Разумеется, я опоздал… Я ненавижу опаздывать, я никогда никуда не опаздываю. Кроме как… Да, естественно!
Я такой хороший – охренеть. Зная, сколько времени, шел вразвалочку, считал черные бумеры на шоссе. Все ярче проступал туз, рисованный киноварью греха на спине моей души. А мне, конечно, было фиолетово!
И только когда отошла тяжелая деревянная дверь, в лицо пахнуло живым человеческим теплом, я вдруг опомнился. Испугавшись моего вторжения, вздрогнули где-то в глубине многочисленные желтые огоньки. Хлынула волна: «Источника бессмертного…» Расплескалась, накрыла. Эх, ты!.. Вот уж опоздал так опоздал! Где посеял стыд? Не заблудшая овца – блудливый баран!
Посеял… Не стыд я посеял, а ложь. Ложь, что тяжело вставать в выходной рано утром, ложь, что много сил отнимет тренировка, ложь, что до стадиона добираться полтора часа. Сеешь чертополох и надеешься, что он заколосится хлебами? Да брось ты. Как ребенок, в самом деле! Хватит обманывать себя, прекрати. Ты же прекрасно знаешь, кто отец этих семян.
Как ребенок? Если бы. Вот их несут, они волнуются, они молчаливы: они принимают в себя Бога. Меняется взгляд, падает раздираемая завеса, и взгляд устремляется ввысь. Все обнимает любовь, всех примиряет, всех понимает, все прощает… А ты стоишь в другой стороне.
И мне сегодня прощения нет, я знаю точно. Господи, да не слушай меня, если опять начну выдумывать чушь, будто не слышал будильника, будто выбрасывал мусор, будто долго не мог закрыть дверь на второй замок. Ты же знаешь: это неправда. Я опоздал потому, что опоздал. Вот он, я: стою, опустив голову; подпеваю, жду. Скоро медленно двинется вереница людей со счастливыми, светлыми лицами; поздравляя друг друга, они подойдут, чтобы поздравить Тебя и поцеловать – искренне, с радостью… Пойду и я. Интересно, на кого я буду похож? На свинью. Пусть на свинью, но только не на того, кто уже сказал однажды: «Радуйся, Равви!» Атас… Заметь, ты катишься именно в этом направлении. Все, что угодно, занимает твои мысли и чувства – только не любовь… Еще шаг – и предательство. И все шире бубновый туз на спине, и все легче в него попасть.
Я протолкался вперед, расстегнул куртку: стало жарко. Ничего, там, куда ты, по всей видимости, собираешься, будет несколько жарче. Привыкай! Тренируйся.
Мимо меня пронесли на руках ребенка. Отец нес сына через толпу, и малыш незаметно касался горячей ладонью каждого, мимо кого они проходили, смотрел в глаза и улыбался. Я ожидал, что, минуя меня, мальчик дернется, отпрянет, отведет руку в сторону – но детская ладошка легла мне на грудь, прямо туда, где у живых находится сердце. Ребенок взглянул на меня серьезными темными глазами, улыбнулся и взялся за лацкан моей куртки: ну, что же ты? Не переживай… Радуйся вместе с нами! Все хорошо, только ты держись! Я совсем не злюсь, я рад тебя видеть… Я тебя прощаю.
Вот и все, морок спал, тяжесть исчезла. Я воскрес! Слава Богу, я могу дышать и жить! Честное слово, я обещаю, больше этого безобразия не повторится! По крайней мере – по моей вине…
* * * * *
- Чего ты сегодня веселый такой? Все улыбаешься…
- …
- Не, ну скажи! А то сияешь – аж завидно!
- Бросок у меня сегодня лучше шел, верно?
- Ну, вроде бы… Я не заметил. Нет, а вправду? А? Ты откуда такой довольный?
- Тебе соврать?
- Нет…
- Из церкви.
- А-а… Понимаю. Да, щас эт модно. Я тоже тут недавно заходил, действительно смешно! Меня так прикололо, слушай: поп ходит, хренью этой машет…
- Кадилом.
-Во! Я ж говорю: модная тема…
* * * * *
Мальчик… Боюсь, в следующий раз не узнаю его: у меня плохая память на лица. Я даже не уверен, что отец его – постоянный прихожанин нашего храма. Как чудесно спас меня от злобы и уныния причащенный ребенок!
И какой свиньей все ж-таки оказался я! Приложившись к кресту и к празднику, подойдя к Тихвинской и Николаю Чудотворцу, я рванул на стадион, начисто забыв подать проскомидийную записку. Более того: я даже не поставил свечку. Хотя специально выложил червонец в наружный карман. Проносил весь день, а вспомнил лишь вечером, пройдя мимо нищенки у метро. Ряженая она, или действительно зарабатывает на хлеб?
А какая тебе разница?
Я вернулся и положил десятку в грязный пакет у ног старухи. Она подняла трясущуюся голову и что-то сказала мне вслед. Я не расслышал: в плеере играло радио.