1часть: О ЛЮБВИ К ЖИВОТНЫМ или ЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ СЧАСТЬЯ.
Изольда Вениаминовна была женщина маленькая и некрасивая, и свое звучное имя носила с таким же унылым смирением, как и свой небольшой горб. Отец, любивший "свою маленькую Аду" безумно! (как всегда говорила, театрально запрокинув голову, мать Изольды -- Аделаида Петровна,), кроме положенного набора хромосом, звучного имени и горба, в наследство горячо ожидаемой дочери ничего не оставил. Даже фотографии. А в описаниях матери его образ имел весьма многообразные расплывчатые черты...
Изольда Вениаминовна чувствовала себя виноватой перед матерью: возможно, безумная любовь родителей и закончилась бы законным браком и десятилетиями счастливого супружества, если бы не она... Ее рождение (опять же, по словам матери) привело Вениамина в восторг: он всегда мечтал о дочке, которая будет копией его "возлюбленной маленькой Ады". Он уже собирался разводиться с женой, и даже переехал к Аде с Изольдой...
Что случилось потом, Изольда Вениаминовна так и не смогла узнать в подробностях, но общий смысл случившегося мать (опять же, театрально заламывая руки) обрисовывала так:" Я не могла пожертвовать твоим покоем и здоровьем даже ради безумной любви! Вверить твою жизнь человеку, который покалечил тебя! Пусть нечаянно! ..." Так и осталось загадкой для Изольды Вениаминовны, в следствие каких неловких действий отца она стала калекой. Но детство свое Изольда Петровна вспоминать не любила. Детство в ее воспоминаниях не было счастливой порой: больничные палаты и коридоры, казенная пища, редкие гостинцы, редкие встречи с матерью, уколы, капельницы, операции, ортопедические санатории... И толстые тома книг про недоступную ей жизнь, насыщенную экзотическими событиями и чувствами. К пятнадцати годам врачи сделали все, что могли, но периодические головные боли и небольшой "горбик" (как говорила мать) так и остались Изольде на память об отце...
А мать... Изольда всегда чувствовала, что на людях мать стеснялась ее, не любила, когда дочь называла ее мамой; и Изольда все чаще называла ее просто Адой, как сестру или подружку... Ада - Ада... Изольда и мамой-то ее не очень ощущала... Что такое материнская забота, Изольда однажды поняла в больнице. Нянечка Фрося, сердобольная деревенская тетка, выделила маленькую некрасивую горбунью Изольду и, по-матерински жалелея, опекала ее. Скукоженная Изольдина душа начала робко расправляться, согретая Фросиным теплом. Перед выпиской гладила нянька Фрося скулившую ей в живот Изольду по жиденьким волосам, по худенькому плечику и ласково говорила:" Поплачь, девонька... Поплачь... Оно и полегчает... Судьба твоя такая, не вини никого, не озлобляйся сердцем-то... Терпи... Господь терпел, и нам велел..."
Аделаида Петровна, женщина грациозная, горячая, с лицом хоть и некрасивым, но своеобразно-некрасивым, без мужского внимания не оставалась. Правда, иной раз, свои романы она резко обрывала при очередном возвращении дочери из больницы или санатория. "Ради тебя только и живу! Не отчаивайся, несчастное ты мое дитя! Я все сделаю, чтобы поставить тебя на ноги!" И поставила.
Ада всегда все решала сама, и Изольда, привыкнув подчиняться Аде, врачам, обстоятельствам, судьбе, подчинялась им всем беспрекословно... "Горбик" не стал помехой при поступлении в институт, а инвалидность даже помогла: прошла вне конкурса (хотя и конкурса-то толком не было), и стипендию дали, и материальную помощь... По настоянию Ады Изольда еще и устроилась на кафедре лаборанткой, чтобы иметь свои деньги.
Аделаида Петровна, вдруг почувствовав себя свободной рядом с выросшей и уже самостоятельной (на ее взгляд) дочерью, сбежала однажды из дому с последним своим поклонником, оставив Изольде сумбурную записку: " Изольда! Дорогая! Пойми и прости! Когда-нибудь и ты поймешь, что такое настоящая любовь!Ты уже взрослая и должна меня понять. Давай не будем мешать друг другу строить свое счастье! Будь счастлива! Твоя Ада." Изольда поняла и простила, надеясь, что счастье Ады освободит ее от чувства вины перед матерью за несложившуюся из-за нее -- из-за Изольды -- счастливую семейную жизнь. И потекла жизнь Изольды своим чередом уже без Ады, но по распланированной ею колее. Учеба, работа, быт занимали все Изольдино время, отнимали все силы, а душа ее спала. Как устрица, спряталась она от мира, подставляя для новых возможных ударов судьбы броню раковины.
Через год с небольшим междугородний звонок поставил точку в их отношениях с матерью. Официальным голосом врач из больницы недалекого городка просил Изольду Вениаминовну, как единственную названную покойницей родственницу, взять на себя расходы и хлопоты по захоронению Аделаиды Петровны Н., скоропостижно скончавшейся утром в больнице от двусторонней пневмонии.
Это было самое серьезное потрясение в жизни Изольды Вениаминовны. Аду она похоронила по всем правилам: нашлись сердобольные люди, которые ей помогли. Но помощь свою ей дарили, как милостыню, и Изольдина душа не откликнулась на добро, не оттаяла...
А дальше жизнь ее потекла тихо и однообразно. То ли слова няньки Фроси запали в душу, то ли кровь у нее и впрямь была "рыбья", как иногда говорила Ада, но только Изольда Вениаминовна не озлобилась на мир. Хотя и любви ни к кому и ни к чему не испытывала. Боялась ли она любви, не верила ли, что и такая, как она, имеет право на любовь, но только жила Изольда Вениаминовна равнодушно и смиренно. Работа и заботы о здоровье, да еще толстые романы занимали все ее время. Даже на отдыхе в санаториях, куда почти каждый год, как ценному работнику, давал ей путевки институтский профсоюз, Изольда Вениаминовна вела тихую размеренную одинокую жизнь.
На работе ее очень ценили за четкость, аккуратность, исполнительность: в лаборантской у нее все всегда сияло чистотой, документация, реактивы, приборы - всегда были на месте и в полном порядке, и когда Изольда Вениаминовна внезапно изъявила желание уйти все же на пенсию, это вызвало недоумение и оторопь, несмотря на то, что возраст у нее был давно пенсионный. Никто не не знал о тайной привязанности Изольды Вениаминовны, настигшей ее вдруг на старости лет: ведь проработав всю жизнь на одном месте, подруги она не завела, а ровные и равнодушные отношения со всеми сослуживцами не располагали к откровенности. Так что дальнейшая история жизни пожилой лаборантки Изольды Вениаминовны Н. для всех, кроме нескольких ее соседей по дому, осталась неизвестной.
Она лежала посреди мостовой, прямо перед подъездом - рыжая, с закрытыми глазами; и только бок судорожно вздымался при дыхании. Ее рыжина и судорожное дыхание вдруг резкой болью отозвались в душе Изольды Вениаминовны, напомнив ей почему-то рыжеволосую Аду в гробу, и ту пронзительную жалость к матери, так нелепо прожившей и окончившей жизнь, и безысходную тоску одиночества, которая сковала тогда ее сердце... "Рыбья" кровь вскипела неожиданно для самой Изольды, она вдруг бережно подхватила полудохлую, сбитую машиной, собачонку и, выясняя по дороге, где ближайшая ветлечебница, понеслась туда, забыв и о работе, и о возрасте, и о"горбике", и о своих болячках.
Рыжик (почему так назвала собачку, Изольда вряд ли смогла бы объяснить) довольно быстро пошла на поправку: педантичная Изольда Вениаминовна скрупулезно исполняла все рекомендации ветеринара, научившись и давать лекарства, и делать уколы. После болезни Рыжик немного горбилась, но это не мешало ей вести полнокровную собачью жизнь, каждый день возвращаясь к Изольде. И Изольда уже не представляла себе, как могла она так долго жить без собаки: прежде бесцветная жизнь ее вдруг оказалась наполнена теплом и светом взаимных чувств, ранее неведомых Изольде. Любовь и преданность перестали быть красивыми словами из длинных романов, а наполнились высоким смыслом, и она благодарила теперь Бога, Судьбу, Провидение за посланный ей Дар.
Но однажды Рыжик пропала на несколько дней. Изольда просто обезумела: она бродила по окрестным дворам и то шептала, то кричала в самых неожиданных местах: "Рыжик! Рыжик! Рыжик!" Когда же Изольда уже мысленно похоронила ее, представляя душераздирающие картины собачьей смерти то под колесами автомобиля, то в пасти большого свирепого пса, Рыжик вернулась. И вдруг потеряла интерес к длительным прогулкам и собачьим тусовкам. Изольда была счастлива! ... А спустя два месяца раздобревшая ласковая Рыжик принесла трех щенят, ощенившись на любимом Изольдином коврике. И Изольду это почему-то умилило.
Изольда Вениаминовна всерьез занялась выхаживанием и воспитанием щенков. И через год по дому расхаживали уже четыре взрослые собаки. Во двор их Изольда больше не выпускала одних, а выгуливала попарно на поводке. Но Рыжик снова принесла щенков, а за ней и ее дочка Крошка... Потом Изольда подобрала еще одну собачку, расклеила объявления о находке, но хозяин не объявился, и Лиска осталась в доме. И Изольде пришлось по-новому организовать жизнь в своем общежитии: "девочки"стали жить с Изольдой - в ее спальне, а "мальчики" отдельно -- в гостинной. Теперь все силы и время Изольда Вениаминовна тратила на собак. И как ни сбивалась она с ног, но собачьи запахи, ощутимые и за пределами квартиры, лай и вой, прыжки и возня не оставляли соседей равнодушными. Мир -- прежде холодно-равнодушный к Изольде Вениаминовне, вдруг оказался наполненным страстями: дружелюбием и враждебностью, любовью и ненавистью, преданностью и предательством... Соседи стали странно смотреть на Изольду: аккуратная, тихая, вежливая, почти незаметная Изольда Вениаминовна, о существовании которой помнили в свое время, пожалуй, только на работе (как о необходимой и труднозаменимой детали рабочего механизма), превратилась в полубезумную растрепанную старуху со сворой вечно тявкающих собачек на поводке. Иногда она появлялась без них, но с большой сумкой на колесиках, согбенная так, что ее "горбик" уже превратился в горб, и шла добывать для всей семьи еду на рынке или в столовых окрестных школ и детских садов.
Сбережения, которые с Адиной подачи Изольда всю жизнь машинально откладывала на сберкнижку, почти растаяли. И однажды Изольде стало ясно, что столько собак многовато даже для, пусть небольшой, но все же двухкомнатной, ее квартиры и ее, хоть и приличной, но не безразмерной пенсии. Тогда и появилась у нее мечта о большом доме и парке, где они могли бы жить все вместе, подальше от вредных ничего не понимающих соседей. Эта нереальная мечта постепенно трансформировалась в Изольдиной голове во вполне реальную мечту о собачьем приюте. И с пылом и жаром, свойственными обычно юности, она взялась осуществлять эту мечту. Бывшие ее сослуживцы, увидев в местных теленовостях безумную старуху, призывавшую организовать собачий приют на пустыре возле лесопарка и требовавшую поддержки от городских властей и добровольцев, не узнали в ней свою бывшую лаборантку Изольду Вениаминовну. Как и многие в городе, они еще какое-то время обсуждали этот репотаж: кто-то находил в предложении старушки рациональное зерно, кто-то смеялся, кто-то крутил пальцем у виска... А Изольда воевала не на жизнь, а насмерть за свою мечту -- за приют, где всем бездомным собакам будет хорошо, где у них будет крыша и кусок хлеба (вернее, мяса). Она воевала так истово, так всерьез, что раньше скукоженное ее сердце, расправившееся и переполнившееся любовью с появлением мохнатой ее семьи, однажды не выдержало и разорвалось...
Лидия Ивановна и баба Паня стоя у подъезда, бурно обсуждали странности, которые творились в квартире номер семь: старуха, похоже, не появлялась на улице уже несколько дней, а ее собаки истошно выли, а то вдруг дрались, а в последние сутки жуткий запах из-под двери усилился. Срочно надо было что-то предпринимать. И Лидия Ивановна решила позвонить участковому.
Через час участковый Зотиков со слесарем Серегой и дворником Ильясом, взяв в понятые Лидию Ивановну и бабу Паню, вскрывали квартиру номер семь. За дверью было тихо, собаки прекратили всякую возню. Ильяс все волновался, как бы они не выскочили и не искусали их всех, но Серега успокаивал, что собачки все мелкие, лают дуром, а так добрые: когда он кран чинил у старухи, они все ластились к нему, работать не давали. Лидия Ивановна поддакивала, но они с бабой Паней на всякий случай стояли на лестнице повыше, разумно предполагая, что выскочив, собаки побегут вниз, на улицу. Дверь подалась быстро. Волна спертого вонючего воздуха окатила мужиков, и они невольно отшатнулись от двери. В это время раздался топот многих ног и нарастающий дикий вой, и стая одичалых взъерошенных собачек вывалилась из проема и понеслась вниз по лестнице. Ошарашенные люди, подталкивая друг друга, заглядывая через плечи вошли в квартиру: посреди гостинной лежала Изольда Вениаминовна, а возле нее свернулась клубком Рыжик.
Врач со "Скорой" предположил мгновенную смерть от обширного инфаркта, отметил объеденные пальцы на руках -- наверное, это сделали оголодавшие собаки, а рыженькая, горбатенькая, умершая от многочисленных укусов собачка, видимо, охраняла хозяйку от стаи... Лидия Ивановна и баба Паня ахали, охали, и то жалели, то ругали безумную старуху, но Изольде Вениаминовне все это уже было все равно: душа ее, высвободившаяся из скрюченного несчастного тела уносилась все дальше, в другой мир, в котором она наконец-то увидит отца, встретится с матерью... И они будут все вместе одной дружной семьей, и рыжая Рыжик будет с ними.