Это очень короткая, но весьма поучительная история о нравах в двух различных уголках России. Началась она в центре России, в Сибири, а закончилась в ближнем Подмосковье. И было это в далеком 1968 году, когда, как говорят, нравы были чище, а мы моложе.
Тогда, после окончания четвертого курса института, я по традиции (или уже привычке, до сих пор не пойму) поехал летом в третий раз в составе студенческого строительного отряда МИФИ на работу в Сибирь. Отряд наш под началом неизменного нашего командира Валеры Гаврилюка работал в двух местах – в Айхале и в Чернышевске. Базовый лагерь и основная часть отряда, обосновались на высоком берегу Вилюйского водохранилища, неподалеку от плотины Вилюйской ГЭС. На другом берегу Вилюя располагался город Чернышевск. Отряд был большой и, кроме группы, работающей в Айхале, и в Чернышевске мы работали в разных местах.
Я когда-нибудь подробно, в отдельной истории расскажу о наших трудовых буднях – сейчас о другом. Я работал в бригаде по строительству теплопровода в самом Чернышевске. В этой же бригаде работали два моих школьных товарища, два Геннадия – Леонтьев и Бутылкин. Все мы учились в разных институтах, но я их уговорил летом поработать в нашем, мифистском стройотряде. Вообще-то отбор в стройотряд у нас всегда был очень строг (с этим у меня связана отдельная история), но к этому времени это был уже мой третий стройотряд, я был в какой-то мере уже ветеран, работал с нашим командиром, Валерой Гаврилюком, до этого на стройках два сезона и неплохо себя зарекомендовал. В общем, под мою ответственность, друзей моих приняли в нашу студенческую семью, и попали мы все вместе в одну бригаду. Это не было случайностью – скорее необходимостью.
Я говорил, что бригада наша строила теплопровод, но это не совсем так. Теплопровод был уже проложен ранее, но был он не утеплен и открыт жестоким сибирским ветрам и морозам. Задача нашей бригады была – укрыть его. Для этого мы по обеим его сторонам заливали ленточный фундамент под лотки теплотрасс, укрывавших теплопровод от сибирских морозов и снежных заносов. Рельеф местности в Чернышевске был крайне пересеченный. Теплопровод то стелился над землей, то проходил на высоте человеческого роста. Соответственно, фундамент под лотки то проходил прямо по скалистой почве, то взмывал на двухметровую высоту. Строить опалубку под заливку такого фундамента было крайне сложно, но Гешка (Гена Леонтьев) имел с детства прекрасный опыт плотницких работ, был у нас бригадиром, и мы прекрасно справлялись.
В тот день работали мы на центральной улице Чернышевска. Рельеф был довольно гладкий, плотницких работ было мало, и все мы были заняты заливной бетоном уже отстроенной опалубки. Бетон подвозили регулярно и, чтобы выработать его в срок, надо было крутиться, как белка в колесе. И мы крутились. А в редкие промежутки перекуров я хватал фотоаппарат и фиксировал на пленку наши трудовые будни.
Вообще-то, начиная с самого первого стройотряда, я был как бы внештатным отрядным фотокором. Это нисколько не снимало с меня обычной трудовой нагрузки, скорее добавляло. Днем я ухитрялся на работе снимать, вечерами проявлял и печатал фотографии для отрядной стенгазеты. Я любил снимать и всегда мечтал о хорошей аппаратуре. Как только я поступил в институт, я сразу же купил себе с рук у знакомых старенький подержанный фотоаппарат «Смена». Но после того своей второй поездки на студенческие стройки, я купил на заработанные деньги «Зоркий» с отличным объективом и прекрасным набором диафрагм и выдержек. Так что в Чернышевске я был во всеоружии.
Высота заливаемой опалубки была не высока, и мы быстро продвигались по теплотрассе. А потому, постоянного места базирования у нас не было – все свое с собой переносили с места на место. Также кочевал и мой Зоркий. А чтобы он всегда был на виду, я его вешал на бетонный придорожный столбик линии электропередачи. Это было очень удобно – отнесешь носилки с бетоном, зальешь в опалубку и, пока ребята нагружают новую порцию бетона, успеваешь сделать два-три кадра.
В хорошем темпе мы проработали до обеда, а потом за нами пришла машина, чтобы отвезти нас на обед и отдых через плотину, на другой берег Вилюя, в наш лагерь Зурбаган. Шофер поторапливал, в городе и по дороге к лагерю работали и другие наши бригады, и надо было успеть прихватить всех. Мы тоже торопились – тяжелый труд буквально высосал из нас остатки сил и утреннего завтрака. Желудки подвело, и мы валились с ног. И только потом уже, после обильного и сытного обеда, расположившись на отдых, обнаружил я отсутствие моего репортерского орудия труда – любимого моего фотоаппарата. Получалось так, что я в спешке отъезда забыл снять его со столбика.
Обидно было до слез, это была одна из немногих принадлежащих мне стоящих вещей, купленная на честно заработанные тяжелым трудом деньги. Перерыв на обед и отдых длился у нас обычно два часа, половина из которых уже прошла. Бежать к месту работы не имело смысла – довольно далеко, да и на машине быстрее с обеда приедешь. И в мыслях я уже распрощался со своим фотоорудием. Мыслимое ли дело, чтобы новый, дорогой аппарат бесхозно и без присмотра более двух часов провисел на столбике на людной улице на расстоянии протянутой руки от тротуара? Итак, как там, у Ремарка – «Прощай оружие».
Да, обидно, досадно, ну ладно, будет растяпе урок на всю жизнь, будет растяпа умней и бережливей. Ребятам я ничего не сказал - нечего позориться. Только кто же теперь будет стенгазету снабжать фото?
Вскоре пришла машина и развезла нас по рабочим точкам. По прибытии на место работы, первым «находку» углядел наш бригадир – Гешка:
- Цепочкин, а не твой ли это фотоаппарат висит там, на столбике?
- Мой.
- А что ж ты его бросил без присмотра?
- А что его трясти туда-сюда по пыли?
Надо сказать, что слова мои имели под собой резонное основание. Дорога от лагеря до работы хоть и была каменной, но далеко не гладкой. Трясло нас в машине немилосердно, да и пылью мы покрывались изрядно.
- Ну, ты даешь! А если бы утащили? – Продолжил Гешка.
- Так это ж Сибирь, а не Москва. Им чужого не надо - свое отдадут.
И это была правда. Рабочий день наш продолжался 10-12 часов и затягивался часто допоздна, до сумерек, а то и до темноты. Отработавшие свое еще засветло, сибиряки уважительно смотрели на наши потуги, жалели и помогали нам – кто словом, а кто и делом. Когда ужинали, то подкармливали и нас, угощали сладким. Это особенно ценилось, поскольку углеводы быстро восстанавливали силы. Потому у нас в лагере, в столовой на столах в полночь за полночь всегда стояли большие чашки, наполненные сахарным песком, а на тарелках всегда лежал нарезанный хлеб. Чашки быстро пустели, но дежурный по кухне обязан был их регулярно заполнять.
Вот так, не получилось в этот раз у жизни дать мне горький и нравоучительный житейский урок. Спутала ей Сибирь все карты. И я размяк душой, уверовав в людскую честность и порядочность. А зря! История эта на этом не закончилась, а имела свое поучительное продолжение.
Успешно отработав студенческое лето, мы приступили к учебе. Однако совместное двухмесячное времяпрепровождение требовало своего продолжения, и мы решили отметить успешное окончание нашей работы, собравшись по такому случаю на природе. Здесь надо бы сказать, что успешным окончание работы было не для всех. В Чернышевске, уже после нашего отъезда, серьезно пострадал наш бессменный командир Валера Гаврилюк. Я напишу об этом, когда буду писать о Чернышевске, а пока мы этого и не знали, покупали еду и питье и готовились хорошо провести время.
Вопрос о том, где нам собраться, не стоял. После двух месяцев жизни на свежем воздухе, в палатке, на берегу Вилюя, нам было как-то не с руки собираться в городской квартире. Только на природе! Здесь мы с Гешкой были полностью солидарны. Толстый (так, шутя, мы в хорошем настроении подкалывали Бутылкина), большой нелюбитель всяческих жизненных неудобств, немного (как всегда) поворчал, но к нам примкнул. Но где? У Гешки на этот вопрос был свой ответ – только в его родной деревне, в Поломах. Поломы – небольшая деревушка (так она у меня отложилась в памяти) за Петушками. Как мы туда добирались не помню, но не в этом дело, скорее всего на электричке. В отличие от героя книги Венечки Ерофеева «Москва - Петушки», добрались мы до места назначения абсолютно трезвыми.
Программа на пару дней была незамысловатая и включала в себя всего три пункта. Первое – попить водочки на свежем воздухе, второе – искупаться, третье – рыбки половить. Но стоял сентябрь, месяц для купания не самый подходящий, и этот пункт нашего плана как-то тихо и незаметно отпал. Рыбалка при отсутствии наличия рыболовных снастей тоже не задалась. Оставался пункт первый и последний – возлияние на свежем воздухе. И этот пункт нашей немудреной программы мы собирались выполнить добросовестно. Но опять же не заладилось, мелкий неприятный дождичек загнал нас под крышу, на веранду деревенского дома, но уж тут-то нам ничто не могло помешать. У нас были в достатке питье и городские закуски (колбаса, сыр, консервы), у хозяина в достатке были свои закуски, деревенские (картошка, капуста квашеная и сало), так что стол ломился. Открытая веранда вполне подходила под понятие «на свежем воздухе» единственного оставшегося пункта нашей программы, а потому мы с чистой совестью принялись за ее исполнение. Как и в Чернышевске, в перерывах между работой, то есть между тостами, я фиксировал выполнение нашей программы своим испытанным «Зорким». Заснял я и деревню, и речку, и ребятню деревенскую, и наши возлияния «на свежем воздухе».
Пили мы хорошо, не торопясь, и не пьянели, что при обильной добротной закуске было явлением естественным. Дождик прекратился, но мы уже так прикипели к насиженным местам, что не стали их менять, только выходили «покурить» на берег речки. Кстати, все мы были некурящие, а речка протекала прямо перед верандой – метрах в десяти вниз по тропинке. Жизнь была прекрасна, пикник удался, мы перешли на следующие курсы наших институтов, набрались сил и впечатлений в далеком Чернышевске, были молоды и при деньгах – что еще желать? Мы допили привезенное и решили на некоторое время прерваться - закуска закуской, но далее злоупотреблять спиртным не стоило.
До вечера было еще далеко, и Гешка решил прогулять нас по родным местам. Но сначала надо было прибраться и помыть посуду. Поскольку мы заранее не подумали о такой ситуации и не захватили с собой женщин, то спихнуть эту, не свойственную настоящим мужчинам, покорителям Вилюя, процедуру было не на кого. Пришлось нам сделать усилие и навести порядок. Посуду мыли втроем, прямо в речке перед домом. Я фотографировал и мыл. Мытую посуду складывали прямо на траву у воды, а когда все дружно вымыли, то и понесли ее дружно в дом. Фотоаппарат, чтобы не мешался, я оставил на бережку. Не было меня секунд 30, а когда вернулся, то моей любимой игрушки, моего нового дорогого фотоаппарата не было – как корова языком слизнула. Но коров поблизости не было. Не было вообще никого, кроме деревенского дурачка. Но и он был вне пределов пространства для подозрения. Мы его, конечно, поспрашивали и по-хорошему, и сурово, но что с дурачка возьмешь? Походили мы и по деревне с расспросами, но все напрасно. По видимому, те пацаны, которых я фотографировал накануне, «пасли» нас, и при первой же подвернувшейся возможности нас «обули». Так хорошо начавшись, вечеринка наша продолжилась уже не в таком радужном настроении. Но продолжилась, уже с новым настроением и новым, местным «горючим».
На следующий день мы предприняли еще одну попытку вернуть нашу собственность и поняли, что напрасно. Никто из взрослых обитателей деревни пропавший фотоаппарат не видел. Поняли мы, что ничего нам не добиться. Скорее всего, кто-то из взрослых все знал и уже нахваливал своего малолетнего потомка за удачно проведенную операцию.
Две крайности сошлись. Одна и та же вещь в первом случае находилась без присмотра несколько часов в людном месте и не пропала, во втором всего за полминуты в безлюдном и пропала с концами. В первом случае совершенно незнакомые люди не позарились на чужую собственность, во втором – знакомые (может даже и близкие) не задумываясь, ее присвоили. Да, долго нам еще идти к цивилизованному обществу и радует только то, что начинаем мы этот путь не с нуля.