Сегодня снова иду в банк, намереваясь ходить туда до тех пор, пока не получу наконец перевод и не услышу от волоокой кассирши, что программа "отвечает".
Кассирша, впрочем, в моих планах - все равно какая. Но оказывается снова та - волоокая. Грустный взгляд. Грустно-сердитый, как у коровы. Но "коровоокая" - не скажешь.
А жаль. Хорошие животные - собака, корова..
Я - само ледяное саркастическое спокойствие. "Дайте мне бланк для денежного перевода".
Мой голос впервые - не тих. Я хочу, наконец, получить свое. Я устала ходить две недели в банк и вместо денег получать: "сегодня не выдаем", "у нас обед", "после пяти - не можем", и - коронное - "программа не отвечает". Я жертвую ради них своим обеденным перерывом, и я зла как чорт. Холодно зла.
- Получить, отправить?
- Получить.
Кассирша возится с моим бланком и с компьютером - долго, наверняка в первый раз, и она рада была б меня послать под каким-нибудь благовидным предлогом - но сегодня со мной этот номер не пройдет. Я готова на все. Я готова даже на прийти еще и еще и еще.
Кассирша полна томной грации. Она ничего не понимает - это понимаю я, но не подает виду. Вид у нее обиженный. Или это просто так волоокость сказывается.
Я безжалостно рассматриваю ее. Бедная белая блузка, а под ней набивной лифчик. Черные - тоже бедные - брюки. Лицом она кого-то напоминает мне.
И я вдруг вспоминаю - кого.
...Лена Е. сидела впереди меня. Мы не общались. У нее была ярковыраженная "своя жизнь", у меня - тоже. То есть, мы редко появлялись в университете.
Однажды мы столкнулись. Я спросила, не знает ли она, где можно снять квартиру посуточно. Она ответила, что постарается узнать. Мы вышли на крыльцо. Уже стемнело. Было холодно. Обычный наш, северный, ноябрь. Холодно, темно и тоскливо - особенно тоскливо от желтого света в окнах. Когда смотришь на него, стоя под холодным ветром, в темноте, то вдруг становится страшно - будто тебя выгнали из дома, и ты не сможешь вернуться туда - где свет и тепло.
Лена курила, а я стояла рядом - "за компанию" (скоро, скоро кончится твое "за компанию". "смерть ближе с каждым днем" - сказал он о своем приезде. И был прав. И поезд, "зеленый словно тоска" скоро будешь ты встречать и провожать. И будет снежное темное утро, и снежный темный вечер, а белый светлый день пройдет в зашторенном номере гостиницы. И потом ты будешь делать все первая и сама, и больше никогда - за компанию...).
Мы постояли так немного и вернулись обратно. Может, пошли в столовую, а может - каждый по своим делам своей жизни. Не помню.
Потом Лена бросила учебу. Моя подруга объяснила это тем, что у нее парень наркоман, да и сама она начала колоться.
На следующий год она снова поступила на первый курс. По словам опять же моей подруги, она "начала новую жизнь". Ее стало везде видно. Ее считали красивой (а вообще - обычная восточная внешность. Что-то от Анны Ахаматовой, что-то от таджички-беженки). И одевалась она теперь не в черное, а в яркие синие джинсы и белую кофточку. На посвящении в первокурсники Лена танцевала вместе с другими студентами на сцене. А на следующее утро мы узнали, что ее убили вечером - дома в подъезде.
Было прощание, но моя подруга - она близко знала Лену - отказалась идти:- "Так я буду думать, что она жива и гуляет где-то, но если увижу ее в гробу...".
Нас всех как будто слегка придавило этим известием. Больше, чем дОлжно - я, например, ее совсем не знала. Всего-то молча постояли на крыльце.
Тогда она - тихая, скрытная, немногословная, а внешне и повадками - скорбная, спокойная и смирившаяся со всем заранее - была так похожа на черный ноябрьский вечер. На всю мою тогдашнюю зиму. И на мою тоску.
И эта покорная безнадежность не мучила, не томила - с ней было так мирно, даже - уютно, не то, что с остальными одногруппниками - вечно веселящимися, поголовно КВН-щиками. Лена показалась мне ожившей моей тоской, ожившим холодным северным ноябрем.
Я так и не нашла квартиру посуточно. Поезд, который я ждала, как чудо, как сказку, шел неотвратимо к нам, на Север. И человек, которого я ждала, как чудо, как сказку.. И никогда еще не видела за полтора года.
Страх - такой дикий, что прекратить его хотелось любым способом - хоть лечь на рельсы, и ждать тот самый поезд и того самоего человека - на рельсах.
Лену убили - это объявили еще и по университетскому радио.
Мы молчали.
Было мрачно - и тоска. Потому что подступал ноябрь. И опять на улице и на душе было снежно, холодно и темно.