Кал

 

 Он был когда-то маленьким, как и все мы, носил школьную форму, ябедничал, бегал по коридорам, курил в туалете, а потом вырос и стал инспектором ГАИ. И эта «метаморфоза» никого из нас по настоящему не удивила, а стала напротив, лишь обычным явлением в ряду неподдающихся осмыслению событий, все чаще и чаще происходящих в наших краях в последнее время.
Я когда увидел его на перекрестке, невольно начал хохотать. Машины, знаки, светофор и он – глупый в лице, гордо возвышается над всем этим потоком, вульгарно размахивая посреди улицы своим огромным несуразным жезлом. Как пастух среди разношерстного стада баранов!
Наши все, тогда как с ума посходили. Только и слышно было, что Кал, Кал, Кал! Какой талантливый, какой умный! Стали его детям в пример приводить, стихи про него сочинять, а потом и до меня добрались. «Напиши-ка нам про него статью в газете, - сказал мне как-то дядя Тамик, наш заслуженный работник таможни из второго подъезда, - ведь ты же пишешь».
Я сразу знал, что добром это не кончится. Как может человек с прозвищем «Кал» состоятся в какой-либо должности? Пусть он мнит себя, кем хочет, пусть считает себя богом, это ничего не изменит. Человек с таким именем все равно, что корабль с треснутым дном, не успеет в море выйти, как тут же потонет. Но меня, как обычно, никто слушать не стал. А как-то утром открывая почтовый ящик, я от удивления замер на месте. В свежем номере газеты на первой странице под заголовком «ТИШЕ ЕДЕШЬ, ДАЛЬШЕ БУДЕШЬ» красовалась его физиономия.
Это превратилось в наваждение; его дух проникал повсюду. Я выносил ведро и наткнулся на сидящих в подъезде подростков. Из темноты под неравномерный струнный перебор до меня донеслись слова их песни: Я ХОЧУ БЫТЬ ТАКИМ ЖЕ, КАК КАЛ. Я, конечно же, наорал на них во весь голос. «Распелись тут, скоты! - кричал я на всю улицу, - людям спать не дают!». А про себя подумал: а ведь это именно слова их песни меня так задели.
Когда шум машин за окном становился невыносимым, я невольно вспоминал его недобрыми словами. «Ведь это он там ими всеми командует, – думал я. Пусть он самоутверждается, зарабатывает деньги, пусть ходит, бряцает своим жезлом, свистит в свой свисток, но пусть делает это тихо. Неужели оттого, что он стал инспектором, весь мир должен плясать под его дудку». Я был вне себя и хотел даже как-то раз выйти на перекресток и все ему высказать. Но я брал в руки. Я вынимал из ящика газету и подолгу смотрел на его довольное выбритое лицо, длинный орлиный нося и огромные уши, торчащие из под фуражки, как ручки эмалированной кастрюли. Я всякий раз, невольно сжимал кулаки и стискивал зубы, а иногда даже замечал, что плачу и смеюсь одновременно. Но я никогда не желал ему ничего плохого. Честное слово, не желал!
Все началось с того, что у него подох волнистый попугайчик, которого он купил на первую зарплату. Кал тогда сильно расстроился и даже заступил на дежурство небритым. На следующий день у него умерла бабушка. Я вечером, на посту, прямо на вверенном ему перекрестке, разбился директор цирка. Его, пьяного и полуживого надо было срочно везти в больницу и товарищи поручили это Калу. Он рванул, как он нам рассказывал, с мигалками через весь город, периодически поправляя лежащего рядом на сидении и пускавшего кровавые, мыльные пузыри прямо на новенький, привезенный из Эмиратов коврик. На одном из крутых поворотов он не успел затормозить и сбил, какого-то барана, внезапно выпрыгнувшего на проезжую часть, а, доехав до больницы, целый час шатался по коридорам с директором на руках, в поисках врачей и медсестер, потому что все отмечал международный день солидарности трудящихся.
Вернувшись на пост, Кал увидел группу «людей», извлекавших из разбитого автомобиля директора, разноцветные шарики и ленточки. Он мужественно попытался разогнать хулиганов, но их оказалось слишком много. Очнулся он, как он потом рассказывал, уже в травматологии. Он огляделся вокруг и внезапно услышал доносившиеся откуда-то сверху странные голоса. «Ты что, меня не любишь?», - спрашивал первый голос. «Не люблю, и никогда не любила!» - отзывался второй. Он встал и пошел на звук по коридору и увидел, что вместе с ним туда спешат и все остальные. Он попал в большой зал, в центре которого стоял телевизор, а вокруг рядами на стульях сидели люди и плакали. Те, кому не досталось сидячих мест, плакали стоя. Маленький мальчик, переминавшийся с ноги на ногу, вдруг начал дергать за рукав свою маму. «Мама, Мама! – умоляюще шептал ребенок, - я больше не могу терпеть!». «Да замолчишь ты, наконец, гадина! – грозно рявкнула на ребенка плачущая мать, - Ты что, не видишь, что Хуан Альберто страдает!». Впереди у экрана плакали старики, вдалеке у стенки молодежь и дети, в коридоре медсестры, а в телевизоре плакал Хуан Альберто, и Кал, как он нам потом рассказал, с непривычки вдруг не выдержал и громко рассмеялся.
Его лечение ничем не отличалось от других. Утром ему делали клизмы, в обед банки, ночью горчичники, а вечером приходила уборщица, и оставляла после себя такую грязь, что он потом был вынужден подолгу приводить палату в порядок. Другие больные поначалу смотрели на него косо, но он постепенно адаптировался, сдал анализы и уже на третий день плакал перед телевизором вместе со всеми.
Лысый и Чмо даже съездили, проведали его, и зачем-то отвезли ему в подарок книгу «Пролетая над гнездом кукушки». Я сразу понял, что добром это не кончится. Ведь эту книгу и здоровому человеку лучше не давать, не то, что больному! Но меня, как всегда, и слушать никто не стал.
Когда Кала выписали, мы его уже не узнавали, настолько он изменился. Небритый, плохо пахнущий, пьяный, он постоянно опаздывал на работу и грубил своим коллегам, а от меня стал шарахаться, как от привидения. Однажды на дежурстве он вместо того, чтобы оштрафовать водителя, кинулся на него с кулаками и избил его, чуть ли не до полусмерти. А когда на перекресток с проверкой нагрянул высокий начальник, Кал вдруг достал откуда-то линейку и начал при всех его измерять.
В память о прежних заслугах ему простили тогда его выходку, но когда он однажды попытался остановить машину министра здравоохранения, прощать его уже никто и не думал. Уже вечером под глазами Кала появились синяки, а на перекрестке – новый инспектор. Самое обидное было то, что у него отобрали чемодан с деньгами, которые он скопил за годы службы. Говорят даже, что телохранители министра взяли его жезл и засунули ему… хотя, возможно это было всего на всего обычное в таких случаях добавление рассказчика.
Именно этот случай, вероятно, окончательно выбил его из колеи, и с тех пор как у него отняли перекресток, найти себя он так и не смог. Одно время он продавал арбузы, потом перешел на дыни, потом стал торговать продуктами ГЕРБАЛАЙФ, но где бы он, что не начинал, отовсюду его вскоре со скандалом выгоняли. Он стал шляться по улицам города, заглядывать в мусорные контейнеры, а однажды кто-то даже видел, как он на Проспекте Мира, сидя на лавочке, грязный и босой кормил голубей.
А потом вдруг неожиданно, как снег на голову, на нас свалился Новый год. Все стали снаряжать елки, ходить друг к другу в гости, печь пироги и радоваться. И тогда во дворе все устроили общий праздник, и там были тетя Роза и дядя Тамик, и кто-то вдруг сказал: «А где же этот ваш Кал? Что-то давно его уже не видно!». И все разу погрустнели, ведь действительно уже давно все как бы забыли о нем. Но дядя Тамик не растерялся и громко выкрикнул: «А давайте выпьем за Новый год! Пусть он принесет нам много радости!». «Давайте!!!» - дружно ответили все, и за праздничным столом снова воцарилось веселье, продолжавшееся всю ночь и весь следующий день.
Но я не стал с ними долго сидеть. Сколько можно одни и те же разговоры слушать! И пока все звали снегурочку, я под шумок смылся. А когда поднимался по лестнице, вдруг нечаянно наступил в подъезде во что-то липкое. Мне в нос сразу ударил нехороший запах. Поднеся к лицу зажженную спичку, Я не на шутку испугался и от волнения смог выкрикнуть только одно слово: «Ка-а-а-л!». Вдруг, то, что лежало на полу, резким движением схватило меня за горло, придвинуло к себе и вкрадчиво произнесло: «Никогда… слышишь, никогда меня так больше не называй! Ты меня понял?». «Конечно, Кал, - ответил я, смутившись, - ты только не переживай, Кал!». В ответ из темноты раздался гулкий подавленный плач, сменившийся диким истерическим хохотом. Я решил, что не смогу ему чем-то помочь и мешать ему тоже не буду. Переступив, я поднялся к себе, про себя подумав, что надо бы все-таки, наконец, на уборщицу пожаловаться. Вечно у нас в подъезде, то окурки, то гильзы, то шприцы какие-то. Неужели нельзя как-то избавляться от этих отходов! Да и лампочку пора, наконец, вкрутить! А потом, когда в газете написали, что какой-то бомж угнал со стоянки машину ГАИ, я уже понял о ком идет речь.
Как стало известно на похоронах, он целый день гонял по улицам, превышая скорость, а вечером, в районе хладокомбината на всей скорости въехал в грузовик с химическими отходами. Как на самом деле все было никто, никогда, наверное, как обычно, и не узнает. С тех пор, как у нас придумали эти отходы в горах прятать, жизнь в наших краях стала еще более непонятной. То вдруг курица у кого-нибудь в деревне залает, то свинья закукарекает… а в одном селении, мужики даже поймали тура с тремя яйцами. Вот и Кал, бедный, от этих химикатов пострадал. Я-то сам, конечно во все эти вещи не верю, да и мало ли всякого у нас на похоронах говорят. Мне действительно было жалко Кала, столько человек всего перенес, так намучался. И когда я прочитал надпись на его надгробном камне, у меня невольно навернулись слезы. Этот камень заказали ему бывшие товарищи по ГАИ. На синем, полированном граните, красовалась кроткая, дружеская запись: ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ НАШ КАЛ.
 Вокруг могилы росли розовые цветы, где-то далеко пели птицы, а над надгробием жужжали мухи. И я даже подумал: хорошо ему здесь все-таки, наверное. Нет ни шума, ни рева, ни пронзительных автомобильных гудков. Тишина и благодать, чистый воздух, что еще человеку надо?
 Много тогда на кладбище слов было сказано, много всего вспомнено. И директор цирка приезжал, в новенькой инвалидной коляске. Он выступил с пламенной речью и долго еще раздавал детям конфеты и хлопушки. Потом и директор зоопарка несколько слов сказал. У меня, конечно же, тоже была пара мыслей по этому поводу. Ведь Кал не просто личность, он ведь в определенном смысле, как это сказать, «репрезентант» своего поколения. Но меня опять бы никто слушать не стал. Так что, чего с ними разговаривать…
 А через сорок дней, в селении Верхний Фарс, на исторической родине Кала, у местных жителей было видение. Неизвестное божество с подбитым глазом верхом на крылатом осле выступило на собрании жителей села, и убедило их сдавать деньги на международные права нового образца. Как только деньги были собраны всадник неожиданно исчез, оставив после себя неприятный запах. Хотя, скорее всего, это то же все из-за отходов химических. Уж слишком много их в Верхнем Фарсе скопилось.