I.
Жил был на свете красный племенной бык. Была у быка мать, такая же красная, как и он, породистая бычиха. Скотный двор принадлежал трудолюбивой, но бездетной семье. А было это в далекой стране, о существовании которой давно уже никто не помнит...
В той далекой забытой стране люди разводили различные породы крупного и мелкого рогатого скота. На третьем месяце весны в воздухе стояло жужжание майских жуков. Горизонт до глубокой осени озаряли багровые закаты. Ночи изо дня в день становились все более прохладными и темными. И так до наступления холодов. А на третьем месяце осени выпадал снег. Ртуть в термометре опускалась иногда так низко, что птицы замерзали прямо на деревьях. Уцепившись окостеневшими лапками за ветки и опрокидываясь головками вниз, замерзшие птицы были похожи на подвешенные серебреные слитки.
На третьем месяце зимы – эта была первая зима на веку быка – он был еще совсем юн, не знал, что такое холод, и любил спать на морозе, пригревшись под боком у матери, породистой коровы, телившейся ежегодно, ленивое тело которой обдавало горячим запахом земли, неповторимым благоуханием вытоптанного пастбища, каким оно становится к концу знойного летнего дня…
Хозяйка скотного двора была женщиной тихой и молчаливой. Кротость и доброта хозяйки объяснялись ее надорванным здоровьем. Но и хозяин, изнуренный заботами, был человеком безрадостным, а иногда не мог скрыть своего озлобления. Однако и он бывал добр и чуток как правило, в отсутствие хозяйки, часто уезжавшей на лечение. О доброте хозяина не знал никто кроме молодого красного быка. Никто даже не догадывался о глубоком добросердечии этого печального человека, потому что чувства свои он прятал глубоко на дно души своей из опасения, что их могут истолковать как слабость, ведь слабостью легко бывает воспользоваться…
К концу зимы бычок подрос и уже прочно стоял на своих четырех ногах, ничуть не хуже, чем взрослые коровы. Он научился дремать стоя и уже многое понимал из того, что положено понимать молодому быку. Вместе с тем мир начинал терять для него прежнюю загадочность, и об этом трудно было не сожалеть.
Молодой бык понимал прямую и неразрывную связь между появлением первых звезд в вечернем небе и звоном эмалированной посудины, который быстро нарастал со стороны калитки. Это шла хозяйка. После загона скотины хозяйка, когда недуг позволял, приходила в стойло доить коров. Связь между позвякиванием ведра и звуком бьющих в днище струй парного молока казалась бычку естественной, какой-то самоочевидной. Бык понимал даже то, что так все и должно быть на свете. Так было заведено испокон веков. Люди нуждались в молоке. А коровы нуждались в том, чтобы их доили...
Однажды летним вечером, в час доения, нарушая установленный обычай, в телятнике появился сам хозяин. Задумчиво осмотрев недоенную скотину, хозяин подошел к быку и потрепал его за морду. Прикосновение мозолистой руки хозяина причинило быку боль, но в то же время в прикосновении было что-то доверительное, приятное. Мороз продирал быка по коже.
– Ну вот, братец, пришел и твой черед, – сплюнув в кучу навоза, сказал хозяин. – Жили бы мы с тобой, как у черта за пазухой. Да пробил час… Хозяйка болеет. Если не помочь ей с лечением, осиротею я раньше тебя. А лечить не на что. Поэтому готовься: вынужден я продать тебя.… Но неровен час, и ты в люди выбьешься… А что? Я не исключаю такой возможности! – Довольный своей шуткой, хозяин затряс плечами, издавая что-то похожее на кряхтение; в присутствии скотины он смеялся всегда странновато, не так как на людях. – Ну, что ты молчишь? Язык проглотил?
Бычок настороженно покосил на хозяина свои бычьи глаза, давая понять, что привык покоряться судьбе. Хозяин стал вдруг оправдываться:
– Чем пенять на меня, сам рассуди... Молока ты не даешь. Ты ведь у нас племенной. Зачем же мы тебя кормили и поили? – Хозяин ласково потребил бычка за подпашек и, сплюнув, вышел…
То, что молока с быка не надоишь, знают и сами быки. Любому здравомыслящему быку отродясь известно, что мир это не только родной коровник, не только звон хозяйских ведер, не только родной запах, который исходит от сена и от горячего тела спящей матери, вздрагивающего в сытой неге. Это не только закат, багровым заревом полыхающий над истоптанным за день выпасом. Мир – это еще и звезды, мерцающие в ночном небе. Именно таким мир существовал всегда, задолго до того, как бык появился на свет. И именно таким мир должен был существовать еще долго-долго, до конца времен. В представлениях быка мир не мог быть другим…
Однако из этого вытекало и другое: все мироздание, во всем своем размахе, не могло быть возведено просто так, лишь для того, чтобы быть кем-то заселенным людьми ли, скотом ли, или еще кем-то. Было совершенно очевидно, что за всем стоят какие-то другие причины, что-то такое, что стоит над людьми, над скотом и над их потребностями. Это что-то и заставляет людей нуждаться в молоке и в мясе. А коров это заставляет пастись, телиться, накапливать в чреве своем молоко, чтобы затем их могли доить…
Кто хочет пусть верит, а кто не хочет, это его личное дело, но бычок понимал даже то, что если бы мир был устроен как-то по-другому, то ни людей, ни быков на свете просто бы не было.
По мере размышления над загадками мира и природы бык особенно часто ломал голову вот над какой дилеммой. Если все так, если все мы случайный приплод, то какой смысл самим разводить племена? А тут еще бык племенной! Зачем все на свете? Ради чего? Не лезло все это ни в какие ворота!..
Не тот был хозяин человек, чтобы повторять сказанное дважды. Как-то ранним утром, перед выгоном скотины на пастбище, к калитке, которую корова-мать умела открывать одним движением морды, подъехал скотовоз. Из кузова машины на землю был спущен дощатый помост.
Бычка вывели из коровника и погнали к калитке. Он повиновался беспрекословно, будто пленник. Но бык просто не умел вести себя по-другому. Да и понимал он, бедолага, что так-то лучше будет для всех. Чему быть того не миновать. Зачем усложнять жизнь себе и другим? Единственное, что быку не удавалось принять без горечи, это предстоявшая разлука. Разлучиться предстояло с двором и с ленивой, пахучей матерью-коровой. Бык и сам не знал, почему столь невыносимая скорбь разрывала его сердце на части.
Когда бык был уже перед помостом, несмотря на глубокую скорбь, душу его охватило неожиданное озарение. Это был ответ на давно мучивший его вопрос, его вдруг как осенило… Правда, времени на размышления не было больше ни секунды. Бык не успел сосредоточиться, и в мыслях опять воцарился туман.
В тот миг, когда молодой бык застучал копытами по помосту, во дворе показалась хозяйка. Уже совсем больная на вид, добрая женщина хотела попрощаться. Подойдя к своему питомцу, о котором не смогла по-настоящему позаботиться, ласковыми и худыми руками, хозяйка обняла быка за морду и прильнула губами к его веку. Губы хозяйки оказались теплыми и сырыми. Тут она еще и расплакалась.
Хозяин, притворяясь неуязвимым, поддал бычку в зад, торопя сироту подняться в кузов, после чего, выплюнув в сточную канаву присохший к губам окурок, он направился во двор, не дожидаясь отъезда скотовоза…
II.
Новый мир, в который попал молодой красный бык, ничем не отличался от прежнего, за исключением того, что быков и коров здесь было превеликое множество, а уход за скотом был по-настоящему организован.
Быка окружали те же лица, что и прежде. Правда, говор у людей был другой, речь людей казалась окрашенной чем-то резким, враждебным, а шершавость в произношении, которая первое время не всегда позволяло понять сказанное, мучительно резала быку слух. Вскоре бык привык и к говору и уже не помнил в точности, чем именно это наречие отличается от того, на котором изъяснялись прежние хозяева.
Коровник на племенном заводе был теплый, гораздо теплее прежнего. Кормили скот в меру, но хорошо. Главная же перемена состояла в том, что бычка перестали мучить прежние вопросы, поскольку он ничем не отличался от других…
Хозяин завода – любитель расхаживать по заводу в красном свитере, с нашитыми на локтях заплатками из телячьей кожи – не был злым человеком, но по роду деятельности не мог не проявлять строгости в обращении со своим окружением, не только со скотиной, но и с работниками. Нередко случалось, что быков приходилось заставлять подниматься на коров силой. Слишком ленивых, заматорелых коров приходилось гнать под быков из-под палки. А некоторых, когда не срабатывали обычные средства внушения и воздействия, приходилось просто отправлять на убой – всех тех коров, которые давали никудышное потомство, спроса на которое не было, и в то же время, хоть убей, не желали оставаться яловыми...
Однажды хозяин, любивший носить красный свитер, подошел к быку и долго и странно его осматривал. По какому-то незримому признаку он с первого начал выделять быка из стада. Подбросив в кормушку быка корма, хозяин сказал:
– Подниматься на коров тебе больше не придется. Потомство у тебя что надо. Бык ты племенистый. Не могу я переводить драгоценный материал... – Последнее слово хозяин выделил, вкладывая в него какой-то особый смысл.
Красный бык повел могучей шеей. При этом даже не промычал, потому что чувствовал, что, несмотря на благодушный тон, которым была провозглашена неожиданная новость, слова хозяина содержали в себе явную угрозу привычным устоям существования быка.
– Подняться на корову ты можешь раз восемьдесят... Ну, предположим, сто раз в году… – заговорил хозяин еще более необычным тоном, похлопывая быка по грудине. – Для здорового быка это неплохо. Но проблема вот в чем... Если мы будем обслуживать наших брюхатеньких подружек по искусственной методе… ты понимаешь, что я хочу сказать… то за год мы сможем получить не какую-то жалкую сотню приплодов, как сегодня, а тысячи! По нашим подсчетам, семь или восемь тысяч! Вот тебе и вся арифметика! Да и тебе забот будет меньше... Один сбор твоего плодотворящего млека содержит около трехсот тысяч единиц. А на одну корову, для получения одного теленка, достаточно всего тысячи. Если дозу в тысячу единиц развести на молоке или на куриных яйцах... смесь для оплодотворения заготавливается именно таким образом... то получается триста сперматозоидов за раз. Это позволит нам брать у тебя столько материала, сколько нам нужно. Да и отправлять его по назначению... Твой приплод, твои бычата смогут появиться на свет в любом конце земли!.. Ты хоть понимаешь, что это значит? Ведь это меняет все!..
«Что будет, если все быки и коровы станут одинаковыми? – спросил себя бык. – Разве такое количестве потомства, полученного от одного прародителя, не приведет к кровосмешению и, в конечном счете, к вырождению?»
– Палка, конечно, о двух концах. Со временем такой подход может привести к ухудшению наследственных качеств, – вторил мыслям быка хозяин. – Сокращение количества генетических вариаций приводит к сокращению численности самцов-производителей, это факт, и мы принимаем его во внимание. Но ничего, справимся. Кровь ведь можно и омолаживать. Время от времени можно вливать в племя чужую породу. И потом, нет у меня выбора... Мы, люди, тоже начали с одного прародителя – с Адама. И мать у всех была одна единственная – Ева. А теперь, смотри – сами быков разводим, сами коров доим! Мы их, а не они нас! – Довольный своей шуткой, хозяин затрясся от недоброго утробного смеха. – Во всем надо видеть лучшую сторону. Так что не пеняй ни на кого и готовься...
Хозяин племенного завода никогда не бросал слов на ветер. Красному быку больше не приходилось подниматься на коров. Коровы телились без малейших усилий с его стороны, семя быка, как хозяин однажды и описал всю процедуру, получая из рук людей.
И вот однажды, когда красный бык увидел свое потомство, выведенное новым методом, он буквально остолбенел.
Телят был полон двор. Все они были похожи друг на друга, как две капли воды, и ничем, ровно ничем, не отличались от других телят, выведенных на заводе старым дедовским способом, подобно тому, как сам бык был похож на своих собратьев, быков-производителей. Даром что мамаши у всех телят были и теперь разные. Бык и узнавал свое потомство, и не узнавал.
«Да мои ли они вообще?» – спросил себя племенной красный бык.
«Чьи же еще... Конечно, мои! – Здравый смысл заставил быка признать очевидное. – Мои родные... Роднее не бывает.»
И, тем не менее, бык был поражен до глубины души. Он не испытывал к резвящимся перед ним телятам никаких родственных чувств.
III.
Минули годы. Много воды утекло. Многого повидал бык на свете хорошего и плохого. Многочисленное и могучее потомство наплодил после себя красный племенной бык. Но однажды всему наступает конец...
Престарелых быков на племенном заводе не жаловали. Подрастающие быки куда лучше справлялись с обязанностью быка, с обязанностью быка-производителя. И однажды красный племенной бык был предложен в продажу скотоводу, который держал скромное единоличное хозяйство…
Несмотря на свои преклонные лета, бык все еще сохранял породистый вид. Но он прекрасно понимал, что новый хозяин дело с покупкой, как говорится, прошляпил. Скотоводческое хозяйство получив по наследству, новый хозяин был слишком молод и неопытен, чтобы устоять перед обманом хозяина племенника, матерого дельца, который уже не одного начинающего сумел обвести вокруг пальца. Кроме того, новый хозяин отличался чрезмерной добротой, а доброта едва ли может сослужить хорошую службу скотоводу, которому предстоит ладить с бычьим племенем.
Но если разобраться, ни у того, ни у другого не было выхода. Обман был неизбежной составляющей жизни людей. Так повелось на этом свете. Обман был нормой не в силу какого-то исконного зла, природой заложенного в этот мир. Такого зла не существует. Потому что природа бездушна. А зло неизбежно подразумевает под собой проявление чьей-то воли. Иначе зло просто засыхает на корню. Роду людскому зло присуще в силу пресловутого первородного греха. Этот грех – хочешь признавай его как есть, а хочешь хватай себя за живот от смеха, когда кто-то начинает о нем рассуждать, – он и порождал круговую поруку зла, в результате которой однажды возникший замкнутый круг кто-то должен разорвать сознательно. То есть опять нужна чья-то воля. А такой человек не всегда найдется. Это мир и спасало. Мир спасала, получается, его неорганизованность…
По старости лет бык уже не был способен подняться на корову должным образом. Но поскольку ему было известно, что корова не отелилась в прошлом году, бык упрямо пытался выполнить свою обязанность. Правда, лишь для отвода глаз, чтобы не огорчать хозяина с первых же дней. Бык понимал, что лучше дать хозяину время привыкнуть к обману постепенно.
Хоть эти усилия быка увенчались успехом. Хозяин стал спокойнее взирать на свои неудачи и даже, по-видимому, пытался взглянуть на все с положительной стороны, старался увидеть в своих невзгодах лучшую сторону, как быка однажды учил еще первый хозяин. Как бы то ни было, бык не мог справиться со своими функциями, не мог помочь доброму хозяину в его нужде. Корова так и не несла. И так не могло продолжаться вечно…
Однажды, уже запоздно, хозяин вошел к быку в сарай, помолчал, прикурил сигарету, сделал несколько жадных затяжек и, погладив быку подпашек, сказал:
– Ну вот, дружище, настала и твоя очередь. Пора нам прощаться.
Старый красный бык вздрогнул. Когда-то давным-давно, в других далеких краях и на другом наречии он уже слышал эти слова. Но уже не помнил точный их смысл.
Бык сделал попытку увидеть выражение лица хозяина, повернул шею и стал на него коситься. Но тот отшагнул назад. Ласковым жестом, каким обычно усмиряют в коровах строптивость перед доением, молодой хозяин помял быка за кострец, а затем, потрепав и за репродуктивный орган, составлявший всю бычью сущность быка, с печалью в голосе добавил:
– Ведь молока ты не даешь... Бей, говорят, быка, что не дает молока. Но не тот я человек. Эх, не тот…
Бык не сомневался в том, что на лице у хозяина выступила не улыбка, та его привычная добродушная улыбка, без которой не обходилось, когда он вслух разговаривал со скотиной, а выражение горечи, глубокой и неодолимой, той горечи, которая в людях иной раз поражает. У хозяина были все причины быть мрачным. Ведь лгал он впервые.
– Стар ты стал. Не могу я кормить тебя и поить просто так, за одни красивые глаза. Каким бы ни был ты племенным. Обманули меня... – виновато добавил хозяин. – Я, конечно, махнул рукой. Раз обманули – так мне и надо. После драки кулаками не машут. Но я не жалею, что купил тебя. Нет, не жалею…
Хозяин молча топтался рядом, будто дожидался от быка какого-то ответа. В следующий миг, уронив взгляд в землю, он вышел из коровника.
Оставшись наедине с собой, бык впервые спросил себя, что же это такое – старость, о которой он столько слышал. Ответ был вроде бы ясен:
«Старость – это приближение смерти… Но в таком случае, что же такое смерть?»
Нужно ли быть семи пядей во лбу, чтобы ответить и на этот вопрос?
«Кости мои и плоть, подвергшаяся тлению, удобрят землю... Шкура моя пойдет на ботинки, которые будет носить кто-нибудь из людей, возможно, очередной скотовод…» – рассуждал про себя бык. – «Питаясь травой с земли, удобренной моими останками, живя на попечении такого же, предположим, скотовода, как мой теперешний обманутый хозяин, который будет носить ботинки, изготовленные из моей шкуры, однажды ему удастся поставить на ноги нового бычка. Возможно, он будет красным. Возможно, он тоже будет племенным. Возможно, что род к тому времени претерпит перемены, и племена будут не такими, как сегодня. Но что это меняет по существу?.. Разве это не будет лишь временным разрывом в цепочке, только и всего? Разве рано или поздно цепочка не сомкнется вновь, на другом витке?.. А если так, то даже смертью своей я внесу живительное разнообразие в непрерывность. Даже мертвым я буду нужен. Даже мертвым я смогу делать то, что делал при жизни...».
«Какими бы принципами люди не отгораживались от своего незнания, в конечном счете, они даже не знают, для чего предназначен этот вечный процесс превращения всего во все, – продолжал бык рассуждать. – Суть всего может заключаться, конечно, только в том, что восторжествовать должна – вопреки всему! – нескончаемость, вечная продолжительность рода скота и людей, нужда скота в людях, нужда людей в скоте, нужда людей в своей нужде… В таком случае пусть скорее зарежут!» – вдруг сказал себе старый красный бык.
Невыносимой, жестокой эта мысль была лишь в первый миг. Стоило ей немного отстояться, и она уже казалась самой что ни на есть естественной, самой справедливой из всего, о чем бык когда-либо думал на своем веку...
И вскоре старому красному быку приснилось, что перед оградой скотного двора остановился скотовоз, из кузова которого на землю был сброшен дощатый помост.
И вот погнали быка к калитке. И вот повезли его в безвестном направлении. Мера была, видимо, вынужденной. Ведь хозяин никогда не приводил своих угроз в исполнение. И вот заставили быка войти туда, где стоял приторный, горький и одурманивающий запах смерти.
«И все-таки... что значит племенной? Зачем нужны на свете племена, когда есть вечность?» – спросил себя бык.
Последняя мысль, явившаяся быку во сне, вдруг показалось ему совершенно лишенной смысла. Потому что мысль эта заключала в себе и вопрос и ответ одновременно.
Бык даже помнил, что в какой-то миг, вникнув в надсловесную суть этой мысли, не столь уж новой, он успел подумать: «Умирать не больно. Больно жить, зная, что умрешь. Смерть для жизни не опасна... Но тогда и жизнь равна смерти. А вечность есть и то и другое одновременно. Поэтому и нужно умереть, бык ты или человек, чтобы мир продолжал существовать!»
Тут тесак и полоснул быку по горлу. Но это была самая что ни на есть явная явь…
1997-2005