Злата Перечная «Счастливая»
Куча штампов («было абсолютно ясно», «как это водится», «живая и здоровая»), куча нелепостей типа «громко заорала» (кто-то умеет орать тихо?), куча неоправданных обобщений («все малыши одинаковые», «нас – одинаковых сосунков»).
Куча вопросов, возникающих на каждой строке.
«Пришлось уснуть, ибо сопротивляться было бесполезно». Чему сопротивляться? Усыплению?
«...не было возможности даже пососать вкусный пальчик» – Откуда у ребенка может взяться представление о вкусности пальца?
«...состояния, именуемого в народе счастьем» – В каком «народе»? Как младенец может иметь в голове понятие народа, да еще его именований?
«…впала в неглубокий со стонами сон… Это был мой первый сон…» – Двумя строчками выше был уже один сон….
«Моя мама тоже спала» – Как младенец может знать, спала ли мама? Это может знать всеведущий автор, но никак не младенец-повествователь.
«Моя мама … Её попка мерзла лежа на клеенках» – Что за перл? Мама стоит, а ее попка лежит? А временами сидит? Или они обе лежат отдельно: отдельно лежит мама, отдельно лежит попка?
«Я нахмурила бровки…» «Хмурить брови» – Так говорят только о том, за кем наблюдают. Человек про себя не может сказать: я нахмурил брови. Он может сказать: я задумался.
«Меня расплющили похуже, чем при выходе из утробы» – До этого не было ни слова о плющении при выходе из утробы..
«Господи, забери меня или дай мне сил... Господи!» – Откуда взялся у ребенка образ Господа? Не матери даже, а сразу Господа?
«Сосунки орут. Я их не понимаю» – И в чем проблема? А кто требует понимания? И кого она вообще понимает, чтобы сравнивать: этих – понимаю, этих – не понимаю?
«…каждый день я буду просыпаться от рева этих красноротых беззубых кулечков» – Каких кулёчков? Она ходила в сельмаг, где ей в кулек насыпали конфет? Откуда у младенца возникает понятие кулька?
«Белохалатная не обращала на это никакого внимания…» – Кулёчек мы знаем, Господа мы знаем, даже брови знаем, клеенки знаем, а вот врача мы не знаем… Ну, вот прямо такие мы наивные.
«...мертвой хваткой хищницы и с каким-то демоническим блеском» – Да, врача мы не знаем, мы больше по демонам и хищникам специалисты…
«...поливала мои ножки и спинку отвратительно ледяной водой» – Существует ли приятно-ледяная вода, которой поливают ручки и ножки?
«…бесцеремонно подняли ножки…» – О, мы еще знакомы с церемониями и понятием бесцеремонности? И все еще прикидываемся младенцем?
«Несколько дальнейших секунд я помню как во сне» – А это что за абракадабра? Как это «помнить, как во сне»? Ну, ощущать себя, как во сне. Но помнить, как во сне?
«Превратили в полено. Они меня парализовали» – Ого? Младенец знает, что есть рубка дров? Что есть паралич? Видимо, младенец по ночам читает большую медицинскую энциклопедию…
«Ко мне присоединился хор других красногорлых и беззубых!» – Это уже нечто невообразимое. Из всех возможных сведений о соседних младенцах младенец-повествователь выбирает наличие красного горла…. Ужас! Она что, заглядывала к ним в распахнутые рты? И отличала язык от горла, горло от десен, десна от неба…
Более беспомощной имитации сознания младенца читать не приходилось. Да и возможна ли более беспомощная имитация?
Беспомощность автора как литератора вопиет из каждой строки.
Я уже не говорю о взаимоотношениях автора со знаками препинания.
Алла Тихонова «Перелом и новые ботинки»
Несуразная юмореска на фельетонный сюжет.
Ни стиля, ни остроумия.
Лара Галь «Счастливый случай»
Много раз уже писала: писать текст про сензитивные вещи (инвалидов, опухоли, аборты и т.д.) – значит заведомо выводить его за пределы художественного произведения. Обсуждать такие тексты как тексты художественные невозможно. Это моя позиция. Кто не согласен – пусть обсуждает такого рода тексты.
Иосиф Лазарев «Семена любви»
Может быть, имеет отношение к религии или философии, но к литературе – не имеет.
А-др Грог «Мужики на войне»
Не комментирую.
Любовь Ентинзон «Харет»
Читая такие тексты, думаю: все ли орки достойны звания орков?
А не почистить ли их ряды?
Сергей Касьяненко «Маленькая девочка, большой город и все, все, все»
Самое сильное из представленной подборки.
Но – игра на поддавках – маленькая девочка, трусики, изнасилование. Пространство текста одномерно. Нет судеб, нет характеров, нет личностей. Все описывается автором извне, не видно мыслей, чувств персонажей, некому сопереживать. Читатель может пережить только из-за событий, а не из-за внутреннего мира героев (драма положений, а не драма характеров).
Если это притча – то исполать. Но, похоже, притча стала убежищем для авторов, которые не могут описывать реальную действительность.