Почему так темно? Темно и холодно. Мрак повсюду, он заползает внутрь меня, и улыбается, улыбается так неприятно, что меня мутит, я чувствую, что меня сейчас стошнит. Повинуюсь какому-то принципу - обусловленному, наверное, воспитанием – что нельзя же прямо на дороге… А это разве дорога?..
Мрак повсюду, я ищу в нем силуэты деревьев.
Наконец подхожу к дереву и блюю. Я почти не ел с утра, и ужасные рвотные позывы заставляют мое согбенное тело бессильно содрогаться.
Тошнота проходит, и я с небольшим облегчением отхожу куда-то в темноту, от дерева, от смердящей рвоты. Облегчение длится секунды. И так почти пустой желудок опорожнился, но какие-то секунды прошли, и в эту пустоту пробрался страх… Нет, нет! Это не страх, это дикий ужас! Я не могу, не могу так больше! Холодная тьма окатывает меня ледяным ветром, я падаю на колени, не в силах сопротивляться этому натиску темноты, этому давлению в миллионы атмосфер... Я плачу, слезы текут по моим щекам. Они попадают мне в рот, но я не чувствую соленое. Я смотрю на свои руки. Они трясутся.
Дикий ужас все не отступает. Я уже понимаю, что это навсегда. Навечно. Я обречен остаться в темноте без намека на свет и тепло, без огня…
Огонь! У меня же есть спички! Я судорожно шарю по карманам. Не нахожу. Я встаю с колен, ищу в джинсах, в передних карманах, теперь в левом заднем – нет, тут нет. Теперь в правом…
Есть! Есть!!!
Мои руки трясутся все сильнее и сильнее, дрожь переходит во все тело. Амплитуда их колебаний теперь так велика, что мне кажется, что я машу ими… Нет, я не машу ими, я пытаюсь остановить их, но они не слушаются. Я пытаюсь сосредоточиться на спичке в правой руке и спичечном коробке в левой. Никак не получается. Слезы вновь стекают по щекам… по подбородку…
В тот момент, когда дрожь едва притихла, я зажигаю спичку одним верным, резким привычным движением. Огонь… В жизни нет ничего важнее, чем огонь. Я смотрю на него, пытаюсь говорить с ним, будто я умалишенный, чтобы он горел сильнее, чтобы он убил тьму, холодную бездушную тьму…
*****!
Спичка погасла. Я достаю новую, руки уже почти не трясутся. Быстрое движение – и она горит. Дарит свет мне, и тепло моим рукам. Но внутри меня все так же холодно.
Моя левая рука пытается найти сигареты. Выронила коробок. Один карман, другой… Потом вспоминаю - когда я искал спички, в карманах ничего не было.
Спичка опять гаснет. ****ь!..
Я ищу коробок, в нем должны еще оставаться две спички. Я ползаю в кромешной темноте, скребу землю своими пальцами, ногтями…
Снова в левой руке коробок. Я улыбаюсь. Я смеюсь! И пусть мой смех тонет во мраке, пусть меня слышит только мрак – ничего! Этот смех для него! Над ним!
Я зажигаю спичку. Огонь завораживает меня. Я смотрю на него, и тьма как будто отступает, мне кажется, что холод внутри уже не такой, я почти не замечаю его. У меня есть огонь, неповторимый каждый свой миг, вечный…
Сука!
Осталась последняя спичка, и я ни секунды не задумываюсь ни о чем, не хочу впускать внутрь себя страх, дикий ужас, и зажигаю ее, эту деревянную палочку с серой на конце.
Огонь ласкает мой взгляд. Нет ничего приятней, чем смотреть на огонь. Я подношу спичку как можно ближе к своему лицу в надежде, что он согреет меня. Огонь ласкает мой взгляд, и я почти счастлив. Я улыбаюсь...
…Тьма своим ледяным дыханием погасила спичку. Она снова смеется надо мной. Опять, не в силах противиться оглушающей холодной тьме, я падаю на колени и плачу, плачу, плачу… Я понимаю, что это навсегда… Навечно…
***
Утром Андрей Пешаков долго не мог понять, где он находится. Он смотрел на свои обожженные руки, на спички рядом с собой и на деревья, покрытые едва заметным слоем инея.
Когда вышел из парка Петровского, он вспомнил, что должен идти в институт. Нужно спросить несколько вопросов насчет своей курсовой по расчету маломощного блока питания для встроенной системы управления технологическими процессами.