В этом году я проведу свой отпуск на море. Это конечно недёшево, но я ведь целый год работал, жена тоже устала, а больше всего ждет этой поездки дочка пятиклашка. Она уже запаслась новым купальничком, маской для рассматривания морских камушков и трубкой, а ласты мы купим уже там, на месте.
На работу ходить уже не хочется, но деятельность свою адвокатскую вот так просто и резко не бросишь. Обязательно найдется какой-нибудь разгильдяй следователь, который отложит допрос с моим клиентом на последний день. Или дело ему вернут на доследование, и он лихорадочно начнет перепредъявлять обвинение и проводить очные ставки и, конечно, тогда, когда адвокат в отпуске. Поэтому, мы готовимся к отпуску заранее. Недели за три или четыре мы уже сокращаем прием граждан, не заключаем соглашения на защиту, отказываемся от клиентов.
А, с другой стороны-то, и заработать к отпуску хочется. Самый хитрый и опытный адвокат из нашей адвокатуры – Иван Петрович – научил нас изящному способу сокращения количества клиентов. Он в этом случае резко поднимает цену на свои услуги. Не захотят платить – уйдут к другому адвокату, а если не постоят за большим гонораром, то хоть не обидно будет из отпуска отрываться. Я тоже взял на вооружение этот прием.
На пороге моего кабинета - платиновая блондинка. Роскошная, высокая, стройная, спокойная, чуть самоуверенная, и в этой своей сути изрядно вульгарная. Ресторанная девица. Ей нужен адвокат, да не какой-нибудь, а именно самый-самый. Она достаёт из своего кокетливого кармашка на убийственно сексуальных шортиках, клочок бумаги, в котором в первой строке написана моя фамилия. Мне, конечно, лестно. Народ знает своих героев! Да какой симпатичный народ. Мои коллеги мне сейчас убийственно завидуют, это мне так кажется. Но я, подобрав свои плотоядные слюни, понимаю, что от этой девицы и её предложения, наверное, придется отказаться: мне же скоро в отпуск.
Платиновая блондинка присаживается к моему столу, скрыв от меня свои ноги, представляется Евгенией и поясняет, что ей нужен адвокат для того, чтобы защищать в суде её мужа Николая, который находится под стражей, и суд у него состоится на следующей неделе. Я прикидываю, что вообще-то, успеваю до отпуска, но вдруг что-то не срастётся, отложится на несколько дней, и придётся мне откладывать отпуск и ходить за этими роскошными ногами, на которые сейчас сидят и пялятся мои коллеги – соседи по кабинету. Я вспоминаю уловку Ивана Петровича и закатываю цену за свои услуги – космическую. Клиентка попалась совершенно потрясающей, и заявляет, что она готова заплатить всю сумму сегодня, минут через пятнадцать, и уходит. И действительно, через пятнадцать минут появляется в дверях нашего кабинета, помахивая оплаченной квитанцией, как веером. Коллеги завидуют. Ну, а я пошёл работать
Все другие дела у меня или завершены или в стадии завершения, и я сажусь изучать дело Николая, толстое, в терракотового цвета обложках, но подшитое неаккуратно. Две кражи, совершенные им с интервалом в две недели, на второй попался, женат, ребёнок, ранее не судим, работает сторожем, живёт с семьёй в двухкомнатной квартире, служил в армии, за Афганистан награжден медалью «За отвагу», ущерб потерпевшим за вторую кражу возместил. Рядовое и несложное дело. Настораживает лишь, что адвокат я третий, а вторым был тот, всему городу известный, который недавно «за бугор» свалил. А ещё, что названный мною гонорар – сумму я постарался задрать нескромную – не просто не остановил, а и не вызвал напряжения.
После изучения дела встречаюсь с заказчиком. Женя пришла с пареньком, и выслушивают они мои соображения о тактике защиты, просят найти возможность добиться наказания не в колонии, а условно. Нормальные запросы, нормальные отношения, но, как профессионал, остужаю их пыл: «В такой ситуации, да у столь серьёзного судьи получить условное наказание маловероятно».
Тут Женечка, легонько кашлянув, молвила задушевно: «Судья-то на нашей стороне. Мне он сказал, что назначил бы условно, но за два эпизода краж это почти невозможно. Вот был бы один. И два других адвоката ничего не придумали. Может у вас получится?» Я сказал, что постараюсь, но ничего обещать невозможно. На том и расстались.
Когда я возвращал судье том уголовного дела с моим ордером, судья в глазах своих не посчитал нужным спрятать немой вопрос, а затем деланно развёл руками: «Ну, здесь-то всё ясно»,- но кустистая бровь его изогнулась в вопросе, а лысина ясно и загадочно блеснула.
Это хорошо, что противостоять в процессе он мне не будет. Но и помочь он просто не в состоянии. Я знаю его давно. Он хороший мужик, неплохой профессионал, но полёта мысли от него ждать не приходится.
В день суда все происходило, как обычно. Раздражённые потерпевшие, демонстративно расстроенные и переживающие болельщики - родственники и свидетели. В длинной юбке скромная Евгения. Торжественно безучастный судья. Недовольный всем, начиная от погоды и кончая шнурками собственных ботинок, прокурор. Ядовито настороженные милиционеры со стороны обвинения. Я милиционеров знаю и они меня тоже, но мы в здании суда не здороваемся, они принципиально считают меня своим противником, подчеркивают, что мы по разные стороны баррикад.
К делу я готовился. Изучил его вдоль и поперек, не хватало мне малого, вдохновения, Божьей искры. И эти угрюмые полицейские физиономии вдруг высекают эту искру. Ха! Я всё знаю, я их всех сделал! Я нашёл то, чего не видели ни эти милиционеры, ни оба адвоката, ни прокурор, ни судья. Я нашёл способ разбить обвинение в первой краже, причем, используя их же милицейскую слабость к статистике, их вечное стремление подстраховаться.
Почти до самого конца судебного заседания я держу за пазухой эту мою коронную мысль и наслаждаюсь предстоящей переменой. Тусклый взгляд не получившего свою долю судьи, предначертано роковой, и торжествующе назидательный взор прокурора: всё это после моего во время и точно поставленного вопроса сменяются другими картинами: масляно блестящей лысиной и ликующим тоном судьи, раздосадованной миной прокурора, расстроенно-удивленными физиономиями свидетелей милиционеров. Непрофессионалы в зале этого не почувствовали пока. Сердечко ёкнуло у сидящего на скамье подсудимых Николая лишь тогда, когда прокурор вынужденно отказался от обвинения по первому эпизоду, просил переквалифицировать статью, назначить условный срок, а затем и освободить Николая по амнистии. Мне в защитительной речи осталось лишь скучно подтвердить позицию обвинения. Я тихо торжествую: «Мавр сделал свое дело, когда талантливой головой проанализировал все обстоятельства и одним вопросом развернул весь процесс». Сидящая в последнем ряду зала судебных заседаний Евгения, только сейчас поняла и оценила, почему в том клочке бумажки из её сексуальных шортиков, моя фамилия значилась под номером один.
Судья через полчаса сидения в совещательной комнате огласил приговор, повторяя речь прокурора, защиты. А затем восхищенный и страшно довольный мотнул головой, незаметно для окружающих показывая мне большой палец.
Успех! Победа! Я доволен до чертиков, ещё бы: за несколько дней работы такая профессиональная отдача, такое признание и, чего греха таить, такая солидная сумма заработка, которая позволит широко провести долгожданный отпуск.
Дня через три после суда пришёл в консультацию и довольный Николай. Долго и сбивчиво благодарил, жал руку. Затем простился и ушел, не оставляя никаких сомнений в своей искренности и благодарности. Провожая его, я заглушал слабый голосок червячка сомнения насчет того, откуда у него такие суммы, откуда у его жены такая лёгкость в распоряжении деньгами. Откуда у него средства на оплату двоих предыдущих – дорогих – адвокатов, на то, чтобы судья был на их стороне. Я успокаивал, уговаривал сам себя и червячка: « Ну, есть деньги, ну, щедрый человек, высоко ценящий и понимающий цену своей жизни и свободы. Вот и всё!» Червячка уговорил.
Всё! Отпуск! Три часа лёту и я в летнем зное. Громадный разноязычный терминал международного аэропорта. Быстрые таможенные процедуры под пристальным взглядом лилово-черных арабских глаз. Неповторимый аромат кожи в салоне уютной «Тойоты», которая обещает мне покорно служить целую неделю! Сердце поёт от роскошной автотрассы, от бегущих по краям дороги пальм, от презрительно взирающих на меня и жующих свою вечную жвачку, одногорбых верблюдов. Гнусавый восточный мотив, доносящийся из автомагнитолы, прерывают взвизги поросячьего восторга моей дочери с заднего сидения. Я и сам повизгиваю от нахлынувших эмоций, от потрясающего цвета морской волны Персидского залива. Это просто непередаваемо: сине-зеленый флуоресцентный колер просто приковывает глаз, оставляет впечатление на века. И вот мы в столице, на центральной улице – Корнише-роуд. В сумерках, в море иллюминации, под чёрным шевиотовым куполом неба с россыпями синдбадмореходовских звёзд - потрясающее, непередаваемое зрелище!
Швейцар нашего маленького, но чрезвычайно уютного отеля – в красном с галунами мундире и такой же по цвету чалме – высокий и красивый индус склоняется в приветствии. Администратор у рецепшена не склоняется, но и он: сама любезность. Я начинаю кайфовать, и не могу остановиться в получении и «оприходовании» внешних знаков внимания. Согласитесь, русский человек, проживший за железным занавесом, да к тому же простолюдин, не готов к таким почестям. Это англичане вышколили за время колонизации индусов на долгие годы вперед. Белый человек, прогундосивший с трудом английское словцо, удостаивается уважения и почитания любого индуса, а их много здесь. Как приятно к этому привыкнуть! Я не буду злоупотреблять этим почитанием, отнесусь к нему с допустимой взаимностью, но всё равно - чертовски приятно.
У нас в отеле сиятельно-голубой бассейн, три ресторана. Чистота удивительная, нелегко достигаемая персоналом под недремлющим и немилосердным оком рыжей грымзы-канадки. Отель наш на набережной, но набережная в граните, а купаться, на близко расположенный остров, нас перевозит настоящая рыбацкая арабская лодка. Дороги и тротуары, ровные, как бильярдные столы, роскошные цветники, живительно прохладные фонтаны, бархатные газоны и пальмы, пальмы, пальмы…
Этим раем мы наслаждаемся взахлёб. Множество экзотики в одеждах, манерах, в приготовленых именно для нас блюдах, в только что сорванных тропических фруктах. Лишь удивляет, но и вызывает восторг сухой закон для всех, кроме туристов, да и для нас, его нет лишь в отелях, ресторанах. На улицах - сушняк.
Ночью под грибком на набережной сгоношились четыре араба в своих длинных белых рубашках, в гатрах, в агалях, и что-то жуют. Подкрадываюсь посмотреть, что же они пьют. Но пьют только «пепси»! И всё! И никакого горячительного напитка, даже пивка нет. В магазинах нет ликероводочных отделов, рекламы спиртного нет! Здесь просто невозможно встретить человека, пусть даже иностранца, на улице распивающего бутылку пива. Это просто исключено!
Хотя, нет, я погорячился, наверное. Вот дорогу переходит своей косолапой походкой, в длинных, чернильного цвета шортах, некий, краснорожий от неумеренного загара, субъект. В руках его бутылка пива «красный бык», глаза прикрывают фирменные очки «поляроид», а цветущая физиономия и улыбка «до ушей» обращена, как ни странно, ко мне. Он произносит нараспев моё имя и отчество, стягивает на нос солнечные очки, и я узнаю в этом радушном туристе моего недавнего подзащитного Николая. Вот это встреча! За три тысячи километров от нашего любимого городка на Волге и такая неожиданность, надо же!
И снова он начинает с благодарности за то, что я своим трудом обеспечил ему возможность и этого отдыха, в котором он так нуждается после четырёх месяцев пребывания в местах, не столь отдалённых. Я немного смущаюсь от его неисчерпаемого потока благодарности и замечаю, как издалека к нам подходит с карапузом на руках тоже загоревшая Евгения.
За границей все земляки держатся диаспорой. Я уже прилично освоил английский: не так плохо, оказывается, мне преподавали его в школе да университете, но к русской речи душу тянет. Вечером мы вместе сидим двумя семьями в нашем ресторанчике с проворным и удивительно симпатичным японцем, который артистично жонглируя, готовит нам на трескучей плите перед нашим носом то рыбу, то мясо, то овощи. Учит держать палочки, ловить ими лапшу, рассказывает тайны приготовления сакэ. Для всех остальных переводчиком являюсь я. С ломаного английского, на котором говорит наш японец, на русский. От этого ещё большего уважения удостаиваюсь я и от Николая, и от Евгении, довольны, конечно, и моя жена и особенно дочка. Расстаемся далеко за полночь.
Николай уходит. Его отель оказывается всего в двухстах метрах от нашего, но это не наш занюханый «Форте Гранд» с четырьмя звёздами, а внезвёздочный и дорогущий «Шератон», у которого есть и свой пляж. На этот пляж нас и приглашают назавтра.
Конечно, чтобы не плыть на арабской шаланде на остров, мы принимаем приглашение Николая и приходим на шератонский пляж, как гости. Вода хоть и солона до горечи, но не отпускает от себя своим нежнейшим обаянием. Дети и женщины не отходят от неё. Дамы сплетничают. Дочь ныряет со своей маской, а сын Николая и Евгении – златокудрый бутуз, похожий на розового амурчика, строит из песка ненадёжные замки.
Мы с Николаем лежим в шезлонгах, полуприкрытые большими синебелыми зонтами с рекламой «Ротманс» и источаем аромат от противозагарного крема. Чуть смежив глаза и отхлёбывая свой любимый «Рэд бул», Николай тихим спокойным голосом вещает.
- Вообще-то, я щипач. Ещё с малых лет учился этой воровской профессии, по нашим воровским законам жил и никогда не думал, что домушником стану - квартиры ставить начну, но судьба заставила. Ты ведь понимаешь, что щипача заставить такую грязную работу делать, как квартирная кража: это же все равно, что скрипача-виртуоза послать вагоны с углём на железнодорожной станции разгружать. Но для меня это не самое страшное унижение было, бывало испытание и пошибче. Ходил я и на мокрые дела, а это же ведь понимаешь, мало того, что унизительно, западло жулику стоящему, но ещё и опасно: сработаешь нечисто и тебя в расход моментально. Правда, я всегда отрабатывал, как надо, с одного выстрела. Но это же не интересно, кайфа никакого нет. Только денег срубить, и то немного. Я ведь в Афгане снайпером был, вот там интересно было. За этим я туда и стремился. Сначала на сусликах и тушканчиках тренировался. Отойдешь, бывало, недалеко от нашей базы, возьмёшь с собой СВД с хорошей оптикой, заляжешь и начинаешь отрабатывать глаз, скорость, реакцию, опережение. С первого раза и наповал - это и дурак сможет, а ты вот, сначала лапу ему отстрели, потом другую, а у тушканчиков очень точно надо уши обстричь выстрелом, хвост. Вот тогда тебе «зачёт»! Потом, когда уже забурел малость, осмелел, стал одеваться в духовскую одежду и далеко от базы уходил. Ты видел, на афганцах одежда какая? Естественные, глухие цвета – серый, коричневый, бурый, болотный. Выгоревшая, и со множеством складок, пропыленная - она просто сливается с горной местностью. Слух отточил, как пальцы свои воровские. Это там первое дело. На винтовочку свою полуглушитель смастырил. И так на охоту ходил. Разно бывало. Когда с большого расстояния, то старался по коленным чашечкам стрелять. Ведь если чашечку разобьёшь, то калекой, наверняка, человек станет, не срастается там кость. А калека, он ведь лучше трупа, его ведь лечить надо, протезы делать, костыли, кормить его. Это ведь не просто труп закопал и всё, а с калекой мороки надолго: стране ли, родственникам ли. Вот, и высмотрю душманский отрядик, и пока звук от моей СВДешки до них не добрался, мне опасности нет, а это всего лишь несколько секунд, так я по четыре-пять выстрелов успевал сделать, и всё по чашечкам. И уйти быстро. Дело сделано. А то, бывалочка, просто из под горы, из тени высмотришь, как какой-нибудь малец-чурка-духарёнок по воду пришёл к арыку, и давай его на пять – шесть патронов растягивать: в ногу для начала, потом, в руку, а когда он завьётся, как тушканчик на одном месте в конвульсиях, тогда по туловищу, чтобы кровь его душманская в ручей стекла. Потом подождать. А когда уж он намучается, на солнцепёке полежит, тогда уж ему смертную, посылаешь. Как избавление, и сам себя избавителем чувствуешь. Один старик меня именем Аллаха просил пулю, последнюю-то. Ихнему Богу молился, а пулю - у меня просил. Ну, я уважил. Бабы-душманихи в парандже да с кувшинами попадались: те молчали чаще - терпеливые, а мужики-шакалы – воют, рыдают, как ишаки, и молятся, молятся, молятся…
Многие у нас там на травку сели, курить, а то и колоться приучились. Слабаки, я так считаю. У меня эта охота на людей вместо наркотика была. Придешь из вылазки – жрать хочется, не зря день прошёл: Родине послужил, да и себя ощущением не обидел! Командиры знали про мои увлечения, но не препятствовали, а может, и побаивались, кто их знает. В боях то я их, как детей малых, учил да оберегал.
Сейчас, на курорте этом, много афганцев-то по улицам ходят. Раза два за эту неделю хромые попадались, я их внимательно рассматривал, может мои?
Голос его, тусклый и спокойный зазвучал глуше. Мой подзащитный взглянул на волшебную синь морского горизонта, совсем закрыл глаза и задремал чутким сном охотника, заслужившего отдых.
В ласковой и желанной воде роскошного Персидского залива по-прежнему плескались красивые женщины и счастливые дети.