Новость - Ревность

 
Как живется вам с другою?
Проще ведь? – Удар весла!

Марина Цветаева

Парфюм, которым пару мгновений пахнет воздух, когда он проходит в нескольких сантиметрах от меня, я ненавижу со вчерашнего дня. Я его ненавижу даже больше, чем красное платье и каштановые волосы, - атрибуты той, которая, подозревается мне, одарила его этим шедевром парфюмерной продукции.
Запахи – тайная страсть женщин. Мужские запахи – страсть обостренная, томящая. Было время, когда я не могла пропустить ни одного магазина «Рив Гош»: среди бесконечной пестроты прозрачных флаконов, среди изобильно-изящных витрин я безошибочно находила ту самую и брала в руки прохладную, прозрачную, всю в отпечатках жадных до гламура пальцев бутылочку. Пара прикосновений, и обыденная картонка пробника начинала благоухать им, - нежностью его рук, истомой сумеречных прогулок, мимолетностью наших встреч. Частицу своей безнадежной страсти я носила в кармане пальто. Одно соприкосновение с ней заставляло улыбаться. Невыразимо странно, когда обычный клочок тонкого картона, пропитанный парфюмерной композицией, делает тебя такой счастливой, напоминая, что тот, чье имя затмило солнце, - он есть, он где-то сейчас находится, пусть далеко, но воздух на мгновение пахнет его приближением. Карманы моего пальто были полны пробниками от «Рив Гош», продавщицы улыбались и кивали мне, узнавая и приободряя, и чувственность того аромата я вкладывала в каждую улыбку, подаренную случайным прохожим.
 Парфюм, который так предательски обволакивал меня, который напоминал о пряном пробуждении в любимых руках, о горечи снов вне его объятий и об осторожном поцелуе прощания, подарила ему я. Но ведь не зря говорила Софи Лорен: «Духи и любовь не запасешь впрок». Я стала замечать, что в его приближении отзвук любимого мной аромата становился все призрачнее. И между делом спросила его – «У тебя тот парфюм закончился или он тебе просто надоел?» Я спрашивала просто так. Атрибуты для меня постепенно теряли изначальную важность. Он сказал, что да, закончился, а дело было как раз перед его днем рождения, и мне казалось, что подарить ему еще один парфюм, который станет окутывать меня и согревать искушением неги накануне прихода зимы, - это вполне логично.
-Если тебе нравился тот, прошлый, можно повторить, - предложила я, - тем более, мне будет проще с выбором подарка.
-Да нет, парфюм я уже заказал. – ответил он, и мир упал к моим ногам тяжелым пустым флаконом из-под духов, разлетелся вдребезги и изранил меня миллиардами остро режущих, ледяных, пронзительных осколков. «Заказал». Не мне. Кому-то другому. В принципе, нетрудно догадаться.
-Понятно. – у меня получилось улыбнуться, а он не замечал, как моя кровь смешивается со стеклянной пудрой и холодеет, - тогда я придумаю что-нибудь еще.
И я шла дальше, рядом с ним. Вернее - на шаг позади, мы всегда так ходим, он по-другому не умеет, и я привыкла к этому воплощению его безусловного лидерства. Мы идем, я послушно слушаю перечисления подарков, которые могли бы ему понравиться – «упаковка сигар, зажим для галстука, ну просто что-нибудь стильное, придумай сама». Мы заходим в какой-то бар, и там на нас моментально направлены десятки оценивающих взглядов. Я улыбаюсь в накуренный зал сдержанно, но триумфально, - да, я с ним, не завидуйте, это очень трудно, каждый вечер с ним стоит мне разъедающих лицо рыданий. Как же права была Эдит Пиаф: «Минуты счастья – это то, за что нужно платить слезами». Я знаю, что этот вечер с ним и мгновения его нежности будут стоить мне с десяток полубессонных ночей, когда уличный фонарь изнуряет, светит в лицо, когда спать невозможно, завтра на работу, и хочется плакать в голос, но рядом чутко дремлет обретенное семейное счастье, и ему противопоказано знание о моих ночных бдениях. Я в курсе своего скорого будущего, но пока забываю об этом, и есть только сумрак бара, заглядывающий в лицо официант и рука моего жестокого мужчины, терзающая не желающую работать зажигалку.
Сложность наших отношений стара как мир. У него нас две. А может, нас у него и больше, - тех, которым он щедро раскрывает свои объятия и от которых уходит в деловитой спешке, на ходу опутывая себя проводами плеера, вслух проговаривая, какие дела ему предстоит сделать. Стремительность его утренней походки приводит меня в отчаяние. Но ведь это неотъемлемая часть его самого, а я люблю его, и потому принимаю торопливость его прощального объятия и гулкую четкость шага, когда он пересекает подземный вестибюль и уезжает в свою жизнь. Скольких он оставлял, – в шатающихся вагонах метро, на пыльных перекрестках городских кварталов, в унылой пустоте квартир? Сколько глаз смотрело ему вслед, сколько лбов пересекала складка сомнения – а была ли правдой прошлая ночь, проведенная в исступленном шепоте и горячем сплетении пальцев? В общем, я у него не одна, хотя иногда мне удается об этом забыть. Исключительную болезненность ситуации мне позволяет пережить лишь то, что несвободны мы оба. Эту грустную правду принять настолько же сложно, насколько трудно общественному мнению воздержаться от эмоционально окрашенных оценок.
Когда я выбирала подарок ему на день рождения, я как раз находилась в состоянии необъяснимой эйфории, и мне даже казалось, что его сердце принадлежит лишь мне одной. Восхитительные квадратные коробочки, долгие разговоры с блондинкой в отделе упаковки подарков, - какой бант, синий или темно-сиреневый, - ножницы режут воздух, режут ленты, дневной свет режет глаза, когда я попадаю на улицу из благородного полумрака магазина.
Дорога к нему. Я улыбаюсь так открыто, так беззащитно, и когда выхожу из маршрутки и вижу крышу его дома, мое сердце сладко сжимается. Чувствую волнообразные толчки крови во мне, - пузырьки счастья, как шампанское по краю бокала, - еще одна минута, и мы будем вместе. Мы будем рядом, пусть среди его друзей, которые ничего не знают о нас, и не должны знать, но, связанные нашей восхитительной, душистой, грешной тайной мы будем встречаться взглядами, и не будет ничего более упоительного, чем украдкой коснуться щекой его плеча во время медленного танца, на который он, конечно же, меня пригласит.
Звоню в звонок на калитке, жду хозяина, - дома, вечера, моей жизни. Он выходит, окруженный приятелями, и улыбается (ну почему он не один!), а я, вживаясь в отведенную мне роль, говорю ему дежурные слова и продвигаюсь внутрь дома, стараюсь не наступить на обувь, которой в его прихожей – широчайший ассортимент. Гости неожиданно и одновременно схлынули в гостиную, мы с ним пару секунд стоим напротив друг друга, и рядом – никого. Обнять, зажмуриться, вдохнуть его запах, ощутить на губах шелковистый привкус его кожи, прорасти через него, разрыдаться от нежности на его непостижимом плече? Вряд ли уместно, хотя очень хочется.
-С днем рождения, - говорю, - знаешь, я…
-Оооо, улыбнись-ка! – слышу развеселый женский голос, поднимаю глаза и вижу, как из гостиной выходит она. С фотоаппаратом и в красном платье. Еще, кажется, золотая цепочка кокетливо провисает вокруг бедер – типа поясок. Она. Та, вместе с которой у него нас две. Я вообще-то надеялась, что ее не будет. Но она есть, а уходить мне теперь неприлично, вечер обещает быть мучительным, и он только начинается. Так и стою, спиной к дверям, в одной туфельке, быстро одеваю вторую, а наш общий мужчина одаривает нас обеих извиняющейся улыбкой и по-хозяйски уходит на кухню.
-Ну так ты улыбнись, чтоб хорошо получилось! – она целится в меня своим дурацким серебристым фотоаппаратом, и я вынуждена изображать радость.
-Ну, иди сюда, посмотри, тебе нравится? – она так божественно дружелюбна, и ей не больно – она не знает. Ему тоже не больно – он занят гостями. Больно мне. Но я смеюсь серебристо, в цвет ее фотоаппарата («Конечно, нравится, класс!»), и прохожу в гостиную, где меня немедленно представляют каким-то одинаковым полутрезвым юношам, коих зовут – Андрей, Коля, Игорь, и я слышу еще с десяток популярных мужских имен, а также несколько женских. На него, моего жестокого мужчину, я вообще стараюсь не смотреть. Не могу заставить себя. Задаюсь извечно женским вопросом – «Как он мог? Как он мог позвать меня сюда, столкнуть в одной комнате со своей феей в красном платье с золотым пояском?..» Я не в том положении, чтоб спрашивать напрямую. В голове проносятся строчки Цветаевой: «…Зубы - втиснула в губы. Плакать не буду.» Продолжаю улыбаться.
…Который раз я выхожу курить на веранду, позванная кем-то из его друзей? Удивительно представлять, как выглядишь со стороны. Я стою, прислонившись к стене, с изящной дамской сигареткой в руке, и слушаю какого-то молодого человека, похожего на героя фильма из серии «Выпускники-девственники». Он постоянно пытается дотронуться до моей руки, упоенно рассказывает о недавнем концерте, периодически наклоняется ко мне, будто стремится сообщить нечто секретное. Его попытки флирта выглядят жалко и неубедительно. Тонкое запястье, выглядывающее из грязноватого рукава наглухо застегнутой рубашки, безнадежно асексуально. Я гашу сигарету о дно жестяной банки из-под шпрот, услужливо выполняющую функции пепельницы, и захожу в дом. У рояля герой моих снов приобнимает за талию свою фею, а она блуждает рукой по клавишам, извлекая из инструмента какие-то жалобные звуки, - плаксиво-тягучие, надорванные. Когда уже будет удобно уйти?..
Но вечер продолжается, набирая обороты. Гостям предложено попробовать свинину, изумительно запеченную в духовке. Фея в красном исполняет функции хозяйки дома. Она и мое сладостное проклятие вместе стоят у плиты и дружно разрезают сочное мясо. Мне мерещится, что на протвене лежит мое сердце. С разных концов стола доносятся удовлетворенные междометия довольных гостей, - блюдо, похоже, удалось.
-Ты будешь? – это он, обращаясь ко мне, смотрит чуть озабоченно. Наверное, из меня никудышная актриса, и я невольно выдаю свою печаль.
Не поднимая глаз, уставившись на аляпистый цветок на скатерти:
-Если только чуть-чуть.
Вкуса не помню.
Маюсь, маюсь на ковре перед камином, временами с кем-то танцую. Мелькает красное платье, кружатся нетрезвые пары, кто-то идет покупать еще водки, мой бокал периодически тяжелеет, когда в него вливают новые порции вина, и ни у кого на руке я не замечаю часов, чтобы проследить за спасительным движением стрелок.
-Пойдем потанцуем, - он подходит и берет меня за руку, не допуская даже мысли об отказе.
Когда он кладет руку мне на талию, я понимаю, насколько чужим он стал за этот вечер. Его плечо, роднее которого еще несколько часов назад для меня ничего не было, теперь отпугивает жесткостью изгиба.
- Что случилось? Что с тобой? – спрашивает он меня.
- Все хорошо, - отвечаю, - не урони меня только, пожалуйста.
- Да в чем дело?!
- Ни в чем, - песня кончается, я немедленно забираю свою руку из его вопросительного зажима ладони и ухожу.
Вот теперь – уже можно домой. Не уходить – убегать, уползать, как угодно, я здесь больше ни минуты не выдержу, под бренчание гитар и отвратительные колыхания красного платья. Слезы с готовностью подступают к глазам, пока я в прихожей пытаюсь идентифицировать свои ботинки. Как назло, у дверей собирается народ. Кто-то следует моему примеру и снимает с вешалки куртку. Значит, незаметно уйти не получится, и предстоит последнее испытание – вежливое прощание. Соблюдать приличия, ну так до конца. Из гостиной выплывает красное платье, за ним – он.
-А что так рано? – спрашивает он и ищет моего взгляда
-Пора. Пока доберусь… Спасибо за все, до свидания! – посмотреть ему в лицо не получилось, и вот уже за мной захлопывается дверь, прохладный ветер чуть остужает воспаленные глаза, и я иду быстрым шагом к шоссе, прокладываю себе дорогу, ориентируясь на огни, на шум машин, - туда, где светло, где люди, а главное – нет его.
Мой родной, продуваемый всеми ветрами район встречает меня привычной стройкой и изрытым асфальтом. Мне сейчас нет ничего милее долгого пути до дома. Мне все кажется в одном цвете – небо, стены домов с инкрустацией освещенных окон, встречные люди, глядящие на меня недоуменно, с сочувствием и любопытством, - женская слабость все же осилила меня, и я плачу прямо на ходу. Порочность, моя не-единственность, ошибка в выборе предмета страсти (хотя кто меня спрашивал?), его руки и слова, предназначенные другой, все то, что я делала ради него, разрушая тем самым себя, чувство недооцененности и заброшенности, - я физически ощущаю весь этот груз, под которым сутулятся плечи, украшенные ярко-красным платком. Воспоминания о бессонных ночах с ним из сладкой тайны превращаются в уродливый разврат, о котором стыдно даже думать. Я плачу о невозможности вычеркнуть их из своей жизни. Прохожу мимо пожилой доброжелательной пары, которая выше и старше губительной страсти, смотрю на небо, чтоб хоть немного успокоиться перед возвращением домой. На небе нет ни одной звезды, только тучи скученно мечутся, да в свете фонаря виднеются моросящие штрихи, - оказывается, дождь. Я заворачиваю в свой двор, позволяю себе последний приступ плача, и мир опять расплывается перед разболевшимися глазами. Застывшими стоп-кадрами в памяти проносятся события последнего вечера, но слез больше нет, - я чувствую лишь усталую опустошенность, и в воздухе, кажется, едко запахло столь неприятным мне парфюмом.
Мне как никогда хочется научиться ненавидеть.