ПРИНЦЕССА - СБИТЫЕ КОЛЕНКИ
Одна принцесса вечно обо что-нибудь кололась, резалась. Вся ходила в пластырях. Звали её «Принцесса – сбитые коленки».
Никто из принцев не решался поцеловать её. От одного вида крови они теряли сознание.
Принц вампиров хотел было поцеловать её. В шею. Но она боялась щекотки. И в самый ответственный момент хихикала. А нет ничего более раздражающего для вампиров, чем глупое женское хихиканье. Весь романтический настрой исчезает, даже клыки – и те крошатся. Так и не смог её поцеловать.
Хорошо хоть, у принцессы была своя фея-крёстная. Целовались они с ночи до утра. Да только этого мало было. За крёстную замуж не выйдешь. Сына от неё не родишь.
Тогда принцесса решила снять корону. И стать просто «Девчонкой – сбитые коленки». Села на велосипед и отправилась по дорогам своего королевства – суженого себе искать.
Долго ли, коротко ли, целовалась да резалась, а приехала как-то ночью девчонка – сбитые коленки в тёмный лес. Дикие звери бегут за ней по запаху крови, только и успевай, что педали жать! Вой, зубов клацанье – а ей вдруг так весело стало, свободно, легко. Засмеялась она.
Тут и лес кончился, луна в небе показалась. Все ранки на коже затянулись. А звери посбрасывали шкуры и, поклонившись принцессе, убежали обратно в лес.
Вернулась принцесса к себе в замок без единой царапины, вышла замуж за принца первого попавшегося и зажила с ним долго и счастливо.
И я там был, мимо проходил, в лесу ночевал, там звери меня и съели, только кости остались. Из костей дьявол сделал себе шарабан. Едет по городам, в пустой череп мой, как в бубен, стучит да эту сказку рассказывает. Всем девчонкам со сбитыми коленками, всем принцессам.
ДУШНОЙ НОЧЬЮ В КАРОЛИНЕ
Эта история - пример того, как некоторые люди на всю жизнь остаются детьми.
Дочь учится в третьем классе. Приходит домой, делает уроки, обедает. Потом надевает мамины зелёные туфли и с независимым видом "цок-цок-цок" начинает расхаживать по квартире, мимо мамы, которая также не подаёт виду. Мама, можно я пойду во двор погуляю? Первый этаж, двор без машин, никакой опасности для ребёнка. Можно, - и маленькая кобылка уже цокает по двору к своим подружкам. Уже другая девочка просит померить туфли, а молодая мама третьей девочки, увидев в них свою дочку, выбегает из подъезда дома напротив и заставляет ребёнка "немедленно снять эту гадость", после чего сопровождает "виновницу" до квартиры.
- Вам что, не во что ребёнка одеть?! - пусть моя дочь носит то, что ей нравится.
- А если она голой захочет ходить? - а пусть и так - вам-то что за дело?!
- Она и моего ребёнка ходить в них заставляет!
"Мама, я не хочу ходить голой, что я - дурочка что ли?"
- Вот видите, даже ребёнок понимает! - он-то понимает, а вы вот, похоже, нет. Если хотите воспитывать, займитесь лучше своей девочкой, а нас оставьте в покое. Что тебе? "Мама, можно я пойду ещё поиграю?" Можно. Только со двора никуда не уходи. Вечер уже скоро...
- Извините, не знаю, что на меня нашло, в самом деле, со своим указом в чужой монастырь, - ничего, я понимаю, целыми днями в четырёх стенах, муж всё время на работе...
- Ваш тоже? - я не замужем. Может, зайдёте? Хотите чаю?
- Спасибо... ой, какая же я неловкая, простите меня, - ничего, малыш. Ничего.
А где туфли, во дворе забыла? А в чём твоя мама ходить будет? А ну иди принеси, иди, иди же...
- Извините... - ну что ты, девочка моя, ну ведь хорошо же было! Вот, киваешь, правильно. Наклонись, у тебя причёска растрепалась. Вот так хорошо. Приходи ещё, ладно? Всегда рада буду. - До свидания...
- Говорю тебе, она лесбиянка. Сегодня её дочь, накрашенная, в туфлях на высоком каблуке гуляла! - тебя послушать, Каролина, так каждый новый сосед по двору обязательно кто-нибудь - тут самому переезжать впору!
- Ты вот смеёшься, а она и нашу дочь их одевать заставляла, - угу, ну да, поймала, связала, силой нацепила... Ладно тебе, что сама в детстве мамины туфли не мерила?
- То - мамины... - не забудь мне сказать, когда тебе какой-нибудь сосед понравится...
- В смысле? - в смысле, тогда у меня действительно будет повод для беспокойства.
- Я ему серьёзно, а он! - ладно, не дерись!.. Спокойной ночи...
- Спокойной...
- Спишь?...
А я думаю, кто здесь под дверью как мышка скребётся. (Твоя дочка спит?) А ты ненасытная, правда? Ну-ну, успокойся, да ты прямо вся горишь! (Обещай, что никому не скажешь! Обещай! Или я убью тебя!) Тише ты, дочку разбудишь. Пошли в ванную - попробуешь меня утопить...
Где ты была? (У нашей новой соседки, трахалась.) Ну и шуточки у тебя, опять на улицу курить ходила, да? А почему мокрая такая? Да у тебя температура! (Возьми меня, возьми меня прямо сейчас...) Куда я аспирин положил? (Не медли - потом поздно будет!) Ты это серьёзно что ли? (Говорю тебе, быстрее, чёрт, да, господи, ещё!..)
- Ну, блин... Что это было?
- Счастье...
- А, привет-привет, дочь в школе, проходи, - я не за этим пришла, то есть не совсем за этим...
- Это ты о чём? - да вчера, те, зелёные туфли, ну, что на вашей дочке были - я заметила, что у нас с вами один и тот же размер... Можете дать их поносить, хотя бы на время?
- Для тебя - всё что угодно, - спасибо. - Не за что. Заходи ещё.
СНОВА ДОМА
Вероника только что вернулась с моря, и пока её мама отправилась на вокзал за оставшимся багажом, она погрузилась в ванну и в воспоминания о ночи, проведённой с мужчиной из соседнего купе. Под ухом мяукает сотик, похожий на механического зеленоглазого котёнка - никто не желает ответить на её звонок, принять вызов. И тогда Вероника решает утопить своего маленького друга: пальцы медленно, невзначай, разжимаются, и сотик падает в воду, опускается на дно, к сломанным парусникам и пиратским сундукам с неверными возлюбленными в них.
Вернувшись и застав свою дочку спящей, мать выпускает из ванной воду, бережно достаёт оттуда своего ребёнка, вытирает её, несёт на постель в свою комнату, раздевается и ложится рядом. Над постелью - фотография её мужа, погибшего на войне, чёрно-белая фотография с аккуратным красным пятнышком акварели на лбу справа. Если кто-нибудь спрашивает у мамы, что эта фотография делает у неё в спальне, она отвечает обычно, что хочет, чтобы её муж видел то, чем когда-то по собственной глупости пренебрёг.
Когда Вероника просыпается, она начинает плакать. Ещё вчера ночью мысль о маме, могущей войти в купе и застать её с мужчиной (отвращение, негодование на мамином лице), ещё вчера эта мысль казалась её дочке возбуждающей. Теперь же, оказавшись от утешающей её взрослой женщины в непосредственной близости, Вероника понимает, что пропасть разделяет ребёнка и взрослого, и - что, став взрослым, ты навсегда оставишь ребёнка одного.
НА ОДНОГО БОЛЬШЕ
Идеальный крик разорвал полуденный зной. Так кричит человек, у которого вырвали сердце, просыпаясь и не обнаруживая его на месте. Может быть, несколько сорванных с дерева у дома листков дурацким букетиком торчат в пустой груди. Крик повторяется. Листки отвратительны на ощупь, но страшнее то, что они скрывают - ничего. Стон, а затем новый крик, в этот раз - уже старательный, заполняющий все пустоты двора, заставляющий соседей выйти из себя и из квартир и узнать, что же всё-таки случилось - не столько встревоженных, сколько возмущённых таким грубым вмешательством в их жизни.
Естественно, его не было рядом, чтобы помочь тебе, его никогда не бывает рядом. Максимум, на что его хватит, так это на дурацкие шуточки типа: "Она у меня бессердечная", - но это потом, когда боль, как ему покажется, поутихнет. Сейчас же он придёт и примется испытывать её вместе с тобой, как всегда, переигрывая.
Просто дыра в груди, на самом деле, ничего особенного.
Той же ночью. "Вы не видели моё сердце, вы видели моё сердце?" - бегаешь по улицам, пристаёшь к спящим людям с расспросами. Ну кому какое дело может быть до этого? Сама посуди. На одной из чёрно-синих улиц тебе становится плохо, ты опускаешься на корточки, сжимаешь колени руками, начинаешь раскачиваться, зажмурившись. Слышишь стук, рядом на асфальт падают пустые сердца, они падают как яблоки с дерева, откуда-то сверху. Ты поднимаешь взгляд и просыпаешься, "что же это за улица?", думаешь ты, "где-то рядом с вокзалом?" И дом этот на том же месте, полуразрушенный дом на обочине железной дороги. Ты поднялась на второй этаж, оступаясь на битом кирпиче, ты прошла по коридору. Окна без рам снаружи загорожены жёлтым плакатом: "ТУРАГЕНСТВО. ОТДЫХ НА МОРЕ".
Проводник проверил билеты, раздал бельё, когда сотовый зазвонил. Я еду на море, ты продолжай искать, присоединяйся к нам, когда сможешь. Да, я сказала "к нам". До скорого. Ночь оттянула вечерний пейзаж от окна за волосы. Поезд - чудовище, от нетерпения приплясывающий на рельсах, ух ты, ух ты, человек поздно ночью. Стрельнула у обжимающейся в тамбуре парочки сигарету, не могу заснуть. Кашляю, давно не курила. Успокой меня так или иначе, если твоя девушка не против, я бы хотела некоторое время побыть здесь с вами, извращенка, человек с недостающими частями. Ударь меня, поезд, и унеси с собой. Твои удары заставляют меня улыбаться.
Приморский парк, скамейка, и - угадайте, кто сидит на ней? Нищенка в выцветшей на солнце одежде, мои волосы взлохмачены, ногти обломаны - так красиво! Что хорошо на море, так это то, что когда боль становится невыносимой, ты просто идёшь купаться. Стайка воробьёв ныряет в тень листвы такой же беспомощной, как и я - влекомой ветром, приклеенной к ветвям. Ты нашёл меня, тебе пришлось пройти по всему побережью, ты следовал за мной и ты меня настиг. Посмотри, это очень удобное место, чтобы наблюдать за ними. Вон та высокая девушка с очень короткой стрижкой - трудно поверить, правда? Сейчас мы туда пойдём, но прежде поцелуй меня. Да, именно это я и имела в виду, говоря "поцелуй"...
- Ха, ребята, познакомьтесь, это мои родители.
- Привет.
- Ну что, пойдём искупаемся?
WHEN I'M 64
Один вечер вне дома. Похоже на осуществление мечты самоубийцы. Не быть, раствориться в вечерних сумерках, а какие ещё бывают сумерки? Утренние сумерки самоубийц. Ночь, прожитая зря. Унестись с вечерним ветром. Вы слышали, кто-то покончил с собой? Скрипит петля, распахнуто окно, и там, где было солнце, теперь – только освещённое небо. "I follow the sun" Битлов. Иди-иди, погуляй с самоубийцами.
Два вечера вне дома, ваша девочка совсем не бывает дома:
– По-моему, она ведёт двойную жизнь.
– Вы сказали – двойную?
– Да, по-моему, она выдаёт себя за кого-то ещё.
– Да? Не думали мы, что вырастим лгунью… Впрочем, таких тем в разговоре лучше не касаться, вы не находите?
– Да, в конце концов, вы сделали всё от вас зависящее. Кем быть в этой жизни решать целиком и полностью ей теперь, – это сказал господин Д. Господин Д. был рогат, а ещё у него были копыта и хвост, но это не значит, что господин Д. был чёртом.
Скорее, он был сатиром.
Да, господин Д. любил раздеваться донага и нападать в парке на одиноких девушек из-за кустов. Хотя с возрастом ему всё больше нравилось ощущение риска и всё меньше – сами девушки, но всё равно – да, он был сатиром.
Семья сидела в гостиной. Муж, жена и господин Д.
– Вы могли бы какое-нибудь влияние на девочку оказать? – это мама. Мама похожа на ощипанную курицу. Я кричу ей в лицо: рот распахивается, как будто зеркало переворачивают обратной стороной. Можно ли ожидать другой реакции? Представьте: на месте человека, которого вы любите, сидит издёрганная временем курица. Как будто на тебя и на твою жизнь навели порчу, сглазили. Итак, мама.
– Уверяю вас, здесь я бессилен что-либо предпринять.
А вот и отец: всегда пугающий, попавший в ловушку собственной гордости. Молчаливый – поэтому я и не жду, что он начнёт говорить что-нибудь, а говорю о нём сразу, как есть:
Всю жизнь он мечтал о большем, ему не нравится жизнь, которой он живёт. Ему не нравится женщина, которая сейчас рядом с ним. Ему не нравится их единственная дочь. Он вечно зол на самого себя и на окружающих. Он не произнесёт ни слова за весь вечер. Он переполнен отвращением. Незнакомец (господин Д.) у них в гостиной. Жизнь – череда неприятностей и потерь. И в то же время он, как и все слабые люди, за всю жизнь палец о палец не ударил для того, чтобы жизнь стала лучше. Если вам интересно, куда ведёт жизнь накатанная колея, то посмотрите на него – она ведёт вниз.
Господин Д. курит. И сейчас он особенно похож на дьявола со своими рогакопытами, шерстью и т. п. Видимо, поэтому семья и пригласила его к себе в этот вечерний час для беседы – они принимают его за кого-то другого. Как свойственно это людям, привыкшим быть жертвами обстоятельств! Господин Д. – прохвост, он своего не упустит.
– Я мог бы кое-что сделать, – туманно намекает он.
– Да, – оживляется мать, – да? Что мы должны подписать?
– Не в этот раз, – гость явно темнит. – Для меня это будет развлечением, практикой, если угодно… – комнату передёргивает от отвращения. – О, смею вас заверить, ничего с вашей дочкой не случится. Засим разрешите…
Д. пора сваливать. Надеюсь, они не додумались насыпать яду в чай. Мы продолжим наш разговор завтра… Бочком в прихожую, вниз по ступенькам и скорее на свежий воздух. Что за духи она использует, спрашивает Д. у себя, у ивы, полощущей ветви в небе у подъезда, Д. ненавидит искусственные запахи. Иву скоро срубят, она может заразить другие деревья, она больна, а люди любят болезни – они знают, что нужно делать тогда. Меня тоже скоро срубят – это-то и делает меня таким очаровательным, заставляет дышать полной грудью, наслаждаться каждой секундой…
Д. пришёл снова на следующий день, когда отца и дочери не было дома. Мама в каком-то полусне открыла ему, провела и усадила в гостиной на прежнее место, села напротив.
– Смею предположить, что теперь судьба дочери волнует вас не так сильно – такой очень коварный Д., – гораздо больше вас волнует то, что произошло между вами и вашим супругом сегодня ночью.
– Вы легли как всегда, как уже десять лет подряд, отстранившись друг от друга, однако ночью что-то разбудило вас, я могу сравнить это ощущение с невесомостью? Благодарю. И вот в темноте вы начали думать, что же это такое, что именно изменилось, и потом вы поняли: изменилось ваше тело. Вы провели рукой: оно стало лет на тридцать моложе. И ваше лицо – вы просто не могли поверить!..
Тут Д. сделал паузу. Он наслаждался – её смятением, жизнью, взглядом, встретившимся с его, смелым и откровенным. Да, так оно и было:
Её дыхание в темноте, она запаниковала – что, если жизнь, которую она вела, была сном? Лишь на мгновение этот вопрос промелькнул у неё в голове. Она уже сидела на кровати рядом со спящим мужем, и готова была просто улететь. Какой-то подросток не дал ей уйти, какой-то четырнадцатилетний парень, оказавшийся рядом вместо её мужа, схватил её за руку и удержал на месте. Притянул к себе, подмял под себя.
Она не знает, сколько раз за ночь они занимались любовью. Может быть один бесконечный раз без перерыва, окна и двери распахнуты настежь, от половины вещей в квартире придётся избавиться, и вообще переехать… Они заснули в шесть часов утра, они, как ночь, уступили место рассвету, как самый нежный уступает место самому сильному, честному, доброму – и, всё равно, нежному недостаточно, – они вернулись в сон с чувством собственного превосходства…
Через два часа муж снова отодвинулся от неё, злой, раздражённый, не выспавшийся ("старый", – как она наконец-таки имела смелость отметить про себя). Как ни в чём не бывало. А её тело продолжало цвести и плодоносить бесконечно изнутри, сквозь кости и кожу и ковры и старую мебель, сквозь зеркала, сквозь собственную дочь, которую она поцеловала (а не чмокнула в щёчку как всегда мимоходом), задержала в объятьях, и та улыбнулась, и она как будто посмотрела в зеркало на настоящую себя, и благодарность и счастье длятся, плачьте, плачьте пожалуйста.
Господин Д.?
– Как я уже сказал, для меня это было удовольствием, – и тут господин Д. делает то, за что его все так ненавидят. Он даёт ей пачку фотоснимков двух подростков, занимающихся любовью так страстно, что даже если фотограф стоит совсем близко к ним, они, кажется, всё равно ничего не замечают.
Извращенец. Когда муж вернётся домой, покажите ему одну фотографию, потом скажите, что у вас ещё два десятка таких. То, что случилось этой ночью, было волшебством, и, боюсь, никогда не повторится, а вам надо как-то жить дальше и, что гораздо важнее, растить дочь.
Господин Д. молится за вас.
Господин Д. – жулик, фотографии – сплошная постановка. Но никому и никогда не придёт в голову проверять их подлинность. Так всегда с обманом: добавьте к вымыслу несколько реальных деталей – и успех гарантирован.
МАЛЬЧИК В ЛИФТЕ,
МАЛЬЧИК ИЗ ЛИФТА
Прикрыв цветок любви руками,
Она читала Мураками.
А. Коган
Было сразу понятно, что передо мной человек решительный - или то, что от такого человека осталось. Теперь осталась только одна надежда для тебя, быть может, опуститься на колени и просить прощения - было бы в данном случае наилучшим выходом. По дороге из дома на работу, опускаться на первый этаж и дальше - в подвал, падать на колени рядом с тем местом, где, по твоим расчётам, должна была быть шахта лифта, и молиться - за упокой души, или во что ты там веришь, не важно, - сделать это неотъемлемой частью своей повседневной жизни.
Вместо этого он предпочёл забыть своего мальчика, сделать вид, что ничего не произошло - и тут пришлось вмешаться мне, ведь весь подъезд одним и тем же лифтом пользуется, все мы, пусть и не знавшие, и не желающие знать о существовании друг друга, связаны между собой тем не менее.
Для меня самого эта история началась около двух недель тому назад. Возможно, моя первая реакция и не говорила в мою пользу, как человека, спокойного и терпимого к недостаткам окружающих. Мальчик был слишком красив (а я в собственных глазах - слишком уродлив), чтобы простить ему такое вольное со мной обращение. Мгновение спустя рука, вкрадчиво коснувшаяся моего плеча, была заломлена за спину, губы разбиты в кровь, я схватил его за волосы, отгибая назад, навстречу электрическому свету лампочки под потолком кабинки... Меня просто поразила та лёгкость, с которой годы одиночества, бывшие сначала бичом, а потом и утешением, были в единый момент стёрты этим вкрадчивым прикосновением; со всей очевидностью жизнь предстала передо мной как всего лишь череда притворств в ожидании нового утешения, новой пытки - пытки утешением.
Я уже ищу губы, разбитые мною в кровь, для того, чтобы поцеловать их. Руки, ищущие тело тела сквозь одежду, они как рыбы, преодолевающие течение на пути к гибели. Назначенный встречей час расставания. Ты притворялся человеком так долго, но вот невидимая кнопка была нажата, и одежда сбрасывается как упаковка, разрываясь под нетерпеливыми руками, ищущими соединения.
Потом когда я встречал этого мальчика, он не подавал виду, что мы знакомы (и, в определённом смысле, он был прав, конечно), если бы не грубые стежки ярких ниток, изукрасившие его одежду в тех местах, где, я помнил, я порвал её, я бы решил, что между нами, и правда, ничего не было.
Между нами ничего не было. Всё, что могло было быть, островками скинутой одежды, полузатонувшими в паркете пола, вело от незапертой прихожей в моей квартире к стеклянной двери душевой.
Зависшие в воздухе капли, похожие друг на друга как капли воды на стеклянных стенках и наших телах, покрытых гусиной кожей - вода холодная. Змеи-стрелы, прозрачный яд, две маленькие чёрные точки у тебя на коже, ты несёшься по широкой дуге по воздуху, поражая цель, сердце загорается невыносимым белым светом, как гроздь солнечного винограда, и вспыхивает.
Мы выбрались из душа на ощупь, во всём доме выключили свет. Мальчик нашёл свою одежду, расположился в широком кожаном кресле у окна, а я лёг на полу рядом в изножье кресла. Принц и его ручной зверь, ожившая чёрно-синяя фотография. Я положил голову на пол - наполовину пустой, наполовину заполненный водой череп, утлое судёнышко посреди океана, протянутая между материками нить.
- Где-то ребёнок кричит...
- Это новые соседи, семейная пара: он, она и их шестимесячный ребёнок.
- В детстве родители часто оставляли меня с младшей сестрой, я привык вставать посреди ночи, чтобы укачать её, сменить пелёнки. Я и сейчас чувствую, когда ей плохо, и спешу на помощь.
- Сколько лет твоей сестре? - тихий плеск волн, нить скользит сквозь руку. Глаза закрываются сами собой, и не хочется думать, что где-то в океане нить обрывается.
Он не помнил меня, и не смог бы вспомнить, даже если бы захотел. Последним, что он помнил, было прощание с сестрой, нежный поцелуй на пороге, распахиваются двери лифта, и он летит в пустоту. Он лишь недоумённо улыбается, когда я, нарушая, как мне кажется, гнетущую тишину, повисшую в кабинке лифта, не выдерживаю и заговариваю с ним, оборачиваюсь к нему. Нет, мы не знакомы, он не думает, что мы когда-то могли встречаться. Он не гомосексуалист.
Он просто хотел помочь сестре, он почувствовал, попавшей в безвыходное положение, он пробудился ото сна, вышел незамеченным на улицу, переполненную народом (сейчас он не может вспомнить, как выглядела улица и люди на ней - солнечный свет, сигналят, оставшись без управления, машины, поддельные украшения в витринах; и он как будто слышит мысли людей, каждый из них тихо и настойчиво читает вслух книгу, никак к реальности не относящуюся), ему необходимо проснуться до того, как он дойдёт до дома сестры, он несколько раз встряхивает головой, пытаясь прогнать наваждение, но тщетно - голоса испаряются и накатывают каждый раз новые. Быть может, это сон? Он смотрит на свои руки - нет, он не спит.
На вид сестре было около пятнадцати. К моему утреннему визиту она оказалась не готова: короткие чёрные волосы всклокочены, слипшиеся со сна глаза. Зевая, она открыла дверь, прислонилась к косяку в дверном проёме.
- Да, я слушаю, - она предпочла не открывать глаз, не было никакой разницы, как я выгляжу. Может быть, она узнаёт людей по запаху и по тому, как они целуются. Как домашнее животное - или дикий человек, смирившийся с жизнью в четырёх стенах.
- Можно увидеть твоего брата?
- Проходите, - я не верил в собственную удачу. Мы прошли в спальню. Расположение комнат - точно такое же, как и у меня в квартире. Она толкнула спящего под одеялом. "К тебе пришли", - сказала она и, не дожидаясь, пока тот проснётся, повалилась на постель рядом.
- Да, - сказал мальчик сквозь сон, - да?
- Здравствуй, - сказал я.
Он не стал одеваться. "Пошли на кухню", - сказал он. Кофе, потом минет, потом он повернулся ко мне спиной и лёг на кухонный стол, снова кофе, бутерброды с мёдом.
- Так ты хотел меня видеть? Зачем я тебе? - жуя, он одновременно поджёг себе сигарету. Отравленный воздух, вся квартира была заполнена им. Почему ты врал, почему ты избегал встречи со мной?
- Встречи? Ты имеешь ввиду секс? Но это же очевидно: я занимаюсь сексом только тогда, когда мне хочется, и с тем, с кем хочется мне... У тебя разве не так?
- Я шёл сюда сказать твоей сестре, что ты умер.
- Кто умер? - сестра вошла в кухню, поцеловала брата, улыбнулась мне. Она налила себе кофе, села к столу, на один с братом стул. Оба худые и голые, они напоминали корни дерева, с которых содрали кору.
- Ваш брат. Однажды, уходя от тебя, он шагнул в двери лифта, а лифта самого на месте не оказалось. Его тело до сих пор лежит там, на дне шахты. Туда можно пройти через подвал, я был там, я видел его...
- Скажите... Вам никогда не приходило в голову сменить ориентацию? - она задала вопрос с совершенно серьёзным видом, но потому, как её брат отвёл взгляд, я понял, что меня разыгрывают.
- Почему же, притворяться перед собой и перед окружающими - и в то же время чувствовать своё превосходство над простаками вроде вас двоих, - если уж играть, то играть до конца, - да, несколько раз я задумывался над этим, ощущение абсолютной защищённости и превосходства должно быть просто великолепно... Однако, я подозреваю, что при этом ты как бы умираешь изнутри, и жизнь, которую ты ведёшь, становится ненастоящей. Наверное, ты становишься похож на пустую квартиру, только и ожидающую, что въезда новых жильцов. Разве что меня заставят сделать это...
Я поднялся из-за стола. "Спасибо, что разрешил сделать это сегодня с тобой. Я просто умирал от одиночества". Я взял руку мальчика и поцеловал её. Он и его сестра встали, сестра проводила меня до прихожей.
- Пожалуйста, заходите ещё, и просто так, когда брата дома не будет. Мне понравилось говорить с вами.
- Я постараюсь, - дверь закрылась.
Конечно, это было глупо, однако, проходя мимо лифтовых дверей, я всё же не удержался и решил проверить. В каждой лифтовой двери есть небольшое отверстие, обычно у самого пола, эти скважина нужна для того, чтобы распахнуть двери, не вызывая лифт, она используется в случаях, когда он застревает между этажами, и открывается специальным ключом. Такой ключ у меня был. Надавив на створки двери, я раскрыл её.
Это не был несчастный случай. Это было убийство, заранее и хладнокровно спланированное. Те же самые панели, что и в лифте, и лампочка, укреплённая у дальней стенки, даёт ровно столько же света, что лифтовая, на своё место были привинчены даже кнопки с номерами этажей. Только одно "но": ни потолка, ни пола у импровизированной кабинки не было.
Нажав кнопку вызова, я подождал, пока лифт подъедет и, после минутного ожидания, захлопнет двери, скрыв кошмар внутри. После увиденного я не мог спуститься на свой этаж иначе, как по лестнице. Кто мог быть способен на подобное? Кроме меня, - в моём мозгу есть кошмары и пострашней этого; то, что я догадался о ловушке, ещё не значит, что я её устроил. Ну да, успокаивай себя. Я просто физически не смог бы это сделать! Ночью остановить лифт этажом ниже. Втащить на крышу лифта панели, укрепить их, провести электричество - и это притом, что в любой момент кто угодно мог этот лифт вызвать. Я бы отключил электричество, я бы знал, как это сделать. Нет ничего невозможного, осталось только выяснить, кто ещё оказался способен на это.
Сестра моего мальчика - сестра ли она ему на самом деле? И даже если это правда - что это меняет? На память приходит "Лолита", - не роман Набокова, а фильм Стенли Кубрика, поставленный в тесном с тогда ещё живым Набоковым сотрудничестве, как продолжение, инвариант книги с несколько изменёнными акцентами: зритель видит больше, чем Гумберт, видит, что тот с его несчастной любовью - не более, чем марионетка в руках (в это сложно, в это невозможно поверить!) людей более разращённых, чем он сам. Наблюдая отстранённо, зритель как бы становится соучастником обмана. Так, невольно, и я стал соучастником преступления.
Кто угодно. "За исключением меня", - не забывай повторять себе. Продолжать это "расследование" не имело смысла, я и так узнал всё, что мне надо было знать. Для этого мальчика я был всего лишь случайным попутчиком по пути вниз, он никогда не принадлежал мне и (теперь уже - точно) принадлежать не будет.
На допросе сестра рассказала, как я ворвался в её квартиру рано утром, как, застав их с братом в постели, пришёл в ярость. Я угрожал. Я сказал ему, что он умер, и рассказал в точности, как это произошло. Это было похоже на жалкий розыгрыш, это не могло быть правдой, они только посмеялись надо мной. Но после, когда брат и в самом деле исчез, она испугалась.
Она пришла среди ночи в мою квартиру. Глупо было бы рассчитывать на то, чтобы я и в правду заглянул к ней сам, правда? Во всяком случае, на правду очень похоже.
- Вот, значит, где вы живёте. Чем вы занимаетесь? Хотите выпить?
- Я не пью, спасибо. Чем занимаюсь? Сижу, жду телефонного звонка - или простого желания выйти на улицу. Вот на эту стену я обычно смотрю, сижу и смотрю, пока не захочется спать...
- Интересно. Могу я посмотреть?
- Конечно - садитесь в кресло. Как там ваш брат? Всё ещё навещает вас?
- Сейчас нет. Странно, что вы спросили об этом. Вы ещё думаете, что он умер?
- Ещё хуже, теперь я считаю, что его убили.
- О, я уверена, вы нашли бы много общего с ним, будь у вас шанс познакомиться поближе. Вы во многом похожи, живостью фантазий, например.
- Как мне кажется, в данном случае слово "живость" не совсем уместно, - по её описанию меня с лёгкостью нашли, опознать меня тоже не составило для неё никакого труда. Однако - никаких следов в шахте лифта, никакого тела на дне. Видя, что меня отпускают, она в бессилии кусает губы.
- Например, он выдумал меня. В детстве вам никогда не хотелось иметь сестру? Делить с нею первые, ещё только начавшие проявляться, тайны? - я увидел одно утро из своего детства, и маму и папу, собирающихся на работу, одевающих меня, чтобы отвести в детский сад. Утренний туман, и город за окном такой маленький, сложной системы замок, заперший моё сердце. И я начинаю плакать - хотя бы потому просто, что слишком большое количество деталей в этом крошечном мире, моему взгляду не на чем сосредоточиться.
Обычно я провожаю семью по каштановой аллее (деревья - как трепещущие зелёные зеркала) до детского сада, или даже дальше, своих молодых родителей - до остановки автобуса или такси, где они попытаются поймать транспорт и уехать на работу, попытаются - потому что куда, чёрт возьми, ты сможешь уехать из воспоминания?!
Сейчас же я остаюсь в запертой и пустой квартире. И я вижу девочку, появляющуюся там - для того чтобы пробыть целый день одной взаперти; сидящую на скамейке в парке; этот ребёнок не похож на остальных; подставляющую лицо солнечным лучам, как старые люди делают это. За ней сложно уследить: в полдень она дразнит детей из-за ограды детского сада, вечером спит на заднем сиденье автомобиля местного педофила под вой преследующих их милицейских сирен, ночью ступает сквозь застывший в почтении лес под руку со зверем. Красная точка её курточки вспыхивает там и здесь на карте маленького городка и окрестностей, подобно светлячку, случайно залетевшему к фотографу в проявочную, - это лишь кадры, и воссоздать по ним всю картину в целом не удастся. Лишь одно можно сказать с уверенностью: те кадры, что ты не видишь, они-то и представляют собой наибольшую ценность.
- Не быть, но казаться; не видеть, а быть видимой. Про меня можно сказать, что я почти слепа: то, что я вижу, для меня не имеет значения. Гораздо важней тепло, голос, прикосновение.
- Дикие подростковые ночи вовсе не были такими уж дикими. Мой брат, мой будущий любовник входил в мой мир, с каждым днём...
- С каждой ночью...
- ...Он становился всё ближе. Я ждала его, я уже видела как всё будет. Дождливый день. Он садится на скамейку рядом. Запрокидывает лицо кверху, чтобы смыть кровь. Сила уставшая, оставшаяся без сил. Медленно опуститься ему на лицо - как паучок на ниточке, я спускалась так долго, что если у нас с ним и были какие-нибудь имена, то я успела забыть их, - паучку опуститься с неба сложнее, чем ракете рассчитать время собственного выхода на орбиту. Ты раскачиваешься между падающими каплями в пустоте, а земли под тобой может и не быть - расчёты все не верны, в своих расчётах ты опираешься на чудо.
- И что, чуда не произошло? - выдуманная сестра, выдуманный брат, выдуманное убийство. Ожившие фантазии - только и остаётся, что убить их. Другая сидела на скамейке в парке рядом с ним, другие губы опустились на его, и я лишь остановилась на секунду рядом с незнакомой парочкой, целовавшейся на скамейке, стук каблучков запнулся, выдох в оглушающей тишине, и потом шум дождя смыл звук моих шагов и дыхания, пока я углублялась по аллее бесконечного парка, сбрасывая постепенно одежду, снимая волосы, стирая косметику и потёкшую молоком плоть, растворяясь в воздухе между деревьями.
- Он забыл обо мне, забыл о моём существовании. Чуда не произошло: я не умерла от тоски по нему, он не умер, когда та, другая девушка бросила его. И потом мы стали встречаться, в смысле - трахаться, - когда я рассказала ему всё, когда уже было слишком поздно. Мы могли бы быть вместе, однако нас объединял только секс, он - да ещё и мечты (воспоминания) о том, что могло было быть.
ДЕЛАЙ, КАК ВСЕ
Родился, вырос. Нет никаких шансов, чтобы выжить, - я не знаю никого, кто жил и не умер бы. Люди продолжают прибывать, и кажется, что смерти нет. Толкни меня и докажи свою реальность. Мальчик изучает дзюдо, мальчик ломает руку на занятиях. Он влюбляется в медсестру, и когда ему снимают швы, интересуется: где она? Могу ли я её видеть? Она с другим сейчас, возможно, позже освободиться, сломай себе ещё раз руку и приходи. Ты ещё молод, если будешь упорен, любая будет принадлежать тебе.
Учитель, я хочу, чтобы вы сломали мне руку. Да, но мне нужны гарантии, что ты не расскажешь своим родителям, кто это с тобой сделал. Оставайся после занятий, или нет - лучше приходи ко мне домой. Чудо любви: кимоно дзюдоиста превращается в халат медсестры. Действительно хочешь, чтобы я сломал тебе руку? Нет, пожалуйста, не надо...
...Он всё-таки сломал её. Теперь осталось только познакомить их, твою возлюбленную и твоего любовника. Ты - ангел, сошедший на землю, чтобы соединять сердца.
Мой учитель хочет познакомиться с вами. Ты несовершеннолетний, и никто в здравом уме не захочет связываться с тобой. Но я могу хотя бы посмотреть, как вы это делаете? Нет. Одинокие улицы, заперты дома и люди. Ты - демон, шатающийся по раю в поисках конфликта.
К горлу приставлен нож, уличное ограбление. Вот деньги - но вообще-то я могу обезвредить тебя одним движением. Интересно, как же это у тебя получится? - лезвие сильнее вдавливается в кожу. Вот так, - и он летит на асфальт и тут же вскакивает, размахивая ножом, приближается - моложе тебя, и ты на секунду застываешь, поражённый его красотой. Но руку с ножом успеваешь перехватить, и мальчик снова летит на землю - на этот раз нож остаётся у тебя в руке. Мальчик поднимается, в глазах - слёзы обиды. "Пидарас", шепчет он, хотя, наверное, ему кажется, что он кричит, "я до тебя доберусь". Ты просто стоишь и смотришь на него. "Просто попроси", говоришь ты. "Иди на ***", отвечает он с чувством, отворачивается и идёт прочь. "Гомик", орёт он в полную силу своих лёгких, не оборачиваясь. Странное дело, но у тебя возникает такое чувство, что это ты, твоё детство уходит от тебя по улице сейчас.
Теперь несовершеннолетние в моде - как и тюремный срок за их развращение. Подросткам приходится делать всё самим. Так они узнают, что родились и живут в тюрьме.
Догони его, помоги ему. Со сломанной рукой уличный грабитель поступает в травматологию. Твоё лечение грозит затянуться, навсегда.