Бывает все. И деревья голые. И чайки грустные. И яхты закоченевшие, сиротливо пришвартованные к длинным пристаням.
...
Его поместили в узкую комнату. Стены, пол и потолок которой выкрашены в белый, даже ослепительно белый цвет. В комнате чисто, сухо, тепло. Но голо. Неуютно.
Можно распластаться на полу и стать похожим на нарисованного рукой Леонардо мужчину в круге. Можно свернуться калачиком, и стать похожим на орех арахис.
Можно стучать по стенам и орать, чтобы тебя открыли. Можно пинать эти белые стены своими ботинками. Можно разуться, бросить ботинок с силой отчаяния, пока он, оттолкнувшись от стены, не отрикошетит тебе больно в плечо.
Можно уткнуться носом в куртку, сесть на корточки и обнять себя заботливо руками. Втянуть голову в плечи и надолго задуматься. Можно пореветь. Можно помечтать, погрустить, поплакать.
Можно начать дико хохотать, стонать, орать, бить головой или пяткой пол, плевать в потолок... Запеть, наконец.
Можно вдруг поковырять ногтем или гвоздем, случайно завалявшимся в кармане куртки эти белые стены без единого намека на проем двери. Можно сделать зарядку или поспать...
Интересно, когда там можно сойти с ума?
....
Стоило лишь раз в году в очередной раз «обидеться» на Солнце и чуток отодвинуться от него, как пришлось приспосабливаться к новым температурам. Земля укрылась парами облаков, покрылась снегом, укутала бредовыми туманами низины гор и ручьи.
Отчаянно захотелось иметь свой кров.
Медведи полезли в берлоги. Мыши сжались в норках в кучки да и склеились там хвостами. Дятлы обиженно втянули носатые головы в узкие плечики.
А рыси неутомимо рыскали добычу в лесу. Остервенело рвали клыками горячее кровавое мясо.
....
В комнате не наступало ни сумерек ни рассвета. Прошло всего два дня. Он постарел и осунулся как за год. Руки тряслись и мутился рассудок. От жажды скрежетало горячим сухим жаром в горле и легких. Зубы кусали засыхающую и потрескавшуюся в нескольких местах губу и жадно сосали выступающую соленую кровь.
...
Солнце с любопытством заглядывало сквозь тучи на нахохлившуюся обиженную Землю. Та отворачивалась, лила дожди, гремела громом и разъяренно швырялась молниями. Она морозила реки и те скрючивались в извилистый узор
...
В забытьи он разговаривал во сне. Сам с собой. С собой прежним.
Он пытался вспомнить свое лицо, но вспоминал лишь отрывки произнесенных диалогов, короткие команды да неполные песни.
Песни были тягучими и валили в неглубокий сон.
Он вспомнил о Боге. Молил нещадно. Пытался верить и, кажется, поверил.
Снилось петляние в извилистых лестничных пролетах, то и дело захлапывались и распахивались двери лифта и он не боясь, что снова не успеет выйти, рвал телом в образовавшийся проем.
...
Свет из окна был настолько щекотливым, что веки спящего дрогнули, зажмурились и прищуренно раздвинулись. Сеть мелких морщин раздробила кожу на множество мозаичных осколков, тянущихся лучами то к переносице то к щекам.
В нос ударил сильный запах собственного пота.
...
- Мама! Мама! – Смотри какой цветочек!
На прогалине, освещенный солнечным светом, дрожал на ветру мохнатый сильный стебель, с восседающим на нем красивым белым цветком.
Возле забытых яхт плавали белые лебеди. Их сопровождали отряды уток, суетливо снующих в поисках корма под воду. Они появлялись, отряхивались и снова важно плыли. Под водой были видны их красные перепончатые лапы.
...
Какой-то странный соленый привкус. - подумал он, облизнув губу и выдавил из тюбика белую толстую полоску зубной пасты.
Начался новый день. День зимы.