...или в поисках смысла слов... и жизни
"Случилось это в те далёкие времена, когда и сахар был слаще, и кофе импортный лучше, и колбаса любимая - по два двадцать…"
Именно этими словами хотелось мне начать свою новенькую баечку, но, уже сев за компьютер и уже занеся руки над клавиатурой, я вдруг поняла, что гнездившаяся ещё пару секунд тому назад в моём мозгу история исчезла, будто её и не было. Я поскрипела серым веществом минуты две, и, отчаявшись вспомнить хоть что-нибудь, решила взять да и сочинить рассказ не о себе и не о своих друзьях-товарищах даже, а о чём-нибудь сказочном, чудесном, прекрасном, восхитительном, а если получится, то и о фантастическом.
Вот уж не знаю пока, что у меня из этого желания получится, выйдет ли задуманное или напишется, как обычно – просто жизнь, просто люди, просто отношения, просто, просто, просто…
А начну я свой рассказ так, как до меня это делалось тысячу раз. Я стану нанизывать на тонкие нити повествования красивые слова, лишние слова, милые слова, медленные слова, слова длинною в жизнь. Слова, читая которые, можно даже уснуть…
Я опишу вам двух очень разных людей, опишу вам их так, как описали бы они себя сами в определённых обстоятельствах. Ведь они никогда не видели себя со стороны, и им казалось…
* * *
В далёком городе Лились жил-поживал человек. Так себе на вид – обыкновенный, каких много, высокий, худой, нескладный, с лицом изменчивым по погоде и настроению. Бывал человек весел, так и лицо его начинало играть тонкими морщинками-лучиками вокруг глаз, загнутыми вверх уголками широкого рта и забавными ямочками на щеках. А коли посещала человека грусть-тоска, так и лицо его сразу непременно вытягивалось, подбородок будто становился тяжелее, глаза тускнели, рот делался похож на букву «п», если вытянуть её по горизонтали, а вместо сотни морщинок у глаз появлялась одна – глубокая, вертикальная – между черных насупленных бровей.
Звали человека Винером, а фамилии его никто не знал. В городе было не принято вмешиваться в чужую жизнь, а проверять документы и вовсе считалось чуть ли не грехом, то есть делом чрезвычайно неприличным и даже порочным.
И всё из-за того, что когда-то, за долго до начала этой истории спросил городской мэр паспорт у одного приезжего, а он как выхватит пистолет, и ну стрелять в разные стороны. Тогда были ранены четверо, и среди них жена мэра и сестра его Люсиль – юная девушка шестнадцати невинных лет. Стрелка того подоспевшие полицейские убили, зарубив огромными, блестящими саблями, а тело его, погрузили в тележку, да и свезли за город – на кладбище для всякий чужаков и прохожих людей.
Все кроме Люсиль быстро пошли на поправку и скоро уже вновь беззаботно разгуливали по улицам, а она так и осталась не ходячей. Родителей бедняжка лишилась ещё в раннем детстве. Брат - единственная её поддержка и вечный утешитель вскоре после той перестрелки утонул в городской пруду, и осталась она совершенно одна в большом каменном, гулком доме на тихой окраине. Рядом шумел лес апельсиновых деревьев, где так любила играть местная детвора, и плескалось в ветреный день тёмными водами старое, заросшее кувшинками и лотосами озеро.
По началу добрая сноха часто навещала Люсиль, но потом, закрутившись средь своих непоседливых пятерых детей, совсем позабыла о ней и вспоминала только, когда в городе случались большие праздники.
Люсиль целыми днями сиживала у широкого окна, упершись ладошкой в щёку, и смотрела на чужих детей и редко забредавших в тот район взрослых жителей города. Винер тоже изредка попадался ей на глаза, и она по лицу его определяла, каково в этот раз его настроение. А тому и в голову не приходило поднять голову и посмотреть в глаза наблюдательнице. А если бы посмотрел, то увидел бы в них не тоску вовсе, а любопытство и живейший интерес. Ах, как не хватало Люсиль новостей и историй, разговоров и впечатлений. Ах, как не хватало ей простой жизни среди вечно куда-то торопящихся сограждан, среди городского шума и суеты.
Винер же наоборот бежал от всего того, к чему так стремилась все душой Люсиль. Бежал к озеру - к музыке его всплесков и шорохов, к птичьему гомону, а весной – в апельсиновую рощу – под сень её ветвей, покрытых большими бело-розовыми цветами, такими ароматными, что начинала кружиться голова. Он любил это кружение, оно заставляло его опуститься на землю, прислониться спиной к стволу самого большого дерева, закрыть глаза и погрузиться в странные, мучительные, но чудесные грёзы о чём-то далёком, загадочном и прекрасном, чего он даже не смог бы никогда описать словами. И всякий раз, когда эти полу-видения, полусны снисходили к нему, он улыбался широкой улыбкой и радостно жмурился, как будто солнце мешало ему даже сквозь закрытые веки.
Так они и жили – совсем рядом, но очень и очень далеко друг от друга.
Шли годы. Люсиль уже не могла смотреть на детей из своего окошка, она понимала, что ей самой уже никогда не быть матерью и вид чужих малюток вызывал у неё только грустные, отчаянные слёзы. И на взрослых смотреть ей стало скучно. Они меняли моду на одежду и музыку, но оставались такими же, как прежде и ничего в их жизни не вызывало в ней ни малейшего интереса. Люсиль стала всё чаще погружаться в себя – в свои мысли, в свои сказки, в свои фантазии…
Изменился и Винер. Не был он уже так стремителен как прежде. Вышагивал с осторожностью, всё чаще смотрел себе под ноги, будто боялся споткнуться. В рощу далеко не заходил – гулял по самому краю, да и озеро не обходил как прежде, а только сидел на его берегу, напротив островка из сплетённых лотосов и читал что-то. Книги у него всегда были большими, и Люсиль даже на расстоянии видела, как ярки их обложки.
* * *
Ау, читатели! Вы там как? Не уснули ещё? А я так почти. Вот ведь скукота какая!
Сначала в первых строках то, что в приличном литературном обществе называется «И тут все умерли», потом несчастная калека, вечно сидящая у окошка и смотрящая вдаль. Ах, мне её жалко! И вот ведь прямо, как в романах из позапрошлого века – несчастная девица при этом, судя по всему, не пьёт, не есть, не… Одним словом, только сидит сиднем и глядит глыднем. Хотя такого слова, кажется, и нет вовсе. Ну и наплевать – мне нравится. А я – автор. И я его применю.
И мужик этот… Похож на моего соседа с четвёртого этажа. У которого ещё на затылке пресмешной, коротенький хвостик, а на остальной голове – лысина. Он эту лысину почему-то называет «зачёс», хотя, прошу пардон, зачёсывать там давно уже стало совершенно нечего.
А имя-то, а имя? Интересно, ничего более дурацкого я не могла придумать? Видимо, не могла. Это грустно. Меня очень жаль. Исписалась.
Так вот этот мужик, который Винер, со всеми его морщинками и любовью к апельсиновым садам совершеннейший дурак. Поверьте мне на слово, я - автор, я знаю. Впрочем, может быть, ему просто не повезло в детстве и он, перенеся краснуху, остался импотентом? Или не краснуху... Надо заглянуть в медицинский словарик и уточнить, а то вот я вам говорю, а вы потом станете меня упрекать в неточности или ещё хуже – что я вас ввела в заблуждение. Ладно, будем пока считать, что он не импотент, а скопец или принципиальный девственник, что совсем уж неприятно. Импотента хоть жалко было… Нет, всё-таки первый вариант моих предположений был гораздо лучше!
Так что, извините, но я предпочитаю думать, что Винер именно импотент. Чтобы и дальше лелеять в себе благородную жалость и сострадание к только что придуманным героям. Или, чтобы попытаться развернуть эту историю ещё каким-нибудь боком.
Кстати, тем, кто по каким-то неведомым мне причинам всё-таки заинтересовался этой историей, я сообщу, чтобы уж не тянуть кота за хвост: у них всё кончилось хорошо. Ага, именно так я, пожалуй, и сделаю.
* * *
Они встретились. В центральной библиотеке города. Винер случайно споткнулся о недвижные ноги Люсиль и чуть не упал, а потом из вежливости заговорил. Так и познакомились. Подружились, конечно. Стали глядеть на природу из одного окошка. А иногда она весело смотрела сверху, как он размашисто двигая лас… то есть руками, переплывает через озеро. И случилось страшное: Винер как-то раз запутался в лотосах и принялся тонуть. А она как заорёт истошно, как вскочит, да как побежит! То есть парализация ног чудесным образом прекратилась в один момент. Спасла, конечно, а как же.
Поженились. Детей родили. Троих. И умерли в один день. Одним словом – сплошное счастье.
Вот вам.
* * *
А на самом деле всё произошло совершенно иначе. Но я изложу правду только тем, кому ранее рассказанная история не понравилась. Остальные могут уже идти, наконец, спать.
* * *
Во-первых, ту девицу звали вовсе не Люсиль, а того мужика – не Винер. Звали их Лауретта и Трандескан. Жили они в городе Замастель и приходились друг другу дальними родственниками. И когда совсем обедневший Трандескан, разорившийся, играя по вечерам в рулетку и винт, узнал, что несчастная Лауретта - девушка вполне обеспеченная вовремя скончавшимися родственниками, так он сразу и приступил к её обольщению. Сначала всё ходил под её окнами, а потом, одним погожим вечерком сделал вид, что упал и больно ударился. Прямо перед дверью немаленького дома Лауретты.
Слуги, конечно, занесли Трандескана в дом и принялись хлопотать. А он всё стонал, заламывал руки и твердил, что ему надо срочно в библиотеку, потому что книгу сдать необходимо обязательно сегодня. Лауретта прониклась, снарядила экипаж и книгу героически сдала, почувствовав себя при этом благородной спасительницей. Вернулась она домой, а там на белой пуховой постели возлежал уже наш Трандескан и вроде как периодически терял сознание от сильнейших болей. Лауретта рядом с ним примостилась на своём креслице и принялась лобик ему мокрой тряпочкой обтирать и читать главы из рыцарского романа. Роман Трандескан сам и выбрал, чем покорил девушку совершенно: она никак не ожидала, что мужчинам – этим грубым, похотливым животным - может нравиться такая изысканная литература.
Трандескан был мужчиной опытным, и обольстить несчастную простушку ему не составило большого труда. А что уж тут трудиться, если рыбка и сама рада в сети к своему рыболову. Не учёл наш греховодник только одного: Лауретта тоже была не лыком шита и быстро разгадала намерения мужчины, так удачно свалившего прямо в её объятия. Не зря Лауретта прочитала так много любовных романов! И вот по прошествии самого малого времени пошли они под венец. Хитрая Лауретта и ничего не подозревающий проказник Трандескан.
А уж после свадьбы она гайки-то позакручивала! Деньги стала выдавать только после исполнения муженьком его супружеского долга. Причём, сумма прямо зависела от качества проделанной работы. Трандескан от такой наглости, конечно, сначала совсем обалдел, но деваться-то некуда и он скоро привык. И даже втянулся. Потому что Лауретта, хоть и не могла передвигаться самостоятельно, но в постели оказалась горячей штучкой и шевелилась не хуже всех прочих.
Пошли дети. Сначала сразу два, а потом ещё один. Трандескан даже растерялся – не ожидал от супружницы такой прыти. Но четвёртого всё же сделал. На этом они успокоились. Так как Лауретта денег больших мужу на игру не давала, а хозяина единственного в городе казино предупредила, что по распискам оплачивать ничего не станет, то Трандескан разорить семейство не смог, хотя и старался.
С горя запил, к жене охладел и, оставшись без её дотаций, совсем заскучал. От того занялся литературой и вскоре заделался знаменитым на весь город писателем. Псевдоним взял в честь грехов юности и стал называться в богемных кругах и среди читателей Винт Рулеточный-Залётный. Жена его за это, конечно, порицала, но в глубине души славе мужа и таланту его радовалась.
Скончался Рулеточный-Залётный неожиданно – от удара. Лауретта замуж больше так и не вышла, хотя и звали. Книги мужа переиздавала несколько раз, а потом втянулась в дело и открыла собственное процветающее издательство, которое и перешло после её тихой кончины по наследству старшему сыну, юноше честному и благородному.
* * *
И какой вариант, спрашивается, вам нравится больше? Тот или этот? Лично мне - второй. Динамичнее как-то. И без лишних слов и красивостей. Хотя, можно было бы, конечно, и ещё покороче и посуше. Например, так.
* * *
Марта – богатая наследница и сирота. В детстве перенесла полиомиелит, отчего страдала хромотой. Она получила неплохое классическое образование и с самого пубертатного периода мечтала о счастливом замужестве. Марта понимала, что вряд ли сможет выйти замуж по любви. Нравились ей юноши высокие, стройные, брюнеты и чтобы умные, конечно. Привлечь внимание таких, ей было не просто. Тем более что на весь город стоящих внимания всего-то: Гарри Лантер - сын владельца всех скобяных лавок и Руперт Трент – адвокат, недавно вернувшийся из Гарварда.
Марта понимала – единственное её достоинство – деньги. Ум она достоинством не считала, так как знала – мужчинам это не нравится. Поэтому в открытых шахматных турнирах участия не принимала, зато переигрывала дома все партии, причём умудрялась вырвать победу даже там, где проигрывали настоящие мастера.
Марта часто выезжала за город на природу, занималась благотворительностью и немало денег вложила в Фонд зелёных покрытий поля для гольфа, а также в Фонд развития поло. Это дало ей возможность познакомиться поближе с большими людьми города и с их наследниками.
Молодые люди внимания на Марту не обращали, зато их родители были гораздо более дальновидными и расчетливыми, давали своим сыновьям умные советы и наставления, поэтому к двадцати пяти годам у неё уже было, по меньшей мере, три претендента на руку, сердце и наследство. Марта выбрала того, о ком грезила с юности – Руперта Трента. Тому уже исполнилось тридцать лет, его адвокатская практика приносила неплохой доход, но Руперт мечтал о её расширении, наличных не хватало, так что согласие Марты на брак было очень кстати.
Брачный договор был составлен по всем правилам и гарантировал будущему супругу возможность управления четвертой частью финансов невесты сразу после венчания, половиной – после рождения первенца, и двумя третями после второго ребёнка. Марта предусмотрела всё. В том числе, конечно, и десяти процентную долю от всех доходов любимого Руперта во время брака и пятидесяти процентную в случае развода. А также половину всего нажитого имущества.
Молодожёны переехали в особняк Марты, где и произвели на свет троих малюток, так как во второй раз Марта родила двойню. Руперт ушёл с головой в дела. Марта же занялась тем, чем хотела заняться чуть ли не с детства. Сначала она стала детской писательницей – училась, читая сказки собственным малюткам, а потом вдруг села за роман и достигла успеха. Первая же попытка под названием «Элоиза, Африка, рассвет» вошла в шорт лист Букера, а вторая разошлась таким тиражом, что прославила её имя на всех континентах.
Руперт к тому времени завёл себе несколько любовниц и частенько отъезжал с ними на Тихоокеанские острова, якобы, по делам. Марта об этом знала, но ничуть не беспокоилась: развод ей не грозил, а супружеские утехи давно перестали волновать. Всю свою сексуальность она сублимировала в творчество и была вполне довольна судьбой.
Скончалась Марта в возрасте семидесяти восьми лет, в полном здравии, поперхнувшись сливовой косточкой из любимого варенья. В её родном городе был возведён памятник, как самой известной из его жительниц. Руперт жив и по сию пору. Он делит свой огромный дом с семьёй старшей дочери, пользуется всеобщим уважением и авторитетом. Награждён несколькими орденами и лентой Почётного гражданина.
* * *
Ну что?
Только не спрашивайте, каков во всём этом смысл.
Я и сама скажу. То есть я, конечно, скажу всего лишь то, что думаю о своих героях. Вы вольны думать совершенно по-другому.
Хоть так описывай, хоть эдак, хоть этими словами, хоть теми, хоть чушь неси, хоть голую правду… Всё получается о жизни. О просто жизни. В которой порой, вроде бы, и живут, а всё-то кажется, что только существуют. Когда нет любви. Потому что нет любви.
А если подумать, то все мои герои – самые настоящие придурки! Потому и женились, на ком не попадя. Хотя… они были бы придурками, на ком бы не женились. Видимо, это у них на роду написано. Так я думаю.
Ну а ещё я думаю, что все, кто читал меня ранее, удивились. Ведь ТАК, как написаны эти три истории, я не могла бы написать никогда. Просто потому, что это не мои слова, не мои стили, не мои образы, чужие герои, которых я не могу полюбить... Но, тем не менее, я всё это написала... то ли опыта ради, то ли ещё зачем. Сама пока не знаю... Ничего не знаю. Кроме одного: так я более писать не буду. Хотя, все эти три стиля вполне употреблямы и тут и там... И даже имеют своих поклонников, что удивительно, но является непреложным фактом. Лучше я напишу про своего соседа с хвостиком и зачёсом...