Это только ощущения коммунальщиков, что зима в Россию приходит внезапно. Но мы-то с вами знаем, что случается она не вдруг, и предшествует ей замечательное демисезонье.
Поэту осенью приличествует хандрить. Чем я не поэт? Только тем, что ленясь зарифмовывать сочинённое называюсь прозаиком. Ну-с, приступим...
Не единожды изнасилованная пишущей интеллигенцией, подурневшая от такого бесцеремонного обращения осень, пролетая над Северной Пальмирой вывернула на неё свои полные непогодой карманы. Да и зацепилась исподним за гордые шпили и соборные головы, оставив его моему городу-лицемеру.
Тот, не брезгуя вымороченным, накрылся с головой ветхими, замусоленными одеждами, заменив ими небо. И всё плотнее укутываясь в оные, траченые мокрым вороньём, нечистоплотными голубями да одуревшими чайками, старается унять свою мелкую дрожь, хочет замереть, не шевелиться, пытаясь согреться собственным гнилостным дыханием. А одежды отжимаются дождями.
Ветер юрким склизким змеёнышем устремляется за поднятые воротники, в рукава курток и пальто обывателей, не стесняясь обтерается о тела, чтобы оставив на них свою влагу, невинно отправиться на очередную пропитку водой. Волглое бельё тяготит, но и по приходе домой переменить его не торопишься- хочешь прочувствовать.
Девушки моего города... Извините, да что я о них знаю? Я немного знаю тех, рядом с которыми можешь и хочешь глупеть, не чувствуя себя при этом ущербно. Остальных дичусь, а они ко мне и вовсе равнодушны... Так вот, девушки моего города торопятся по улицам, опасаясь лишний миг провести вне защиты стен и крыш. Их улыбки, в теплое время года характеризовавшиеся белизной зубной эмали, теперь есть лишь едва заметное таинственное приподнимание уголков губ. Их глаза слегка потускнели, что очень им идёт, не в пример летнему удешевляющему рекламному блеску.
На улицах стало свободнее. Всё реже выйдет кто-нибудь на прогулку без достаточного повода. А значит- время гулять мне. Отдаться верному признаку слабоумия- дромомании. Бесцельно шататься по городу. Промокать, мёрзнуть, дрожать, кашлять, хлюпать носом. Зарабатывать лёгкую осиплость голоса, промачивать ноги, шуршать отсыревающей лиственной падалью, прикуривать на ветру. И пренебрегая уютными жилищами, где меня примут как дорогого гостя и предложат тёплые тапки и горячий чай со сладостями, обходить дешевые забегаловки, перед входом в которые глотать таблетки, пытаясь смягчить язвенное обострение.
Войдя- выпивать, запивать тёплым соком, закусывать обветрившимися бутербродами. После, выказывая зачатки образованности, заводить с завсегдатаями разговоры на различнейшие темы, начиная интеллектуальными дебатами о поэзии, реликтовом излучении, странных аттракторах, битве при Азенкуре, феноменологической онтологии, принципе неопределённости Гейзенберга, законе Геккеля, бритве Оккама, эффекте Казимира, стреле времени, красном смещении и заканчивая сопливыми глупостями: несбывшимися надеждами, бессмысленностью экзистенса, свободой воли, суицидом, детскими обидами, первой любовью, изменами жены. Да спьяну отпустить что-то вроде: "рецессивный аллель влияет на фенотип, только если генотип гомозиготен."
Потом в пьяном восторге декламировать стихи, с яростью орать народные песни, завороженно насапывать Пахельбеля и т.д. и т.п.
Под конец просить у кого-то малознакомого за что-то прощения. Дать мелочь на пиво бомжу, который не обратит внимания на моё расстроганное "брат" и, манкировав благодарностью, поспешит исчезнуть.
В финале этих странствий, ощутив лживую бесконечность происходящего, на выходе из очередного питейного заведения, гремящего раритетными гранёными стаканами, вдруг встать оторопело, глядя в улицу, силясь понять; что же это изменилось вне кабака? И лишь когда другой выходящий оттуда же грубо осведомится: "Чё ты посреди прохода застыл?" догадаться- выпал первый снег.