КОТУЙ, КОТУЙ, КОТУЙКАН…
Заполярная река Котуй омывает юго-западную окраину Анабарского Щита, выделенного патриархом современной рудной геологии и строго научной фантастики - академиком В.А. Обручевым – как древнее темя Азии. Котуйкан, один из интереснейших притоков Котуя рассекает центральную часть его. Великая река изучалась, в основном, геологами-алмазниками, но много, в том числе общетеоретических тайн осталось на её берегах. Они достойны специальной многосторонней экспедиции хотя бы уже потому, что здесь, и по значительной части Котуйкана, полтора миллиарда лет почти строго горизонтально лежат морские отложения, вскрытые эрозтонными каньонами глубиной в десятки метров. Поразительно, но аркозовые песчаники мукунской серии позднего протерозоя, обнажения отдельных слоев которых ввиде плит протяженностью в десятки-сотни метров, дают картину в точности копирующую мелко-волнистую рябь современных песчаных берегов. Например, полуострова Канин, когда глубокий отлив близь заброшенного рыбацкого порта Шойны в штиль обнажает их. Студеные воды Баренцева моря, уходя в отлив спокойно, оставляют на песке ряды мелких гребешков, не пересекающихся, но строго выдерживающих взаимную дистанцию в первые сантиметры. Ряды гребешков загибаются в сторону моря пересекающими их следами слива воды из припозднившихся мелках лужиц, где вода задерживалась на какие-то минуты, когда с более плоских участков уже почти ушла, оставив сантиметровую «пленку». Вот тогда задержанные запасы воды устремляются в море, порождая промоины. А пологое дно лужиц-хранилищ отрезанных от ушедшего моря, покрывается рельефом миллиметровых пиков, располагающихся без ориентировки. Осушаются они фильтрацией воды через песчаное дно. Малейшее волнение порождает захлестывание, выравнивающее гребешки «под асфальт». После отступления воды всего на первые метры – только что рыхлый, обводненный песок слеживается так плотно, что на нем не отпечатываются ребристые подошвы и даже протекторы автомобильных шин ГАЗ-63 пограничников. Детишки рыбаков и оленеводов на велосипедах уезжают в отлив по берегу на десятки километров, как по асфальтовому шоссе. Высохший песок – всего в десятке метров от уреза воды - опять рыхлый, в нем тонет вся подошва горного ботинка.
Поразительно, но обнаженные, окаменелые слои аркозов возрастом полтора миллиардов лет (!) в точности копируют обрисованную картину шойнинского берега полуострова Канин наших дней. Только вместо уходящей морской воды песчинки навечно скрепляет кремнистая корочка содержащая до 9 % оксида калия. Миллиард лет не причем. Быстрая естественная консервация, скорей всего при высокой температуре воздуха и воды.
То, что песчинки скреплялись практически во время отложения - выдают на обрывах редкие прослои в один валун, контуры которых четко видны и в шлифах под микроскопом. Состав одинаковых по размеру валунов – песчинки того же песчаника. Склеенные кремневым цементом они на древнем берегу при уходе моря образовывали корочку, которая растрескиваясь от высыхания как казахстанские такыры, давала одноразмерные обломки. Можно полагать, что достаточно мощная корочка образовывалась не при каждом отливе, а только при большой, ежемесячной амплитуде. Если «большая вода» совпала со штормом, то корочка разбивалась по трещинам, обломки окатывались на одном уровне в еще рыхлом песке, что случалось не часто. Потому «конгломераты в один валун» на обрывах обнажений образуют горизонты, разделенные обыкновенным песчаником.
Из приведенных наблюдений следует, что в протерозое происходили морские приливы значит Луна – давняя подруга Земли, постоянная, не прихваченная, как придумывается в некоторых научных гипотезах. А вода океанских лагун, где накапливались пески, бывала богата силикатом калия, явно эндогенного происхождения, поскольку весь земной океан такой воды не имел. Такое возможно только при поставке воды из глубин Земли, очевидно - глрячих. Обширная, в тысячи квадратных километров часть древнего щита была незыблима около двух миллиардов лет, сохраняя поразительную горизонтальность. Приток глубинных щелочных вод преобразовал рудогению региона, но как они пробили земную твердь, оставляя её тектонически спокойной – остается спорным.
Острые глаза Л.И. Шахотько и Б.Р.Шпунта усмотрели длительную поставку калиевых флюидов по периферии Анабарского щита в протерозое. Изучение его рудогении реформы откладывают на ХХ11 век, в XX1 идет примитивная милитаризация России – не до науки нам.
Условия работы интересные, но тяжелые. Котуй – река малорыбная, зверье и птицы в каньоны спускаются редко, предпочитая тундру, а подниматься по отвесным скалам глубоких каньонов доступно редкому альпинисту. Что говорить о геологах, снаряжение которых близко к обычному армейскому. Нам даже спецовка дается со старых армейских складов – зеленая, одноцветная. Приходится надеяться на привозной провиант с добавкой рыбы, если есть удачная снасть и знание местных приемов. Оленный транспорт не удобен громоздкостью, а потому для первых стадий исследований, которые еще не закончены на Анабаре, основной транспорт – вертолеты и лодки. Естественно - резиновые, складные, сделанные совсем для других условий. При работе в ряде притоков – иногда возможна заброска более дешевым самолетом. Но – суровые, подчас абсурдные требования согласований, оформлений, поглощающие дорогое время заполярного лета. В обход концлярской волокиты для перемещения вдоль даже длинных рек приходится рисковать, порой, жизнью, что в полевой геологии – дело обычное.
Котуй – река строгая, хотя и не имеет знаменитых порогов, столь любимых туристами-экстремалами. В работе геологов, особенно в Заполярье, важна надежность и совместимость спутников. Больше чем сила и даже – физическая выносливость.
Среди энтузиастов исследования Сибири была такая пара высоко квалифицированных геологов – Б.Г. Лутц и его жена Е.В.Францессон. В начале карьеры, плавали они вместе, но возрастание опыта и авторитета, заставило их возглавлять разные коллективы. Он – признанный специалист по изучению мантии Земли, региональщик, сторонник большой роли ювенильных (глубинных) растворов в рудообразовании, его интересуют большие площади, которые надо детально осмотреть в интуитивно заинтересовавших местах, когда диалог требуется только с самим собой. Это потом – разрезы, карты, микроскоп, анализы. Она – рудничный геолог, знаток петрографии кимберлитов. Её поле деятельности – карьеры, где сразу нужна лупа, а в камеральный период – химанилизы и снова микроскопия, кабинетная.
Проплывая мимо великолепных почти вертикальных обнажений в каньоне надо успеть осмотреть их, что трудно при любой зоркости глаз: течение рек в Якутии, в том числе и Котуя – быстрое. А когда захочешь причалить разглядеть подробности – против течения выгрести нужна сила немалая. Можно бы по бережку протянуть лодку буксиром на бичеве – но тогда необходим помощник, без того лодку потерять можно: оторвется – не догонишь. Ну, а лезть по грубо-вертикальному обнажению, даже специалисту-альпинисту, можно только снаряженному и в присутствии опять же коллеги, помочь при падении и залезть в лодку, если случится перелом костей. К тому же – портативные рации геологи получили недавно, и надежность их – желает лучшего. Словом проплыть в одиночку можно, но работать при этом – не эффективно.
Талантливый и (что реже!) исключительно добросовестный сециалист по Анабскому и Алданскому щитам, Б.Г.Лутц исследовал и Атлантику, работал в ИМГРЭ, ВНИЯГГЕ.
В зрелом возрасте, в докторском ранге, Б.Лутц понял, что спутники отвлекают от продуктивных размышлений и стал часто сплавляться по рекам в одиночку, конечно же в нарушение требований техники безопасности по Мингео, но открывая путь для следующих исследователей и укладываясь в небольшие ассигнования. Погиб он на р. Кулюмбэ на Силурийских порогах 8 июля 1995 года. после неоднократного благополучного прохода большинства бурных Сибири. Возможности у него погибнуть было более чем достаточно и можно свалить вину на него самого, но правильнее видеть её в руководстве, не сумевшем сберечь ценнейшего сотрудника. Обеспечить его подходящим помощником и снаряжением. Не случайно в Мингео – любой смертельный случай в горнорудном производстве – вел к судебному преследованию главного инженера. Теперь это не имеет смысла: «Басманное правосудие» времен чекистов у власти – вызовет наказание невиновного, во славу вышестоящих, во избежание больших политических выводов.
Помимо научных достижений, Б.Г.Лутц показал, что для ускорения работы, проходить можно практически по всем рекам, требуется только нормальное обеспечение безопасности. А беда может подкрастся с самой неожиданной стороны – в том числе и в центре Москвы. Он же открыл и сквознуюдорогу по Котую и Ктуйкану.
На притоке Котуя, не ведая о его проходимости, работал отряд под начальством Олега, тогда кандидата наук, окончившего Казахский Горно-Металлургический институт через год после меня. Под его началом был изучавший еще и Марс, талантливый геолог, только что защитивший докторскую диссертацию, Юрий Александрович и редкий среди геологов испано-говорящий, художественно-одаренный (я видел его картины маслом не затесе внутри бревенчатой избы) молодой, начавший готовить докторскую диссертацию, Игорь. В помощь им были студент и две студентки МГРИ, ставшего теперь Московским государственным Геологоразведочным университетом (МГГРУ). Работы хватало всем. В конце сезона не хватило только продуктов, а радиостанции тогда до нас еще не дошли.
Перед заброской на приток Котуя, Олег оставил заявку на возвращение, с координатами работы в конце сезона и датой вывозки. Заявку в диспетчерской Хатангского аэропорта положили под стекло на столе, но начались отпуска – принявший её диспетчер улетел, заявку перекрыли другой бумажкой, осталась надежда только на Бога..
Продуктов запасли без расчета на студенческие аппетиты. А рыбачить в тех условиях никто не умел. Словом, за пару недель перед концом работы Олег ввел нормирование раздачи еды, как в военное время. Неделю после намеченной даты, при хорошей погоде, стало ясно, что заявка потерялась. Речка обмелела, пороги оголились и попытка сплавить отряд до Хатанги – стала выглядеть безумной, тем более, что пришлось бы бросить каменный материал (образцы) за которым, собственно, и прилетали. Тогда одиночные маршруты Лутца скрывались, Котуй считался для геологов непроходимым.
Ощутимый многодневный голод внес напряжение в отношения сотрудников, но все согласились еще больше урезать норму и выделить продукты для посланца к Оленку – ближайшему поселку – в 300 км по карте. Это не меньше 10-15 дней пешего хода по тундре, в многодневном снаряжении. Мы с Тамарой на Северном Тимане хидили в сухопутные маршруты до семи дней (без рыбалки и охоты) на переносимых запасах еды. И стало это очень тяжело при наступлении холодных ночей, когда потребовалось нести не только палатку, но и (пуховые!) спальные мешки. В тайге условиях при расчете на охоту А. Арсеньев с Дерсу-Узала ходил месяцами, но при этом никаких образцов породы не отбирал, просто записывал наблюдения. Олегу же пришлось выделить значительную часть продуктов для гонца, оставив всех остальных на сверх голодном пайке. Обсуждение на собрании было бурным, посланца пришлось выбирать по жребию – Игорю или Олегу. Студента отправить недопустимо – карта секретная, опыта работы с ней мало, приболевшему Юрия Александровичу такая прогулка смертальна. Пошел Олег. Но через день вернулся – понял, что скорость движения обеспечить не может и он, а оставшиеся в лагере больше двух недель не протянут, начнут умирать. Да и не к лицу капитану бросать команду в тяжелом положении.
Встретили его без радости, стали упрекать, что съел слишком много. Выход один – в нашем Институте увидят просрочку командировки и объявят аварийный поиск. А пока – экономить не только продукты, но и движения. Лежать, пить теплую воду с заваркой. Но местных трав съедобных- никто не знал, а рыбная ловля – не шла.
Бог милостив – А.Н. Белов, работавший тоже «на Анабаре» с базированием в Хатанге – улетал одним из последних и обратил внимание, что не слыхал – все ли улетели в Москву. За год перед тем – мой отряд тоже забыли вывезти с мыса Бармина на Северном Тимане. Случай по той же схеме. О нем знали многие полевики. Поэтому Белов насторожился.
Северотиманские отряды разных отделов института все работали без радиостанций. Прилетев в Наръян-Мар большими самолетами, начальники отрядов давали заявки в пределах своих ассигнований, с указанием дат перемещений и точек посадок. Мою заявку тоже под стеклом перекрыла какая-то бумажка, а возврат был намечен не вертолетом, как предыдущие перестановки, а гидросамолетом, что бы уложиться в ассигнования. Вертолетчики следили – кого вывезли, кого – еще нет. А с пилотами гидросамолета – не состыковались. Поэтому, когда как всегда неожиданно, наступили холода – «гидрачи» и в мыслях не держали посадку на озеро с еще тонким льдом. Словом больше недели мы ждали, питались водорослями, грибами, лепешками из манной крупы и кашей из неё же. Благо масла и крупы было столько, что мы их оставляли в избе на следующий год, а грибы выкапывали из-под снега. Мимо нас по морю проходили суда, мы махали им фонарем и тряпками, в ответ (было видно в бинокль) они тоже махали. Но лодок не посылали. Мы же не знали симафорной азбуки и знаков подачи бедствия на море…
Наконец, поняв что нас забыли – упаковали вещи на старые сани, брошенные пастухами в кочках на берегу озера, годного для гидросамолета и снарядились для трехдневного перехода с рассветом в Индигу. Там малый аэродром.. По карте это около 60 километров с малыми обходами. Потом то мы узнали, что трех дней – мало. На обход заливаемых в штормовые приливы низовий речек (лайд) и заполненных «няшей» (грязью) устьев их ушла бы неделя, если знакомство с ней обшлось благополучно, что для новичков – далеко не факт. В этом мы с Тамар впоследствии убедились на опыте.
Нас спас припозднившийся гусь. Тамар хорошо стреляла и сбила его. Задержались на разделку, зажарку, сели позавтракать им, а тут загудел вертолет. Это последний улетающий сотрудник института, Андрей Плетнев, узнал, что нас не вывезли и подал заявку. Её оформили в долг – денег то было только на гидросамолет, а тут тяжелая восьмерка. Попробовали посадить вертолет к вещам, на берег озера – но там топко, колеса тонут. Пришлось на берег моря всё перетаскивать. Около двух сотен метров по болоту. Словом – часа три потеряли, а что бы летчики не скучали – угостили их гусем. Они отдыхали и с интересом рассматривали великолепные маленькие картины маслом, написанные за год перед нами Игорем.(тем самым, что потом был с Олегом)
Когда вконец измотанные, голодные, закончили упаковку вещей и проб в самолет, вернулись в избушку - летчики поблагодарили за хороший обед, великолепные фрески, а мы голодными лишь попробовали по крохотному кусочку из «остатков вежливости» гусиного мяса, по которому очень соскучились на манных лепешках.
О благополучном конце того эпизода мы со смехом рассказали в Москве и договорились, что в следующие годы - при возврате все спрашивают в аэропортах: кто улетел домой. Мы с Тамар обзавелись тяжеловатым, но надежным передатчиком «Алмаз».
А в Хатанге Альберт Николаевич поднял тревогу, благо знал район работ потерянного отряда и заставил выделить АН-2 – верный, теперь уже устаревший биплан, многократно спасавший геологов. На случай сброса продуктов – упаковали их в баулы, брезентовые мешки емкостью примерно 100 литров. Садиться самолету разрешалось только на подготовленную площадку, с костром-дымарем.
Когда нашли лагерь, что там поднялось! Садиться на ближайшую косу – нельзя! Но нужно. Летчик после двух кругов – рискнул. Выпустив ракету в землю косы, для определения направления ветра по дыму. Несчастные голодающие тем временем – кинулись из лагеря на косу, через речку. Игорь пробегая мимо Юрия Алексеевича, схватившегося за сердце – случайно выстрелил ему в ногу. Кровь пошла ручьем, раненый кинулся в воду с криком «Меня не забудьте», у девочек – истерика, бегают, рыдают, а самолет для выбора направления посадки – дает круг, уходя вниз по реке. Игорь стреляет вверх ракету, вторую, третью, думая, что самолет уходит за помощью или вообще принял геологов за туристов.
Сел благополучно, прыгая на булыжниках (допустимые с кулак, но наверно были и больше). На перегруженный топливом - летчик берет только двоих. Белов рывком снимает курточку с одной девчонки, ветер от работающего винта сдирает легкую кофточку. Худые плечики стали острыми, шейка тоненькой. Белов видел их весной – красивые, плотные девицы, кровь с молоком. А стали как вешалки для платья. И пилоту под рев мотора:
-«Они вдвоем одного меня не перетянут. Я останусь – берите их и Юрия Александровича, мы его перевяжем».
- «Да куда Вы в штиблетах и цивильном костюме? – Садитесь».
Позже выяснилось, что рана даже помогла – у него инфаркт, а кровотечение снизило давление крови. Продукты оставили, Олег, Игорь и студент – остались ждать вертолета. Теперь в условиях почти санаторного отдыха.
В Москве – все стало выглядеть не так трагично. Спаслись. Студентам хорошая закалка. Олег и Игорь вскоре оба успешно защитились - доктора геолого-минералогических наук. Юрий Александрович Ходак оригинальнейший человек, эрудит, любитель поэзии, с удовольствием цитировал на память кучу поэм, не дождался образцов пород с Марса. В Хатанге ему определили инфаркт миакарда, в больнице все никак не мог наесться. В Москве он слег основательно и вскоре умер.
История с отрядом Олега заставила ИЛСАН организовать для исследования «Анабара» экспедицию во главе с О.М. Розеном, строго контролировавшем перелеты, соблюдения правил техники безопасности полностью радиофицированных отрядов. Это я на себе ощутил, перейдя под его начало после закрытия наших работ в Архангелогородчине – там были найдены кимберлитовые трубки и кураторы по алмазам в Министерстве Геологии – ЦНИГРИ – добились ликвидации работ ИЛСАН в Архангельской области и сокращения алмазной тематики нашего института. Под лозунгом «сосредоточения усилий науки» - инициаторов успешных исследований – отстранить от тематики. Теперь подобной формулировкой пользуются для практической ликвидации всей фундаментальной науки, не связанной напрямую с военным комплексом, который раздувают для внутреннего употребления.
После защиты диссертации и первого же Якутского полевого сезона Тамара – серъезно слегла и я отправился «на Анабар» с новыми сотрудниками, набранными из других, не поехавших в поле отрядов по докембрийской тематике .
Когда диссертация Тамар была почти завершена, мы с ней обрабатывая свои пробы в ВИМСе, весной за обедом в столовой, встретили Б.А.Тюрина. Он знал меня много лет - студентом техникума, потом института. Вскоре он стал главным геологом Карагандинского Геологоуправления, а я старшим геологом Кургасынской, Балбраунской и Джумартовской партий, главным инженером Бощекульской группы того же Управления, пока не уехал в Россию. После профессорства в нашем же институте, Тюрин принял Сектор бокситов в ВИМСе. В Москве мы снова встретились через три года.
- «Почему медлишь с защитой диссертации? Я слежу за тобой, осенью приходи ко мне, тащи свои отчеты и статьи, сделаешь доклад – и мы засчитаем это диссертацией. А сейчас – поздновато, все готовятся к полю».
Распрощались до осени. А приехав с поля – я узнал, что Борис Александрович умер от инфаркта в поле...
Защита диссертации Тамар прошла успешно и мы не дожидаясь официального утверждения – поехали, отлученные от Тимана в первое для себя Якутское поле. Оно дало хороший задел и – право Тамар руководить на правах старшего научного сотрудника, чем возобновить исследования Тимана. Но болезнь развивалась и потребовалось полномасштабное лечение страшной смертельной напасти, возврат на Тиман не состоялся.
Со своей диссертацией – я обратился к С.И. Гурвичу, россыпнику. Мы работали с ним в контакте еще по Казахстану, потом – по КМА. Он знал меня меньше, чем Тюрин, но немедленно предложил любой из моих отчетов в неделю наметить на переделку в диссертацию. Только осенью, а в ближайшие дни – едет руководить полевыми работами на Чукотке. И я поехал в поле, первое за 12 лет без Тамар, на Котуй, по новой теме.
С чужими сотрудниками, не знающими ни нашей работы с пробами, ни лодок по сложной реке. Они вогнали меня в транс. Я понял, что потеря Тамар – это потеря не только интеллектуального потенциала, ибо трудно различить – где мои мысли, где её. Изъятие её части сделает меня полоумным. Общаясь с ней непрерывно по 22-х часов в сути последние 10 лет, много мыслей я не додумывая – перебрасывал ей, получая обратно готовыми. А тут выяснилось, что работа по специальности - у других сотрудников требует повышения их квалификации, переучивания, поскольку у них нет понятия о закономерностях, нами давно освоенных… Пришлось как Лутцу – работать одному, пробы в поле не обрабатывать – иначе перепутают, а всех троих помощников – пустить по хозяйству. Зато удалось познакомиться с чудесным человеком, начальником подсевшего рядом отряда, Л.И. Шахотько, удачно расшифровывающим аэрофотоснимки. Я с удовольствием улетел с ним, оставив своих пару недель зарисовывать обнажение и дробить пробы не промывая, а только рассеивая. Большего доверить было опасно – перепутают.
По окончании работ, на день раньше намеченной даты, Розен послал за мной вертолет в Хатангу. В панике собрались, почти без потерь. В Хатанге ждала телеграмма – «вылетай немедленно, Гурвич умер». Вместо вылета я угодил в больницу с инфарктом, а Тамар уже лежала с онкологией. У нас начались годы борьбы с болезнями и бюрократами, отупляющими мозги.
Чтобы привести в порядок сдачу своего полевого оборудования, два года пролежавшего в Хатанге, директор (Н.А. Богданов) отпустил меня туда в командировку. Я рвался в неё не только для оформления оборудования, но и для выяснения некоторых вопросов повышенной щелочности «Кильгитской свиты».
По договоренности с Шахотько, вертолетом, меня забросили в верховья Котуйкана, притока Котуя. Уговорил местного школьника полететь со мной (без того Розен не давал оборудования со склада). Но парня вдруг не пустили и пришлось лететь одному. Нужно было отобрать две пробы и промыть их. Во избежание недоразумения, написал письмо «Никите» (Богданову), что вылетел из Хатанги самовольно и что бы он не винил себя, если умру от повторного инфаркта или по аварии, не винил и Розена, упустившего меня одного: я его просто обманул. А мать школьника попросил опустить это письмо через четыре дня. Через 9 дней я должен буду прилететь в Москву, если все будет благополучно. О том, что Б.Г. Лутц проходил Котуй в одиночку – я уже знал и не боялся пройти его тоже.
В верховьях Котуйкана был один отряд Шахотько, заказавший табак и муку. Однако летчик это все забросил не тому отряду и когда я проплывал мимо – они с надеждой кинулись ко мне. Поделился с ними продуктами, устроили «пир блинов», но табака у меня и быть не могло, что опечалило подсобного рабочего .
Молодой геолог (кажется – Равиль) из Казани мне очень понравился, мы обменялись адресами (к сожалению они потерялись). Подсобник –«Зэк», в наши разговоры о геологии не вмешивался, но как выяснилось позже – прислушивался. Равиль говорил ему, что сплыть до Хатанги – невозможно, а тут – я уверен, что можно...
Двуязыкие, которые с детства знают два и больше языков – особые люди. Они не только легко осваивают новые языки, но легче осваивают и новые области науки и деятельности. При том же объеме научных знаний – они как бы вдвое умней меня, знающего все то же – но вдвое меньше, поскольку они это знают на двух языках. Можно полагать, что царская Россия потому поставляла интеллектуально-богатых людей и ученых, что с детства почти все население, знало как минимум два языка – русский и церковно-славянский. А в гимназии – еще латынь и два западноевропейских. В Советское время легко продвигались люди малых народов, теснившие русских, одноязыких. Тут расизм или сионизм не причем. Не сомневаюсь, что татары, чеченцы, армяне, грузины и другие нерусские - великолепно владеющие с детства родным и русским, в силу этого, а не расовых особенностей – если им не препятствовать – легко пройдут к научным и экономическим высотам. Глядя на Равиля – я ничуть не сомневался в этом. Мы ведь все происходим от Адама и Евы – от одной пары людей. Плоть одна, привычки разные. А когда сильно разрознились – после потопа опять все пошли от Ноя и его детей.
Распрощавшись с Равилем, я не предчувствовал, что со мною ему пришли испытания. В маршруте я с удовольствием осмотрел свалы интересных обрывов, намыл шлихи для дальнейшей обработки в ВИМСе, как это мы делали с Тамар. В глубоком (без течения) плесе с обрывистыми берегами, меня притормозил свирепый дождь с встречным ветром. Резиновая лодка сильно парусит и выгрести против ветра пару сотен метров мне не удавалось целый день. Промок, но что бы переодеться – надо было пристать, что удалось каким-то чудом. На небольшом уступчике нашелся и сухой плавник. Ночь – уже ставшая темной, у костра в затишке – прошла удачно, а днем, на берегу нашел брошенный поселок геологов-алмазников. Покопался в свалах образцов, в бане переоделся и так разомлел, что решил переночевать в домике, с печкой, за одно и бельишко подсохло.
Поскольку удалось рассмотреть загадочную «Кильгитскую свиту», настроение у меня было хорошее, да и Котуй ниже по течению стал, полноводным, скрывая опасные пороги и лодка ходко шла вдогонку графика движения. Однако не так быстро, что бы нагнать два дня, потерянные из-за встречного ветра.
Контрольный срок еще не настал, когда я услыхал гул подозрительно низко летящего самолета. Когда на следующий день самолет стал утюжить долину – я подумал, что ошибся в календаре и самолет ищет меня. По распоряжению Розена – он кинет мне вымпел, прикажет высадиться на косе, взять меня за счет оплата услуг из моего кармана. Поэтому, услышав приближение гула – на этот раз вертолета (там его далеко слышно) - я пристал к берегу под кусты, притаился, а он как назло снизился и, как показалось, замедлил полет рассмотреть меня. Когда улетел -я быстрей вышел на форватер, а тут опять гул, еле успел спрятаться, но «восьмерка» прошла над тундрой, минуя реку. На следующий день, Котуй стал широким и многоводным, да и берега чистыми, без свисающих кустов, удалось парусом ускорить ход лодки по замедлившемуся течению.
Благополучно добрался до поселка, с подсобным свиным хозяйством таким чистым, что это просто поразило, тем более, что оно подчинялось Хатанге. Поселок Хатанга – весной, с размазанными по улицам гигантскими пирамидами таявших нечистот из уборных, стоящих высоко на сваях, что бы накопить зимой горы мороженных фикалий, представлял максимум хозяйственной нечистоплотности. Ходить по улице можно только по узким настилам на полутораметровой высоте или в болотных сапогах, входивших в нашу полевую форму. Перед входом в дом – отмывать сапоги в стоящих у каждого входа бочках.
К счастью в чистеньком подсобном хозяйстве был медпункт, деревянная пристань и – что важней для меня – почта. Телеграмму я отослал в Институт, с просьбой продлить командировку. Пролеты самолета и даже вертолета где-то над Котуем меня больше не устрашали.
До Хатанги на следующий день отходил буксир, капитан которого любезно взял меня вместе с оборудованием и к вечеру – причалил к хорошо оборудованной осенней пристани Хатанги. Весной она выглядела по другому – тогда причалами служили длинные искусственные ледяные молы, к которым приставали морские (океанские!) суда. А осенью – сухая, чистая деревянная пристань. По распоряжению капитана (что меня радостно удивило – ценят капитанов!) мое снаряжение было привезено в контору Экспедиции.
Как только я появился к Розену – радость: добрый по человечески, хотя порой и ворчливый, Никита Алексеевич Богданов (ныне покойный), получил почти одновременно мое письмо и телеграмму. И беззлобно скомандовал телеграммой – продлить.
В конторе ко мне пришел милиционер, с приглашением к следователю. Оказалось – уже три дня летчики ищут лодку, но не со мной – а с исчезнувшим «Зэком» Равиля! А у самого Равиля высадился десант сыщиков, обыскать округу – нет ли тела «Зэка», об исчезновении которого вместе с лодкой, топором, ружьем и несколькими банками консервов - радировал Равиль. Искали так долго потому, что летчики не видели и меня, а потому заподозрили, что прошедший ураган или пороги могли повредить обе лодки.
Вопросы ко мне были о ссоре между ребятами, во время которой Равиль якобы убил работягу и закопал его тело, а лодку бросить по течению. Или что беглец мог упасть на порогах с лодки, а догнать её исключено. Но тогда лодка должна была пройти мимо меня или застрять в прибрежных кустах бортовыми веревками и летчики увидели бы её.
Я решительно отверг возможность ссоры ребят – по их поведению при мне. Вспомнив приятное, с просветом старинного благородства, лицо потомка татарских ханов и русских
пленниц – жен или наложниц – я просто не видел в нем намеков на возможность преступления. Даже ссор двух людей с оговоренными обязанностями. Высказал «оперу» сожаление, что не научил ребят, при одиночном плавании по порожистой речке привязать себя длинной веревкой к лодке, а потому Зэк мог и утонуть.
Следователь нещадно курил и я вспомнил, что в Казахстане из съемочной партии моей однокашницы, Веты Беляковой, сбежал «Зэк», заядлый курильщик, у которого кончилось курево, а остальные сотрудники (преобладали девушки) не курили. В сорокаградусную жару он за три дня пешком проскочил не евши почти 100 километров по степи Прибалхашья. Не заплутался, вышел на железную дорогу. Как только машину удалось отремонтировать - Вета помчалась в Караганду, поднимать тревогу – куда пропал человек? Тогда рации в геологии были редко. Но её успокоили – он даже не сбежал, а просто «отлучился» за куревом! И объявился в Балхаше как ни в чем не бывало!
На мой взгляд, сказал я следователю, все курильщики в разной степени наркоманы и ненормальные люди. У них своеобразные представления о марале, сказал я ему глядя в глаза, когда он потянулся за пачкой сигарет. На что он, видимо, рассердился и опять стал напирать на версию об убийстве. Я его успокоил, что на мой взгляд нож в грудь можно дождаться от него самого гораздо быстрее, чем от Равиля.
Мне предложили задержаться с отлетом в Москву, Равиля перевели в другой отряд, закончить ему намеченное обследование – не удалось. За что мне перед Шахотько пришлось извиняться, а перед Равилем остаться виноватым. .
В Москве вскоре пошли слухи о причастности меня к какому-то убийству и якобы разрешении вернуться домой только по поручительству О.М. Розена.
Не прошло и месяца, как письмо Равиля все объяснило. «Зэк» сбежал, пройдя один из порогов, увидел костер рыбаков. Как я их не заметил – не знаю, но дым их костра привлек курильщика и он пристал к берегу. Дальше ему плыть расхотелось. Вскоре, рыбаки вернулись вместе с ним и инцидент был исчерпан. Пострадал только Равиль. Он решил перейти на работу в милицию. Остается думать, что поиски преступников заинтересуют его больше чем поиски алмаза. Тем более, что вокруг алмазов – криминальные круги крутятся на всех уровнях, чем выше, тем масштабнее, а в милиции – тогда криминал еще не захватили верхушку.
Таков вот Котуй в кратком куске истории геологов института, организованного академиками Л.В. Пустоваловым и А.В.Сидоренко, а теперь ликвидированного за ненадобностью чекистским генералам. Молодые сотрудники его переходят на более высокооплачиваемую работу – шоферов, или ранее почти нищих школьных учителей, которым повышение обещали. Ученые пенсионеры – устраиваются сторожами или смирно ожидают смерти от болезней, оплатить лечение которых невозможно на пенсию.
25. 08. 05. Алексеевский Кирилл Михайлович .