Колесо Балсага
Он не вдавался в детали вопроса о том, что первично: материя или дух - он принимал колёса как данность. Он глотал их горстями, упаковками, тоннами - и ему всё казалось мало. Он лучше всех во дворе умел разбираться в этой дряни и мог часами расписывать букет ощущений от той или иной таблетки. Кто-то курил, кто-то кололся, кто-то пил огненную воду - он на всех смотрел с одинаковым презрением. Колёса - вот единственная сущность высшего удовольствия, потайная дверь в лабиринты небытия.
Сос! – кричала ему с балкона мама, – и что-то было фатальное в этом крике. Как будто она вовсе не его звала, а обращалась ко всем нам за помощью. Дескать, помогите люди добрые, подскажите, что мне делать с этим идиотом сыном. Но мы хранили молчание. Ведь мы знали, что между ней и сыном теперь – колёса.
Он закидывал их утром, в обед и вечером и всё в больших и больших количествах. Слухи о его достижениях уже давно покинули пределы двора и вовсю гуляли по городу. Чего стоит одна лишь история, когда он на своё двадцати пятилетие разом заглотнул двадцать пять таблеток и провёл потом двадцать пять дней в реанимации. Он находился между жизнью и смертью, видел свет в конце тоннеля - “такой яркий и круглый как колесо” - и вернулся назад в своё тело, робко покачивающееся на тоненьких кривых ногах у одного из пропитанных смрадом подъездов, этих бесконечно одинаковых пятиэтажных домов. Колёса - единственное, что спасало его от этого однообразия.
Их идеальная круглая форма настолько въелась в его сознание, что он умудрился уговорить маму купить ему в комнату круглый стол и круглый стол. Он с трепетным волнением предъявил мне эти живые свидетельства его новой философии, пристально глядя мне в глаза сквозь круглые стёкла своих очков. Но я не разделил его оптимизма. В свойственной мне бесцеремонной манере я подверг его образ жизни острой деструктивной критике. “Что ж, поздравляю тебя - сказал я, осматривая новую мебель - Теперь ты круглый дурак”.
Он сильно расстроился, но виду тогда не подал - лишь только понял, что бесполезно в таких делах искать моего одобрения. “На, возьми хоть почитай. Невежда” - буркнул он, протягивая мне книжку в ярком переплёте. Я прочёл её название и решил, что он окончательно спятил. Это был роман Артура Хэйли “Колёса”. Если уже даже я его не понимаю, то, что же говорить об остальных, которые всегда считали его тронутым. Ведь я - единственный, кто хоть как-то воспринимает язык его галлюцинаций, кто видел в нём мыслящую субстанцию.
Когда моё общество начинало его обременять, происходило одно и тоже. Он выпроваживал меня на улицу, выходил сам, и закрывал за собой дверь. Затем он останавливался, произносил свой индивидуальный философский тост “Что будет, то будет!” и закидывал колёса. Подняв воротник своей куртки, – последняя деталь этого своеобразного ритуала - он быстрой походкой удалялся в мир своих новых приключений. Мне только и оставалось, что смотреть ему вслед – уплывающему вдаль пароходу. Так он и плавал целыми днями, не признавая, ни времени, ни пространства.
- Сос! – кричала его мама в черноту вечернего двора. С-о-о-о-с! Но кораблик-сын всё никак не появлялся.
Он часто делился впечатлениями о своих путешествиях. «Приняв колёса, человек обретает ноги - любил он повторять. Нельзя просто стоять или сидеть - надо ходить. Движение - вот, что отличает действие колёс от действия травы. Хочется двигаться, искать. В действие приходят, какие-то скрытые механизмы. В организме начинаются необратимые химические процессы. Хочется жить, видеть, познавать». Он знал, что говорил, и вообще он очень хорошо разбирался в таких вещах. Не случайно его выгнали только с третьего курса медицинского института, и именно в то самое время, когда он плотно подсел на колёса. “Врачи ищут панацею, - комментировал он свое отчисление, - а я уже нашёл”.
Находясь в постоянном движении, он получал массу новых впечатлений, а действие таблеток умножало его зрительную энергию в тысячу раз. Он был талантливым наблюдателем и красноречивым рассказчиком. Он посещал выставки, политические собрания, кукольные театры, и всякий раз, когда он пересказывал мне увиденное, мне казалось, что я сам стоял там, рядом с ним. Бывало, я уже не мог определить, что в его рассказах факты, а что галлюцинации.
Он уходил на футбольный матч и возвращался с историей о том, как одиннадцать калорадских жуков вдруг высыпали на поле и буквально сожрали команду голубых божьих коровок. Он уходил на выставку рисунков и рассказывал, что на обратном пути, видел сотрудников автоинспекции, занимавшихся на дороге мужеложством. Он шёл на вечерний сеанс в кинотеатр “Дружба” и, возвращаясь, клялся, что подружился там с пятью индейцами и одной индейкой, а потом, бороздя просторы центрального парка, натыкался на склонившихся над шахматной партией стариков, которые сами того не ведая с течением времени, превратились в такие же застывшие фигуры. “Это всё не жизнь, а сплошная комедия” – повторял он постоянно, - это всё просто смешно!”.
Его безумие достигло свой вершины в той истории, когда он ни с того ни с сего забрался в беспамятстве на колесо обозрения, и с высоты птичьего полёта посмеялся, как он говорил, над всем этим городом. Мосты, улицы, дома, рынки, коррумпированные правоохранительные органы, взяточники-преподаватели, лицемеры политики, борцы тугодумы – он вдруг увидел их всех насквозь. Все они, маленькие-маленькие якобы копошились у его ног и просили прощения. Зоркие глаза милиционера на Площади Свободы, стадион «Спартак» - рассадник греко-римской борьбы и культа слабоумия, Китайская площадь, на которой никогда не видели китайцев, - все вдруг явилось ему в истинном свете. Разумеется, что в историю, про колесо Балсага я ему тоже тогда не поверил. Уж слишком всё было красочно, ярко и театрально.
Он, по его словам, устав бродить по разного рода задворкам, решил нанести удар прямо в центр своего самосознания и, заглотнув порядочную дозу, зашёл в краеведческий музей. Именно здесь он решил проверить на прочность своё историческое “Я” и отчётливо вглядеться в свою генетическую сущность. Но, попав в атмосферу старины и увидев то грозное величие, которым были пропитаны картины, изображавшие наших древних предков, он тут же протрезвел и растерялся. Он словно онемел, когда остановился пред огромным полотном, на котором нарт Сослан танцевал над горящим котлом посреди громкого пира. И каков же был его ужас, когда Нарт Сослан, не сходя с полотна, сделал ему знак подойти поближе.
“Пришёл посмотреть в глаза своим предкам храбрый юноша? – обратился к нему Сослан, - Да... вот они мы, во всём нашем величии… Понимаю тебя, юноша, мне знакомо это выражение лица. Страшно видеть такую грозную силу, такую доблесть и такое величие духа. Но и ты меня пойми. Вот уже добрую сотню я смотрю в глазах своим потомкам, которые приходят взглянуть на меня, и только и вижу, что эта сила и доблесть увядает и увядает с каждым последующим поколением. И не смотря на всё те признаки уныния и упадка, которые мне являются в лицах моих потомков, вынужден я сохранять эту гордую воинскую осанку и этот победоносный блеск в глазах, не смотря на все мои внутренние сомнения и недобрые предчувствия. Здесь, на этом самом месте перед тобой стояли многие, но скажу тебе по правде, таких ничтожеств, как ваше омерзительное поколение, я ещё не видел никогда. Вы, наркоманы поганые, только и заняты тем, что добыть себе дозу, только и делаете, что таблетки всякие жрёте, а потом приход выхватываете». И тут вдруг нарт Сослан протянул к нему свою огромную мужественную руку, схватил ею его прямо за горло и оторвал от земли. «Посмотри на себя, подонок! – продолжал Сослан пристально вглядываясь ему прямо в глаза. - Как ты смеешь сюда являться в таком состоянии?! Ну, ничего, найду я на тебя управу. Не долго тебе ещё осталось, моё славное имя позорить. Настигнет тебя колесо Балсага. Оно твоей смертью будет, – куда бы ты ни спрятался, и что бы ты ни делал. И тогда....
Он не стал ждать пока Сослан закончит своё проклятье. Барахтаясь в пустоте ногами и жадно хватая воздух, он собрал последние силы, и с пронзительным воплем вгрызся зубами нарту Сослану прямо в руку. Быстрой стелой вылетел он из музея, как молния пронёсся по проспекту, птицей перелетел он через мост, а, оказавшись во дворе, тяжёлым камнем упал нам на руки. Мы тогда все лекарства испробовали, что бы вернуть его к жизни и даже на всякий случай укол адреналина в сердце сделали, как он сам нам показывал. Долго он тогда в себя приходил, что и говорить, заставил нас всех понервничать.
Он многое тогда осознал и как только выздоровел, собрал рюкзак и поехал в горы. Он жил там совершенно один, в палатке, пил воду из родника, и готовил себе еду на костре. А однажды утром, у селения Верхний Фарс он увидел в лесной чаще живого оленя. Их взгляды встретились, и олень, вдруг широко улыбнулся и злорадно подмигнул ему левым глазом, после чего тут же отпрыгнул в сторону и скрылся в гуще деревьев. Он был потрясен. Он тогда поклялся, что никогда больше не будет глотать колеса, что снова возьмется за ум, сдаст недостающие экзамены и продолжит учебу. Но, что за тайна была в страшном пророчестве нарта Сослана?
Он перерыл все медицинские справочники и даже позвонил в нарко-диспансер. Но про колесо Балсага там тоже ничего и не знали. Я думал, теперь-то он точно успокоится, но я ошибался.
Посидев неделю на круглом стуле за круглым столом, ему вдруг вновь захотелось старых ощущений. Возможно, что именно мои наставления его подтолкнули к пропасти, ведь в состоянии отчаяния человек старается все сделать наоборот. Однажды он долго слушал меня, а потом вдруг резко схватил за воротник и закричал – «Что такое колесо Балсага? Ведь ты же все про всех знаешь. Скажи мне, это было на самом деле или только галлюцинация?». А что я мог ему сказать? Что он всю свою жизнь превратил в галлюцинацию?
Он долго ещё ходил сомневался, пытался найти себе занятие, а потом плюнул, сел на колеса и покатился. В тот злополучный день он, устав слушать мои нравоучения, выгнал меня, и, закрыв за мной дверь, вновь отправился в плавание. “Ну... что будет, то будет” - буркнул он, закидывая полную горсть. “Дай бог, дай бог” – успел я сказать напоследок.
Уверенным шагом он дошёл до перекрёстка. Тут его качнуло, торкнуло, приплюснуло и начало колбасить. Он успел оглянуться, и в этот же момент его худую танцующую тень вдруг мигом поглотила тень другая, большая и жирная, как огромное чудовище.
- Сос! – закричал я, что было силы.
Но мой отчаянный сигнал, так и завис в пустоте, не достигнув своего адресата. Секунда - и всё было кончено.
Выскочивший из кабины водитель самосвала долго щупал его пульс, а потом подошёл к огромному колесу, начал бить по нему нагой и плакать: “Будь проклято это чёртово колесо. Четвёртый случай уже за месяц. Наркоманы проклятые! Сами они, что ли под колёса кидаются?!” Он закрыл лицо, ладонями, пытаясь не показывать набежавшим зевакам своих слёз, а я, вдруг, прочитал рекламную надпись на грузовике и ужаснулся. Как будто невидимая молния пронзила меня насквозь и приковала ногами к тротуару. Синими пляшущими буквами на борту самосвала было написано: КОРПОРАЦИЯ “БАЛСАГ”: ШИНЫ. ДИСКИ. КОЛЁСА.
***
По прошествии сорока дней, с разрешения его матери, я покопался в его вещах. Книги я трогать не стал - там одни справочники были по химии и медицине. А вот круглый стол и круглый стул я всё-таки решил забрать. Вещи хорошие, а ему они уже всяко не нужны. Там была ещё тумбочка… но такая чёрт тяжёлая! Я попробовал, было поднять, а потом плюнул и решил не связываться