История Любимой Женщины о её любви, жизни и смерти, рассказанная при очень странных обстоятельствах.
«Есть немало людей, которые совершают зло
только в порыве страсти. Справившись с
заблуждением, их душа возвращается на путь
добродетели. Вот так в ошибках и угрызениях
совести проходит их жизнь, и в конце её они уже
не знают, какова же была их роль на земле».
Альфонс де Сад
Признаюсь честно, господа, свое детство и юность я помню плохо.
Скорее всего, оттого что жизнь моя в ту пору была слишком правильной и благополучной. Такой, какой бывает заполненная в качестве образца серая почтовая квитанция. Вы можете, прищурясь, смотреть на нее несколько раз, тщательно выписывать платежные реквизиты и индексы, но, едва выйдя из казенного помещения, ни за что не вспомните, о чем шла речь в третьей строке второй графы справа. Из той поры вспоминается только, что родители мои никогда не любили друг друга, и мне ни разу не удалось вообразить себе их в такой жизненной ситуации, которая повлекла бы за собой мое рождение. Поэтому я всегда считала своё появление на свет каким-то иррациональным и неправильным и думала, что все хорошие события, происходившие в моем детстве, были невольно украдены мной из жизни детей, родившихся в любви. Да, господа, я не любила себя ни в детстве, ни в юности, а свое существование оправдывала примерным поведением и хорошей учёбой. Я сама вынуждала себя жить правильной жизнью. Просто из желания чувствовать себя хоть сколько-нибудь защищенной от окружающей меня невыносимой атмосферы взаимной неприязни родителей. Впрочем, со стороны моя семья выглядела вполне респектабельно. Сейчас я понимаю, так было оттого, что в подобных обстоятельствах жили многие девочки и мальчики, а это-то и странно, потому что, на мой взгляд, жить, любя и уважая своих ближних, гораздо проще.
Тем не менее, господа, из-за какой-то искусственности моего тогдашнего бытия память отказалась запомнить детство и юность. Единственное, что запомнилось, это постоянное и сильное желание видеть и переживать искренние человеческие эмоции: полные тепла и света улыбки, чистые, ненадуманные слёзы, желание нежно прикасаться к кому-то и самой быть обласканной человеком, который тебя по-настоящему любит. Мне не хватало искренности в отношениях с родными, и я компенсировала эту нехватку, подолгу слушая неприхотливые мелодии, извлекаемые из нутра фанерного музыкального ящика старым Шарманщиком и наблюдая за гуляющими по бульвару возле нашего дома детьми. Я очень удивлена, господа, почему современные Ибн-Сины не пишут по латыни в назначениях равнодушным, хладнокровным гипотоникам: «пребывание в детском коллективе с такого-то по такое-то» в качестве основного лечения апатии к жизни.
Именно поэтому первым и очень сильным переживанием, с которого можно вести отсчет моей странной жизни, было чувство любви.
Я полюбила Его сразу.
Вернее, я захотела стать частью Его, думать как Он, читать те же книги, что читал Он, смотреть на те же картины, которые любил рассматривать Он, и даже есть эту жуткую кукурузу, сухой попкорн, которая была полита какой-то ядовитого цвета суспензией и выглядела забрызганным кровью человеческим мозгом сразу после трепанации, но нравилась Ему и поедалась с особым шиком и элегантностью. Поверьте, господа, в другое время я бы просто посмеялась над такой дурочкой, что заглядывает мужчине в рот, стремится во всем потакать ему, говорит его словами и готова пересмотреть ряд своих самых неопровержимых правил об устройстве мира в целом и собственной жизни в частности ради одного его поощрительного жеста или улыбки.
Удивительное дело, насколько глупыми становятся люди, подверженные любовной лихорадке. Я знаю довольно много человеческих особей обоего пола, которые не имеют привычки влюбляться, живут спокойно, пьют вечерами кефир, утром едят овсянку, регулярно ходят на работу и благоразумно одеваются по погоде, а не по сезону. Таких людей хорошо иметь друзьями, потому что благодаря их письмам, случайным встречам с ними на улице, даже далеким отголоскам о славном течении их размеренной жизни со слов других людей получаешь подтверждение незыблемости основных постулатов существующего мироздания.
Однако в один прекрасный день я поняла, что к этой замечательной категории людей я не отношусь никоим образом. Некоторые мои знакомые, любители кефира, стали даже раздражать меня самим фактом своего существования. Как можно жить не влюбляясь, думала я, глядя, как моя подруга ест, аккуратно кладя в рот пропорциональные его размеру и очень рационально отрезанные от целой морковной котлетки куски, не нарушая этими довольно смелыми действиями идеальные линии помады и губного блеска. Она же рассказывала мне, что очень дешево купила на распродаже и блеск, и помаду по цене одной помады. Грустя, я чертыхалась про себя, так как умудрилась купить тот же набор, но по какой-то подозрительно высокой цене, и начинала тихонько недолюбливать подругу и испытывать необъяснимую антипатию и даже брезгливость. Та нисколько не догадывалась о моих переживаниях и с увлечением доказывала, приводя неопровержимые факты из своей биографии, что ни один мужчина не стоит ее вздоха и взгляда, что, главное, быть финансово независимой и рожать детей после тридцати.
Я не разделяла взглядов подруги на вопрос о женской самостоятельности. Мне всегда очень хотелось быть зависимой от мужчины. Некая внутренняя уверенность в счастье подсказывала мне, что в один прекрасный момент я найду человека, зависимость от которого будет неизбежной и приятной, и рожать от него будет радостно и легко и до тридцати, и гораздо позже. Главное, чтобы он был высоким брюнетом, имел в голосе приятную хрипотцу и гладко брился.
Согласитесь, господа, набор правил, который я придумала для своего будущего избранника, был достаточно прост. Мужчин с подобными приметами вокруг было множество. Чуть ли не по двое на каждые десять метров небольшого жизненного пространства, изведанного мною вдоль и поперек по той причине, что на одном конце этого пространства я жила, а на другом делала вид, что работаю. Эти два конца соединялись собой тоненькой ниточкой транспортного маршрута, который был напичкан большими охрипшими брюнетами очень густо, так как проходил мимо городского рынка.
Однако ни один из увиденных мною в течение своей тогда еще благоразумной жизни брюнетов мне не нравился. То ли брились они недостаточно гладко, то ли хрипотца была слишком грубой, но высоких, статных брюнетов я не замечала напрочь. Ни один не запал мне в душу, до того дня, когда в моей жизни появился Он.
Как Его звали?
Какая разница. Дело не в имени. Вся прелесть моего знакомства с Ним заключалась в том, что оно было задумано где-то свыше, тщательно спланировано и возможно даже отрепетировано нашими виртуальными двойниками из той, другой, лучшей и правильной жизни, которой так хочется пожить, но все как-то недосуг и некогда. Поэтому, когда я встретилась с Ним в понедельник 24 октября на улице возле кованой ограды парка, мне стало ясно, это Тот Самый Мужчина, чья хрипотца в голосе приятна и возбуждающа, который высок ровно настолько, чтобы я могла носить туфли на каблуках, но и без них не выглядеть коротышкой, и чей лосьон после бритья благоухает очень нежно, бесспорно доказывая, что даже в три часа пополудни Его лицо свежо и гладко, как утром.
Да, я полюбила Его сразу, господа.
Мне сразу захотелось жить с Ним под одной крышей, стирать и гладить Его одежду, варить Ему по выходным сладкую, тягучую карамель и спать у Него подмышкой всю ночь, до самого утра, не просыпаясь, видя светлые, пророческие сны о том, кто у нас родится первым, мальчик или девочка. Мне нравилось в Нем все. Но самым большим Его преимуществом было то, что Ему тоже нравилось все моё.
Конечно, с моей стороны было безумством сразу и так сильно полюбить Его. Мое глупое сердце было полно Им. Оно и билось с той встречи только потому, что любовь к Нему сделала меня моложе и лучше, а местами совершенной и неподражаемой. Вы сейчас думаете, господа, что я преувеличиваю свою любовь к Нему. Может быть. Но главное не то, как оно было на самом деле, а то, как я сама воспринимала происходящее со мной чудо любви.
Я не помню сейчас, кто из нас первый заговорил в тот день, 24 октября, когда мы встретились возле кованой ограды парка. По-моему, Он со мной сначала поздоровался, хотя, вполне вероятно, я спросила у Него, который час, потому что никогда не носила с собой часов из-за смешного стремления казаться счастливой, совершенно не являясь таковой на самом деле. Был день, и время не имело для меня никакого значения. Просто мне очень хотелось услышать Его голос.
Хорошо помню, что осень в том году была чрезвычайно ласковой. До самых первых заморозков держалась ясная погода, и от этой окружающей чистоты и спокойствия будущее казалось нам тоже ясным и простым. Какие могут быть сложности, если всё самое сложное уже позади. Мы, наконец, нашли друг друга в этом старом парке огромного города. Сейчас я с леденящим ужасом в груди представляю себе серый, холодный лабиринт вероятностной невстречи, из которого нам удалось выбраться в самый последний, роковой миг, когда на крохотную долю секунды перегородки между мирами истончаются, время замирает и повисает на стрелках часов маленькими блестящими каплями, а человеческие души покидают тела своих хозяев и танцуют смелые, неистовые танцы, очищая себя от губительной тоски, накопленной за долгие годы существования в убогом одиночестве и сознании собственной никчёмности.
А потом я поняла, что у нас будет ребенок.
Это сделало из меня богиню. Настроение у меня было настолько приподнятым, что иногда я без особых усилий отрывалась от земли и парила в воздухе, смешно шевеля пальцами ног, понимая всю несуразность происходящего со мной волшебства.
Он тоже был рад стать отцом. Вечерами, когда я, налетавшись за день по длинному коридору между кухней и столовой своего старого дома с окнами в парк, садилась к Нему на колени, Его рука начинала плавно поглаживать мой живот точно в такт движению соков в моем двоящемся организме. Мне было спокойно и тепло, я засыпала, а Он нес меня в постель, укрывал кашемировым пледом и ложился рядом. Даже во сне мы были счастливы. Утром я рассказывала Ему свои сны, а Он брал кисти и краски и рисовал их. Он все так хорошо понимал, что мне не приходилось повторять один сон дважды.
Потом Он относил едва просохшие картины в парк и продавал их. Сначала никто не хотел платить, и монетки падали только в шляпу Шарманщика. Но однажды мой утренний сон купила женщина с заплаканным лицом, а через неделю она рассказала всем, что ее больной сын выздоровел после того, как в его комнате повесили эту волшебную картину. С тех пор люди стали выстраиваться в очередь за нашим счастьем, нарисованным на холсте простыми масляными красками. У нас появилось так много денег, что мы иногда делали из них воздушных змеев и запускали над городом. Многие не одобряли наших чудачеств, но никто не осмеливался говорить о нас плохо, потому что мы были единственным источником радости для несчастных и больных людей.
Как-то утром я проснулась и поняла, что не увидела за ночь ни одного счастливого сна. Я очень удивилась, но не стала ничего говорить Ему. Непроданные картины у нас еще были, и мы весь день провели дома, поедая попкорн и мидий и вспоминая, кто же из нас заговорил первым тогда, 24 октября, в парке, возле кованой ограды. Он был убежден, что первая фраза была произнесена Им, так как я всегда была слишком рассеянной, чтобы заметить, что иду мимо собственного счастья. Я же смеялась в ответ и, не желая выглядеть в его глазах человеком, неспособным рассмотреть самое важное в полуметре от себя, с набитым ртом кричала в ответ, что первой, который час, спросила именно я.
На следующее утро я проснулась оттого, что вместо счастливого сна мне приснился кошмар. Слезы душили меня, но заплакать я не могла. Что-то мешало слезинками вытечь из слёзных желез и катиться по щекам, давая облегчение моему испуганному сердцу. Мне было так больно, что я закричала, и с этим криком из глаза выскользнула маленькая жемчужина. Удивленная, я положила ее к себе на ладонь и поднесла ближе к лицу, чтобы рассмотреть. В этот момент жемчуг посыпался из моих глаз беспрепятственно и легко, правильным конусом укладываясь на ладошку.
С того дня я стала плакать жемчугом.
Каждое утро я просыпалась от кошмарного сна, который душил сердце, и боль выходила из меня в виде маленьких перламутровых бусинок, величиной с рисовое зерно. Ни Он, ни я не могли дать сколько-нибудь рационального объяснения этой метаморфозе, тем более, что все прочие продукты моей жизнедеятельности не претерпели никаких изменений, но мы условились думать, что это всё результат моего неправильного питания и чрезмерного увлечения морепродуктами. Мне даже стало казаться, что, чем больше мидий я ем, тем изысканней получается мой слёзный жемчуг.
С каждым днем его выходило из меня все больше и больше. Почти вся посуда в нашей квартире постепенно наполнилась жемчужными бусинами. Днем я рассыпала их по полу и, слегка касаясь ступнями, парила в воздухе. Со стороны это выглядело так, будто в нашей комнате выпал снег, а я босыми ногами качусь по нему, скользя как на катке.
Постепенно я стала привыкать к утреннему ритуалу выплакивания жемчуга, и все бы было хорошо, господа, но в один из дней к нашему порогу пришло много разгневанных людей. Мы оба, Он и я, оказались окружены плотным кольцом жаждущих нарисованного счастья горожан. Картины у нас давно кончились, и за несколько дней в городе вспыхнула странная эпидемия. Люди стали думать, что прежние картины с моим счастьем, висящие в их домах, утратили свое волшебство, и требовали нас найти и предложить им взамен какое-то средство, способное снова сделать их здоровыми и счастливыми. Посмотрите на себя, говорили они нам широко раскрытыми от негодования ртами, вы молоды, здоровы и счастливы. Как жестоко было с вашей стороны дать узнать нам, больным и несчастным, что такое жизнь без бед, а потом лишить привычного благополучия. Нет, вы не правы, громко ответил Он людям, видя, что происходящее пугает меня и будущего ребенка, моя жена сейчас тоже страдает. Она плачет жемчугом, и это причиняет ей сильную боль. Мы готовы отдавать вам этот выплаканный жемчуг за символическую плату. Он чудодейственен и гораздо волшебнее, чем картины счастливых снов. Человек, который наденет ожерелье из этого жемчуга, будет здоров и счастлив, а женщина, не могущая зачать или выносить в своем чреве ребенка, проглотив одну, самую маленькую жемчужину, сможет стать матерью.
По мере того, что Он говорил, мне становилось все страшнее. Я уже начала думать, что мой утренний кошмар каким-то загадочным образом просочился в реальность, и что сейчас я прямо посреди этой толпы начну плакать жемчугом от страха и боли. Как мог Он говорить о чудесных свойствах моих перламутровых слёзных бусин, так уверенно убеждать толпу в волшебстве, развенчать которое ничего не стоит, и доказать несостоятельность которого можно прямо здесь, на пороге нашего дома. Достаточно кому-то из лихорадящих, нездоровых людей подобрать несколько маленьких жемчужин, выкатившихся на улицу, когда мы были вынуждены открыть двери в ответ на угрозы соседей поджечь наше жилище, и, нанизав на нить, надеть на шею. Нас растерзают, если больной не поправится. А как же было ему поправиться, если всё волшебство моего жемчуга было в его необычном способе появления на свет.
Так думала я, окруженная обиженными людьми, готовых обвинить меня и Его во всех своих неудачах. Каково же было мое удивление, когда после Его слов о том, что мы готовы продавать свой жемчуг, толпа подалась назад, и через минуту к нашему дому выстроилась длинная очередь нуждающихся в жемчужном счастье мужчин и женщин.
Несколько дней после этого события мы жили в страхе.
Вернее я была жутко испугана, а Он молча ходил из комнаты в комнату, хмуря брови. Когда же пришло известие о том, что странная эпидемия в городе закончилась, и люди вновь стали счастливыми, я была так рада, что впервые взлетела к самому потолку. Мне стало понятно, что ни мои сны, ни мой жемчуг сами по себе не были волшебными. Они стали такими только после того, как Он, вложив в них свою любовь и стремление защитить меня и будущего ребенка от нищеты и боли, убедил всех в возможности чуда. Это заставило меня испытывать к Нему большое уважение. Я решила, что теперь всё вернется на круги своя. Мы сможем жить своей размеренной жизнью, я выношу и рожу Ему самую красивую дочь или самого сильного сына, каких только может родить Ему Любимая Женщина, а от продажи слёзного жемчуга у нас снова будет много денег.
Но Он совсем иначе отреагировал на известие о переменах к лучшему в жизни людей.
Теперь испугался Он.
Он ничего не говорил мне о своем страхе. Наоборот, Он всеми силами старался не подать мне виду, что смертельно боится. Но меня было невозможно обмануть. Я так любила, что любое волнение в Его душе чувствовалось мною заранее. И хотя Он не сказал мне с вечера ни слова о своих планах, однажды утром я проснулась в полной уверенности: Его нет рядом потому, что Он пошел покупать оружие.
Так в нашем доме появились железные двери, а на окнах решетки. В углах столовой стояли мышиного цвета стальные сейфы, в которых затаились тяжелые гладкоствольные ружья и маленькие черные револьверы с удобными костяными рукоятями. Я была против всех этих предосторожностей. Я справедливо полагала, что любые Его попытки сделать из нашего дома крепость, обречены на провал. Мы не сможем противостоять толпе. Мне стало совершенно ясно, что мы обречены на гибель и действительно погибнем, как только я утрачу способность давать людям жемчужное счастье. Кроме того, я опасалась, что Его усилия вызовут раздражение и ненависть у окружающих, укоротив тем самым и без того довольно скромный отрезок времени, отведенный судьбой нам для безмятежного счастья.
Однако мои опасения были напрасны. Люди не обращали на нас внимания, потому что они были абсолютно счастливы и спокойны.
Со всей округи в наш город потянулись театральные труппы и зооцирки. Предприимчивые «перекати-поле» открывали в пустующих больницах казино, и огромные операционные светильники, предназначенные для того, чтобы освещать сосредоточенным врачам нездоровые человеческие внутренности, брызжа радостью и счастьем, горели теперь над зелёным картёжным сукном, вселяя в игроков уверенность и побуждая делать огромные ставки. Вся человеческая боль и страдание, высвеченная адским электричеством их ламп, превратились в преувеличенный восторг, и даже в случае проигрыша незадачливый игрок, исчерпавший на сегодня свой счастливый лимит, переживал не разочарование, а умиление перед собственной расточительностью, ставшей теперь ему позволительной.
Страх и неуверенность в собственных силах покинули человеческие сердца. Любые аттракционы, связанные с риском и стимулирующие выброс предельной дозы адреналина в кровь, стали чрезвычайно востребованы. Каждому второму хотелось спрыгнуть с моста со связанными ногами, окунувшись по пояс в мутную воду местной речушки. Каждый десятый шел с ножом охотиться на живущего в лесу дикого зверя, чья порода была неясна, рёв ужасен, а вред, нанесённый им хозяйственным угодьям, невосполним. Один из ста волей обстоятельств и по известным только ему причинам хотел поменять свой пол, и таинство, которое совершалось ранее в материнском чреве, становилось доступным любопытной толпе, поскольку ловкие эскулапы не заставляли себя долго ждать, а мгновенно возвращали игровому залу облик и функцию операционной и под одобрительные выкрики изощренной публики аппетитно резали блестящим хирургическим инструментом страждущую плоть.
Возможно, вы удивитесь, господа, не найдя во всех перечисленных мною изменениях существования окружающих нас людей ничего радостного или, тем более, счастливого. Действительно, чем больше удовольствий испытывали люди, чем ярче и ближе к желаемому реализовывались их мечты, чем охотней разворачивалась к ним фортуна, тем меньше смысла оставалось в их жалких, бесцветных судьбах. Потому что один, пусть даже самый кричащий и вызывающий цвет жизни не в состоянии высветить все оттенки удивительной палитры человеческого бытия.
Тем не менее, люди считали себя счастливыми.
Даже сейчас, даже здесь, господа, я думаю, что главным их заблуждением было неверие в собственные силы. Кто из них не мог рисовать счастье или плакать жемчугом? В этом нет ничего удивительного. У каждого из тех, кто приходил к нам покупать здоровье, были свои, еще более действенные способы победить недуг. Но они были настолько ленивы и беспомощны, настолько завистливы и глупы, что ни на миг не задумались над тем, чтобы найти в себе удивительное, иррациональное нечто, способное изменить их жизнь к лучшему.
Я не осуждаю их. Я не имею на это право. Людям всегда нужно что-то извне, что-то лишнее для понимания того, что у них и так есть абсолютно всё, чтобы быть счастливыми. Своими силами обходятся только боги и влюблённые.
А я была влюблена.
На исходе лета я стала такой огромной, что мне уже трудно было не только летать, но даже просто передвигаться. Однако мне нужен был свежий воздух, и для этого Он три раза в день выводил меня в парк. Там не было никого, кроме старого Шарманщика и его Шарманки, бесконечную мелодию которой были бессильны истолковать самые совершенные нотные грамоты в мире. Никому, кроме нас, уже не нужно было такое простое, такое доступное счастье, в ожидании осени сидеть на уютной скамье под липой. Иногда мы видели, как редкие прохожие, одетые в странные, вызывающие одежды, ставшие воплощённой мечтой этих людей о собственном имидже и стиле, бегут, неся в руках продолговатые авоськи с экзотическими фруктами, а за ними, семеня на гремящих брелоками поводках, поспешают их домашние животные самых странных пород и чрезвычайно запутанного происхождения.
После таких наблюдений моё настроение неизменно ухудшалось, но без прогулок обходиться я не могла.
В день начала листопада я поняла, что мой жемчуг становится хуже. Он стал крошливым и тусклым, как больная скорлупа.
Вечером того же дня я спросила у Него, считает ли он свою жизнь счастливой. Он долго молчал, а потом сказал, что да, считает. Отчего Ты счастлив, снова спросила Его я. Я просто счастлив, ответил Он, без причины или повода, без условий и погрешностей. Счастлив.
Когда на следующее утро к нашему дому пришел весь город, чтобы вытребовать новое счастье или убить, мне уже не было страшно. Вместо страха я испытывала чувство жуткой тоски и раздражения к тем, кто так безапелляционно требует себе счастья, совершенно не заслуживая его. Хотя бы потому, что не умеют это счастье создавать.
Первой из толпы вышла та моя бывшая подруга, которая обладала даром очень хорошо делать покупки. Послушай, сказала мне она, за то время, что в моей спальне висел твой счастливый сон про белую яхту на синей волне, я успела сделать столько выгодных приобретений и столько прибыльных вложений, что дом мой стал полной чашей. Ещё я съела две твои волшебные слёзные жемчужины и родила близнецов, девочку и мальчика, даже после того, как врачи сказали мне, что детей у меня никогда не будет. Я живу сейчас очень счастливо. Я не переживу, если мое счастье закончится из-за такой мелочи, как твоя неспособность выплакивать жемчуг.
Послушай и меня, выходя следом за подругой, сказала та женщина, чье лицо было черно от горя, когда она покупала самую первую картину с самым первым счастливым сном, мой сын был долгое время нездоров. Лечить его отказались все известные в нашем городе доктора и ворожеи. И теперь он жив, только благодаря тому, что ты соизволила увидеть волшебный сон, а он, она показала ухоженным ногтем на Него, взял на себя труд намалевать его на холсте. Неужели ты думаешь, что я поставлю под угрозу жизнь самого близкого и дорогого мне человека только потому, что твой дурацкий организм разладился.
Вся толпа одобрительно зашумела и подалась вперёд. Наступил тот миг, когда мне последний раз в жизни нужно было что-то сказать. Не каждый день мы говорим в последний раз, и я замешкалась. Я не заметила, как Он отступил назад и незаметно вошел в дом, чтобы взять оружие.
Послушайте теперь меня и вы, те, кто не способен иметь собственное счастье, и вынужден побираться по чужим домам, чтобы увидеть ещё один серый рассвет еще одного никчёмного дня, сказала я. Неужели вы всерьёз приняли то, что картины моих снов могут исцелять, а жемчуг делать счастливым. Если это так, то вам прежде нужно научиться читать и прочесть несколько школьных учебников, где толково написано, что краски для картин делаются на основе подсолнечного масла, а жемчуг на девяносто девять процентов состоит из кальция, и что сами по себе эти вещества не могут ни лечить, ни приносить удачи. В ваших головах царит хаос и неразбериха, и вы думаете, будто я настолько счастлива, что могу придавать неодушевленным предметам волшебные свойства. У меня нет больше сил, чтобы создавать для вас видимость вашего счастья, потому что вы не достойны даже иллюзии благополучия. Сказать честно, некоторые из вас достойны только смерти. Вы даже себе представить не можете, каким счастьем будет смерть для некоторых из вас.
Возмущенная толпа загудела ещё громче. Стало слышно, как кто-то сказал, что я брюхатая дура, и что думать о смерти, как о счастье, может только умалишённая. Если ты говоришь о себе, поминая счастливую смерть, то не смей вовлекать нас в свои бредовые фантазии, говорили одни. Пусть она покажет пример счастливой смерти, а то языком мести каждая умеет, вторили им другие.
Будь по вашему, я покажу вам пример счастливой смерти.
Мне не сразу удалось понять, кто это сказал. Удивительно было бы, если бы мне вообще удалось это понять. Потому что говорил человек, чей голос не слышал никто и никогда. Все слышали только его Шарманку.
Я давно хочу умереть, ничто не держит меня на этой земле, кроме моей Шарманки, которая так давно живёт со мной, что сама уже почти стала человеком, сказал старый Шарманщик, став рядом со мной. Чтобы она проснулась в хорошем настроении и была в голосе, утром её нужно ласково погладить по шершавому фанерному боку. А чтоб она не мёрзла под снегом и дождём, её нужно укутывать вот этим старым клетчатым одеялом. У неё очень капризный характер, и даже я, который знает её уже сто лет, иногда не могу сообразить, чем угодить ей в следующую минуту, чтобы мы могли мирно жить под одной крышей. Однажды она обиделась на меня из-за какой-то глупости и обольстила молодого цыгана, который выкрал её ночью. Я еле нашел её потом в степи, уставшую и больную. Она сама испугалась своего поступка и решила бежать из табора, но не рассчитала своих сил. Если бы какой-то человек взял на себя обязательство ухаживать за ней, я бы умер тут же, на месте, потому что не могу больше жить среди людей, которые не считают себя счастливыми, слушая, как поёт моя любимая Шарманка.
Воцарилась тишина.
Никто не хотел верить своим ушам. Те, кто стоял позади, взволнованно переспрашивали у стоящих ближе людей, верно ли они поняли, что старый Шарманщик хочет умереть. В ответ им с раздражением шикали и требовали тишины. Но было и так слишком тихо. Так тихо, как бывает, когда все понимают, что скоро умрёт человек.
Ну что же вы, снова подал голос Шарманщик, вот моя Шарманка, а вот моя смерть, и он показал на Него, держащего за спиной револьвер с костяной рукоятью.
Я посмотрела на толпу и увидела, что в глазах людей исчезает гнев и недовольство. Постепенно их сменили откровенное любопытство и азарт. Всем было очень интересно посмотреть, как Он убьёт Шарманщика для того, чтобы сохранить жизнь мне и нашему будущему ребёнку. В задних рядах кто-то по привычке стал делать ставки на участников этого нового зрелища.
Но никому не хотелось даже косвенно быть сопричастным смерти, вызвавшись взять к себе Шарманку.
Я всегда считала, что род людской делится на зрителей и актёров, на демос и гладиаторов, на толпу и шоуменов. И делится таким образом, что актёры могут стать зрителями, а зрители актёрами никогда. Но мне не приходило в голову, что однажды я найду подтверждение своим догадкам при таких страшных обстоятельствах.
Я твёрдо помнила, что любое зрелище только тогда имеет смысл, когда доведено до логического конца. И я придвинула к себе Шарманку.
Спасибо, сказал Шарманщик и повернулся к Нему.
Спасибо, сказал Он и выстрелил.
Спасибо, сказала я толпе и поклонилась.
Толпа ахнула и обмякла. Те, кто поставил на Него, забрали свои деньги у тех, кто поставил против Него, и все разошлись по домам. Никто из них не задумался над тем, что так и не получил от нас никакого нового счастья взамен истощившегося. Людям было с избытком достаточно увидеть счастливую смерть, в один миг перевернувшую с ног на голову их незыблемые представления о жизни.
Хорошее шоу всегда стоит одной маленькой человеческой жизни.
Прошла неделя, и цветы на могиле Шарманщика завяли. Я не могла отнести ему новые, потому что основным моим занятием стало лежать и ждать, когда на свет появится ребёнок. Мы не говорили с Ним о случившемся. Мы молчали. Я молча лежала и вязала миниатюрные башмачки, а он молча жёг на заднем дворе оставшиеся неисписанными куски холста и тщательно выметал из всех углов нашего дома крохотные белые жемчужины. Когда набирался полный совок, он тоже бросал их в огонь. Горели они плохо, и прежде чем исчезнуть, лопались с тихим стоном.
Шарманка, потеряв голос от горя, стояла в углу нашей столовой. Она почернела и сжалась до размеров небольшого аккордеона. Меня она игнорировала полностью, а на Него иногда смотрела говорящим взглядом, прося немного нежности. Заметив её просьбу, Он подходил к ней и долго гладил рукой шершавый фанерный бок.
После этого она засыпала.
Ребёнок родился, когда с дерева под нашим окном упал последний лист.
Он родился, а я умерла.
Теперь я понимаю, господа, что для равновесия счастья в мире после одной счастливой смерти всегда следует одна обыкновенная. Никто не пришёл проститься со мной. Никому не было дела до молодой самоуверенной ведьмы, летавшей под потолком в одной ночной рубашке, видевшей глупые сны и замусорившей дом смешными перламутровыми бусинами. Людям никогда ни до кого нет дела. Погребение мёртвых тяготит людей настолько, что они скоро откажутся от него, как ритуала, зачем-то отличающего их от других приматов. Что ни говорите, но в этом есть своя логика. Гораздо честнее быть приматом до глубины души, чем быть им только наполовину.
Не мне вам объяснять, господа, что такое умереть, когда больше всего на свете хочется жить. Моя душа долго ждала решения Суда, куда ей отправляться, после всего того, что ей пришлось сделать, когда она ещё принадлежала тому телу. Суд учёл все условия и обстоятельства моей не очень длинной жизни. В принципе, никакой сложности в деле не было. Просто Суду нужно было соблюсти все тонкости процесса и ни в коем случае не пренебречь ни одной, даже самой незначительной деталью моего рождения, жизни и смерти. Смягчающим обстоятельством сочли мои детские годы, лишенные родительской любви. Отягчающими факторами стали обман людских надежд и два воздушных змея из денежных купюр, запущенные мной в ту пору, когда нарисованное счастье стоило дороже настоящего. Если бы я вновь оказалась в том бестолковом мире, где души имеют тела, я бы обязательно всем рассказала, что даже этот Суд питает большое уважение к деньгам и считает тяжким грехом пускать их на ветер. А про людские надежды я не стала бы и заикаться. Всё равно мне никто не поверил бы.
Не понимаю, почему те, кто ничего не знает о здешних обычаях, так боится попасть сюда. Смешно вспоминать все глупые небылицы об аде и рае, которые рассказывают там, где душе непременно нужно квартироваться в теле, иметь постой, как какому-то вшивому солдату оккупационной армии, в период между удачным наступлениями и предстоящим манёвром. Всё глупое и злое на земле произошло от человека. Вы, господин де Сад, сказали как-то, что есть немало людей, которые совершают зло только в порыве страсти и, справившись с заблуждением, их душа возвращается на путь добродетели. Вот так в ошибках и угрызениях совести проходит их жизнь, и в конце её они уже не знают, какова же была их роль на земле. Я полностью согласна с Вами. Я тоже совершала зло в порыве страсти. Я тоже думала, что возвращаюсь на путь добродетели, раскаявшись. Я тоже не знаю, для чего жила. Люди считают, что им непременно нужно знать и бояться того, что будет после жизни для того, чтобы жить. Пусть считают, что знают, и боятся. Страх не самое плохое из переживаний. Но гораздо лучше уверенно не знать и не бояться.
Выяснив сейчас, что, научившись летать, я уже не смогла бы долго удерживать в неволе рвущуюся прочь душу, я охотно бываю на том месте, где лежит моё тело. Это доставляет мне небольшое удовольствие от встречи с Ним и ребёнком. В последнее время Он всё чаще берёт с собой Шарманку. Она поправилась и вновь обрела голос. Теперь они стали подолгу задерживаться возле могилы Шарманщика. Что поделаешь. Женщина, пусть даже и Шарманка, всегда сумеет настоять на своём.
Я не обижаюсь на них.
Потому что они счастливы.