как помереть можно. Давай…- он подставляет ладонь падающей монете.
- Слушай, но в замке то Будайском Игнат, он держаться будет. Как быть?
- Само собой, Игнат. Я тебе сказал где, а ты уж думай как. Военачалие нынче в твоих руках, не в моих….
- Я у него попрошу! Может статься, и отдаст мне по-хорошему. А я его из города выпущу подобру, пусть идет.
Тут у Грецци начинают сверкать глаза, он облизывается. Говорит возбужденно и тихо.
- Ты вот что, сестрица…Ты сама к замку не ходи, дозволь мне. Я проберусь, там город еще горит, крыс нет, а встречу – на мне верига королевская, - трясет он байсу. Я то уж Игната уговорю ловко, а тебе завтра как на приступ пойдешь, укажу место, где тет…книжка, лежит, тебя дожидается. Идет?
- Сбежишь. – спокойно говорит Фражетта, тепло глядя на него. Сбежишь, сукин кот, как только на тот берег попадешь.
- Неет!, - чуть ли не вскрикивает Грецци. Куда мне бежать- то? В замок, что ли, так ты его завтра же и на камни разберешь. Истинный крест, обскажу все святому, солнце не встанет, а я уже пред тобой буду. Он –то книжку не отдаст, но я ему все
так выверну, что нам на руку…
- Обманщик. Все-то ты всем врешь, и врешь и врешь…И как тебя земля носит, душегубец, - грустно говорит Фражетта, раскрывая футляр с ядами, и вытаскивая пузырьки. Это что? – спрашивает она, поднимая к свету синий флакончик. А это? А вот эти, что по два увязаны?
- Да то яд и противоядие, тут же…Ежели один плеснешь, день человека назад к жизни вернуть можно, - говорит Грецци,- если из второго ему дать.
- А, - односложно говорит Фражетта, глядя на него, и Грецци, что – то начинает понимать, ощеривается, и тянет руку к флакону.
- Сбежал бы. –говорит она и не отрывая от него взгляда, громко говорит – Ахарб!
- Сдурела! – только и успевает сказать он как молниеносно влетевший Ахарб, повинуясь движению ее руки, ловко хватает тщедушного Грецци, закручивает ему руки веревкой и палкой.
- На спину, - кратко говорит на крысьем Фражетта, и на коленях становиться перед мычащим Грецци. – Говори, Грец, этого хватит на полночи, что бы ты не помер? Ты говори, не жадничай, а то волью, не разбираясь…
Грецци молча сжимает зубы, всем видом показывая несогласие.
- Ладно, - так же кратко роняет Фражетта, выдергивает из-за пояса Ахарба нож и
аккуратно им поблескивая, разжимает Грецци зубы, нечаянно раня десны. Чпокает открывающаяся крышка, Фражетта капает несколько капель.
- Хватит с тебя. Отпусти, Ахарб…
Грецци вскакивает, отплевываясь, топая ногой.
- А теперь поспеши, - говорит она, выталкивая его из юртая.
Грецци, шатаясь бежит вниз, утирая пот и бормоча свои знаменитые миланские проклятия, хватаясь за ветви кустов. Внизу его вдруг чья- то рука жестко хватает за плечо.
- Стой, - говорит Ошаб, весело улыбаясь. Стой, погоди… Куда собрался? Ай?
- До ветру, по нужному делу.., - держась за живот, шипит Грецци. Пусти..
Ошаб не глядя на него, наклоняется к его уху, и глядя на город, тихо говорит.
- Ты, когда доберешься, по нужному делу- то, скажи в дырку, что , мол то золото под ключной печатью, что под Кривой Башней сложено, завтра мне понадобиться. И пусть святой знает, что если не будет упрямиться, завтра побьемся мало- мало, рыжий рез мне отдаст и пусть уходит со всем своим воинством недожаренным…Ашмал! Дай ему коня и доведи на тот берег до города, проследи, что бы никто не задерживал уважаемого нойгона – мете.

Грецци бежит, шатаясь, утирая пот, между дышащими жаром развалинами, спотыкаясь о обугленные, скорчившиеся трупы людей и животных. Город догорает, местами что - то еще рушится, в раскаленном воздухе стоит смрад и треск. Грецци спешит, иногда у него начинает тлеть ряса, он на ходу тушит ее, топча ногой подол. Лицо он прячет в согнутом локте. Вокруг плавают клубы черного дыма. Ему не попадается ни одной живой души, он пробирается во верхней дороге к замку, минует разломанный частокол.

Остановившись рядом с разломанным трибушетом, он видит несколько ополченцев, испуганно глядящих на него. Они все закопчены, на угольных лицах лишь светятся глаза и зубы. Они медленно поднимают копья.
- Братья, не злочей, - задыхаясь, говорит Грецци, протягивая к ним руку.- Вы с замчевой холму?
- Тут иных нет. Ты кто таков? Стой, не движь…
- Мне Игнациуса видеть, спешить, брачья, Езусом молю, спешить. Скажите ему, монах ждет здесь.
Сзади появляется Гнейс, черный как ворон, и в белых волосах его торчат клочья пепла. Он идет с двумя австрийцами и негромко переговаривается на немецком. Он смотрит на Грецци.
- Ты кто? – говорит он, покачивая мечом.
Грецци поднимает лицо, вытирая его рукавом от жирной копоти. Слегка кланяется, вымученно улыбаясь.
- Здравствуй, добрый Гнейс…Век тебя не видел.
Пораженный Гнейс только издает громкий возглас.
- Греф? И ты здесь? Еще бы столько не видеть. Что тебе, аспиду лазучему, ты чего здесь забыл..- он оглядывается, подходит. Грецци хватается за бревно, стоит, шатаясь, истекая болезненным потом, хватает ртом воздух, пытается любезно улыбаться, но колени его уже гнуться.
- Ты как из Аккры выбрался, тебя же по святому трибуналу обжарить уговорили.
- Было дело, не о том речь…Зови Игната..Пустынного, зови быстрее, Белый, а то …
- Игнат, сердце мое, погляди, кого принесло из самого адского пекла…- кричит Гнейс. Игнат, в прожженной рясе, появляется из темноты, засыпанный беспрестанно падающим пеплом. Грецци смотрит на него, сидя на земле.
- Ты что, поранен? Кровишь?
Грецци поднимает руку, умоляюще тряся головой:
- Нет, не ранен я…Вели отойти всем, мне на глаз с тобой, вели отойти…Худо мне, спешить надо…Вели отойти всем.
Игнат присаживается, кинув окружающим.
- За дорогой смотрите, посвечивайте. Да что с тобой?
- Вот что, Игнат…Худо дело. Взъярилась она на тебя, как султан на святое причастие…ох…Мне указала к тебе идти, тетрадь выкрасть да потом отравить тебя. Я сказал, нет возможности тебя отравить, ибо яд тебя не берет…ох, в пузе резь, хоть лопни,.. не берет, говорю, его яд никакой….И железо не берет и кость. А она мне говорит, мне его придавить надо, думай что делать, иначе подвяжу, знаешь ведь, они могут подвязать. Я сказал, что знаю единый способ тебя отравить, но яд в моей тетради.
- Да с тобой что? Ты вроде как помираешь?
- Налила мне насильно белого сока молочайника с водкой, хорошее средство…Если не вернусь к рассвету, сдохну здесь же, а вернусь, она мне противоядие даст. Еще сказала, отдай золото, что под Кривой Башней, убоя не будет, отпустит. Слушай, мне бы сейчас прокисшего пива с маслицем и молоком, намешай хорошо, полегчает, или хоть сблюю… Дай, прошу.
Игнат поворачивается, кричит что - то, ему приносят миску с пойлом, Грецци , обливаясь, хрюкая от боли и мерзкого вкуса, пьет и тут же содрогаясь, извергает из себя пузырящуюся пену. Отплевавшись, говорит
- Сказала, найди книгу, по которой ярь смесить, и вернись.
- Что, я тебе тетрадь твою отдам? Что бы вы меня и отравили? Нет уж, сам оставайся.
- Нет, не надо, мне и так ходу нет никуда…Ты тетрадь мне не давай, а то потом беды не оберешься. Ты ее спрячь, только…
- Да уж спрячу, хорошо спрячу, знатно спрячу,
- Послушай! Не прячь ее ни в камне, ни в земле, ни в воде. То паци, от пацев тайников нет, они хитры. От крысы спрятать можно лишь на живом человеке…и то
пока тот жив. Не отдавай, но сохрани. Я уж не знаю, Игнат, доберусь ли на тот берег, нет…но ты тетрадь мою кроме меня никому не давай. Отобьетесь завтра? Или отдай им золото, и проваливайте, будет тебе время вой собрать, народу, Господь милостлив, хватит…хоть на десять лет.
Грецци встает, перегибаясь, сблевывает густой желчью, подернутой красным и опираясь на бревно требушета делает несколько шагов в город. Игнат, внимательно глядящий ему вслед, говорит громко.
- Гоц!
- Чего…еще, - оборачивается Грецци, глядя мутным взглядом.
- В сегоднюю ночь тебе за всех их муками мучится, знай, Божья воля
Грецци иронически хмыкает чернеющими губами, и уползая, полуобернувшись, кричит сипло:
- Да я добегу, угольков вот поем, поможет….Ты смейся, смейся…Завтра она, над нами всеми посмеется. Спрячь как сказал, свидимся, брат
Игнат смотрит вслед убегающему Грецци, которого бросает из стороны в сторону
и говорит:
- Белый! Гнейс!
Гнейс подходит, вытирая жирную копоть с лица.
- Собери своих австрийцев- капитанов, позови Раппа и сам иди к часовне, что под северной башней.

Грецци бежит через город, падая на засыпанную горячей золой дорогу, иногда хватает пригоршню углей, грызет, и бежит дальше.
- Не время…, - говорит он, как заведенный, рано… не время…рано..

Игнат стоит перед одинаковыми от копоти австрийцами, в закопченных и прожженных накидках.
- Братие…, - говорит он, вытаскивая из под рясы связку листов, упрятанную в серую кожу. Братие, вот вам харатья, разьему на части, раздам, спрячьте под железо и пока живы, держите при себе, а как в ров пойдете, смотрите друг за другом, кто увидит, что прибили, пусть возьмет у прибитого, и к своим листам присовокупит.
Он идет вдоль строя
- Вельф Эсте Ульрих, тебе…прячь.
- Святое Писание, что ли?
- Да вроде того, бери, бери…
- Царинген Баденский, возьми…

- Дай дойти, не время,- неизвестно к кому обращается Грецци, пожирая остывшие угли, и продолжая бежать. - Дай, а? Ну, накажи, воля твоя, но позже…Сейчас нельзя мне помирать, дела есть. Не буду я в аду спокойно смолу пить, пока тайну твою не узнаю, иначе, прости конечно, Отец, всемогущий, но не надо было меня на эту землю пускать… А как узнаю, я твой…Вот как скажешь, а в ров я сейчас не пойду! Слышь меня? Не пойду я в ров, слышь меня, отец Небесный, ибо не время…

- Бентхайм Унгерн Рапп, на тебе…
- Веттин Вельф фон Брена…
- Валле Вительсбах, держи..
- Уденхем фон Валденбург…прячь..
- Вестарп…Тойч…
- Хойм фон Гойя…
- И тебе, Марк Аренберг, держи у себя,
- Возьми, Росс Герра, прошу тебя, сохраняй.
Капитаны, пыхтя, старательно прячут пачки листов под кольчуги, подтягиваясь ремнями.
- Держитесь завтра ближе друг к дружке, смотрите …

Грецци вываливается к краю поля, где стоит Ашмал, с двумя конями под уздцах. Тот хватает его, бросает на седло и спешит к переправе, через расположение лагеря. Грецци скорчившись, вцепившись в седло, рычит от боли, но иногда, приподнимая почерневший взгляд, видит синюю звездочку, и от этого усмехается.

Грецци волочат два ордынца, как мешок.
- К королеве тащите, нехристи, к королеве… - говорит он, пуская тягучую слюну.
- Королева наша не лекарь…К Баурши его тащи. – говорит бегущий рядом Аслан.
- Королева!– орет Грецци тонко, как заяц и Фражетта мгновенно появляется на фоне проема юртая, черная как камень, выситься над лагерем, над крысами и смотрит исподлобья на Аслана и протянув руки, подманивает их руками.

Фражетта сидит на коленях перед лежащим Грецци, на лицо которого страшно смотреть, на раздутые руки, с синими ногтями, на провалившиеся глаза, на полувысунутый синий язык. Он сипит, скребет ковер. Она с непроницаемым лицом рядом, смотрит на него спокойно.
- Ну что, сказал?
- Ска - зал…
- Будет мне завтра книга твоя?
- Бу-бу-бу… Дай тот, пузырек..
- Не спутаю?
- Да-вай! Погоди… Тростину возьми, пустую…В пузырь ее, ртом набери…И в глотку мне загоняй, а то не проглочу, язык распух…
Фражетта набирает из синего пузырька тростинкой жидкость, и словно собирается пускать мыльные пузыри, подносит к глотке Грецци, проталкивает.
- Еще?
- Будет.. Полежу…приподними - ка меня..
Она приподнимает его верхнюю часть туловища, кладет его плечи себе на колени. Сидят. Она тихо спрашивает по- итальянски.
- Ну что? Помогло?
Он молчит, закрыв провалившиеся глаза, сиреневые нежные тени бегут от крыльев носа, от углов измазанного углем рта на скулы, рот приоткрывается, показывая черные изрезанные десны…Она смотрит, не отрываясь на него сверху вниз, не мигая, потом аккуратно держа его за плечи, опускает на ковер, голова стукается. Она встает, подходит к кошме, садиться, отворачивается к стене, запуская грязные пальцы в волосы, наклоняет голову. В юртае раздается хриплое низкое рычанье, прерывистое и непонятное, Ахарб наружи вскакивает от страшного звука и оглядывается.
Ей в спину, кто –то невидимый говорит:
- А верно говорят, что от тебя цветами и горелым железом несет, мне от этого запаха аж помирать расхотелось…
Она замирает, поднимает голову, не поворачивась.
- Ты не плачь, золотая, на убойне всегда так – больные тут здоровых лекарят. А я в ров не пошел, потому что попросил кое–кого, тот и отсрочил…Ибо не время.
Грецци поднимается, вытирая рот подползает, ложиться, опираясь на кошму, роняет голову, смотрит на нее. Она спускает ноги на пол, сидит подняв плечи опустив голову. Глухо говорит:
- За меня лучше попроси…чтобы в гроб пустили.

Туман еще не сошел в кусты и низины, а Ошаб уже стоит на пригорке пропуская мимо себя колонны уходящих в обугленные проломы крыс. Рядом топчется Бергету, Фражетта сидит у него в ногах, ковыряя палкой закопченную землю, поглядывая в глубину улиц.
- Майзак агураг Экэ… - весело говорит Ошаб Бергету. - Тугургха арагул Мэргэд гулайчин оток, ха?
- Балсу аре Эрке?, - осведомляется Бергету. – Кердешу астровах.
- Бул рету…, - соглашается Ошаб и склоняется к Фражетте. – Слышишь, королева. Бергету тебя боится пускать в город, там опасно, там будет тесно, они сверху, нам будет тяжело…
Фражетта , глядя в пролом, где исчезает колонна, говорит:
- Не страшно. Я возьму серых, подойду там, где у них деревья с одного бока. Мне надо их напугать, что бы не полезли к реке.
- Как хочешь, говорит Ошаб и подняв голову, и качает головой Бергету. Тот цыкает сокрушенно.
Прокатывается мимо, тяжело визжа и звеня несколько машин из батареи Каждана, качаясь и тряся хвостами идут быки. Каждан идет пешком , важно засунув кулаки за ремень. Увидев Ошаба, неспешно усаживается на колени.
- Широкую дорогу светлой… Я иду ставить сипы и росомаки за твоими серыми.
Фражетта встает, откладывая палочку. Оглядывается на Бергету. Тот спешно сбегает с пригорка и выскакивает наперерез колонне под седым челком.
- Ашу вез царан.. лэшомэ лэ мэцо э робэди а мабэди а мэцо! Кулме нец! – указывая пальцем на уходящую Фражетту.
Серые бегут следом.

Появляется Грецци, гремя цепями.
- Э, ты куда? – громко спрашивает Ошаб. Тебе там что? Иди в юртай сиди, багатур - чи, сестренку жди…
Грецци машет досадливо рукой,
- Она разрешила. Сказала с ней идти.
 Ошаб догоняет его с огромным моном в руках.
- Погоди. Дай ей , вот, а то опять воевать пошла, руки пустые..
- Ладно…говорит Грецци, убегая с мечом подмышкой.

Серые идут колонной, под ногами хрустят сгоревшее дерево. В городе между обугленных стен туман еще висит. Визг артиллерии теряется в переулках. Серые обходят обгорелые останки. Идет впереди, чуть сбоку, отбрасывая ногами куски. Грецци пробивается через строй серых. Она оглядывается.
- Я с тобой. Буду показывать. На, Ошаб дал.
Она пожимает плечами, берет с неохотой шашку и продолжает идти, постукивая ей по дороге и камням.
Серые весело оглядываются на обгорелые руины и судачат между собой, улыбаясь, показывая желтые зубы. Фражетта оглядывается и дает пинка какому то солдату увлечено расковыривающему золу, и что – то жующему.
- Эй, нехваты, горелых не жрать, - говорит она громко и весело.
Колонна серых выходит на площадь, в проемах улиц видны другие тумены, двигающиеся в том же направлении. Она поднимает руку, глядя над разрушенными домами. Серые останавливаются, бряцая алебардами и кольчугами.
Сквозь туман видны очертания холма и замка.
- Эй, королева, - кричит из соседней улицы в пролом Аслан. – Ставь Каждана на этой площади, здесь хорошо будет, удобно, туман разойдется…Пусть они ломают ворота, что видны..Я к холму. Слышь, Каждан, ты мне в прошлый раз чуть башку не снес, хвосты накрути, гляди , куда бросаешь..
- Э-э-э! , - досадливо отмахивается Каждан. Сами, как бараны, лезете, говорил – смотрите на первый камень.

Гнейс с Раппом сидят в зарослях садов на склоне холма, отодвигая ветви, глядят
на растекающуюся орду под холмом. За ними прячутся в густых зарослях австрийцы и ополченцы.
- Туда полезут? А? , - спрашивает Гнейс, показывая на серых. Или как?
- Через садовую дорогу полезут. Это серые, значит попрут к обрыву. Тут их надо встречать. Над обрывом стена слабее,
- О, глянь опять эта стерва рыжая. Ладно, давай, я с этой стороны дороги их в стрелы, кинуться к тебе, за деревьями спасаться, тут их ты – на ножи. Игнат сказал – задержать хоть бы до полудня, а там они сами торговаться полезут, когда под холмом застрянут.

- Как их искать будем? – спрашивает вполголоса Фражетта у Грецци. И где? Все ж в замке попрятались, небось…
- Нет. Гляди там. Смотри, видишь с восточного склона дорога идет, мимо садов … ну, вон, буйные такие, заросшие…Там у них шевелево…. Та дорога хорошая, под слабую стену выходит, я еще ночью заприметил, как к Игнату бегал. Там у них, значит, сидит засада, в ожидании, когда мы к воротам побежим, а они, стало быть, нам на шею усядут.
- Ну? – непонимающе смотрит на него Фражетта. Чего с того?
- А то, башка ты ослиная, что в такую засаду грязноштанных не ставят, поскорей, австрийцы да франки, все белая кость. И с капитанами…А Игнацик твой по моему наущению, раздал то книжку баронам.Там их и поищи. Только посторожись, зело опасно…
- Чего опасно – то?
- Тьфу! Это зовемо – засад, схрон. Когда нежданно тебе глотку режут.
- Аа..А-аа!, - обернувшись к своим серым, Фражетта, говорит сержантам, показывая на сады.
- Шукер мобеди ммбед…Шуккер!
- Гада. – спокойно пожимают плечами сержанты. Гада воз лце.

Серые идут по дороге, на которой начинают падать первые нежные лучи утреннего солнца и лежат гнилые яблоки. Серые давят их ногами, и в воздухе начинает тоненько и одуряюще пахнуть сидром. Фражетта подбирает яблочко поцелей и идет, помахивая шашкой, грызя и отплевываясь. Вокруг обгорелые остовы деревьев начинают погружаться в безмятежный сад, и Фражетта вдруг вспоминает, резко и внезапно, так, что даже спотыкается, что такого же заросшего и дикого сада боялась, и было это страшно, невыносимо давно. И потом она бежала в этот сад, и пряталась и ждала, дрожала и сердце ее урчало сладкой кровью…
- СПОЛОХ! – завизжало рядом и засвистело, загудел воздух, начали его резать и пороть невидимые стрелы, толстые и короткие и зашлепали в кустах арбалетные замки.
- Шукер! – рев серых сержантов сгоняет в мгновение ока колонну под защиту чапаргетов, и все кроме Фражетты прячутся в коробку. Болты летят поспешно и в упор, она же отмахивается от них руками как от мух и оглядывается. Из коробки время от времени кто- то падает с торчащей из брюха или из глаза стрелой, его отбрасывают ногой и снова закрывают дыру.
Она бегает вдоль кустов с горящим вглядом, нагнувшись. Сержант серых что – то пищит ей через щель между щитами, но тут в зарослях раздается крик:
- Замен! Опасть замен!
И из зарослей лезут австрийцы вместе с Раппом, потные, засыпанные желтеющими листьями, с мечами, бросая разряженные арбалеты, прикрываясь щитами и набрасываются на бок закрытого строя. Пыль закрывает небо яблочной дороги и Фражетта, отплевываясь от багровых струй, слепящих глаза, хватает кого – то. Это Грецци, как домиком прикрывшийся двумя щитами с торчащими в нем стрелами.
- Чего ты очи то пялишь, дура…Вон, смотри, здоровый в красном капоре… У него есть.
- Ага, - выдыхает Фражетта, и налетев на Валле Вительсбаха, прыгает ему на загривок. Тот рычит как вепрь, ее по спине бьют моргенштернами, Валле вертиться, ему кричат:
- Не крутись, ща я ему глотку выдеру…- пытаются снять Фражетту, тянутся к ее горлу с ножом, она не глядя, втыкает в кого – то шашку.
- Губернохтельшойбе!…кузва…, - говорит утробно Вительсбах и падает на спину, Фражетта втыкает ему в висок арбалетный болт, пачкаясь своей же кровью из уха.
Переползает ему на грудь и начинает шарить под кольчугой.
- Нашла?, - шипит Грецци прикрываясь измочаленными щитами. Драка на дороге
затихает серые, сцепившись с австрийцами, мутузятся уже в кустах. На дороге месиво из раздавленных яблок и густой черной крови. Ну нашла?
- Во, - радостно рычит она. – Во, гляди.
- Верно! – говорит Грецци, и хватается за мокрый от пота сверток бумаги. Но Фражетта смотрит на него, бешено вытянув шею, рысьими глазами, не отпуская свертка.
- У меня будет пока что…Грецци гасит свой бузумно – радостный взор.
- Пусть. Мне же проще…Дальше. Там их много, в кустах.
Фражетта с живота мертвого Виттельсбаха шныряет в кусты, подободрав по дороге австрийский нож.
- Ты их пори сразу,- кричит Грецци, на четвереньках догоняя ее. Чего ты уговаривать будешь.
Фражетта подползает к краю полянки, где австрийцы рубятся с серыми, где все кусты обломаны упавшими, и катаются под ногами сбитые и помятые шлемы.
- Показывай.
- Э-э..- прищурившись , мычит Грецци, лихорадочно выискивая взглядом. Вон, смотри, перевязь на шишаке. Двумя мечами машет. У него есть. Лезь до него, да смотри, у него рядом два серва, стерегут…
Фражетта ломиться через кусты, ползет по дереву, карабкается на качающуюся ветвь и молча падает сверху на утирающего бороду Вестарпа фон Тойча, и кромсает ему неумело и глубоко шею ножом, и визжит. Сервы смотрят во все глаза на нее, упавшую с неба, обездвижив от изумления, и их разносит в стороны от согнутой алебарды серого. Громко сопя, и откидывая с лица окровавленные клочья волос она пытается содрать с убитого кольчугу, у нее не получается. Всхрапнув от досады, она просовывает руку под нагрудник и глаза ее загораются огнем ледяной радости – тянет нещадно измятый и изорванный пук бумаги, замазанный кровью, перебирает его, шевеля сосредоточенно губами.
Она едва успевает поднять голову, чтобы заметить бегущего на нее человека, с зажатым в уцелевшей руке топором, падает вбок, человек спотыкается о убитого Тойча и падает навзничь головой в кусты и больше не шевелиться, в спине его стрела. Греции трясет кустом, роняя с него капли росы.
- Этот как?
- Нашла, - чихнув, отвечает Фражетта. Пить хочу.
- Не время. Смотри, смотри, этот, толстый…ойейе, дьявол , упустишь, - стенает Грецци, указывая на бегущего с несколькими ополченцами по краю полянки Раппа.
- Воды найди, глотка высохла…, - убегая следом, бросает она, выдернув топор из руки убитого.

Рапп бежит через кусты, задыхаясь и пятная кусты кровью, правой рукой он держится за грудь, несколько влашских ополченцев, ошалело оглядываясь, спешат следом, спотыкаясь о корни, и скорченных убитых. За ним нарастает бешеный хруст – это Фражетта, подскакивая от нетерпения, ломает кусты, едва поспевая следом.
Рапп выбегает на дорогу и падает. А конце дороги туман расходиться и видна стена замка, над ней маячат головы.
Ополченцы, оглянувшись бегут дальше, к стене и пропадают в кустах. Рапп садиться, не отпуская раны. На его окровавленные руки густо садиться пыль.
- Белый! – орет он отчаянно. Белый! Ты где!

Гнейс переползает через завалы в воротах, падает пред Игнатом, с четверенек говорит:
- Я уж не ведаю, святой брат мой, только порет она твоих и моих капитанов, что со свитками, как волк жирных ярок. Нет спаса, порезала многих, и догола раздела и все с них взяла. Рапп вон уже доходит, богу душу отдаст чрез ее руки…Что это, Гначе, как она прознала, что за нюх крысий! Видел со стены, побегу хоть от надругания бесчестного утяну, пусть под крестом причастным смерть примет.
Гнейс кричит своим австрийцами, те ловко скатываются со стены.
- Фейрортер линкс, люхтер! Убегая, он бросает Игнату:
- Истин крест, попадется, разорву, носорожицу бешену! Хребтом рыбьим пятки поотпиливаю, по углям пущу, иль я не буду…


Фражетта выкатывается из кустов и тоже падает, лицом в густую кровавую лужу с
гнилыми яблоками.
Рапп, охнув тащит из – за пояса куцарь, и огниво, суетливо пытается разжечь трут. Фражетта поднимается, видит на поясе одного из убитых крыс плоскую флягу, сдирает ее, зубами открывает пробку, и пьет кислый, пузырящийся айцан.
Напившись, вытирает рот и перехватывает половчей топор. Смотрит на дрожащие
руки Рапа, теряющие огниво.
- Щас, щас… - бормочет Рапп, пуская кровь на стремительно ржавеющую кольчугу.
- Ты вот что, - говорит она таким голосом, что Рапп поднимает замеревший взгляд
на нее и оглядывается – она ли сказала.
- Ты вот что, дядя…У тебя там бумага никчемная, втолстую свернута.- Ты мне ее отдай, а? Чтоб мне тебя зряшно не рубить…
Рапп смотрит на нее, бросает безуспешные попытки разжечь фитиль, швыряет в нее слабеющей рукой куцарь, ползет спиной по дороге вверх, толкаясь пятками и загребая руками. Фражетта на четвереньках ползет следом, шлепая ладонями в кровавой яблочной каше, подволакивая топор за петлю.
- Отдай по – ладному, дядь, а?
Рапп от страха смотреть в ее пожелтевшие и тусклые глаза, задирает бороду к небу и ревет на весь сад:
- Бе-е-е-е-елый! Где тебя бесы носят, вутгеромнейтер..а-а-а-а.
Гнейс бежит тяжко топая, обгоняя своих из Синей роты, слышит вопли Рапа, и задыхаясь, отвечает, тормозя, ногами поднимая клуб пыли.
- Да не ори ты как дева на заклании, иду!
Фражетта, тяжело мотнув головой, смотрит на Гнейса, бегущего со своими. Грецци, который видит Гнейса, прячется в кустах, и закрыв голову руками, тихо ойкает и бросается назад на полянку за подмогой.
Фражетта, оскальзываясь, встает, смотрит внимательно на Гнейса.
- У него такое же ? – спрашивает она, вытаскивая из под панциря пачку листов. А?
- Тебе что за дело, егда члка пакти от стрижет…, - ругается по влашски Рапп, опускаясь на спину.
- Есть?
- Не скажу, силен же скумен, ветер бойзе…Флюктер!, - выговаривает он.
Гнейс с разбегу бросается к ней, мимоходом глянув на Рапа. Она держа в одной руке бумаги, отмахивается топором от его удара. Шатаясь, с интересом смотрит на него.
- Тебе Игнацик такое дал?, - спрашивает она голосом, от которого у Гнейса опускается меч.
- Ну дал. А чего тебе с этого?
- Мне это, мне…- отвечает она коротко, протягивая ладонь с шевелящимися пальцами.
- Тебе лезо под ребро, - отвечает он и они начинают рубиться. Рапп поднимает время от времени затуманенный взгляд, его пытаются поднять и утащить, но это плохо получается, Рапп слишком тяжелый. Фражетта наседает и несильно зацепляет Гнейса по руке. Из кустов выскакивают серые и сцепляются прибежавшими ополченцами. В свалке видно что Гнейс с Фражеттой опять катаются по земле, и каждый пытается дотянуться до какого- нибудь оружия.
Со стены замка тяжко гудит рог.
Гнейс, выкручивая ей руки, поднимает голову.
- Ладно, удел тебе сегодня пожить…Зовут меня.
Фражетта вцепляется ему в подбородок зубами, Гнейс рычит и рвет ей рот. Вскакивает, подбирает меч, не глядя отмахивается, серые хватают ее за руки и плечи, успокаивающе лопоча. Она выгибается, отбрыкиваясь ногами.
- Луген царо-о-о-о!, - ее отпускают и выстроившись в полукруг начинают подбираться к Гнейсу и его ополченцам. Те тащат за шиворот Рапа, он стонет:
- Дайте уж сдохнуть спокойно, Бога ради…Бросьте.
Фражетта прыгает и хватает его за ноги, его тащат вверх по дороге, она лезет снизу под кольчугу, вытаскивает бумаги, тут же теряет интерес к Гнейсу, хватает все брошенные на дороге бумаги и орет на весь лес:
- Взяла! Взяла!
Грецци откликается у нее из по ног сдавленным шепотом.
- Чего ты разоряешься, вижу…
Она опускает голову, он хватает ее за лодыжки и стаскивает вниз, наваливается на нее, она трясет пред его лицом бумагами, радостно улыбаясь.
- Нашла, Грец, нашла..
- Ты не радуйся, сестрица… Я Ошаба слышал. Он тебя ищет, злой как сатана, говорит где она, мне замок сдают, королева для толковища с Игнатом требна.
- Да ну? А к чему?
- К тому, что щас убой закончат и половина книги той уйдет с Игнациевыми капитанами, что живы. Не видать нам рецептория, как ушей!

Ошаб мечеться, брызгая слюной, под красным улаганом, позади ползущей на холм орды, на фоне летящих валунов и ритмичного уханья работающих таранов. Рядом Бергету, смотрящий во все глаза по сторонам.
- Аслан, где эта …королева, где эта сучья дочь! Найди мне ее, из под земли вырой!
Кулепес хузерем, мне город сдают, я их едва на толк вытащил, уговорил, напугал, прям как детей родных, мне они говорят, поверим если ваш кан пообещает, что не тронет, если уйдем. Пока они над ценой думают, ищите мне ее, иначе они Косую башню завалят, а там нам интерес.
- Ошаб – ной, я знаю, вспомнил, Курем – се, она по той дороге пошла, в деревьях. к слабой стене, ломать…
Ошаб швыряет оземь кувшин, белые брызги фонтаном, Бергету вытирает морду.
- Притащи мне ее за волосы, Аслан – чи, найдешь, баул реза дам.
Аслан шпорит коня и пропадает по дороге в садах.

Гнейс прижатый с австрийцами и ополченцами, отбивается от полукружья серых, прижатый к стене. Фражетта кричит ему.
- Отдай что за пазухой, отпущу…
Гнейс молча и красноречиво показывает ей «миланский свисток», фигуру из пальцев оскорбительную и несомненно отрицательную.
- Эрке! – раздается сзади крик Аслана. – Эрке! Обернись, подойди, я тебя прошу…
Фражетта недовольно оборачивается, прищуриваясь.
- Чего тебе, Аслан –ной, видишь, я занята…
Аслан сокрушенно спрыгивает на дорогу.
- Тебя Ошаб - ной просит в ставку! Они продают город! Ошаб ной просит у тебя бега.
Фражетта отвлекается от очередного натиска, Аслан вытаскивает ее за руку.
- Что надобно!? Что? Скажи Ошабу, их перережу, взорву стену и зайду в замок отсюда! Смотри, мало их осталось, я управлюсь быстро!
- Куремес, не надо их резать, они резом откупиться хотят, ждут тебя на разговор, твоего слова ждут…, - не отпуская ее окровавленной руки, говорит Аслан. Давай, вытру лицо, и побежали.
Королева отчаянно оборачивается. Гнейс, зажатый щитами отмахивается отчаянно.
- Погоди, Аслан – чи, я не буду их резать… -говорит она быстро, и кричит над головами серым. Амуц! Амуц те!
Серые отходят на несколько шагов, подняв щиты. Фражетта протискивается между щитами, раздвигая их руками. Говорит Гнейсу, в изнеможении привалившемуся к стене.
- Ты вот что, белобрысый… Я тебя отпущу, беги к Игнату. Только отдай все те свертки что у тебя есть и у твоих нойгонов. Уйдешь целый! Думай скорей, а то раздавлю об стену.
Потерявший терпение Аслан кричит ему, из седла:
- Чего ты там еще думаешь! Отымели ваших на воротах как овец, сейчас зайдем в город и порешим всех, кого видим… Святой ваш с нашим договориться хочет, отдай ей, чего говорит и бегите к своим, не тронем…
На Гнейса смотрят ополченцы почти умоляюще. Австрийцы хмуро поправляют шлемы, не опуская мечей.
- Ну думай шибче, свитки мне… шипит Фражетта, протягивая руку. Гнейс мучительно шевелит искусанной челюстью. Запихивает руку за пазуху и вытаскивает руку со свертками.
- Хойм, Марк и ты, Росс Гера, давайте сохраняемое…
- Игнат не велел, - мрачно отвечает Марк Аренберг, трогая пораненное плечо.
- Я отвечу.
- Не ты давал.
Гнейс бешено наклоняется к нему.
- Башка дурья, выведи воев, я с ней управлюсь. Чего нам тут дохнуть, слышь, будто Игнат договориться с ними…
Хойм, Герра и Гойя молча сваливают на руки Гнейсу свертки. Гойя по-немецки что – то быстро-быстро говорит Аренбергу, тот мотает головой, быстро же отвечая, потом громко:
- Это для меня есть бесчестье и попранье райттерского доблества. Не можно…Нет.
Гнейс проталкивается к нему.
- Марк, не дело. Про этот хлам я ведаю, ничего там нет такого, нас не касаемо, это не наши головы болеть должны.
- Вы идите, если желаете…Я останусь, сражусь с ними.
- Да потроха они тебе размотают по дороге,- расстроено кричит Гнейс, - ты глянь, сколько их.
- Мои потроха, пусть мотают. А вам бесчестье, крест ведь на вас… - упрямо глядя в землю, говорит Аренберг.
- Атта, куремес, булле хон, - визжит Аслан и над ухом Фражетты проноситься стрела, споро выпущенная им прямо в шею упрямого Аренберга.
Марк валиться на спину, роняя меч, Гнейс подхватывает его и тут же бросает. Серые воспринимая это как сигнал, задирают шашки и алебарды.
- Цон! – кричит Фражетта, расставляя руки. Цон, куремес! Уходите, белобрысый, слышь…Бросай мне все, уводи своих.
Гнейс отчаянно швыряет ей в грудь связки бумаг с оттаянным криком:
- Подавись! – и они убегают вдоль стены, просачиваясь между серыми.
Фражетта собирает связки, прячет под панцирем, стараясь не смотреть свернутое в сторону лицо Аренберга, быстро обыскивает его и вытаскивает единственный лист, на котором выведено только «Луцидариус четвертый».
- Бежим, говорит она расталкивая серых и они с топотом, поскальзываясь и падая, вскоре исчезают за поворотом.
Придорожные кусты трясутся, раздвигаются на дорогу выбирается Грецци. Оглядев убитых у стены, он убегает следом за серыми.

Фражетта, тяжело пыля, подбегает к пригорку. Ошаб стоит к ней спиной, не двигаясь. Улаган слабо шевелиться, в замок и из замка летят камни и стрелы и малые продолговатые горшки с зажигательной смесью, которые крутятся и верещат в воздухе, с треском и хлопками разбиваясь о зубцы. Артиллерия Каждана усердно скрипит не переставая, из переулков подтягиваются телеги. Каждан сидит на каменной тумбе, болтая ногами и деловито покрикивает на расчеты. У его ног артиллерийский барабанщик подает резкие тупые сигналы барабаном. Из замка время от времени раздается ранее неслыханный грохот и на площадь падает неровное круглое ядро.
Фражетта стоит перед Ошабом, перемазанная кровью и яблочным коричневым повидлом, с побуревшими волосами, зачем- то крепко сжимая в руках обломанную шашку. Аслан спрыгивает с коня.
- Нашел, Ошаб – чи, в саду она была!
Ошаб поворачивается, не разнимая рук, брезгливо оглядывает Фражетту и что – то сквозь зубы говорит Аслану.

Они бегут огибая замок, там где штурмующих мало и начинается поле, ветвиться дорога. Ошаб, Бергету, Во, Аслан, десяток серых. За ними едва поспевает Фражетта.
- Ты говори, что за то золото, что под башней лежит, можно их отпустить. Будут торговаться, проси тридцать баулов. У них может и тридцать, может и больше…
- говорит ей Ошаб на бегу, бряцая броней. Начнет он тебя позорить, говорить город того не стоит, сгорел уж, да и зачем город жгла, смейся ему, говори, убойна без пожара, что колбаса без горчицы. Поняла? Вот они! Стой.
Навстречу им, наискось с холма, прыгая через заваленный рогатками ров, бегут Игнат, Гнейс, и несколько рыцарей.
Ошаб поднимает руку и показывает им в полузасыпанный неглубокий ров, в который регулярно скатываются убитые, со стен.
Они встают друг напротив друга кучей, как гиены, тесно прижимаясь к друг другу плечами, выставив оружие, и почти сразу начинают лаяться на немецком, на влашском, на крысьем, на мадьярском, время от времени пригибая головы от пролетающих горшков и стрел.
- Чего пришли? Чего надо?
- Пришли, вас не спросили, отродья ноздророговы!
- Вы хоть метать бы перестали!
- Это ваши палят, не наши!
- Дуль по рылу, ваши…
- Ладно, овечьи головы, говорите, вот вам наш кан!
Фражетту ставят на колени, окружая клинками со всех сторон, Игнат тоже тяжело садиться на землю. Над их головами продолжают лаятся Гнейс, Аслан, Ошаб, Хойм. Гнейс протягивая руку, говорит.
- Довольно хая, говорим…
- Говорим, - отзывается Ошаб. Ваша цена!
- Двадцать баулов рыжего и жратвы, и вина в подвалах на год.
- Подавись своей жратвой! Вы нам десять должны еще за Деречок, там тоже уговаривались! Где те десять?
Игнат и Фражеттой сидят напротив друг друга, не смотря в глаза.

Фражетта блещет глазами, но наткнувшись на взгляд Игната , гасит его.
- Отдай нам город и тот рез, что под башней. И уходите.
- Все – то ты знаешь. Твоя цена?
- Тридцать баулов.
- Город тридцати не стоит, спалила ты его. Смотри, народу испепелила сколько, а толку то. К чему? К чему город зажгла?
Лай над их головами продолжается. Деловой разговор у Игната и Фражетты никак не клеится.
- Севка сгорел, знаешь… - зачем–то говорит Игнат. Плеснуло нафтом из бурдюка, он и полыхнул. - улыбаясь одними губами, говорит Игнат.
- Война без пожара, что колбаса без горчицы, - говорит она и прикрывает рот грязной ладонью, отводит глаза в сторону. Игнат смотрит на нее с ненавистью.
- К чему тебе тетрадь эта, скажи?
- Я в ров завтра собралась, Дзеппо, говорит она.- Понял? – и вытаскивает связки. Мне Грецци яри намесит и в ров пойду. Забирать ты меня не хочешь. А тут что – крысы да война да пожары. А во рву спокойно, тихо, во рву не заплачешь.

Фражетта кивает, разводя в стороны ребром ладони заросль клинков перед их лицами. Игнат тихо смеется, опустив голову.
- А, ясней ясного… И меня с собой потянуть хочешь? Ну так знай, не пойдешь ты в ров, и я не пойду, пока что погодим, - вытаскивает он треть тетради и швыряет ее в костер от разбившегося горшка с нафтом.
- Не с капитанов надо было начинать, с меня…Иди теперь, из огня тащи.
Фражетта непонимающе переводит взгляд то горящего свитка, то на него.
- Тебе то зачем в ров, Дзеппо? Что ты, зачем…Ты поживи еще, еще чего придумал…
Ошаб наклоняется, быстро ей говорит.
- На двудесятипяти баулах сойдемся, а то их сейчас прижимать нельзя, озвереют. Скажи им, что согласна.
- Так это, что ли королева ваша? Эй, немытая, ты их королевна?,- спрашивает сверху Гнейс. И где вы такую взяли, прости Господи, в какой деревне,
- А в той, где ночами ходят, а под утро спать ложатся. – насмешливо говорит Ошаб, внимательно обводя всех взглядом. Фражетта стоит на коленях, опустив голову, багровые клочья волос качаются на ветру, она смотрит исподлобья на Игната желтыми мертвыми глазами на сером лице.
- Чего? – настораживается Гнейс
- В той, что дома сверху вниз строят, где обедают не в полдень, а в полночь
- Где?
- Из гроба они ее вытащили, язычники, - мрачно говорит Хойм фон Гойя. – Девка сия дивия и есть умертвая, не видишь, что ли. Тьфу, спаси и сохрани, - он креститься и все крестяться следом.
- Ладно, - говорит Игнат, поднимаясь с колен. Золото оставим перед самой башней. Заходите, считайте. Не вздумай хитрованить, иначе взорву крюген – лабаз под башней, всех засыпет.

Обе стороны спешно разбегаются, Фражетта остается на месте. Ошаб, вылазя из рва, кричит:
- Пошли рез считать, , мы сегодня заработали.. Идешь?
Она стоит на дне рва, не поднимаясь с колен, оглядывается на него с неохотой.
- Не…Идите. Я потом приду..
По стенке рва время от времени скатываются убитые.
- Ну, гляди сама, - говорит Ошаб и убегает. Она стоит, не меняя позы, над ее головой пролетают и с хлопаньем об стены разбиваются горшки с огненной смесью.
Над краем рва появляется всклокоченная голова Грецци
- Сестрица, слышь меня, сестрица…
Она оборачивается через плечо. Он спускается вниз, садиться рядом.
- Ну, давай, погляжу, все ли на месте.
Она молча вываливает свитки и отдельные клочья бумаги. Грецци лихорадочно их собирает, разглаживая на колене, любовно бормочет, раскладывая на спине убитого, меняет страницы.
- Луцидариус первый, так…О рассечении некоторых живых тел,.. о Сатурне, о тинктурах ртутных, о собирании и о пользе.. о вреде… так.. ага..а где? А что…Вот, Луцидариус четвертый… третий.. о воспарениях и ..Ага…
Потом он поднимает озадаченный взгляд.
- Не хватает…не хватает, слышь! Ты всех обобрала – то, смотрела на всех?…
Фражетта рассеянно щурясь, опускает взгляд на него.
- Чего у тебя опять стряслось?
- Не хватает здесь Омена Тиби, главицы малой, с таблициями, важно, там же пропорция…Где?
Фражетта смотрит на угасший костерок и показывает ему.
Грецци смотрит по направлению, ей указанному и меняется в лице. Подбирается к кострищу, где порхают коричневыми бабочками клочья бумаги и пергамента, шлепая беспомощно, по – рыбьи губами, собирает полные руки этих осколков , машинально пытается составить из них лист, возиться увлеченно, как умалишенный. Фражетта садиться рядом, отбрасывая чью-то мертвую руку, внимательно следит за его манипуляциями.
Он вдруг все комкает, задирает кадык к небу и издает рев:
- Павиян охлатый, аспидюга…сволочь. Под корнь меня прирезал, сипия злообразная. Да за что же! Да что же это делается то, всю жизнь как червь, в кале, в смраде, в проклятиях…собирал! Собирал! Собирал! – хватает обгорелые куски в пригоршни, сует ей под нос. – Душегубил! Собрал! ЫЫЫЫЫЫ!
Он вонзается головой в остывшее кострище, поднимая тучу пепла.
Фражетта вытаскивает его за рясу.
- Да не убивайся ты так, сам говорил в башне книг полно, пойдем, поищем…Найдем! Мало ли мавров книг этих писало! Чего ты воешь?
- Да не мавр это писал, не мавр, поняла ты!
- А кто же?
- Я это писал, собирал, выискивал, великую божью тайну! Искал, близок был, обманул – всех обманул. Трибунал, Игната, тевтонцев, папскую свору, всех обманывал, травил как мышей, ждал - на тебе. В душу, в самое нутрие стило макал, мне за нее прутья красные под ребра совали, ногти на ногах и руках драли, волосья палили, крыс мною в зиндане кормили.- швыряет он обгорелые пригорошни. - Дождался! Божий человек в костер бросил, и плюнул сверху…
- Ты не кричи, ты скажи – отравить меня сможешь? – настораживается Фражетта, вскакивая. Из замка раздается грохот и пролетает ядро, падает на Кажданову батарею, хруст визг и крики. Потом повисает тишина и со стены слышен тонкий крик, который разноситься над всем городом:
- Нэ стрыч! Нэ стрыч пако! Не бо-о-о-о-о-й!

- А ты, золотая, сама сдохни. Не будет тебе моей помощи. Сама сдохни, мумия, тресь сушеная! Дохлятина! Богомерзкий пародия на творением божьим! Как же хари ваши диавольские мне опротивели, да на что ж мне такое..
Фражетта подхватывает копье с тяжелым наконечником молча и мощно швыряет в убегающего Грецци. Тот уворачивается и выбирается изо рва. Она бежит к нему, добегает, но споткнувшись падает. Уже не встает, лежит, уткнувшись лицом в землю, и подтягивает грязные ладони к лицу. Лежит молча. Ветер близкого пожара шевелит ее волосы.
Грецци отходит несколько шагов, заталкивая бумаги под рясу, оглядывается, и возвращается. Он идет осторожно, спускается и садиться рядом в траншею. Она лежит не двигаясь.
- Умри сама, - говорит он примирительно. Смотри, сколько прекрасных возможностей сдохнуть. Лезь на стену, ори, маши мечом, попади под струю смолы, под добрую стрелу, под камень, под горящий горшок…Смотри, вон лежат, считать не пересчитать.
- У меня не получается, - говорит она , приподнимая от грязной земли лицо. Садиться рядом, опустив голову.- Не получается. Это наверное очень трудно – умереть когда хочется.
- Чего? – изумленно спрашивает Грецци. Он начинает смеяться, сначала тихо, прилично, потом смеется во все горло, истерически, сползая по яме вниз. Она озадаченно улыбаясь, толкает его в бок.
- Ты что?
- Ой, не щекочись.. – и продолжает корчиться, валясь на убитых.Она смотрит, хмурясь, затем хмыкает и улыбается. Давиться смехом и валиться на плечо Грецци.

Ошаб стоит в задымленном замковом дворе, над кожаными раскрытыми мешками ,из которых проливается желто- розовый нежный цвет, словно от свежих внутренностей и притворно весело орет перепуганному монаху:
- Все? Все отдать? Не бреши, песян огень, куремес…
Аслан кричит ему со стены.
- Ошаб - чи, уходят, уходят! – и машет значком ему.
Ошаб, улыбаясь самым довольным образом, сдвигает железный малахай свой на затылок, поднимает рожу к Аслану.

Армия Игната спешно выливается через южные ворота, громыхают телеги с раненными, волокут монотоны, в обочины валяться кули, тюки, клочья соломы, трясуться знамена и значки. Крысы улюлюкают и свистят им вслед. Последним бежит солдат и тащит привязанную за заднюю ногу свинью, которая истошно визжит и сопротивляется. Он испуганно оглядывается на стены, но свинью не отпускает. Солдату кричат свои.
- Отбрось! Отбрось, курве медь! Ярки! Да ну ее к бесям, хай давяться…
Свинья вырывается, солдат бросается за ней, протягивая руку к веревке, волочащейся по грязи, теряя шлем, но тут стрела прилетает со стены и вонзается перед ним. Он подхватывает шлем и со всех ног бежит к крайней телеге, впрыгивает, и с досадой плюется, с сожалением провожая взглядом мирно ковыряющую мордой грязь свинью.

Фражетта перестает смеяться, оглядывается. Вскакивает на бруствер, смотрит срывается с места, бежит по полю, вдоль стены, то пропадая в дыму, то перепрыгивая через костры и убитых, огибая поломанные телеги и брошенные орудия.
Фражетта бежит по берегу дамбы, по которой спешно уходит арьергард австрийской кавалерии. Они разделены водой, и потому она может только бежать и кричать тому, кого она принимает за Игната. На нее никто не обращает внимания, она теряется в дыму, среди бродящих по полю серых своих крыс, неспешно обирающих трупы, среди лошадей с пустыми седлами, среди сосредоточенно ползущих раненых.
- Я уйду…, - кричит она, задыхаясь от бега.- обязательно уйду от них, я тебе обещаю…Вот только узнаю кое – что, и уйду…
Игнат съезжает на берег, поддергивая плащ. Он подводит лошадь к краю мутной реки.
- Чего ты еще хочешь узнать, пустая ты голова? Уж если начала, то теперь воюй со мной, дура, не позорься, и Господь нас рассудит.
- Кто? – спрашивает она со своего берега, приставив руки. Кто рассудит?
Игнат машет рукой и его лошадь медленно поднимается на дорогу и он сливается с колоннами уходящих войск, и пропадает.
- Я вот только узнаю, и уйду…- говорит она, вытирая кулаками сухие почерневшие щеки. - Узнаю только, как это бывает, а то мне это все ужасно все непонятно. Только ты меня теперь бойся, Дзеппо, я теперь твой мир разорву, потому что он тебе не нужен, сам сказал, ты от него отказался, и я его теперь разорву на куски, куски на куски, куски в пепел, а пепел в воду. Вот что теперь будет, Дзеппо, и ты мне верь…

 «... И с той поры невеселы стали земли, и оттого сказывают, будто чумной мор покрыл и многие земли в Германии, и Лотарингию, и де Франс, и нижние приморские и те, которые славны были изобилием, нынче изобильны стали на урожай пепла и смрада и дыма, и воплей и сипов предсмертных. Ходили по тем землям лишь чумные коменданты со своими чумными ротами, под флагами синими, красными и желтыми и чумные комедианты, участь которых такова что не мешают они никогда крошки завтрака и обеда. И таково было, что как встречались, то смешили они лишь друг друга, но а более смеяться в землях тех было некому.» Родегир Сплитский « Описание чумной напасти»


 ТРЕТИЙ ГОД ЧУМЫ

 СЕВЕРНАЯ ГЕРМАНИЯ, ОКРЕСТНОСТИ ЛЕЙПЦИГА.

 Обширное холмистое поле. Ранее ненастное утро. В зарослях ржи лежит Фражетта, закутавшись в крысий тулуп с наплечниками. Она спит, увлеченно, распустив губы, терзая ногами перезревшую рожь. В ее потемневших за два года волосах торчат травинки, огрубевшие руки с обломанными ногтями она прячет в рукавах.
Вокруг ранняя предрассветная тишина. Издали начинает нарастать медленный , печальный звук маршевой волынки, Фражетта, потревоженная, досадливо переворачивается на другой бок, и запахивается тулупом.
Слышен мерный шорох множества идущих ног. Крысы под свою волынку идут цепями, перебрасываясь криками и возгласами, идут неторопливо. Кто – то подходит к ней, видны лишь толстые ноги, в вороненых пластинах, богатых но истерзанных сапогах. Подошедший присаживается на корточки, ставит рядом кувшин, и аккуратно толкает Фражетту в плечо.
- Эрке, поднимись.. Эй, поднимайся, утро уже. Пора идти.
Она неохотно садиться, зевая, и протирая глаза. Смотрит на Ошаба пустыми сонными глазами.
- Опять в поле, как тарбаган, спишь? Чем для тебя юртай плох, ай? Дай – ка..
Ошаб плещет на свою ладонь воду, и размашисто умывает свою королеву, вытирает ей лицо краем халата. Фражетта забирает у него кувшин, пьет, сплевывает немного воды.
- Ну, - насмешливо говорит Ошаб. – Пошли?
- Куда? – хрипло отвечает она, пытаясь снова завалиться на спину, но Ошаб хватает ее за руку.
- Вставай, вставай, идти надо..
Она поднимается на ноги, оглядывает поле. Оно все усыпано ровными цепями крыс, вдали через ровные промежутки двигаются конные клинья, издали похожие на большие кучи черно – серого тряпья. Звуки волынки ненавязчиво плывут в воздухе. Она оборачивается. В шагах десяти стоят серые, броневые личины подняты, рожи опухшие, видно - невыспавшиеся. Впереди, опираясь на штурмовые куцари скучают Малые огланы, покачивая серебристыми тусклыми шнурами на плечах. Она зевает еще раз, одергивает свои два увязанных на плече в косичку шнурка, берет из рук Ошаба куцарь и шашку.
Поворачивается к горизонту, там, где белеет город, и оплывают в тумане башни города.
- Это Лапсук твой?
- Да уж почти твой, золотая, - с легким поклоном говорит Ошаб.
Она вздыхает, снимает с запястий два узких кожаных ремешка с тускло блестящими бусиками, указательным и большим пальцем каждой руки ловко закручивает над каждым ухом по густой лохматой косичке, оставляя трепаться и поблескивать кожаные хвосты. Видно, что к этому нехитрому движению она привыкла и делает его всякий раз когда предвидится очередной чужой город, удобное поле для обширной ямы, или речонка в которой можно хотя бы умыться.
Не оглядываясь, она начинает идти вниз, шашкой раздвигая перед собой поваленную рожь. Ошаб делает знак серым и те растягиваются в косое крыло, повинуясь знакам своих огланов. Их огибают конные клинья Черного тумена, появляется Аслан, радостный, чумазый, трясет ожерельем из золотых и серебряных колец, нанизанных на волосяную веревку, хвастается.
- Солнцу сегодня работы нет, видишь? – кричит он ласково. – Это потому что ты проснулась! Я на те поля, буду в город заходить через красивые ворота, как договаривались.
- Льстец мразливый, вечно себе наберет красивых ворот с богатыми домами для своего тумена, а нам слободу оружейников да мясников, - пыхтит Грецци, считая по бунчукам количество войск, и делая пометки в своей абаке. Он трясется на жирном ленивом осле, обвешанный рулонами и тетрадями, где ведет учет всего обозного хозяйства и войсковой реестр, для королевы. За два года он почернел лицом, обвис щеками и стал похож на ворона – падальщика.
Она идет далеко впереди всех, сшибая головки репейников. Ошаб деловито переваливается следом, за длинный повод ведя свою лошадь, за ним, сопя и сдержанно бряцая железом топают серые.

Жители сидят в подвале, сбившись в кучу, напряженно глядя на дверь. Раздается грохот и после пары энергичных ударов дверь распахивается верхней половиной, и там появляется закопченная и довольная рожа Аслана.
- Атта!, - говорит он весело, запускает руку, отдергивает засов и бойко разговаривая с сопровождающими его адьютантами. Они все закатываются в подвал и Аслан хватает на руки ребенка.
- Ак, тумпаче бача! – ласково говорит он и дает ему яблоко. Подходит к женщине, деловито отдает ей ребеночка и приговаривая : Ай, Лу мер, Лу мер – начинает снимать с нее дешевые невзрачные бусики и аккуратно выдергивать из волос серебряные шпильки. Женщина стоит помертвевшая, закатив глаза, ребенок увлеченно грызет яблоко, весело поглядывая на Аслана.

В дверь заглядывает Во. Он спешит.
- Аслан – ной, чкркеме ро гула Ошаб – чи? Ай? Эрке гулалбак-берт бюдэлгэ ? Аслан!
- Э?! – раздраженный Аслан поворачивается, кусая шпильку. -Чопкут тон чен эштук, Эрке! Холл – хава! – машет рукой к центру города.
Повернувшись к женщине, он толстым кривым пальцем начинает щекотить ребенка, тот смеется и ежиться.

Стена провалена, туда текут крысы, волокут аулгу и тащат на плечах длинные ручные бомбарды – сипы. Город вяло дымит.
Ошаб и королева стоят за мощным выступом стены и изредка с опаской выглядывают за угол. Перед ними длинные каменные галереи, откуда падают стрелы. Вдоль стены, за выступами грудятся серые, малые огланы тихо рявкают, осаживая беспокойных. Тут же стоит монотон, и спешно стреляет вдоль улицы.
- Видишь ворота?, - говорит Ошаб, поглядывая в ее серое лицо. Там у них норы, все сплошь каменные. Их там засело полно, мы одного тут словили, пока шкуру снимали, он распелся… Сказано им сидеть хоть до завтра, , пока другие в город с другой стороны не подойдут, с конными и пешими. Надо бы их вытолкать оттуда.
Поняла? Я возьму пару тележек со стволами, буду идти вдоль этой стороны, делать дырки в стенах и тебе дробью помогать. Поняла?
Фражетта кивает, не отрывая глаз от ворот. Оглядывается и машет рукой огланам.
- Погоди, на, прикрой голову - то. Крыша горит, свинец льется, на голову еще попадет
Ошаб нахлобучивает ей на голову шлем.
- Как сделаем, Аслану свистну, он ждет со своими черными с той стороны площади. Ты их, главное, выгони из галереи на улицу.
Монотон опять хлопает и откатывается. Картечь скачет по мостовой, сыпяться цветные витражи, грохочут простреленные рамы.
- Они сейчас ворота в лабаз вынесут, и ныряйте.
Фражетта машет рукой огланам, те нацепляют на зубы свистки, серые вытаскивают куцари, прилаживают фитили, и лезут в живую очередь по трое, не спуская глаз с ворот.

- Балча, - рявкает Ошаб и тяжелые деревянные ворота дымной искряной струей из монотонна выворачивает с петель.
- Хузерем! – говорит королева, трещат свистки огланов и серые по трое, вжав голову в плечи, заныривают в дымный провал.
Внутри сумрачно и дымно, вдали горит крыша галереи. Под ногами мягко скользят пробитые картечью тела. Она падает на колени, отбрасывая чужой простреленный и окровавленный шлем, и высматривает кого – то под пологом дыма.
- Хорза адам, - бросает она серым и те начинают ползти внутрь, шурша осколками камня и раздвигая ящики и столы.
Тут же с другого конца галереи раздается дружное чавканье самострелов и серые с недовольным хлюпаньем отползают назад, оставив несколько убитых наповал.
- Сипа уллюгай, - говорит она, указывая рукой в ту сторону, где спешно скрипят взводимые механизмы самострелов. – Балча!
Бомбарды ужасно громко ухают, заволакивая все желтым дымом. В противоположном конце галереи слышны истошные крики и грохот падающих ящиков. Кто –то начинает визжать там неправдоподобно высоко и однообразно, захлебываясь собственным криком.
- Перекат! – и свистки гонят серых к середине галереи. Фражетта пробирается к первому пролому, и щурясь на тусклый дневной свет, машет рукой Ошабу.
- Туда иди, здесь мы! – кричит она ему, он успокаивающе кивает, в это время аулгу высовывают рыльца в пробоины в стенах.
Им навстречу бежит, расшвыривая ногами скамьи и корзины, толпа цеховых, поблескивая ножами и выставив свои аркебузы.
- Колха ныра! Ныра! – говорит Малый Оглан Араз и вытягивает из – сапога нож. Все остальные также выставляют ножи, бомбарды перезарядить не успевают, кто – то еще стреляет , крики нападающих : «Ора свална!», начинается скоротечная драка. Прыгающие сверху, как на пружинах, корчаться и мякнут на ножах, толкаются железными локтями, бьются лавками, запускают корявые пальцы под железные воротники, хрипят, плюются зубами и затихают друг на друге. Королева наотмашь бьет сдернутой с головы каской в бородатые лица, разряжает куцарь в разинутый волосатый рот, получает обухом топора по плечу и поскользнувшись на чьей-то спине, падает.
 Ошаб не разобравшись, вгоняет в толпу залп сбоку, Фражетта, оттолкнув от себя застреленного ею цеховика, бросается к пролому.
- Не бей, Ошаб, погоди! Я сама, погоди… Ошаб жмет плечами, и дает затрещину артиллеристу. Тот зло сплевывает
Серые и цеховые расползаются так же внезапно как и схватились. Фражетта прячется за продавленной бочкой, лихорадочно выдергивая запальный хвост из глиняной бомбы, зажигает его и раскрутив за веревочку зашвыривает, за груду дерева и камня, в которой попрятались цеховые. Оттуда прилетает такой же горшок, раскалывается о стену и засыпает серых осколками. Промаргиваясь от засыпавшей глаза пыли, она шипит обслуге.
- Колхаа…, - тычет пальцем в баррикаду и толкает ногой в бок ближайшего. – Колхаа, куремес сахандер. Горшка уюк!
Подползает серый, бряцая связкой зарядных кружек на шее, сип начинают перезаряжать, стучат молотки, вгоняющие клинья в зарядные каморы. Бомбарды покачивая, вытягивают вперед.
Фражетта выворачивает шею в пролом, на нее капает свинцовая струйка, она, невнятно ругаясь, натягивает шлем и бросает осколком кирпича в Ошаба.
- Ошаб, ты их видишь?
- Ага….
Шлепается еще несколько горшков, пораненная обслуга роняет бомбарду. Фражетта, досадливо обернувшись, рукой показывает быстрей ее поднять.
- Гляди, я сейчас серых подыму, а ты их прямо через доски. Пугай их, пугай!
- Ладно.
Струи дыма желтого и черного перекрестно свиваются над головами цеховиков, серые тяжело и стремительно бросаются с косарями на баррикаду. Фражетта машет обломком доски, и старательно кирпичом гнет чей- то шлем, из под которого расползается багровая тягучая жижа.

Крыша галереи прогорела и теперь обваливается кусками на ползающих раненных. Они глухо визжат и барахтаются в искрах, серые до того кого могут добраться вытаскивают и тут же у ступеней складывают умирать, всех вповалку. Ошаб помогает вытолкнуть тележку из завала, вынимает флягу, пьет, обливаясь, садиться на мостовую.
- Тут уже пусто. И то ладно. Смотри, вот еще занозная башня - говорит он королеве. На пень похожа. Там ихний бунчук.
Фражетта сидит на ступенях, поминутно прикладывая к голове мокрую тряпку.
- Чего там, покажи..- тянет он ее за плечо.
- Э, ладно, ничего, - отстраняется она, - Какая башня, показывай.
- Да вон она, гляди..
Шипит стрела в воздухе и серый падает с простреленным горлом прямо им под ноги, выгибается и распускает под собой кровавую лужу.
Серые с гомоном жмутся по стенам. Несколько горящих арбалетных стрел втыкаются в брошенную тележку с зарядами для аулгу.
- Ах, куремес…- успевает сказать Ошаб и все падают наземь, Фражетта лишь отворачивается. Тележка попрыгивает и выбрасывает фонтан пламени.
- Жальники, куремес, ясно? Их тут целый выводок, стрелы кладут одна в одну, все мастера., - говорит Ошаб, поднимая голову. Фражетта сидит неподвижно, спрятав лицо в загнутом локте. С ее волос сыпется известь и пепел. Она поднимает голову. Она похожа на страшную, заросшую пылью чердачную куклу. Вокруг падают щепки, обломки камня.
- Ты слышь, золотая? Я говорю, надо бунчук тот взять, и этот угол весь наш. Аслану голубя пошлем, к утру закончим уж.
- Я на стояк без картечи не пойду. Дай монотонов, хоть два ствола, сгони их вниз,-
говорит она. Я их снизу стрелами да горшками порву…
- Ай, красивая моя, некогда нам ждать стволов. Башня нужна, слушай!
Фражетта выдергивает зубами пробку из фляги, пьет, роняя по чистой линии подбородка, капли, и искоса, как загнанная лошадь смотрит на Ошаба. Напившись, переводит дух и тут же начинает говорить, тяжело выталкивая слова.
- Бежим уже третий день, да все я да серые. Ты чего это придумал, серыми дорогу стелить? Своих хвостатых нарядных на краю держишь, а моих серых тут в пироги
месят. Давай стволы, с места не сойду, сыпь по стояку. Или совсем его сровняй, к чему он нам сдался!
- Да нельзя его ровнять, светлая. Нельзя, никак нельзя, и все тут…
- А что так?
- Рез цеховые там хранят, не увезли они его, вот и защищают. Вся казна, а слобода эта богатая, и казна у нее жирная. Брать надо.
Фражетта садиться на ступени, Оглан подсовывает ей кусок вяленого мяса и миску с соленым молоком. Она машинально жует, шумно дыша и громко глотает молоко.
- Вот, вот, ты покушай, успокойся, светлая. Тебя три тумена ждут, я им пока голубя не слал, говорю, королева вам дорогу даст. На полях вокруг города конных
тьма, все ждут, если до вечера города не возьмем, они опять в нахрап пойдут. Надо им бунчук этот показать, надо.
Ошаб говорит и говорит, Фражетта жует и глотает как волк, Ошаб говорит, и гладит ее по голове, с ее волос сыпется пыль и пепел.
- Ошаб, - говорит она, отставляя миску на спину убитому. Ошаб, Ошаб…- пытается
что- то сказать она, челюсть ее трясется. Ошаб, почему Берке смеется надо мной, когда я его вижу. Смеется, и ничего не говорит. Почему?
- Дурная, он над всеми смеется, он же бог. Ну, вставай, вставай, бери серых и к башне…Я помогу с монотонами, давай, давай, давай…Ну, что ж ты…вставай.

Фражетта, беспомощно оглядываясь на него сухими глазами, хрипит команды серым, те опять подбираются, перезаряжают куцари, гремят связками зарядных кружек, огланы прилаживают свистки на зубы.
- Хузерем! – рычит она и серые россыпью катятся к подножию башни под стрекот
арбалетов. Фражетта прыгает между разрывов горшков, серые валяться как мешки, обросшие стрелами, огланы истошно свистят. С башни отвесно вниз сбрасывают несколько дымящихся связок, они падают и начинают с треском разбрасывать пули.
Серые ломают забранную досками дверь, рубят ее топорами.
Ошаб выкатывает монотоны, раздает пинки прислуге.
Фражетта кричит, придерживая раненного оглана, который в кулаках держит собственные внутренности и пытается упасть на колени.
- Ошаб, ну! Ну!
- Лови, - отвечает Ошаб и монотоны залпируют по башенной галерее. Из под скатов летят куски досок и сыпяться люди, шлепаются на мостовую кусками и застревают в развилках деревьев.
Серые вышибают дверь и ползут по лестнице, забрасывая наверх глиняные горшки. Защитники отступают вверх, дружно отстреливаясь.

Грохот в башне затих, Ошаб стоит пред башней, закинув голову, его окружают серые, все затаив дыхание смотрят наверх, где несколькими попаданиями образовалась обширная пробоина.

Фражетта тяжело ступая по скрипучим ступеням, в густом и липком, медленно поднимается с двумя куцарями в руках в галерею. Там тишина и сдержанные стоны. Она заходит, и щуриться от яркого солнца, из - за туч на некоторое время выглянувшего над городом. В галерею вповалку лежат убитые, разорванные и ближе к пробоине несколько уцелевших солдат. Она оглядывает их внимательно, опустив голову, исподлобья, медленно опуская оружие.
Среди них сидит белобрысый парень, всклокоченные соломенные волосы его изумленно светятся в тени. Он обнимает знамя цеховиков, широкое, пышное, в шитье и бахроме, нелепое. Она подходит к нему и молча хватается за край, начинает тянуть на себя. Парень мотает головой и шепотом по немецки говорит, намертво вцепляясь в ткань:
- Нет, не отдам, не получишь, бестия…нет, нет..
Она глядя ему в детские глаза, неумолимо тянет на себя, перехватывая кусок за куском.
- Не получишь! – высоко и визгливо говорит парень, выставляя в ее сторону кинжал.
- Отдай ему, Гунтер, чего там…- густым басом говорит цеховой с культей вместо руки, наспех обмотанной холстиной. Не дури, нечего уже теперь. Нету теперь ни нашего, ни вашего цеха.
Парень слышит его голос и будто в один момент теряет все силы к сопротивлению, роняет руку с кинжалом, знамя змеится у него меж пальцами. Он начинает плакать, вытирая нос рукой с зажатым в ней кинжалом. Фражетта смотрит на него секунду, берет знамя за древко и выходит с ним медленно на край галереи. Над ней разрушенное дымами небо, пронзительная звездочка, внизу площадь, город, множество войск, передвигающихся по окрестным полям и дорогам города и ее серые и Ошаб, затаившие дыхание.
Ей в спину смотрят сумрачными глазами уцелевшие солдаты, тот что с оторванной рукой, не выдерживает и взгляд отводит. Знаменосец тихо хнычет в темноте.
Фражетта ставит пред собой прямо стяг, стоит опираясь на него, прижимается лбом к прохладному шелку и на секунду закрывает глаза. Улыбается чему то, но неизвестно чему. Потом задирает его над головой, в дымный воздух, под ликующий визг крыс и швыряет далеко вперед.

Ошаб подхватывает его и задрав над головой кричит, словно над всем городом
«Сибитуза!».Вскакивает на подведенного коня и расталкивая крыс несется вверх по улице.

Берке сидит на самом конце длинной балки, торчащей из-под крыши башни и грустно следит за тем, как падает в толпу по крутой кривой трепещущее знамя.
Фражетта стоит качаясь, на краю башни. Берке проследив, как Ошаб поймал стяг и поволок его по улице, говорит ей.
- Сильна да страшна… Ну - ка, сколько городов взяла? Чего смотришь, пальцев не хватит?. Что дальше делать будешь?
Фражетта смотрит на него с ненавистью, обессиленная садиться на пол галереи и говорит :
- Выть.

Ошаб вылетает через пролом в воротах, держа знамя к земле, распугивая криком крыс, идущих нестройными колоннами в город. Перескакивает через холм и поднявшись в седле, машет знаменем. Под ним , в ложбине стоит Черный тумен, Аслан перебросив обе ноги через седло сидит на своей лошади медленно жует вялое яблоко, сплевывает под копыта, и чешет косматую башку.
- Аслан! Аслан! Заводи! Девка нам опять победила, реза взяла и знамя, вот! Ты длинную улицу забрал? Заводи, чего , стоишь, через город пойдем, они нас там не ждут
- Утром еще забрал, скукотища, куремес… Реза много, боя нет. – оживляется Аслан, усаживаясь в седле. Оборачивается в седле, орет своим, машет- Калгу ал хузерем…
- Погоди, возьми тряпку, покажи им. А то стоят, ждут.
- Ладно, - говорит Аслан, хватает знамя и скачет вперед. Резво выскакивает в открытое поле, и отчаянно машет знаменем.
- Эй, келари, гляди! Смотри, говорю. Некого вам больше ждать, катитесь отсюда..

Гнейс, Фон Гойя и Игнат хмуро смотрят издали на Аслана, размахивающего знаменем.
- Дождался, старый черт.- говорит Игнат, неизвестно к кому обращаясь. Задавили цеховых.
- Чернь упрямая! А я ему говорил, цеховому главе –то, уводи своих, помощи не будет, за твой квартал биться не будем. А он, - не можно, как так я цеховую казну оставлю, то да се…тьфу, скупость истинно грех, сказано. – отзывается Гнейс фон Христоф, кутаясь в плащ.
- Много их там было?
- Цеховых – то? Сотен восемь, здоровые мужики все, опытные…Держались два дня крепко, то и понятно, за свое бились. А с рассветом на них Отказных запустили, а те сам знаешь, известное дело, отмороченные…У них в голове девка эта, ну эта, крульной некрысью ее называют …
Игнат невозмутимо смотрит в поле.
- она их и повела. Там уж ясно. Бешеная, собака, ух уж мне ее изловить, я бы натешился, глаза бы ей через соломину высосал, сссуке.
Игнат, морщась, как от зубной боли, отводит коня.
- Белый, и ты, Хойм, надо дождаться, как они набьются с той стороны в город, и в через Ворота Греты зайти. Притворно уходить начнем, они уже так и думают, а сами ворвемся. Через то место легко пройдем, там улицы широки да удобны.
- У Собора их зажать хочешь? Немудрое дело, - оживляется Гнейс. – Может и отобьемся. А то – мне что – то сдается, будто неохотно им дальше к морю идти, перестали они спешить. Надо предупредить полченцев, баранов этих, чтоб бок нам закрыли.

Фражетта сидит под каменными сводами узкой улицы в тяжелом черном епископском кресле, выволоченном наспех из собора, ноги ее не достают до земли, неподалеку за ней стоят Ошаб и Бергету.
Она держит на коленях огромную книгу в тяжелом окладе и не обращая ни на что внимания листает хрустящие страницы, осматривая цветные загадочные рисунки и вязь. Все происходящее вокруг ее не интересует, она только время от времени сдувает со страниц пух, который летит из окна верхнего этажа.


Ошаб возвращается рысью и тащит за волосы давешнего белобрысого парня, тот визжит от боли, сучит ногами, Ошаб толкает его ногой в бок, бьет мягким сапогом в лицо и коверкая слова, орет:
- Куда рез подевали, убельча, куремес, куда попрятали! Шкуру до ребер спущу, солью обсыплю, говори, ящерица, говори…- Ошаб яриться, пуская слюну, парень мычит, кривя окровавленное лицо. Ошаб кидает его с размаху на мостовую, к ногам присевшей на каменную ступень собора королевы. Фражетта поднимает голову, глядя из под каски на Ошаба. Парень лежит и тяжело дышит, искоса наблюдая за ним.
- Смотри, золотая, хитрый, как хомяк. Ты один остался, гаденыш, говори мне, где…
Фражетта смотрит на парня, подзывает Грецци, засовывает ему руку в объемный кожаный мешок подвешенный на груди, и достает небольшую серебряную пластину. Говорит Ошабу на крысьем.
- Не ори, Ошаб. Под плитой весь рез, вон, подняли уже, - машет она головой за спину. Из церкви раздаются стук ломов и грохот раскалываемого камня.
- Да знаю, что под плитой, - улыбаясь говорит Ошаб, вытирая руки о плащ. Утром еще узнал, это я так, чтобы себя не забывали, ..
Фражетта вешает пластинку парню на шею, машет рукой
- Не режь его, Ошаб-чи , не надо. Пусть идет. Грец, выведи …
Грецци молча поднимает парня за одежду, и, не отпуская ведет его за башню. Парень идет опустив голову и спотыкаясь.
Ошаб, улыбаясь, смотрит на Фражетту. Потом наклоняется и аккуратно снимает с нее шлем. Кладет рядом на ступень.
- Так то лучше, золотая. Пошли рез считать.

В соборе Ошаб, мыча под нос, аккуратно вскрывает мешок за мешком, выгребает на ладонь монеты, считает, подбрасывает, дует, как на горячее. Фражетта садиться на скамью, смотрит на пробитые витражи, ободранный алтарь, разбросанные тряпки. Ее взгляд медленно ползет по стенам.
Несколько закопченных крыс, отвлекшись от вытаскивания добра, стоят перед алтарем, разглядывая распятие с ободранным золотым венцом, обмениваясь репликами и тыча пальцами. Мимо идет сотник с большим тюком шелка и парчи, теряя лазоревые ленты. Его окликают
- Талющи – чон!, - говорит ему один из солдат, показывая на распятие - Уштук чымчак идик Гуатултул Орм эгэн. А?
Тот подходит, смотрит на распятие, и неуверенно говорит.
- Хорум…сагх сагхадагх.. учума.. Аланггир номун!
- Атта, куремес, - смеются вокруг
- Атта, джебэ гходоли, - разъяряется подошедший сотник, бросает на руки стоящему рядом свой тюк и разводит руки, и склоняет набок голову. Его шлепают по толстой щеке
- Топкут!
Он послушно закрывает глаза, и тут все стоящие рядом убегают со ржанием, утаскивая его тюк. Сотник с ругательством кидается следом.
Ошаб с зычным матерным воплем осаживает их, крысы, присмирев хватают мешки, тащат на ступени, где стоит вместительная арба.
Фражетта смотрит на распятие, потом негромко окликает:
- Ошаб..
- Один, два, три... так, это чего тут.., - Ошаб придирчиво рассматривает золотой потир, скребет ногтем край
- Ошаб..
Ошаб поворачивается. Фражетта глазами показывает на распятие вопросительно.
Он смотрит по направлению ее взгляда.
- А, это? Это бог ихний, говорят… Они его гвоздями прибили к столбу, а потом на него молиться начали.
- Почему молиться? Зачем?
- Не знаю. Так им наверное молиться на кого – нибудь удобней, когда гвоздями прибьешь.
- А почему на него?
- Не знаю. Ему больней всех было, а они любят молиться, тому, кому больней, чем им…
- А он?
- А он что? Терпел. Видишь, терпеливо висит, не орет как резаный, язык закусил и молчит…
Фражетта озадаченно молчит, глядя на распятие, пальцами расчесывая свалявшиеся волосы. Ошаб продолжает перебирать мешки, позванивать золотом.
- Ошаб, а Беркебога тоже гвоздями приколачивали?
Ошаб изумленно поднимает голову.
- Кого, старого ?! Ага, как же, прибьешь его…В него кирпичом не попадешь, вывернется, а к столбу и подавно ни приставишь.
- А как же вы ему молитесь?, - спрашивает заинтригованная Фражетта.
Ошаб смотрит в стену, жуя губами и что – то высчитывая в уме.
- Да так и молимся. Ногами, как и всякие нормальные крысы.
- Как это вы молитесь ногами? Я не пойму!
Ошаб бросает золотую посудину в общую кучу, садиться рядом.
- Время пойдет, крыс услышишь, золотая, поведешь за своими руками, все поймешь

Тут с улицы доноситься нарастающий грохот множества копыт, свист и крики.
- Ошаб - чи! Ты где?
Фражетта выбегает на ступени собора. Аслан улыбаясь, верхом на лошади сидит напротив входа.
Соскакивает с коня, падает перед ней на пятки.
- Ай, ты красивое знамя у них забрала. Мне нравиться! Я тебе много подарков приготовил, смотри.
Он отбрасывает полость позади седла, там холщовые мешки в бурых пятнах.
- Смотри, выбирай…- Аслан набирает две пригоршни золотых колец и всяких побрякушек, протягивает ей. Фражетта смотрит в его руки. Кольца перемазаны кровью, Аслан улыбаясь, перетряхивает их.
- Я не хочу, Аслан, не надо..
Аслан с готовностью соглашается.
- Как скажешь. А то, смотри, тут есть красивые. И даже с пальцами.
Фражетта отворачивается, ложиться на многоцветные тряпки, закрывает лицо шлемом. Аслан смеется, Ошаб смеется, Аслан вытаскивает из кучи женский палец,
на который насажено колечко, держит его перед Фражеттой, крутит и поет на ломаном итальянском:
 - Хочешь пой, а хочешь смейся
 И на завтра не надейся
Micela fa micela fa
Фражетта несильно бьет его ногой по руке, палец отлетает в сторону и шлепается в лужу. Аслан с хохотом бросается его поднимать, и тут над площадью поднимается визг, из - за собора:
- Оролук! Оролук!Сайид!
Ошаб выбегает на середину улицы уперев руки в колени пытается под пологом дыма разглядеть далекий поворот. Навстречу ему бежит окровавленный «черный»
размахивая малахаем.
- Байамень…, - кричит черный, подбегая, и показывая за спину - Кива артай!
- Бирюч уругэй! – отвечает Ошаб
Аслан смотрит на Ошаба, вытянув шею. Ошаб делает страшные глаза, машет Аслану рукой и вполголоса

- Слушай, королева, я хотел тебе сказать. Мы очень быстро идем в последнее время. Нам не нужно так быстро, нам нужно не спеша идти по земле. А ты бежишь. Куда спешишь, скажи?

 Она лежит, забросив руки за голову, и кажеться спящей. Лицо ее закрывает мятый шлем, из под которого свисают пыльные клочья волос. Наконец она говорит из-под железа.
- Разобью его в городах и на полях, везде, где против нас деруться с его именем,
приду перед ним, встану, и спрошу, что теперь он будет делать, когда у него нет
ни меча ни коня, ни нойгонов. Пока он будет думать, что мне отвечать, возьму его за руку и уведу навсегда. Что это? – вдруг резко садиться она, сбрасывая шлем, и поднимая нос.
- Что, золотая?
- Копыта слышу, много, - говорит она вставая.

Тяжелая кавалерия заходит плотным строем под воротами Греты.В переднем ряду Игнат и Гнейс. С краев тянется цепь лучников. Гнейс машет рукой вдоль стен, лучники и пищальники молча текут в щели, занимая места. Зазевавшийся крысюк падает с двумя стрелами в шее молча на свой тюк с добром.

- Тебе кажеться. Это Черный тумен идет. А куда же ты его уведешь?
Она выбегает на середину площади, беспокойно оборачивается.
- Нет, Ошаб…Там идут конные, не наши…Аслан!
Ошаб говорит Аслану:
- Нельзя пускать. Она его почуяла, ой, куремес,..
Они вскакивают оба.
- Да что ты от каждого конского хвоста будешь беспокоиться? Присядь, посиди, отдохни…Куда же ты его уведешь, скажи? – громко говорит Ошаб
Она оборачивается, ноздри ее раздуваются, ухо кровит, взгляд ее шарит по крышам домов.
- В другие места, где вас нет, где никого нет, где пусто... Да я же слышу, они рядом.
Тут над площадью поднимается визг, из - за собора:
- Оролук! Оролук!Сайид!
Ошаб выбегает на середину улицы уперев руки в колени пытается под пологом дыма разглядеть далекий поворот. Навстречу ему бежит окровавленный «черный»
размахивая малахаем.
- Байамень…, - кричит черный, подбегая, и показывая за спину - Кива артай!
- Бирюч уругэй! – отвечает Ошаб
Фражетта разбегается и прыгает, заваливаясь на присевшую от испуга лошадь, ловит повод.
- Аслан! Веди черных, всех, я покажу..

На середину пустого, задымленного перекрестка выезжает Гнейс, стоит секунду и поднимает руку. Из дыма за ним молча, рысью появляется плотный конный строй, опускающий копья.

- Аслан! Ну…
Растерянный Аслан смотрит на Ошаба. Тот говорит сквозь зубы.
- Не пускай ее к нему.
Аслан кивает и залазит в седло.
- Ал бачи! Баалга. Хузерем!
Тумен шевелиться и накапливается за ее спиной плотной черно серой массой. Ошаб сплюнув, прыгает на коня. Становиться рядом, подает ей шлем.
- Одевай, застегни..
Не спеша тумен трогается с места. Фражетта впереди, подняв руку, не позволяет опережать себя. Она заглядывает во все проулки, склоняясь с седла.
- Так что за страна? – снова спрашивает Ошаб. Где такое место есть, где нас нет ?
- Есть. Ты слушай.
 В песках зарыты их останки,
 Поглощены волной морской...
 Но вот он бросил якорь свой
 В стране чудесной - в Зазаманке.

- Зазаманка! Ты понял меня, Ошаб?!
- Это где ж ты такое вычитала? – не скрывая раздражения спрашивает Ошаб
- А в книжке, что Бергету дал. Па-а-а-шли!
Колонна рысью утекает вниз по улице

Она напротив еще одного узкого и высокого переулка. Поворачивает голову и в проеме видит Игната, стоящего на фоне австрийцев. Он тоже на мгновение задержался перед переулочком. Они, закаменев, секунду смотрят друг на друга.

Закопченная женщина в лохмотьях и чепце выбралась из подвала в переулок, и быстро, воровато оглядываясь, собирает рассыпанную брюкву в подол. Игнат разворачивает лошадь, и пускает ее с места в галоп, выставив копье. Она страшно, низко кричит, более от бешенства, чем от желания привлечь внимание.
- OR-R-R-A!
Она молча выхватывает копье – жаду у ближайшего всадника, шлем падает ей на глаза, и срывается в переулок, навстречу Игнату.

Женщина поднимает голову, смотрит на них, отпрыгивает к стене, прижимает корзину с брюквой к груди и истошно визжит от страха.
Ошаб заглядывает в переулок, говорит:
- Ай туголото, херемес сахандер!… - и галопом исчезает. Аслан остается один в недоумении.

Столкнуться они не успевают. Перед самым ударом из проулка между ними выскакивает Ошаб, умудряется схватиться за копья. Ошаб рычит и обоих за схваченные копья выворачивает наземь. При этом он сипло орет Игнату:
- Уйди отсюда, зараза, булле хон, уйди…Слышите, джайпеки, забирайте его!
Игнат от изумления не может даже удержаться в седле. Фражетта лает как собака,
выплевывая желтую пену, пытаясь вырвать копье, и тут лошади падают с истошным ржанием. Женщина сидит у стены, икая от страха, и только брюква катиться по мостовой.
Ошаб тащит Фражетту за подмышки в сторону своих, она отбрыкивается и тянет руки.
- Нельзя, нельзя, видишь, какое дело… Нельзя тебе с ним биться. С кем хочешь можно, а с ним нельзя.
- Пу-у-усти!- хрипит она. Игната оттаскивают австрийцы, Гнейс мертвой хваткой держиться за его плечи и говорит своим.
- Не пускать, не пускать, не пускать…
Лошади пытаются встать на переломанные ноги.

Гнейс тащит Игната на улицу.
- Не нужно здесь, неудобно…Нам на площадь надо, где собор! Тесно здесь, мыслимо ли!
- Пусти, я ее здесь прирежу! – рычит Игнат.
- Да прирежешь еще, погоди, вот неймется человеку…

- Ошаб, пусти меня, приколю как свинью его! Пусти!
- А я тебе говорю нельзя тебе с ним биться! – Ошаб держит ее в охапку и уговаривает.
- Почему!?
- А убьете друг друга? Я что делать буду!
- Отпусти.
Ошаб отпускает, она садиться на землю. Он поднимает ее шлем, подает ей.
- Что вы, как псы подзаборные, при каждом случае сцепляетесь? Не разумно это и смешно. Ладно он, быдло солдатское, забубенное, но ты то, ты то ,- канн, а как крысюк беспонятливый…

 В проулок заглядывает Аслан.
- Юлдусе, Ошаб! Куда они делись?
- На площадь возвращайся, Аслан – чи! Они к площади побежали! Не пускай их к собору, там рез мы еще не вывезли.
- А ты!?
- Оставь две лошади, я буду там!

Аслан хватает тумен – бунчук и проноситься сквозь строй, вопя команды. Колонна как чулок выворачивается наизнанку и несется, набирая шаг, к площади. По другой улице, под углом выходящей на ту же площадь, течет река тяжелой австрийской кавалерии. Впереди под вытянутым черно желтым значком, оскалившись под шлемом, бок о бок с Игнатом Гнейс. Окрестные улицы заполняет
грохот и треск копыт.

- Садись, золотая!
Они несуться к площади следом за Черным туменом. Ошаб нагоняя ее, спрашивает
- А убила бы?
- Нет, - говорит она, улыбаясь. Как его увижу, моя голова будто в сторону отскакивает. Не знаю, с чего это вдруг…Он как сказал, что меня ненавидеть будет, с тех пор смотреть на него спокойно не могу. Так и хочеться в него чем нибудь запустить.
- А про страну эту ты веришь?
- А как не верить, если в книжке пишут, в книжке то врать не будут!
- И что вам эта страна голову то туманит, не пойму!, - досадливо говорит Ошаб, и приподнимаясь на стременах, визжит: Путь королевскому бунчуку! С дороги!
Королеву пропускают в передний ряд, Ошаб протискивается следом. Над ними колотиться на ветру черный бунчук.
- А кому еще, Ошаб?
- Да Тенгиз, братец названный мой, тоже вот все о той стране мечтал, во снах видел. Ему говорят, дураку, по суше не попадешь туда, а он, знаю , говорит…ладно, потом расскажу, золотая. Э, ты смотри, они уже тут! Аслан поворот на клин! На клин!
Фражетта смотрит на него , нахмурившись. Потом поднимает руку, ее относит в сторону.

Две конные массы сшибаются на площади, оказавшейся внезапно тесной.

Ненастные небеса светятся вечерним белесым светом. По площади, заваленной убитыми людьми крысами и лошадями, ползут раненные, каждый в свою сторону.
Фражетта сидит за выступом стены, отложив куцарь, рядом Аслан, неспешно чистящий шашку, она при пасмурном свете читает увлеченно книжку. Ошаб крадеться по площади, припадая за препятствия.
- Эй, золотая, ты где… Королева, куремес!
С той стороны площади прилетает на голос одинокая стрела и вонзается над его головой в лафет брошенного орудия. Ошаб, ругнувшись, пригибается.
Фражетта выглядывает из- за угла.
- Чего ты там застрял?
Ошаб, прицелившись, тяжело прыгает к ней. В сыром темнеющем воздухе раздается грохот выстрела. Пуля влепляется в камень.
- Ото убельча, а ну дай…, - Ошаб хватает куцарь, разжигает фитиль и слегка приподнявшись и отставив зад, целиться и стреляет. На тебе, kurva, бодлива корова…
На той стороне площади раздается одинокий крик. Фражетта, не поднимая головы, морщиться, пододвигается и ладонью разгоняет серый, густой дым, и переворачивает страницу.
- Ух,- выдыхает Ошаб , усаживаясь рядом и начинает перезаряжать куцарь. Пустили они там корень, скоро из города не уйдут.
Мы их конечно, дальше площади не пустили, но теперь весь этот сарай,- обводит он глазами нависающие стены, надвое порезан. Одна половина наша, до собора, другая – их. Аслан, у тебя сколько осталось?
- Моих тысяча здесь лежит. Или две. Я считал, считал, бросил…- Аслан жует.
Ошаб, сняв шлем, аккуратно выглядывает, осматривает площадь.
- Моих мало ушло. Эрке, а у тебя серых сколько?
- Три сотни и десять малых огланов. Там …у каменного колодца.
Невдалеке утробно хрипит умирающая лошадь, на ней, в седле мертвая крыса, умершая сидя и прямо. На ее клыках ярко горит отблеск затихающего пожара. Ошаб смотрит на это без выражения, потом поворачивается к королеве.
Она, улыбаясь и хмурясь, шепчет читаемое.

 Край прекрасный,
 как не раз я слышал,
 там, на востоке,
 распростерся обширный,
 всеземнознатный:
 здесь, в средимирье,
 та земля далекая
 людям недоступна
 вживе недостижима,

Ошаб, вывернув ухо, прислушивается.
- Вот, вот, ему тоже говорили – хрен дойдешь, живым точно не будешь. А он..
- Кто? – отвлекается Фражетта.
- Да Тенгиз же, говорю тебе. Братец наш старший. Я ему говорю, Беркебог говорит, - большая вода на пути, по воде ходить –то нельзя. А он, - врете, я знаю, был человек , по воде ходил, про него написано. И пошел
- Куда?
- Да в Зазаманку эту вашу, будь она неладна…Не ногами конечно, само собой. Есть хочешь?
- И я ему говорил, - добавляет Аслан, вытирая о плечи руки.
Фражетта кивает, глядя на него. Ошаб подтаскивает баул, вытягивает свертки с вяленым мясом и кувшин с айцаном. Вокруг них вяло шевелятся серые, устраиваются на ночь.
- Во! Иди, проверь, пусть набьются вперед поплотней, да что бы дозорные не спали, а то головы поотгрызаю, - вполголоса распоряжается Ошаб сотенному.
- А как он туда пошел?, - усиленно жуя, спрашивает Фражетта.
- На кораблях. Украл много кораблей, один даже сам построил, самый большой. Набилось туда водяных крыс, Тенгиз – то крыса водяная, и отплыли. Куда, зачем,
сами не знали. Да и сейчас не знают толком, наверное.
- А где они?
- Увидим скоро, надо нам к одному месту выйти – говорит Ошаб, запахиваясь тулупом. Я по земле, он по воде.
Так и идем, в дудки пищим да бубны ломаем.
- Ошаб!
- Ну чего еще?
- А за что твои крысы умирают? Почему ты их не жалеешь?
Ошаб склоняет голову и через королеву смотрит на Аслана.
- Слышал? Будто я их королева! Ладно, Аслан – чи, расскажи, а то я спать буду.
 
Ошаб мгновенно засыпает, подвернув голову под себя, как засыпают все крысы.
Фражетта оглядывается. В огромных развалинах, выбитых проемах домов льется накопленная за сумерки темнота. Изредка, кое – где поблескивают огоньки, изредка грохают выстрелы. Она смотрит на площадь, заваленную убитыми. Книжная вязь на странице плывет и пропадает. Она закрывает книгу и приваливается к Ошабу. Аслан кладет голову ей на плечо, и запахивает ее и себя тулупом. Говорит:
- Я не могу так рассказывать, как Ошаб, или Берке. Я самый младший брат, самый глупый. Я помогаю Ошабу воевать и веду черный тумен, и братья мною довольны.
Взлетает одинокая осветительная стрела, и взрывается высоко над городом. Аслан
замолкает и следит за ней, пока она не исчезает, и все опять темнеет.
- Я Тенгиза тоже не понимал. Его никто не понимал. Ошаб сидел на Стене и смотрел в пустыню, а Тенгиз смотрел на море. А потом Стена упала и мы все побежали, а Тенгиз уплыл на своих кораблях. С тех пор мы не виделись, прошло
много лет. И Беркебог нас растерял, весь крысий народ, и остался один. Говорят,
ты его иногда видишь, нашего Берке?
- Да, я вижу вашего Берке. Он раньше приходил, все просил вас вернуть. А сейчас
просто придет, сядет и смеется.
- Ты настоящая королева, значит. Ты с нашим богом разговариваешь. А я его давно уже не видел. Жалко его, он добрый. Когда я еще был маленьким крысенком, он меня посадит к себе на плечо и мы идем по степи. Хорошо…И еще он меня учил бегать и смеяться. Какой он стал?
- А каким он был?
- Высокий, здоровый, кривой на один глаз, рыжий как огонь, руки …во.
- Сейчас он совсем уже не такой. Он стал маленьким, тощим. У него мало зубов.
Аслан вздыхает.
- Жалко совсем. Я иногда оставляю ему кусок вяленой конины в тени, в полдень.
Как подношение. Но видно, мало. Беркебогу нужен целый народ, а не я один.
- Я его не люблю. Он меня забил гвоздями.
- Он не хотел. Это по Кайме записано, по великому Закону нашему. Положено.Ему тебя было жалко, он ругался с Ошабом, но разве Ошаба переспоришь! Ошаб тебя из могилы и вытащил, а что бы ты не развалилась, закрыл в безголовой статуе. Которую мы украли далеко – далеко отсюда, еще в давнем походе. Она долго валялась в подполе без дела, а тут Ошаб придумал. И заодно, чтобы тебе не искать королевских доспехов. А Берке осталось только заколотить тебя гвоздями, и на гвозди наложить заклятие, как печать. Что бы ты не могла снять, пока не позволит Беркебог.
- А почему вы меня нашли, а не кого – нибудь другого?
- Я не знаю этого совсем. Ошаб знает, наверное. Я знаю только одно, тебе теперь долго ходить во вражде вокруг своего крестоносца, и никто на свете вас не примирит.
- Но почему? Почему!
- Не ведаю. Не у меня спрашивай. Давай спать, королева, а? Я устал, весь день по этим камням ползал, бились весь день. А ты разве не устала? Спи…Потом еще спросишь. Я спать хочу, на плече твоем пригрелся.
Аслан

Игнат, Гнейс и один из рыцарей сидят в двухэтажном полуразрушенном строении
на полу, скребут ложками в мисках с кашей, вполголоса говорят.
- А ще, скажу вам, реце не суетно, слыхал но самому господь вида не дал на то,
что в особых ночах, егда коты белые коты черны, жальники сарацинские с самострелов могли во тьме без огня разить так далеко, будто в ясный день.
Будто им бесы их над христианской душой фонарь зажигали, и поутру находили наших в глазу, аще в глотке с самострельной стрелой, пущенной издалека.
- Да слышал, Йохим, я о тех жальниках…, - говорит Игнат, отхлебывая горячее варево из плошки. Не верю…Человек не кошка. Во тьме ему видеть не дано.
- Брехня. – говорит Гнейс, облизывая ложку.
- А то и не брехня. Рещут, быто пред охотой жальник приимает яство с особой травой, от которой взгляд его в нощи просветлый становиться. И до третьего петуха ночного видно им многое.
- И про траву брехня. Дурным головам забота. Пройди, Йохим, дозоры огляди. –, говорит Гнейс. Рыцарь встает, не разгибаясь и придерживая меч, подхватывает арбалет, спускается вниз.
Гнейс следит как он выходит, ставит перед собой миску с недоеденной кашей, выуживает из – за пазухи мешочек, и запускает в мешочек пальцы. Посыпает
каким- то порошком кашу, старательно перемешивает ее. Игнат смотрит, отставляет пустую плошку.
- Отвык бы ты, Белый, от каши своей сарацинской. Не к добру тебе это, голову-то травкой чертовой мутить.
- Да уж отвыкну, - отвечает сокрушенно Гнейс, преврачивая и потряхивая мешочек. Все..Пусто.

Медленно ворочая челюстями, Гнейс глотает приправленную еду. В голове его начинает звучать невнятная, но приятная музыка. Он слушает ее, прикрыв глаза, и покачивая головой.
- Да скушно мне, Игначик, гласов ангельских, сладкозвучных в суете нашей не слыхать. А кроме того, знаешь ведь, епитимья на меня наложена мессиром Андреасом для приходов лифляндских. Говорит, на каждую душу убиенную в сражении, пиши хорал. У меня их уже три тетради набралось.


Фражетта сидит, держа на плече голову Аслана, и смотрит на площадь. Стучат глухие капли, шумит дождь. И тут она слышит приглушенный шепот Ошаба.
- Эрке!
- Что?
- Эрке, слушай…, - говорит Ошаб. Я у тебя спросить хотел, давно,…
- Ну?
- А почему тебя твой святой в Пеште не принял? Чего вы с ним опять драться
начали?
- Я над ним рассмеялась. Не утерпела, такой он мне показался смешной да глупый. Говорит, ты бога видела на том свете?
- А ты?
- А я и рассмеялась.- грустно говорит Фражетта. Он как дите, честное слово.
Будто от этого ему легче жить.
Ошаб молчит, ворочается.
- Ну и дура, - говорит он. Сказала бы, что видела. А теперь вот расхлебывай, побеждай. Соврала б разок, а потом бы уж разобрались вместе, видела ты там кого или нет…А теперь мне его убить придется, как всех их разобьем.
- Как это убить?, - спрашивает Фражетта. Я не согласна так, убивать его не нужно, я его с собой заберу.
- А тебя и спрашивать не будут. Прирежут для Беркебога, в жертву, и делу конец.
Фражетта озадаченно молчит.
- Да ничего, бодрым шепотом говорит Ошаб. Недолго уж ждать осталось, ты их скоро всех победишь.

Гнейс открывает посветлевшие глаза, и наклонив голову, сквозь падающие на глаза волосы наблюдает, напевая только что услышанное в своей голове. Гнейс вдруг видит Фражетту так близко, что прищуривается от удивления. Он видит, как она поворачивает голову и поддергивает тулуп в глубине своего убежища, прилаживаясь спать на широкой спине Ошаба.
- Ты лучше скажи, командор, отчего ты, как эту девку видишь, сам голову теряешь, и всегда на бой с ней кидаешься, будто вокруг и нет никого. Сдается мне, будто ты с ней лично считаешься? А если так, за что?
- С чего взял? Она ихний вождь, хочу их вождя и лишить. Дело обычное…-
- А ну коли так,- Гнейс аккуратно берет самострел, вытаскивает стрелу. Глаза у него посвечивают в темноте холодным тусклым светом.- славная травка, а славная травка. Вся площадь перед ним освещена неярко, но четко.
- Аще ухищрение нам диавольско.., говорит он, натягивая тетиву вручную, упираясь подошвами в основание стального лука, продолжая напевать. Неспешно щуриться, прикладываясь к ложу.
- А если бы ее, кто другой пришиб, ты как бы на то посмотрел?
- Кто?
- Да хоть я, к слову…, - оскалившись от прилежного совмещения бусин прицельной рамки, тихо говорит Гнейс. Всесвятая троица, боже и содетель мира всего…
- Другому ее зашибить не дано, - Игнат сидит боком к Гнейсу, и не видит его упражнений с самострелом. – Нет у другого на то, ни прав ни сил. Он смотрит
в небо и улыбается, будто своим мыслям.

Она поворачивает голову. Там, на площади между убитых, опираясь на плечо мертвого крысюка, стоит Берке. Он разводит руками, растерянно усмехаясь, будто говоря:
- А я что поделаю!
Фражетта зло грозит ему пальцем и шепотом говорит.
- Гляди, черт старый, злодей…

Гнейс испуганно опускает арбалет, увидев , как Фражетта повернулась к нему и через площадь погрозила пальцем.
- Тьфу…, -говорит он.
- Чего ты там, Белый, возишься?
- А и верно. Клирик клирику десятину не платит, разбирайся - ка ты с ней сам.
Гнейс расстроено снимает арбалет со станка, заворачивается в меховой плащ.





И пошла над миром ночь.
Видела этой ночью крысья королева Фражетта сон, будто сидит она напротив большого человека, засунув ладони ему подмышки и уговаривает его долго и громко, но как то так чудно, что слова свои не разбирает, и о чем да к чему уговаривает сама не понимает, а он слушает молча улыбаясь, и только потом ей говорит, наклоняясь большим почерневшим лицом, говорит одну фразу:
- А где - то плывут корабли.
А потом Фражетта оглянулась и увидела море.
- Дзеппо, море, смотри, море, смотри, Дзеппо…
Хотела она заплакать, как раньше, громко, чтобы все оглянулись, но не смогла.
Всю ночь пыталась во сне Фражетта вспомнить как плачут, но так и не смогла.

Видел этой ночью святой Игнат Пустынный, прозванный Чудотворцем и Крысоловом сон, будто сидит он на берегу моря, на утесе, и вокруг холодно и сдержанно шумит прибой. А напротив него сидит другой человек, которому он
хочет сказать так много, что единственной фразой , которая выпадает из его губ
лишь только:
- А где-то плывут корабли!
А сидящий напротив говорит, наоборот, много и долго, но как – то неслышно, и свои узкие ладони греет у него под мышками.

И шла над миром ночь.

Грецци обложенный бумагами, свертками пергаментов, перьями, стилосами, чернильницами, сидит за меняльным столом, изрезанным цифрами и бормочет, вытирая испачканный нос. Он погружен в хозяйственные подсчеты.
 - Мясо конячье вяленое зело – шесть сотен связок для третьей тулугмы ,
 - для третьей – тридцать пропащее, зело жарко, не копчено.
 - Дробного свинца сотня кадушек…да что ж они, его жрут , то же что ли.
Каждан! Эй, нехрисье племя….Каждан!
Настраивающий сложный механизм прицела трибушета крысюк, оглядывается,
Вопросительно смотрит на Грецци.
- Каждан – нойгон! – говорит Грецци, тыча пред собой пальцем в землю. Келыч!
Крысюк вытирая руки ветошью, заглядывает за механизм. Кричит что- то нечленораздельное, машет вниз. Там, в долине, стоят ряды осадных машин, какие на позициях, какие полуразобранные. По краям долины и по склонам длинных холмов тянуться возы, запряженные волами.
Из-за холма, пыхтя, появляется Каждан, снимая по пути малахай и вытирая лицо.
Он подходит к столу, за которым восседает Грецци, отпихивает ударом ладони по крупу кротко хрюкнувшего ослика и сбивает с деревянного ведра с водой крышку.
Молча набирает ковш серебристой воды, и перед тем как присосаться а обкусанному краю ковша, бросает Грецци.
- Чего там…
Грецци относит лист в сторону, морщась и щурясь читает.
- Десятого дня – пять сотен дробного свинца, восьмого – четыре сотни, седьмого-
восемь сотен. У вас что, монотоны расчехлены?
- Ну да, - отдуваясь, говорит Каждан. – Ошаб велел дать в город три стаи монотонов, да две стаи сипов, да четыре стаи росомак. Ты чего на меня лаешься…
Крик караульной стражи с края долины.
- Ошаб – ной, хе, ха , хо!
- О, Большой едет. У него и спросишь, на кого это мы столько дроби сыпем…

Ошаб, подбоченившись, широкой рысью выскакивает на холм. Спрыгивает с седла, бросая повод охраннику, и идет к столу с Грецци.
Грецци , шевельнув бровями встает из –за стола, не распрямляя ног садиться на пятки.
Ошаб хлебает воду из – ковша, ни говоря ни слова, лишь искоса поглядывая на
Грецци.
Грецци смотрит угрюмо в землю.
Ошаб обходит стол, садиться на тяжелое дубовое кресло, елозит в нем, похлопывая по подлокотникам. Потом ржет.
- А что, если б не королева крысья, век бы тебе епископского креслица не видеть, а? Чего молчишь?
Грецци молча же встает, преувеличенно обиженно стоит полубоком к Ошабу, глядя на задымленный город, откуда доноситься грохот, и через серый дым проблескивает белым и желтым.
Ошаб смотрит ту да же, покусывая задумчиво поломанное перо. После особенно сильного взрыва, когда одна из башен, гордо стоящая повыше остальных, начинает величественно оползать вниз, в тучу пыли, усмехается.
- Видал, монах? Сестрица твоя совсем разошлась, меня поперла…дай говорит еще стаю монотонов, возьми дроби да больших уюлов.
- Чего вы там застряли, десятый день уже…
- А ты сбегай сам, может у тебя быстро выйдет , город то на зуб взять. А? Не хочешь?
- Дробь кончается, горшки на исходе, снега скоро. Гляди, Большой, как бы нам на зимник в городе этом не остаться.
Ошаб бросает перышко на бумаги, отвлекаясь от завораживающего зрелища горящего города.
- Каждан! Каждан- чи!, - весело ревет он над батареями.
Каждан выходит из –за обоза и бесшумно садиться на пятки перед Ошабом.
- А, убелча старый, чего прячешься!
- Большому…, - наклоняет голову Каждан.
- Ты дай в город еще две стаи монотонов с двойным калымом зарядным. Королева слышь, ногами топотит, требует большой пальбы. Крыс, говорит ей жалко, давай, говорит, их дробью травить.
Каждан усмехается в сторону. Покорно наклоняет голову. Отползает на пару шагов и встает. Ошаб машет ему рукой. Глядя ему в спину, он дожидается когда Каждан исчезнет за холмом, и говорит тихо но ясно Грецци.
- Плошки дай.
Грецци лезет под стол и вытаскивает две глиняные миски, отодвигает бумаги, ставит на стол. Ошаб, кряхтя, вытаскивает откуда – то из за пояса небольшой бурдючок, выдирает затычку и щедро плещет в посудины темую, резко пахнущую жидкость.
- Бери. Пробуй..





Грецци аккуратно берет миску, нюхает, морщиться.
Ошаб хватает свою , отхлебывает, ахает.
- Не знаю чего это, но горит славно…, говорит он перехваченным голосом.
Второго дня пошли на тот квартал, что с подвалами, там нам, конечно, наклали по первое число, но в подвалах такого вот бочек сотен три. Я прихватил пару , на пользу. Мои опять туда рвуться, им опять накладут, но еще пару бочек утянут.Эх-хе-хе… смеется Ошаб. Ты пей, пей, оно славно голову кружит…Пей, говорю.
Грецци пьет, содрогаясь. Роняет плошку, хватается за край стола.
- Чернилами занюхай! – ржет Ошаб.
Грецци, обессиленный коньяком, садиться на землю, вытирая рот.
- Как здоровье королевы?, - спрашивает он, отдышавшись.
- Королева в цвету,- внезапно угрюмым голосом говорит Ошаб. Лучше не было. Ты ее давно видел?
- Пятнадцатый день уж не встречались, с самого того дня, как город обложили.
- Ты бы сходил, проведал, кренделей отнес, что ли…Или боязно? Так я тебя проведу..
Грецци кивает, стремительно хмелея.
- Вот, вот. И заодно прознал бы у нее….
Грецци поднимает изумленные пьяные глаза.
- О чем это?
- Да а чем вы с ней обычно уговариваетесь. О чем – нибудь. Ошаб перегибается через подлокотник, кресло потрескивает.
- О том, к слову, чего это она вперед рвется, как жеребица стоялая до жеребца, покоя не дает ни мне, ни достойным отдыха нойгонам. Чего это так ей невтерпеж
булгу закончить, когда время еще не подошло для того?
- Это уж не тайно для тебя…, - осторожно отвечает Грецци. Погромить она их всех хочет, да так, что бы ему, - машет он головой, и тенька не осталось для того чтоб припрятаться. Тогда она его заберет. Мне сказывала, а тебе, разве , нет…Скоро уже она закончит войну – то.
- И мне сказывала…, да только мне этого не надобно.
- Чего тебе не надобно? Скорой да славной победы?
Ошаб перебивает его, яростно зажигая взгляд.
- Это у вас, у келарей двуногих, всякая булга тогда начинается, когда у королей ваших под хвостом от скуки да жадности засвербит, да и заканчивается оттого же. Крысий ход не от королевской прихоти зависим. У крысего хода на земле срок есть, и срок тот разумен.
- Третий год убойна идет, куда ж тебе,.. – начинает удивленный Грецци.
- Да замолкни, Кен бур туголото, - тихо рявкает Ошаб. Не твоей пьяной башке
о сроках крысьего бега говорить.
Грецци сверлит его полным холодной ненависти взглядом. Ошаб откидывается на спинку кресла, заливая морду прежней полупьяной, добродушной улыбкой.
- Она крыс ведет так, как никто еще их не водил. Она хорошая королева, - говорит он. Знаешь отчего? А не тот воитель хорош, кто врага заманит, выследит и голову ему отвернет. Это полцены. Тот, к кому враг сам липнет, как муха навозная к ране гнойной, не мирясь с разгромом, ни со смертью самой, тот верно воюет.

- Я не сведущ в войных мудростях.- пытается загасить разговор Грецци.
- Не сведущ, так слушай, перо курье, я тебе скажу…Врага напугать, разогнать да попрятаться от себя заставить дело нехитрое. Хитрей его озлить так, чтоб он все забыл, для чего на свет появился, а только булгу помнил, да крови
твоей налакаться хотел. У нас нынче такая война, и ране таких это , - показывает Ошаб на низкие облака, - небо не видело никогда.
- К чему ты мне это говоришь?
- К тому, что она такая…Верная королева. Кто верен вождю, скажи ка?
Грецци, потеряв всякую надежду избавиться от пьяной болтовни Ошаба, садиться на земли, прислоняясь спиной к станине стола.
- Кто?
- Войство и народ верны должны быть, ближние и дальние, с кем выступает, так смыслю.
- И то верно. Само собой. Это человечья премудрость. А крысья метка здесь какая, знаешь?
Грецци качает головой.
- Кому верен вождь?
- Кому может быть верен вождь…Вере! Знамени! Наследию!
Ошаб усмехается.
- Тебе бы бумаги писать, чтобы слабодохлые от смерти в бою не бежали. У тебя бы ладно это вышло, особо если бумага мягкая попалась. Вере, знамени и наследию, говоришь? Так вот, крысья метка здесь такая – вождь верен врагу. Как никому. Врагу не изменишь, никакой иной измены бояться не следует.

Тут над их головами раздается хрусткий трепет, и сверху на стол падает белый мохноногий голубь и начинает кружить по столу, разметая крыльями бумаги. Ошаб недовольно смотрит на него, потом хватает и сдергивает с лапки кожаный мешочек. Выдергивает кусок грубо и наспех свернутой бумаги, читает, в сердцах шлепает ладонью по столу, так, что подскакивают и опрокидываются чернильницы.
- Ты видал?! – вскакивает он. Бергету здесь?
Грецци, повернув голову к застывшему под челком охранником.
- Ада язак Бергету- ной! Язак!
- Что там? – спрашивает он у Ошаба , который выбирается из – за стола и становиться перед столом, глядя на исступленно растворяющийся в дыму город.
- Ай, золотая моя, ай, птичка…- сладостно говорит Ошаб сам себе. Что вытворяет
, сука паршивая, ты смотри…
Грецци поднимается с земли, шатаясь подходит, становиться рядом с Ошабом, и осоловелыми глазами смотрит на шатер дыма над городом.
Сзади слышен тяжкий топот, и пыхтение. Появляется Бергету с малыми огланами.
Подбегает, падает на пятки, сидит склонив голову.
Ошаб оглядывается на него мимоходом, машет рукой.
- Смотри, брат… Королева просит силы у меня еще. Дай ей тулугму одну твою, и две из моего тумена. Пусть идут, туда, видишь, там огонь синий, видишь?
Бергету мрачно смотрит в адское зарево.
- Лепер ка, Ошаб – чи? - говорит он озабоченно. Нурах, нурах…
Ошаб резко разворачивается к Бергету.
- Нукрах зе мей, агалгын, Бергету – чи…- говорит он тихо и протяжно, давя Бергету взглядом. Да все там сдохните, пусть потом из ваших костей дороги мостят… Иди!
Бергету срывается с места, уводя вереницу огланов.
Над батареями взрывается разноцветными фонтанами несколько стрел – свистунов, прилетевших из города.
- Слышь как ругается, мамка-то наша…Ну да ладно.
Ошаб всплескивает руками, хватает клок бумаги, брызгая и скрипя пишет что- то, улыбаясь, запихивает бумагу в мешочек,прикрепляет на голубя, курлыкавшего под его тяжелым малахаем, и держа нежно его в своих закопченных руках, говорит Грецци.
- Ты уяснил нынче про крысью метку, монах?
Грецци улыбаясь, говорит как можно спокойней.
- Ясней ясного… Эту метку, ты кроме всего, девчонке, королеве своей крысьей ненаглядной, на ухе давно оставил. Я приметил.
Ошаб смотрит на город, не меняясь в лице, как двигаются в дымную печь города
темные полосы крыс
- Незалечима и незаживаема эта метка… Она теперь всех с глиной и мешает. А оставил ты ее для того, чтобы занемогла она особой болезнью.
Ошаб прищуривается.
- Ну сказывай, сказывай, цепной монах…
Грецци набирает в грудь побольше воздуха, и глядя вслед уходящим войскам произносит:
- Та немочь известна мне под именем крысьей песи.
Ошаб выпускает голубя, он подлетает, бойко трепеща крыльями, словно забавляясь, переворачивается в воздухе и набирая одному ему известную высоту стремительно исчезает в лоскутах дыма.
Ошаб и Грецци, задрав головы, приоткрыв рты смотрят увлеченно, как дети на голубя. Ошаб бойко стреляет глазами, и наотмашь, железным локтем бьет Грецци в грудь. Грецци от неожиданности охает и обрушивается на землю. Ошаб споро и ловко придавливает его к земле, гвоздя горло и грудь коленом.
- А не желаешь ли , я тебе сейчас на глотке этой меткой пожалую? Это у меня ловко, быстро…А?
Грецци задавленно и сипло отзывается.
- Жалуй. Да только жаль твоя тебе чести не сделает, ибо давно при них всех, - пытается кивнуть он головой в сторону выпучивших глаза крыс, - сказал ты, будто лишь королева меня жизни лишить может. Что ж, теперь они сообразят, кто тут к чему приставлен, и в другой раз скажут, как девка их на убой потащит, вот, мол, Ошаб пусть нам прикажет, егда пойдем. Так хочешь?
Ошаб внимательно улыбаясь , слушает Грецци.
- И то верно.- говорит он улыбаясь, отпуская его. Садиться на землю рядом, поднимает Грецци,
- Дай- ка я тебя отряхну, а то видишь , измарался.- говорит Ошаб почти ласково, похлопывая Грецци по костлявой спине, и крепко вдруг прихватывает его за серебряный воротник – байсу. – Снять хотел, ну – ка признавайся ?
- Хотел, был мой грех в несмирении Божьей воле. Да не смог, голова мешает…- весело отвечает Грецци, и осекается от своих слов, Ошаб смотрит на него.
- Ну так послушай меня еще. Вот если ты до того, как луна спадет на треть, девку
не уговоришь поднять красные улаганы над Ордой, развернуть нас из этих земель и от моря близкого прочь, тебе, мышь шелудная, ничего уж мешать не будет байсу снять.
- Куда развернуть?
- Куда глаза глядят у нее. Куда хочет, пусть сама решит, королева же, как –никак, но отсюда прочь еще до первого снега. Как сделаешь, и Орда уходить будет, за службу твою отпущу к своим. А байса тебе платой будет.
Грецци глядит пристально в город, жар от которого ощущается даже здесь. Дождем летит пепел.
- Тогда я поспешу. Только вот кто здесь будет… - показывает он на стол, шатер и бумаги.
- Это уже тебе по равну не понадобиться. Управишься – уйдешь и мы уйдем. Не управишься, голову тебе срежу. Не заботься о этом.
 
Грецци садиться на ослика, сбрасывает с него все сумки кроме своего баула. И бойко толкая его в бока, трясется по дороге, между бегущими крысами.
Крысы, пригибаясь по низко стелящимися языками пламени, пропадают в дыму сотнями.
Грецци нагоняет Бергету, ведущего крыс.
- Ты к королеве?
- А кому еще неймется, - зло говорит он. Сроду мы за города так не бились, как за этот. Обошли бы, да к морю.
- Есть такие города в этих краях, которые не обойдешь, как ни старайся.- усмехается Грецци. Как ни старайся..
- Такие большие? – с сомнением спрашивает Бергету.
Грецци смотрит на него со странным выражением лица, гримасничая улыбкой.
- Не то слово.
Они попадают под залп картечи. Ослик падает, Грецци летит на землю, с проклятьем вскакивает.
- За стремя держись, - говорит Бергету, да не отставай. Щас поскачем, тут две улицы простреливают, к лошади моей припади, если поранят, не визжи, не корячься, ползи к тому углу, там подберут.
Тулугма просачивается через улицу, под скрип дальних картечниц. Грецци , задыхаясь , бежит, вцепившись в стремя, перепрыгивая падающих.
- Мерве, мерве!
Бергету нагнувшись с седла, хохочет ему в лицо.
- Быстрей коня –то моего не беги, а то тяжело будет..

Грецци видит выход на площадь. Отцепляется от стремени, и на четвереньках ползет по завалу. Наверху он оборачивается, глядит на Бергету.
- Стойте здесь, и следи за мной. Как я не помахну рукой, ране того не лезте.
- Я жду черного чолка от королевы.- отвечает Бергету. Если увижу, то иду, будешь ты там махать руками или нет.
Грецци уползает под дымящимися балками дальше.
Фражетту толкнули в спину, она оглянулась. Грецци стоял, прячась за ее бронзовым плечом. Крысы оттеснили крестоносцев на полсотни шагов, и все опять разбежались после невыносимой рукопашной схватки передохнуть.
Фражетта села перед огрызком стены, перед небольшой вереницей серых, Грецци оскальзываясь на камнях, откашливаясь, обметая тлеющей рясой пепел, поспешил к ней..



Она обернулась, и ни говоря ни слова приветствия, схватила его за плечо.
- Где крысы, где стволы! Мне воевать нечем, всех сюда, всех !
- Скоро будут, твоего голубя Ошаб прочитал, дал крыс…Сестрица, скажи, чего ты здесь застряла, ?
Фражетта показала ему на край пустыря, куда – то в дым.
- Видал, там дома, башня и площадь? А вот за ними – скала, утес, и – море. Там булге конец. Я сегодня булгу закончу. Потому что там море, понял… - и смеется, блеща зубами на почерневшем лице, и толкает Грецци в плечо. Я булгу сегодня закончу. Где Бергету?
- Идет, говорю тебе.
- А ты уходи отсюда, здесь прибьют
Вдали, из окна верхнего этажа, появился кто - то, и замахал черным челком, что – то тонко крича, но крик его не был слышен. Серые ползли вперед, толкая сипы…
- Я побежала..
- Погоди. Погоди. Погоди!
- Я побежала, некогда, мне тот дом нужен – во!, - приставила она ребро ладони к горлу.
- Погоди, - отчаянно вцепился в ее рукав Грецци. Я скажу тебе, что знаю…и очень воровато оглянулся.
- Потом скажешь! – вырвалась она, отбежала от него на несколько шагов, где в дыму рассеялся провал..
Грецци вываливается из- за стены.
- Я знаю что случилось с Игнатом, которого прозывают нынче Крысолов! Почему он с тобой так сделал…
Она споткнулась и упала, пробегавшие серые, запалено дыша толкали ее, и не давали ей подняться.
Грецци встал перед ней во весь рост. Ноздри его раздувались, и он принял вид человека, который решил сделать то, что никогда не решался.
- Я знаю, что с ним когда- то случилось, давно, за Стеной…Я не решался тебе сказать об этом, этого нельзя говорить ходящему по земле ни днем, ни ночью, но я жалею тебя и скажу об этом. Сейчас…
Прилетела одинокая стрела, и словно предостерегающе, стукнулась о камень в расстоянии вытянутой руки. Грецци заполошно присел.
Фражетта прекратила попытки встать и смотрела на него, открыв рот.
- Сейчас.., мнеться он. Он поглядел вверх, где черным потолком, словно сукно, полз над ними дым. Фражетта заметила, что он смотрел так, будто опасался, что их подслушают.
- Я говорю!
И тут же прилетела вторая стрела и пробила ему на излете ухо. Грецци охнул.
Крысы звали королеву с другой стороны площади, истошно размахивая челком.
Он выдернул стрелу, зажал ухо.
- Слушай, сказал он, выпрямляясь. Слушай меня, сестрица.
И тут издали слышен приближающийся вой. Это подошедшие из- за города монотоны дали первый залп, и теперь вой нарастает. Из этого сплошного воя выделяется одна нота, и зависает где- то в высоте над ними, замолкает.
Грецци топает ногой, и плачет. Фражетта снизу, через дым говорит ему.
- Да говори же!
Выше над городом, над всеми огнями земли, над дымом, над зависшими снарядами, в высоте, над миром, в страшной выси, где даже холод не имеет запаха, будто что – то стронулось с места.
- Молчи, дурак! То Небеса скрипят, слышишь? Не время еще, не время. – проговорил предостерегающе Берке, садясь за спиной Фражетты на обломок стены. Мне хоть крысы и нужны, но поостерегись!
- Ну хорошо, хорошо, я скажу по другому… его околдовали! Слышишь, его околдовали, сестрица. – проговорил, обессилено садясь, Грецци.
Фражетта бросилась к нему, пряча глаза в свирепых щелках.
- Кто? Когда?
И тут за площадь посыпались снаряды монотонов, дома вспучивались и пропадали в глубине плотных облаков дыма и пыли. Одинокий снаряд упал в середине площади. Грецци посмотрел на него беспомощно, жалкими мокрыми глазами.
- Ой, - сказал он пискляво.
А я уже думал, будто мне кара божья за язык мой
несдержанный пришла. А она видишь, как, дальше пролетела..
Он спокойно садиться, только как то странно прямо держит спину.
Фражетта подползла к нему на коленях.
- Кто околдовал, Гоц, скажи?
- Кто, не ведаю. Околдовал и опоил. От того он тебя не признает, видит умертвой и готов биться с тобой до последнего издыхания. Ты напрасно на него сердишься…он не виновен. Я не силен в обрядах, не у меня не спрашивай, у него , наверное,- кивает он на Берке, Фражетта поворачивается, но Берке исчезает, как только Фражетта обернулась. А вот опоили его тем самым великим ядом, в поиске рецепта которого я всю жизнь провел…столько душ сгубил, что тебе золотая моя, со своей булгой крысьей и не снилось. О, это великий яд, великий…Все мои настойки, яри да меси, это так, слабительное… Великий яд, он сам себе противоядие…Он имеет вкус чужой слюны…
- Гадость какая, - шепотом отметила Фражетта.
- Ну ведь это яд… не варенье…И один из верных составных, это пыль, что на полуденной дороге ногами поднимается прошедшими полмира. Страшен так, что
одним его названием можно умертвить летящую птицу, закаливать клинки и раскрывать замки и, заряжать в самострел, сыпать в вино врагу, и взять самое неприступное сердце.
- Погоди, я слышала об этом. Игнат в Пеште мне говорил, что болел от этого яда, а ему сказал про то лекарь, которого он назвал…человеком ..великого ума и черной души. Я помню!
- Это он сказал? – слабо шевельнув бровями спросил Грецци, усмехнувшись.
Ну да ладно. Игнат был им околдован некогда за стеной, и теперь все твои сражения, крысы, и твои слезы не убедят его. Ему проще умереть!
- Что же делать? – беспомощно спрашивает Фражетта, глядя на бой вокруг себя.
- Что же делать?
- Придумай что – нибудь. Он заколдован. Если ты победишь его, и возьмешь, то они его убьют, на заклании. У них так положено. Для их бога. Но этого нельзя!
- Если он заколдован, его надо расколдовать. А как?
- Если это было за Стеной, значит за Стену идти нужно. Нужно искать как это было, кто совершил это злодейство, кто в нем участвовал!
Подбежал Бергету, и припал к стене.
- Ошаб пришел, светлая. Он там.
Фражетта вскочила.
- Где? Ошаб! Ошаб!
Из толпы прорезая ее надвое , появился Ошаб. Он засмеялся, увидев сидящую на земле королеву.
- Ай, ты всех победила , или еще нет?
- Ошаб, иди сюда.- возбужденно сказала Фражетта , цепляясь за его железный рукав. Послушай меня.
- Только скажи..и буду слушать хоть до утра, золотая.
Внимательно глядя в сторону, Фражетта произнесла.

- Ошаб, ты знаешь, я хорошо, воевала для тебя и твоих крыс? Я дала тебе много городов, дорог и реза… Да? Да?
- О, - сказал Ошаб, щурясь на Грецци. Тот отвел взгляд.
- Сейчас я закончу булгу. Сегодня. Я хочу взять его в узлы, святого, ты позволишь?
- Как могу тебе указывать?
- Тогда не убивайте его. Не убивайте его для Берке. Отдайте его мне.
- По Кайме…
- На пес вашу Кайму, - грубо прервала она. Всего лишь не режьте его.
И тут Ошаб снова смотрит на Грецци, и тот изо всех сил жестикулирует бровями, показывая ему на одинокий утес невдалеке. Ошаб прищуривается, и говорит
- Я то, может быть, и не захочу его убивать. Но Тенгизу ты не этого не скажешь, он и слушать тебя не будет…
- Да где он, этот Тенгиз, где? Что за притча, этот Тенгиз!
Ошаб шумно вздыхает, опускает ладони на колени. Поворачивается, видит Аслана, у которого из под малахая свисают тряпки в багровых пятнах.
- Аслан чи, турул че, Корда. Кузерем. Ай?
Аслан кивает, оборачиваясь к своему тумену, машет рукой. Над туменом щелкают желтые флажки.
- Пошли. – говорит Ошаб. Я покажу. Там путь свободен, они отошли от утеса.
- Пошли, - вскакивает Фражетта,- Куда?.
Они бегут через площадь, Ошаб впереди, Фражетта за ним, и Аслан, который поминутно оглядывается на своих.
- Наверх,- говорит Ошаб, и они начинают взбираться по узкой тропинке, камни летят у них из – под ног, они ползут, а Ошаб говорит.
- Они подошли сейчас близко к берегу, но высадиться не смогут, плохой берег, много камней, шторм…Если мы не дадим сигнала, они уйдут за горизонт, а мы уйдем вглубь этой Большой земли. Нужно дать сигнал.Зеленый не разрешит ему пристать, а красный позволит. Но у нас нет зеленого огня, что поделаешь, в этом проклятом мире нынче не сыщещь ни одного зеленого огня… И тогда они выйдут на берег там, в Ростоке. И их будет так много, как было нас, когда ты хотела от нас уйти, когда у тебя под ногтями не было засохшей крови и свои волосы ты и не думала вить в две косы. Они решат эту булгу , если хочешь!
Море перед ними. Поскрипывают чайки над их головами, внизу сдержанно шумит далекий прибой. Он мрачно смотрит на море, вытирая с морды редкие капли дождя.
- Сколько лет на свете прожила, а моря не видала. Эх, ты…
Фражетта не отвечает, лишь только отпускает вниз камни. Ветер чуть усиливается и чайка повисает в его потоках вровень с утесом. Вдали туман разрывается, и Фражетта замечает очень далеко в море, за дымкой, как призраки, множество маленьких лодочек, и среди них, как тень, выситься силуэт огромного корабля. Их стремительно затягивает туманом. Она смотрит на них напряженно, оглядывается на Ошаба. Тот поднимает руку, показывая ей.
- Видишь? Это Тенгиз. Видишь, он зажег костры на плотах. Это сигнал.
- Нам тоже надо зажечь костры?
Аслан смеется. За их спинами чадит и дым поднимается в небеса стеной.
- Если Тенгиз придет, он не будет здесь никого жалеть. Он никого никогда не слушал и никого не жалел. Он убьет сразу же твоего Дзеппо. Так что, я уже ничего не смогу сделать.
- А кто может, кто?
- Ай, кто и что может сделать в этом мире! Я не знаю, золотая…
И Ошаб начал спускаться вниз по крутой тропинке. На половине пути, там где тропинка расширялась в небольшую площадку, он увидел знакомую тощую спину. Берке штопал королевскую рубаху, поглядывая на задернутую дымом и дождливой завесью равнину, сидя на базальтовом козырьке, над бездной. Он скусывает нить и пошевеливает по - стариковски бровями. Ошаб безмолвно стоит у него за спиной. Берке растягивает на пальцах готовый шов, прикидывая остаток нити.
- Ну что, славный нойгон, еще до снега управился? Управился, управился, чего молчишь. – сворачивает рубаху рядом и прикладывает на нее камень. Разворачивается к Ошабу, подтягивает колени, смотрит на него не отрываясь, Ошаб свои угрюмые желтые глаза отводит.
- Твоя королева им сигнал подала многими дымами. Тенгиз высадиться. Всех разобьют в этих землях и победа от вас убежит. Ты же знаешь, на знамени нашей победы ничего не должно быть нарисовано. А твоя королева не хочет поднимать такого знамени, ей крысья победа не нужна, ей человечью подавай. А Тенгиз идет и того не знает, что на верное поражение. Опять тебя в крысу превращу, хоть смотреть на тебя можно будет без омерзения.
- А ты погоди, не спеши..- тихо отвечает ему Ошаб, стоя над равниной, поднимает нос, тянет воздух. Нынче снегом пахнет, морозом сейчас землю подхватит, самое время..
- Ты чего надумал?
- Я – то? – говорит Ошаб, улыбаясь. Мне думать не с руки, пусть королева думает…
И тут сверху раздался топот, и истошный ликующий крик, Фражетта летела вниз по тропинке, расшвыривая камни.
- Ошаб, я придумала!
- Ага, - заржал Ошаб. Надумала! Видал!?
Фражетта выскочила на площадку, улыбаясь во весь щербатый рот. Берке молниеносно спрыгнул с края на котором сидел в пропасть и исчез, оставив рубаху, придавленную камнем.
- Мы уходим! Уходим. Я зажгла зеленый огонь из кленовых прутьев, дала им сигнал, и они отходят от берега!
Ошаб посмотрел наверх и увидел пылающий древний клен, который горел пронзительным зеленым пламенем. Аслан скакал вокруг него, взмахивая руками.
- Аслан чи! – крикнул Ошаб, улыбаясь. Чего ты там, как курица, крыльями хлопаешь? Беги вниз, я хочу видеть красные улаганы над Ордой. Слышал королеву, мы уходим!
И они все вместе побежали вниз, где крысы по прежнему толкались на площади с крестоносцами, и треск, скрип и вопли стояли такие, что зубы сводило. Фражетта побежала вдоль рядов, пригибаясь и расставив руки. Аслан бросился к своему черному тумену, и Ошаб заорал над всем полем:
- Сибутуза! Халга черем!
Фражетта налетела на Грецци схватила его за плечи, стала трясти его и кричать.
- Я придумала, мы уходим за Стену. Я найду колдуна, найду, кто сделал это злодейство, я расколдую его….
И тут ее словно осенило, и она посмотрела в сторону желтой орифламмы.
- Эй, Дзеппо,.. Пойду скажу ему! – и побежала.

- Худо дело, - закричал Гнейс Игнату. С моря подходят корабли, рыбаки их еще ночью заприметили, великое множество.
- Им здесь не высадиться, море резво, берег не тот..
- А высадятся в Ростоке? В тылах? Отрежут от Ордена, осадят Данциг…Ой, беда..
- Гляди! Она опять, - указал Гнейс на Фражетту, голова, которая мелькала совсем рядом она расталкивая плечами и руками всех попадавшихся ей на пути, бросалась к Орифламме австрийцев, где стоял Игнат, как она кричала ему через головы:
- Ты трус! Ты всегда был трусом! Потому то ты и попался этому колдуну! Ты сбежал от меня в этот свой поход, ты боялся меня, ты боялся спокойно жить как все люди в своем доме, с детишками и скотиной в хлеву. Нет, тебе нужно было за месяц до свадьбы наслушаться папских вербунов, и бежать сломя голову за Стену, будто тебе там медом намазали, и бросить меня одну! Ты отдал меня крысам, проклял напоследок, и пошел ждать - это когда же у тебя вырастут петушиные крылья, которые ты сможешь всем выдавать за ангельские. А ты осел, Дзеппо, и у ослов крылья не растут!
Крысы бились и успевали смеяться шуткам своей королевы.
А Гнейс сказал Игнату.
- Она вроде на твоем родном разоряется, а? Ну чисто баба в трактире на своего мужика, когда пьяным найдет!
Фражетта орала это, выскакивая над головами сражающихся, изнемогая от своей ярости, и вытирая грязными ладонями грязные щеки будто от капель дождя, потом упала, крысы вежливо расступились, она сидела, била кулаками по пеплу и пыли и тихо ныла, будто ее глотку забил жирный дым, свои и чужие вопли.
- Трус, трус, трус…- она нашла еще сил вскочить на ноги и заорать на всех крестоносцев, которые были на площади.- вы все трусы! Все!
Крысы заржали так весело, будто на ярмарке, Фражетта поглядела на них, лягнула ногой ближайшего своего преданного серого, и сказала сокрушенно: - и вы тоже! Были и будете, хоть весь свой век воюйте! Дураки..
И все слышали, как крысья королева называла кого – то под желтым австрийским стягом трусом, и предателем и всякими другими поносными словами, достойными не кровавой и благородной битвы, а сельской драки.
- . Ну- ка, пойду поздоровкаюсь, а то невтерпеж! Да заткнет ей кто – нибудь пасть, этой гадине… Не утерплю такого поношения под моим стягом!, - завопил Гнейс и прорвался к ней, крысы заулюлюкали и сражение закипело с новой силой. Фражетта бросилась к Гнейсу как к старому другу и они здесь же переломали свое оружие о плечи и спины друг друга. Гнейс уже держал наготове пару узких кинжалов, вроде тех, которыми поединщики добивают друг друга, а крысья королева Фражетта ловко била его подобранным с земли шлемом.
- Тебе все мало? – спросил Гнейс, ища щель в ее панцире кинжалом. Я тебе, клянусь, кишки все вымотаю. Бейся честно, нечего поносить врага, он же тебя не
позорит, молчит..
- Да нечего ему отвечать, потому и молчит! , - отвечала Фражетта, хватаясь за лезвия обеими ладонями.
- А знает, что проще суп хворостиной хлебать, чем с бабским племенем ругаться.!
На тебе ! – и одним ударом Гнейс обломал о ее горло кинжалы, тут же нашарил
меч, но Фражетта отшвырнула его ударом ноги в грудь.
- Ладно, не старайся.- засмеялась она. Я ухожу, передай ему!
- Куда это тебя черти несут?, кашляя и пытаясь продохнуть, спросил Гнейс
- За Стену!, - ответила она, поднимаясь. Ползи к своим, неохота о тебя больше руки марать. Пошел вон!
Гнейс швырнул в нее погнутым мечом, но она лениво увернулась. Они смотрели друг на друга через облака тяжелого пепла, сплевывая грязную слюну.
- Вернешься?
- Как дорога будет. А то и вернусь!
- За Стену пойдешь через Гагаульские ворота?
- Не знаю…
- Пойдешь, так все ходят. Как пойдешь, будет на пути город, хороший, большой. Рабат и Хишт – Пуште зовемый, это чуть дальше за Хушабаданом, по правую руку от реки. Там подеста, эмир по ихнему, Аббас Джелал – ад – Дин. Не за службу, возьми у него пару баулов таурбаса, трава такая, скажешь от меня, он знает…Он запросит много денег, на тебе для начала, - швыряет он ей монетку, она ловит ее ладонью. Привезешь, два баула такого отсыплю, я богатый, ты не смотри, что в грязи с тобой валяюсь…
- Ладно, сделаю. А ты святому передай, чтоб меня ждал, я приду, и данью возьму с него многое. А скажи ему еще, что найду того колдуна, что ему голову замутил и то мое слово верное…
- Это мы еще поглядим… Ладно, чертова кукла, давай расползаться, а то я тебя зашибу ненароком еще.
Гнейс пропадает в дыму, а Фражетта пытается встать, и тут земля под ее ногами гнется и вдруг лопается, выбрасывая струи пепла, бежит от ее ступней трещинами.
Она поглядела на свои ноги и увидела, что они уходят в пепел и грязь, как в воду.
- Ошаб! – завизжала она, и провалилась по колено.
Ошаб толкая своих, чтоб кучней стояли под натиском крестоносцев, услышал этот визг и поднял нос, оглянулся и лицо его посерело.
- Во, встань здесь, держите, толкайте их к Аслану,- крикнул он серому оглану, и подполз к королеве, стоявшей по колено в земле и прижимавшей к груди монету обеими руками.

- Ошаб, что это?- закричала она, показывая на свои ноги и заплакала от ужаса.
Ошаб озадаченно сдвинул малахай, отстегнул кольчужную сетку с морды. Грецци
подполз с другой стороны.
- Не тянет тебя земля, вот что. Тяжелая ты стала, сестренка, злая
- А в руках то у нее чего…В руках чего держишь, покажи…
Фражетта разжала кулачок и там жирно блеснул саксонский цванцигер.
- Это мне…Мое.
- Брось! – заревел Ошаб. В этой монете грехов как камней! Брось, говорю, слабоумная, ведь утянет под землю!
- В ад? – всхлипывая, поинтересовалась Фражетта.
- Если бы! Нет там ада никакого, я все подземное знаю… В никуда, в Этуген, в черноту…Ай, куремес сахандер, брось!
 - Не брошу, пусть тянет.- решительно ответила Крысья королева. – Яма, значит мне.
Грецци обхватил ее за шею и зашептал.
- Ты чего? А кто колдуна найдет. А кто злодейство раскроет?
- Ладно, - сказал решительно Ошаб, вскакивая. – Беркебогу надо молиться, чтоб вытащил!
Серые местами оттеснили крестоносцев опять к центру площади, а местами они прорвались совсем близко к королевскому бунчуку.
- Д а ты же мне так и не сказал, как по вашему молиться!
Ошаб отбивал наседающих крестоносцев и орал.
- Берке! Старый, появляйся! ..Когда не надо, не отвяжешься от тебя, а когда надо, не доорешься, вот настоящий бог!
Берке появился, но лицо его было растерянное…
- Тащи ее, скажи ей…Смотри по колено затянуло. А ты молись ему как крыса, ногами. Берке, слушай ее!
- Да как это, ногами - то?
- Дура, БЕГИ! Бог слов не слышит, а только слышит топот по земле. Беги, да не останавливайся. Ашмал, Аслан, Бергету, бейте ее камчами, не давайте ей стоять, порите ее, чтоб не стояла!
 - А ты!
 - Следом!
И растерянный Берке, обхватил ее за туловище и потянул из земли, Фражетта сунула монету в рот, и стала выползать из земли.
- Я же тебе говорил, беги, не стой, первый поворот небесный скрипит, слышь как?
И скрипели небеса, а она старалась так, что тряслась площадь, и обваливалось то, что не успело обвалиться. Даже сражающиеся испуганно поднимали головы, а Ашмал, Аслан и Бергету на бесящихся конях вовсю резали ее плетьми, пока она не почувствовала такую жгучую боль, что обернулась, оттолкнула Берке, и сделала первый шаг.
А Грецци, поглядев на общую суету, поднялся, поправил байсу, подобрал цепи, и на карачках, хоронясь за всеми неровностями, скоро пополз в сторону желтого знамени, волоча за собой мешок. Ошаб, усмехаясь, подобрал с земли камень, и швырнул ему в бок, не сильно, а так, шутейно. Грецци испуганно посмотрел на него, но Ошаб ему крикнул, садясь на коня
- Ну, чего замер, ползи …
Фражетта, закрываясь руками, падала, вставала и шла к выходу из площади, и громко спросила, через свист плетей.
- Гоц, куда ты?
- Да дела у меня во Флоренции, вспомнил вдруг, сестренка. Я уж туда подамся. Все ближе к родным местам. Прощай, свидимся ли, не знаю…
Ошаб садясь на коня, засмеялся.
- Соскучиться не успеете! – и открыв пасть, заорал, так, что лошади присели, над всей площадью.
- Турмене! Балча! Королева ведет! Серые к королеве! Черные и красные ко мне! Остальные на хвост! Паашли!
Корчась под плетьми, она нашла взглядом желтое знамя с черным орлом.
- Смотри на меня, сказала она шепотом. Я ухожу, видишь? Всех найду, не бойся, и вернусь, все расскажу.
Она прижала ладонь к лицу и впилась в нее губами, и затем показала ее кому – то на той стороне, линии на ее ладони стали багровыми, страшными и видными издалека.
Потом все слышали еще один крик, пронзительный как свист, и от этого свиста сорвалась первая снежинка с закопченного неба, долетела до земли, и Игнат Пустынный Прачетский, прозванный впоследствии Крысолов, остановившийся неподвижно посреди площади, отложил меч, и взял ее на ладонь, и слизнул языком. А крик он расслышал, крик этот был:
- Дождись!
 А он ответил шепотом, так что не единая живая душа не уловила.
- Дождусь.
 А она улыбнулась так, будто услышала этот шепот и побежала.
И над всей Ордой словно встало зарево из больших и малых красных значков, и вся она дрогнула, и ее потащило в сторону, из города, следом за своей королевой,
которая бежала все быстрей, обгоняя коней трех всадников, исступленно полосующих ее камчами. Затем из всей толпы выделилась серая длинная лента и подхватила королеву, и шум боя затих, а воздух наполнил только мерный шорох набирающего силу снега и уходящих из тех краев крыс.

 И тут Фражетта побежала.

 И почти тогда же посыпал первый нежный снег той зимы,
и говорят, сыпал он неделю, до самого праздника святых Криспина и Бернарда, еще говорят, был он сладок на языке, как мед. Он засыпал все округи, пожженные города, страшные места многих сражений и расправ, погребенных и непогребенных, и заглушил поминальные колокола. И не стало чумы на исходе того года, ибо она не любит сладкого снега.
И еще говорят, много чудес и знамений случилось в тот год, какие из них видели многие, каким свидетелей не нашлось, хотя, как известно, всегда истинным чудесам истинный свидетель только небо.


 Конец первой части