Я всегда помнила осенний день 1987 года, хотя уверена, мои родители даже не догадываются, что я вообще помню хоть что-нибудь о том времени. Это неудивительно, в те далекие времена я была совсем крохой, мне едва исполнилось два года, и если бы не трагедия, случившаяся в одно раннее осеннее утро, когда только-только в окнах забрезжил слабый свет солнца, пытаясь разогнать сумрак длинной осенней ночи, вряд ли бы что-то сохранилось в моей памяти. Родители никогда не упоминали о случившемся, и мы никогда не обсуждали происшедшее, долгие годы это воспоминание не тревожило меня, прячась глубоко в подсознании, но с недавнего времени у меня появилось смутное ощущение, что в моих воспоминаниях есть серьезный пробел. Я не могла думать ни о чем другом, тщетно пытаясь оживить память. Меня ни на миг не оставляла уверенность, что это очень важно. Целыми днями я прокручивала в своей памяти далекое осеннее утро, пока, наконец, всплывшие новые подробности далекого прошлого, не сложились в целостную картину. Я вспомнила все!
***
Мама подняла нас в то утро как обычно рано, чтобы по пути на работу отвести в детский сад. Мне не нравилось вставать рано, но в этот день мама очень ласково поцеловала меня, уговаривая проснуться и увещевая поспешить, чтобы встать раньше солнышка. Это сыграло решающую роль, и я, широко распахнув спросонья глаза, вскочила с постели и подбежала к окошку, чтобы посмотреть, действительно ли я успела встать раньше солнышка. На улице было еще темно и сумрачно, и признаков проснувшегося солнышка не наблюдалось, а значит, я опередила солнышко, и сознание этого наполнило мою душу ликованием и огромной радостью. Кое-как умывшись с помощью мамы, и даже почистив зубы, я вприпрыжку поскакала на кухню, где уже дымился аппетитный завтрак, в то время, как мама пыталась поднять брата. Антон хоть и был старше меня, просыпался крайне неохотно, а уж поднять его из постели стоило маме колоссального терпения и выдержки, но, видимо, выручала длительная практика и ежедневная тренировка. Мне было слышно, как мама уговаривала его подняться, и недовольное сонное бурчание в ответ, что еще слишком рано, и садик закрыт. Наконец, мы позавтракали, оделись и ждали в прихожей маму, чтобы она помогла нам надеть верхнюю одежду. Мы были всего лишь детьми, и нам казалось скучным стоять истуканами и ждать, пока соберется мать. Сейчас я понимаю, что на все сборы у нее уходило не больше пяти – семи минут, но в детстве время воспринимаешь совсем по-другому, оно идет медленно-медленно, размерено и не спеша. День кажется очень длинным и насыщенным, а неделя нескончаемой. И целые пять минут томительного ожидания нам практически никогда не удавалось спокойно простоять на месте. Первую минуту мы обычно чинно стояли, обув ботинки и ежесекундно поглядывая на дверь спальни, откуда должна была появиться мама. Затем терпение заканчивалось, и каждый находил себе занятие по душе. Я обычно начинала перебирать душистые склянки и баночки с кремами, стоящие на полочке у зеркала, брат извлекал из собственных неистощимых карманов какую-нибудь занятную штучку, найденную во дворе и спрятанную от родителей, чтобы не выбросили. Иногда мы просто болтали о чем-нибудь своем по–детски важном и очень смешном. Брат был старше меня на целых три года, он был уже практически взрослым в моем понимании, и он всегда очень веселил меня.
В тот день все было несколько иначе. Едва выйдя в прихожую, мы обнаружили, что отец оставил у двери свое охотничье ружье! Мой отец был заядлым охотником, очевидно, накануне он тоже охотился, вернулся поздно, поставил ружье в коридоре к стене, да так и забыл убрать, а, может, боялся нас разбудить и решил сделать это с утра, но проспал. Как бы то ни было, нас с братом не интересовали подробности, как и почему ружье оказалось в коридоре. Главным было то, что оно стояло у стены, черное, красивое, блестящее, моментально заворожившее нас своим холодным совершенством. Конечно же, все наше внимание было всецело отдано ружью, мы даже позабыли обуть ботинки. Сначала брат робко дотронулся до оружия, ожидая окрика, но взрослые не могли видеть, чем мы занимаемся, поэтому никто не мог запретить нам трогать ружье, так что оно оказалось в полном нашем распоряжении. Осмелев, брат стал показывать мне ружье и объяснять, для чего оно и как действует. Как и куда вставлять патроны, и на кого можно охотиться. Он держал его, как заправский охотник, объясняя мне, где дуло, а где приклад. Ружье было для него тяжелым и в какой-то момент, он слегка опустил его, и дуло оказалось направлено на меня. Я заинтересовано смотрела в черный провал, направленного на меня оружия, ощущая какую-то неясную тревогу на уровне подсознания, но так как я еще не понимала всей опасности, исходящей от длинной железяки в руках брата, то не придала этому никакого значения. Сейчас мне трудно судить, то ли он хотел мне показать, как оно стреляет, то ли просто случайно нажал на курок, но прогремел выстрел, снаряд попал мне в голову, и я упала. Я была совсем маленькой и еще не знала, что существует такое понятие, как смерть, но я знаю, что в тот момент я поняла, что умерла. Что больше я никогда не смогу ходить в детский сад и играть со своими прекрасными куклами, и никогда не смогу поцеловать маму. Для маленького ребенка страшное понятие слова никогда было просто невыносимым. Мне стало очень-очень страшно, так страшно, что я заткнула уши и закрыла глаза и готова была заплакать, и тогда я услышала голос.
- Дитя мое, ты хочешь вернуться обратно к мамочке? – спросил он меня. - Ты хочешь жить?
Мне было очень страшно, и я громко закричала
- Да, да!
- Я могу помочь тебе, но взамен ты тоже должна будешь оказать мне услугу, хорошо?
- Да, - я даже не потрудилась спросить какую, мне было все равно, мой детский умишко прибывал в агонии страха от ужаса, что я никогда больше не увижу маму, но голос продолжал:
- Ты вырастешь и станешь прекрасной девушкой, очень красивой. Совершенство твоего тела будет сводить мужчин с ума, и толкать на необдуманные поступки. Весь мир, которым правят мужчины, будет брошен к твоим ногам. Красота – великая сила, но этой силой нужно уметь пользоваться. Уж я то знаю в этом толк. Поэтому я не могу допустить, чтобы такое прекрасное создание было уничтожено по неосторожности глупого мальчишки. Именно благодаря твоему совершенству, я предоставляю тебе шанс продлить свою жизнь ненадолго, до 19 лет, а потом ты должна будешь уступить мне свое тело. Ты уйдешь, а я займу его.
- А куда я уйду? – вряд ли меня это интересовало на самом деле, сама не знаю, зачем я задала этот вопрос. Скорее всего, из вечного детского любопытства
- Туда, куда ты должна уйти сейчас, но в моих силах немного продлить твою жизнь. Поэтому, если согласишься, то проживешь до 19 лет, и потом твое тело займу я. Красота твоего тела и мои знания сделают меня всесильной! Твоя прекрасная плоть будет жить еще долгие годы, но без тебя.
- Как без меня? – я едва понимала, что хочет от меня этот голос, и продолжала задавать вопросы механически, внутренне я готова была на все, лишь бы снова увидеть маму и братика.
-Это уже мои проблемы. Или соглашайся, или ты уйдешь сейчас и навсегда, - голос не оставлял мне выбора. Я была еще такой маленькой, с высоты моих двух лет названный голосом девятнадцатилетний возраст казался далеким и недостижимым, чуть ли не ветхой старостью. В моем крошечном сердечке не осталось сомнений.
- Я согласна, - твердо и громко сказала я, практически не колеблясь, и тут же открыла глаза. Испуганная мама стояла подле меня на коленях, разбуженный выстрелом отец выскочил из комнаты и отчитывал насупленного братика.
- С ней все в порядке,- сказала мама, облегченно вздохнув и поднимая меня, - ее просто оглушило выстрелом. Она подвела меня к дверному косяку, возле которого я стояла в момент выстрела и дотронулась пальцем до ободранной штукатурки.
- Смотри, пуля прошла всего на полсантиметра выше. Иначе могла бы случиться страшная беда,- мама крепко обняла меня и прижала к себе, из ее глаз хлынули слезы.
Я промолчала, я не хотела рассказывать маме, о том, что произошло на самом деле. Я боялась, что мне не поверят, а может, просто не придала большого значения происшедшему. Со временем подробности трагедии стерлись в моей памяти, оставив смутную тревогу глубоко в подсознании, которое и пробудило воспоминания о случившемся спустя семнадцать лет. И в эти последние две недели перед своим девятнадцатилетием именно эти слова мамы постоянно всплывают у меня в памяти, и я боюсь признаться даже себе самой, что то, что произошло на самом деле, гораздо страшнее любой беды.