Солнечные лучи обожгли глаза, будто очередной удар плети.
После мрака, царящего в подземельях старого графского дома, , дневной свет казался резким и невообразимо ярким.
Остриё копья ткнулось мне в спину, и без того исполосованную рваными ранами, вызвав тем самым взрыв нестерпимой боли. Она растеклась по всему телу жаркой волной, заставив меня тихо застонать в тот миг, когда разум на мгновение затуманился.
Собрав последние силы, я пошёл. Точнее поволок себя в свой самый короткий и самый длинный, последний путь от кованной моими же собственными руками двери, ведущей в тёмные пыточные камеры, до плахи.
Люди, сбежавшиеся поглазеть на происходящее, разом ахнули и волной подались назад в миг, когда я тряхнув головой откинул мешавшие пряди волос со своего изуродованного лица. Толпы «нормальных» испокон веков любили поглазеть на уродов. Они ахают, ужасаются, морщатся от отвращения, некоторые даже падают в обмороки… Но на самом деле все они просто обожают это зрелище! Оно доставляет им извращённое наслаждение от удовлетворения своего «эго», требующего, подсознательно недооценивающих себя людей, постоянно подпитывать свою самооценку созерцанием чужого уродства.
Несколько камней полетели в меня из толпы. Это уже ритуал к которому я привык. Ещё ни разу мне не удавалось пройти по улицам селения, не приняв от кого-нибудь из жителей камень. Поэтому обычно, если приходилось выходить за пределы графской усадьбы, я шёл в плаще с капюшоном, низко опуская голову.
Вдруг мне захотелось пройти хоть раз по родной улице, не таясь и не скрываясь. Лязгнув своими тяжёлыми кандалами, я гордо распрямил (насколько это было возможно) ноющую спину и, вскинув голову, как можно более достойной походкой направился в сторону площади.
Вот так и закончится моя жизнь….
Оборвётся в миг, когда палач выдернет из под моих ног шаткий табурет.
Последний раз я иду по этой пыльной дороге. А городок будет жить дальше. Всё так же будет просыпаться на заре, шуметь и жужжать, словно улей, до вечера и погружаться в тихую ночь.
Было бы, может, менее обидно, если хотя бы лил дождь. Но нет, матушка-природа тоже способна на сарказм. Именно сегодня солнце особенно яркое и тёплое, небо особенно синее и прозрачное, а птицы поют особенно радостно и громко…
Да что я себя обманываю?! Да и перед кем теперь-то?..
Просто дело в том, что я нигде не нахожу её волшебных зелёных глаз!!
Она не пришла со мной попрощаться… Этого следовало ждать… И на что я надеялся?..
С самого начала, когда впервые осмелился поднять глаза на дочь графа, я был обречён. Обречён на безнадёжную любовь и безвинную смерть.
Она всегда ко мне относилась иначе, че6м все.
Просто она смотрела мне в лицо без страха и отвращения, не падая в обморок, она просто мило улыбалась… Она видела меня, а не лицо.
Я был подмастерьем кузнеца, работающего на графа, и каждый день приносил ей какую-нибудь безделушку, только что выкованную тайком от старика. Своим увечьем я кстати тоже обязан ему. Старик-кузнец всегда очень любил после хорошей попойки выпустить пар, поколотив первого попавшегося под руку слугу. Однажды под эту пудовую ручищу попался я, восьмилетний мальчишка, отданный ему на воспитание, и, не рассчитав силу, кузней швырнул меня лицом о раскалённую печь…
Это произошло 20 лет назад, как раз в ту самую ночь, когда, разорвав тишину своим ангельским голоском, появилась на свет она. Однако из этих двадцати лет, девятнадцать мы прожили рядом, в одном огромном доме, ни разу не встретившись…
Наверное, её берегли от созерцания моей ужасающей внешности. Но шило в мешке не утаишь, даже если это огромный каменный мешок, таящий в себе ещё много секретов. Однажды она поссорилась с отцом и самовольно пришла в кузницу, чтобы попросить починить дверцу ажурной клетки для птиц. Конечно же, клетка была всего лишь поводом, и ей всего лишь хотелось сделать хоть что-то, нарушающее волю сурового графа.
Именно тогда мы и встретились. И в тот миг, когда она увидела меня впервые, она не завизжала от ужаса и не убежала прочь, лишь, вздрогнув от неожиданности, с интересом взглянула на меня, обжигая своими зелёными глазами, и с детским любопытством в голосе спросила моё имя.
С тех пор мы так подружились, что не могли и дня представить себе проведённым друг без друга.
Она любила читать мне вслух пьесы модных нынче поэтов, а я создал для неё целый театр, обыгрывая эти пьесы, в единственном своём лице представляя все роли.
Лице.. Моём лице… Моё проклятье…
Вначале её отец-граф посчитал нашу дружбу вредной для неё, и запретил своей дочери общаться с уродливым подмастерьем кузнеца. Тогда мы стали видеться тайно. И всё осталось по-старому. Прогулки, томики книг, обёрнутые её заботливой ручкой в бархатные лоскутки ткани, пьесы с одним актёром и бесконечные разговоры абсолютно обо всём в мире.
Однако и у стен есть уши. А обладатели этих ушей нередко так же имеют поганые языки. Таким образом, графу донесли, что его дочь связывает со мной не простая дружба, и обосновали тем, что иначе мы не стали бы тайно видеться.
За этими событиями последовало первое моё знакомство с плетью и заточение её в своей комнате в окружении лишь двух нянюшек и учителей.
Но и это нас не остановило. Мы уже не могли представить себе жизни друг без друга и поэтому тешили, что я буду приходить к ней по тайному ходу из кухни прямо к ней в комнату, который она нашла, будучи ещё ребёнком.
Однажды всё рухнуло…
Что ещё мог подумать отец, заставший в спальне дочери молодого мужчину, пусть даже такого как я.
Вначале меня долго допрашивали, стараясь добиться признания в непристойных деяниях. Однако, что могло быть чище нашей святой дружбы?! Порочным этого не понять…
Осознав, что от меня невозможно добиться признания, они решили объяснить мою стойкость перед пытками тем, что я – колдун и общаюсь в своей адской кузнице с демонами. Однако в это обвинение не укладывался старик-кузнец, которого по зрелому суждению было не резонно сжигать вместе со мной на костре. И тогда они нашли самый простой способ избавиться от меня: подкинули в мою коморку одежду какого-то убитого крестьянина, несколько ее драгоценностей и, обвинив меня в воровстве, убийстве и чёрт знает ещё в чём, приговорили к повешению…
И вот настал тот день, когда приговор должен быть исполнен…
Под жгучими лучами солнца, согревающими мою изодранную плоть, и не менее жгучими взглядами зевак раздирающими мою душу, я подходил всё ближе к деревянному помосту…
И нигде не мог увидеть её волшебных зелёных глаз… Я всё время искал их в толпе, вглядываясь в их бесцветные лица, но понимал, что это бесполезно… Её не может быть здесь, ей бы не позволили придти.
Над площадью воцарилась тишина… Разговоры, перешёптывания, насмешки, обвинения, вздохи и плевки, всё прекратилось, толпа замерла, заворожённо наблюдая за действом.
С меня снимают кандалы, и священник начинает самозабвенно читать молитвы, отпуская мне мои несуществующие грехи, указанные в приговоре.
-Стойте!!! – её голос полоснул меня по сердцу ледяным клинком!
Обернувшись, я увидел её!!! С растрепавшимися волосами, с заплаканным, но всё же по прежнему неповторимо красивым личиком, с оторванным рукавом платья, она летела ко мне словно ангел, спустившийся с небес, чтобы забрать мою душу.
Как де её выпустили из дому?
За ней следом бежал, смешно вскидывая колени, лично сам граф, за ним – няньки, трое поваров и две кухарки. Всё понятно! Она ускользнула от соглядатаев через тот самый потайной ход, ведущий в кухню!
Вдруг мне стало так безумно обидно и жалко, оттого, что я вот так сейчас уйду, оставив этого нежного ангела здесь совсем одного! Израненное сердце моё заколотилось с такой бешеной силой будто хотело вырваться из груди и как можно быстрее оборвать мою никчёмную жизнь, дабы больше не видеть слёз в её изумительных глазах! И в то же время, факт скорой смерти каким-то образом сразу перестал меня волновать, как и всё вокруг. Какая теперь разница, что будет дальше ведь она пришла! Нет, прилетела!!! Ведь ангелы… Ангелы летают!..
Но всё же, как обидно становится от мысли, что придётся покинуть её, оставив в полном одиночестве в этом жестоком, безобразном мире!!! Ангел, посаженный в большую роскошную каменную клетку!..
Вмиг забыв о боли, я рванулся к ней, и ошарашенная толпа в ужасе расступилась передо мной.
А она, подбежав, обняла меня так крепко, как никогда не обнимала! Аромат её волос, кожи, слёз окутали меня волшебной пеленой счастья!
-Я люблю тебя!!! Люблю!!! – С этими словами она поймала губами мои губы и толпу огласил единый «Ах!!!» изумления, отвращения, ужаса, оторопи, непонимания и даже страха. Зашелестели юбки нескольких, упавших в обморок, шокированных, дам.
Однако всё это было будто на общем фоне. А в центре мира была она!! Её глаза и её нежные губы! Всё перестало существовать для меня, осталось лишь её дыхание! Казалось, что мы летим, подхваченные порывом чистого ветра, несущего запах её слёз!
Миг, растянувшийся для меня на целую вечность, вдруг прервался в тот момент, когда подоспевший граф, схватив её за локоть, резко рванул к себе. Я подался было вперёд, но в тот же миг был оглушён ударом древка копья по моей изорванной в клочья спине. Задохнувшись от сильнейшей боли, я бесформенным тюком упал в дорожную пыль площади. Она вскрикнула, но жилистые руки графа схватили её за плечи в попытке оттащить подальше, дабы не усугублять её душевные терзания подобными зрелищами.
Преодолев первую волну ошеломляющей боли, я попытался встать. Но следом за первым, последовал второй, более сильный удар в спишу, где-то возле сердца, взорвавший меня изнутри невообразимой болью, сквозь которую я в очередной раз успел подумать: «Как жаль, что приходится оставлять этого ангела совсем, совсем одну!!!»
Яркий свет слопца померк навсегда, и меня окутала своим бархатным покрывалом густая, вязкая, успокаивающая темнота…