Человек с тростью
I
Изящный рисунок древесины, изгибы волокон, мягкое, слегка размытое чередование годичных колец - у этого дерева восхитительная текстура. Невольно задумываешься: “Каким оно было на воле, где росло, когда? Кто его срубил? Что еще создал мастер из его ветвей, ствола и корней? Десятилетиями копившее красоту, величие и мудрость - может ли оно гордиться своей второй жизнью?”.
Поверх всей этой красоты - лак, сохранивший древесину, но не давший ни разу вдохнуть всем естеством свежего воздуха.
Время! Время на стороне дерева. Лак, местами протертый до основания, весь в частой сетке трещин. Их рисунок готов спорить с деревом: кто более красив. Каждый утверждает, что именно он. А над ними возвышается Шут, который когда-нибудь справедливо рассудит и выберет победителя. Спору уже не одно столетие, но Шут не спешит. Он вечен. Его создали из другого материала. И поэтому спорщики грустны. У них нет в запасе вечности, они стареют. А за старостью придет и вечность небытия. Шут же то смеется над ними, то вместе с ними грустит. Колокольчики на его колпаке смеются и плачут вместе с ним. Они - маленькие феи, запертые в полых шариках на концах развесистого колпака.
Сейчас Шут грустит о другом. Он простился со старым Хозяином. С рукой, гревшей его годы. Когда тот брал в руки трость и сжимал набалдашник, Шут словно оживал. Он ощущал окружающий мир чувствами человека, бравшего трость. Но обязательно появится кто-то новый, кто сожмет ее в руке. Легко представить, что история может повториться вплоть до мельчайших подробностей. Как и тогда, Хозяин, разбиравший вещи своего ушедшего из жизни пращура, наткнется на шута - трость, с которой тот редко расставался. Увидит ее и вспомнит завещание, в котором среди действительно важных вещей, как-то дом, счет в банке и еще некоторая собственность, была упомянута и трость. Завещание обязывало хранить ее и даже прогуляться с ней хоть раз, в память о почившем. Вспомнит и то, как иногда, словно в бреду, старик шептал ему на ухо: “Шута, Шута похороните со мной!”. Но никто не придавал этим словам значения, списывая все на очередную причуду полного странностей одинокого человека.
...Увидел он ее в прихожей, стоявшую вместе с зонтами в углу, у входной двери. Не будь дождя еще месяц, столько же времени для него оставалось бы загадкой, где искать эту трость. Скучающим взглядом посмотрев на нее и подумав: “Ну, вот и нашлась. Впрочем, зачем она мне?”, - он уже собрался отвернуться, когда мелькнула новая мысль: “Сколько я помню ее, глаза у шута были широко открыты. Помню еще, его взгляд немного пугал меня. Неужели была сделана вторая трость?”. Заинтересовавшись, он вытащил ее из-под зонтов и, повернув лицом к себе голову шута, стал внимательно его рассматривать.
Шут спал. Сон его был похож на бесконечный мрак небытия, который мог продолжаться столетиями, но длившийся для него не более мгновения. Он ждал нового хозяина. И вот он пришел. И Шут открыл глаза.
...Лопнувшей струной и дробью колокольчиков отозвался пол: трость выпала из задрожавших рук и покатилась по паркету. Дернувшееся сердце куда-то ухнуло и на секунду замолчало.
- И так каждый раз, - с ноткой грусти в голосе, заметил Шут. - Ритуал знакомства начат!
- Не может быть, - испуганно отпрянув и вжавшись в стену, прошептал новый Хозяин. - Не может быть!
- Ну, ну, спокойней. То, что ты с подобным не сталкивался, еще не повод это заявлять. Все может быть.
Шут старался чтобы его голос звучал как можно мягче, дружественнее. Однако это не помогло. Хозяин по-прежнему был в шоке.
- Не верю, - зажмурившись, он с размаху хлестнул себя ладонью по щеке.
- Чтоб быстрей привыкнуть, на первый раз, представь, что я... домашний... котенок, - заметил Шут. - И, пожалуйста, подними меня.
Как ни странно, но замечание о котенке слегка рассмешило и ощущение опасности куда-то улетучилось. Немного оправившись от испуга, Хозяин спросил:
- Кто ты?
- Твой новый друг и шут. Зови меня Шутом.
- Но как, как...? Ты можешь разговаривать, ты живой? Ты и с ним тоже...? - он обернулся на портрет в траурной рамке.
- Что? Да-а-а-а... - с грустью и непонятной иронией в голосе ответил Шут. - Он был хорошим человеком, мы прекрасно ладили. Надеюсь, к тебе перешли его лучшие качества... Когда-то Он также познакомился со мной. Правда, воспринял все менее “хладнокровно”. Но Он и постарше тебя был, - шут расхохотался, видя перед собой растерянное лицо, которое отражало все эмоции, теснившиеся в душе Хозяина. - Успокойся, постарайся немного расслабиться. Ты не первый с кем это произошло. Я просто хочу внести немного разнообразия в твою жизнь. Сделать ее более веселой, живой. С моей помощью ты взглянешь на нее под иным углом. В конце концов, я просто приятный и интересный собеседник.
Пока Шут говорил, Хозяин пытался привести в порядок кавардак из мыслей, возникших в голове. Непросто в одно мгновение успеть справиться с испугом, поверить в искренность Шута, предлагавшего ему дружбу, да и вообще поверить в реальность происходящего. Более всего это походило, как минимум, на нескромное предложение и, как максимум, на соблазнение бесом. Какой, в конце концов, ему резон просто так предлагать свое общество. Просто так, насколько уже успел понять Хозяин на собственном опыте, никто ничего и никогда не делает. Всегда есть причина, пусть она сразу и не видна. Когда-нибудь она всплывет на поверхность. А причины, подтолкнувшие на поступок, далеко не все безобидны и приятны...
Таким образом, мысли, тревожившие его, вылились в вопрос. Хозяин уже был спокоен, осторожен и даже упивался собственной прозорливостью...
Шута же вопрос ничуть не смутил. Ему даже было немного скучно. “Сколько раз Они его задавали? Много, очень много”. Иногда с трудом приходилось сдерживать готовую вырваться правду - “беззащитная, легко доступная добыча”, но каждый раз он себя удерживал, боясь спугнуть очередного Хозяина и снова уснуть. Небытие ему было безразлично, но мучения, которые он испытывал, при переходе от яви к сну, были ужасны”.
- Чем-то ты мне понравился. Я не всегда просыпаюсь, когда меня берут в руки. Только если Он похож на меня в молодости, когда я ничего не знал о Мире. Твои душевные мучения, кажущаяся замкнутость и неприкосновенность, очерченный круг интересов, знакомых, почти полное отторжение внешнего мира, слитое с безумно любопытным желанием его познать, похожи на мои юношеские терзания. Ты нуждаешься в учителе, который бы подсказал, как ощутить свободу, когда душа хочет кричать. Твои слова не слушаются тебя даже на бумаге, превращаясь в безумные закорючки. Я помогу получить ответ на вопрос, задаваемый ночами Всевышнему, когда тоска наполняет твою душу. Он более прост и понятен чем человек - затерявшееся существо во Вселенной. Твои письма к нему - набор нечитаемых символов, каких-то обрывков фраз, мыслей, обращений о помощи к людям, нелюдям, богу, черту. Может, ты звал меня? Ты - отправитель, я - почтальон, приносящий ответы. Теперь тебе не нужен “Господин Лунный свет”, который возрождает душу, но убивает слова.
Хозяину показалось, что его вывернули наизнанку и вытряхнули содержимое на показ всем. И одновременно что-то внутри дрогнуло и растаяло...
Все это странно тревожило его. И не только само по себе. Что-то не состыковывалось. Как-то он обратил внимание на двух кошек. Они скользили друг за другом по тропинке среди густой травы. Наполовину пожухшая трава была желто-коричневого цвета с крупными зелеными мазками. Над тропинкой раскинулась черемуха, цвет листьев которой почти сливался с травой. Ветер и солнечные лучи переплетали почти желтые и уже не совсем зеленые листья, словно балансируя между цветами, создавая третий. Кошки успели пробежать перед ним несколько метров, прежде чем он их заметил. Первая почти сливалась с листьями и травой, и только уши ее были серого цвета. Бежавший следом котенок был скорее серым, с легкой рыжинкой, переходящей в ярко-желтый на ушах, словно поменявшись ими с матерью. Хозяин уже отворачивался, когда они пробегали и если бы не серые уши кошки, он не увидел бы ни самой кошки, ни котенка. Так и сейчас, серые уши мелькнули, заставив насторожиться, но котенка пока не было... И все же соблазн был слишком велик. Он согласился принять необычную дружбу.
II
...Ушедшую со своими радостями и проблемами весну, сменили жаркие летние дни, чередующиеся с недолгими освежающими дождливыми периодами. Серега часто в компании друзей выезжал за город, на природу. Все как обычно - шашлыки под красненькое или беленькое, купание в лесных озерах, волейбол, загар до боли во всем теле и пузырей на носу.
Обычно знакомых, и парней и девчонок, набиралось много, но среди всех самым близким другом был Витек. С ним он дружил не так давно, но уже считал его своим другом. Тем более что с Витьком было спокойно в любом деле - он был изворотлив, как угорь. А с учетом того, что он был выше Сереги на голову и занимался карате, с ним было особо выгодно дружить, когда занимаешься торговым бизнесом. Да и пошутить любил тоже, особенно над тем, кто ему не нравился. Серега до сих пор помнил вопль того лоха, который надел ботинки с длинными канцелярскими кнопками под стельками. У Витька был только один пунктик - черный пояс в карате. Он ему виделся везде, даже снился. Черный цвет стал для него символом победы. Он маниакально подбирал одежду только черного цвета. Глядя на него, Серега, не имея предпочтений в выборе цвета одежды, невольно стал подражать.
Был конец недели и, неплохо отдохнув, весь день проведя на пляже, они вдвоем возвращались домой. Погода радовала уже который день. Этот вечер тоже не подкачал. Заходящее солнце, легкий теплый ветерок создавали ощущения мира и покоя. Если бы не спор, затеянный из-за какого-то актера, который, как считал Серега, здорово дрался, с чем Витек был совершенно не согласен - все было бы идеально. Спор был прерван прохожим, обратившим на себя внимание, идущим по противоположной стороне улицы.
...Иногда сложно объяснить, почему из толпы идущих людей в глаза бросается кто-то один. В нем есть неуловимая особенность, отличающая от всех остальных. Но какая? Этот прохожий... Есть такие люди, от которых несет затхлостью, затхлостью закрытых и никогда не проветриваемых помещений. И даже нельзя сказать, что у этих людей особый запах - нет, они могут выглядеть, как и большинство вполне обычных и даже состоятельных людей. Но что-то заставляет на них обратить внимание. Чуть короче юбка, как будто не по размеру, а по “наследству”, брюки гармошкой, угловатые движения и выражение лица, словно бы он или она на что-то все время оглядываются. Но не пытаясь что-то или кого-то найти, а скорее наоборот, хотят найти подтверждение тому, что они не видят, действительно не видят то, что они не хотели бы увидеть больше никогда.
Порой, когда их вдруг обнаруживаешь случайно на своем пути, хочется смыть с их тела все “нечистоты”, что въелись в их кожу и отодрать от их души того заразного кровососа, что не дает им покоя ни ночью, ни днем. Хочется вывести их в огромное поле под дождь в грозу и дать им вволю нарезвиться, бегая голышом под дождем. А затем обсушить всеми ветрами и снова, поутру, дать им искупаться в росе, что лучше любого лекарства, что прожигает любую темную тварь, живущую в душе. Тогда и придет осознание собственной значимости, вернется гордость и исчезнет страх. Возможно ли такое омовение? Вначале, словно во сне, а затем уже наяву и сознательно, делая это только для себя, для своей душевной чистоты и бесконечного спокойствия...
Когда друзья свернули на другую улицу, уже к собственному дому, оказалось, что прохожий идет перед ними и нервно оборачивается на особо громкие аргументы в продолженном ими споре. Это их развеселило и когда он ускорил шаг, они тоже пошли быстрей. Прохожий, догнав идущего впереди мужчину, уменьшил скорость и пошел рядом, отстав на пару метров, словно отдавая себя под его покровительство. Увидев это, они расхохотались. Покровительство продолжалось недолго. Мужчина, свернув, зашел в подъезд. Прохожий в замешательстве приостановился и вдруг ни с того ни с сего побежал. ...И тут они, не сговариваясь, бросились за ним, как псы, почуявшие запах страха...
III
Вечерние тени уже давно выплясывали в комнате свои немыслимые танцы. Желтый свет уличных огней резал открытые глаза Хозяина, безуспешно пытавшегося уснуть. Шторы, только обрамлявшие оконный проем, исполняли в этом театре роль поднятого занавеса. Тюль ничуть не ослабляла игры бликов, идущих с улицы, но так и должно было быть. Лежавшая на кровати тень человека была неподвижна. Тени от закинутых за голову рук внезапно дрогнули, включаясь в общий танец, и тишина была нарушена:
- Послушай, я все понимаю. Тебе нет разницы - я или кто-то другой даст тебе возможность жить чужой жизнью. Без любого из нас ты ненужная безделица, пылящаяся в углу. До тебя нет дела никому, я тоже это понимаю. Так мне кажется. Но мне-то ты зачем? Все те красивые слова, что ты говорил, не больше чем слова. От нечего делать можно разговориться с любым прохожим на улице и от самого странного услышать нечто подобное. Со знакомыми также получается скоротать время, перебрасываясь ничего не значащими словами. Друзья - те, кто ближе сердцу - помогают почувствовать себя личностью, и ты воздаешь им этот дар сторицей. Семья, родные - твой огонь и воздух - жизнь внутри жизни, могут вылечить, дать отдохнуть, успокоить, даже вызвать жуткое раздражение и злость, но ты с ними связан неразрывной ниточкой. А кто ты в этой жизни? Где ты находишься? Где твоя ниточка?
Короткий смешок Шута было первым, что он услышал в ответ. Затем недолгое затишье было прервано скрипучими фразами:
- Ты не понял главного. Я не вещь. Для тебя я трость лишь затем, чтобы не вызывать излишнего недоверия или страха. Да, я прослужил твоему предшественнику часть его жизни, помогая, грубо говоря, переставлять ноги. Тебе кажется это все, на что я способен? Это, да пустая болтовня? Тогда я слишком рано открыл глаза. Ты похож на глупого человечка, который не мог взглянуть правде в лицо, потому что вообще боялся куда либо посмотреть. Только твои шоры, скрывающие правду - гордость. Где-то в глубине я все же для тебя вещь, перешедшая по наследству. Но моя форма может быть иной, любой. И поверь - наша встреча и разговор не первая ласточка. Все уже было, только совсем не так, как сейчас.
IV
Инженер Ашин не любил выходить из дома. С тем, что надо каждый день посещать “чертово” учреждение, в котором он работал, он смирился уже давно. Лет двадцать назад, когда над ним нависла эта угроза, он размышлял больше месяца и, решив себя больше не терзать, пришел к выводу, что компромисс неизбежен. Впрочем, через некоторое время он привык: путь был неизменен и поэтому надежен. А по окончанию пути, попав в “большой дом” - как он называл свою контору - он и вовсе расслаблялся и даже морально отдыхал. Cослуживцы знали его давно и, скользнув по нему взглядом, обращались к нему только по необходимости.
Когда ему надо было выйти из дома в какой-нибудь магазин, съездить в гости к знакомым, что пригласили его, а отказаться он не сумел, или, не дай боже, съездить куда-либо по поручению все тех же знакомых - куда нибудь на край города - он приходил в ужас. Мысль о том, что его будут разглядывать тысячи людей не вязалась с его скромным существованием. Он начинал себе казаться неловким, смешным, даже ничтожным. Такие прогулки или поездки совершенно выматывали. Он быстрее старался завершить все дела и вернуться в свою пыльную и сумрачную квартиру. Выбить ее стоило невероятных усилий, но тогда он утешал себя мыслью, что эти усилия окупятся с лихвой, впрочем, что и произошло.
В этот вечер инженеру особенно не везло. Пройдясь по магазинам и посетив единственного племянника, он встретил подружку своего знакомого, которая никак не отпускала его, пытаясь поделиться всеми новостями на свете. Пусть и поздновато, но, как и должно быть, все закончилось. Он возвращался домой усталый, но, чтобы слегка успокоить нервы, решил не ехать на дребезжащем трамвае, а неспешно пройтись пешком.
Несколько лет назад неудачно упав, он повредил ногу. Она уже давно зажила, но иногда ныла, и лечащий врач советовал ее постоянно, помалу расхаживать. Из-за этого ему приходилось пользоваться тростью. Также, несмотря на относительно молодой возраст, у него частенько побаливало сердце. Недолгая, спокойная прогулка пошла бы только на пользу.
Неторопливо приближаясь к своему дому и с любопытством поглядывая на закат и его отражение в окнах верхних этажей домов, он заметил двух молодых людей, также неторопливо шедших по противоположной стороне улицы. Они шли в том направлении, что и он и, энергично жестикулируя, видимо, о чем-то спорили. Ашин был занят собственными мыслями и поначалу на них не обратил внимания. Только свернув с улицы, он заметил, что они повернули туда же и, что особенно его взволновало, перестав спорить, дружно уставились на него. Собственно ничего особенного в этом не было. Но непонятно откуда бравшийся в такие моменты страх, преследовал его с детства. В панике кровью по венам забилось непреодолимое желание убежать, спрятаться, забиться в какой-нибудь темный угол и не дышать, пока они не пройдут. Ему вдруг представилось, что это убийцы. Что они из тех грязных, темных людишек, которых показывают по телевизору. Для него они были такими не потому, что имели смуглую кожу и были плохо одеты. Нет. Но после передач о них оставалось гадливое чувство брезгливости. Хотелось сесть в углу на корточки и молча их ненавидеть. Зачастую они были хорошо одеты и ухожены, хотя даже из-под этой шкуры-маски выпирала их наглая развязность. Их лица, их самодовольные улыбки всегда портили впечатление от их внешности, создаваемой купленными костюмерами и визажистами.
Эти двое были похожи на них. Длинноволосые, во всем черном. Воображение Ашина работало безостановочно. Один - “костлявая рука”, второй - “сверкающая сталь косы”. Самодовольных и глупых улыбок не было, были пустые, мертвые глаза. Стало страшно.
Инженер ускорил шаг и, как бездомный кот, свернул в ближайшую подворотню. Он действительно чувствовал себя бездомным, одиноким и оторванным от чего-то теплого и уютного. Потеряв их из виду, он драпанул по темным коридорам колодцев домов. Нога заныла сильнее, не помогала даже трость, которой он отталкивался от асфальта. Он не мог понять, почему убегает. Ничего же не произошло. Просто по той же дороге, что шел и он, “маршировала парочка молодчиков в коричневом”. Все страхи перебивала одна мысль: “Ну, что, опоздали, не успели? Меня уже не догнать!”.
Выбравшись из лабиринта зданий и их теней, он с облегчением вздохнул, как будто сумел избежать встречи с Минотавром. Оглядевшись и обнаружив, что немного сбился с пути, он дошел до углового дома и свернул в нужном направлении. Оказалось, что он просто дал крюка и не так уж удалился от своей обители разочарованного холостяка. Поправив воротник рубашки и остановившись завязать ослабившийся шнурок, он разве что не упал - к нему по противоположной стороне приближались те двое. Все, что было дальше, он уже помнил какими-то клочками, урывками. Очередные подворотни, пустынные улицы, запущенный парк… И всякий раз, когда они пропадали из поля видимости, он повторял про себя: “Что, опоздали, не успели?”. То, что время неумолимо летит, Ашин осознал только когда остановился у закрывающегося метро. У дверей метро кто-то суетился, видимо их закрывая. Он бросился к нему, что-то крича и размахивая руками. Последняя электричка еще не прошла и его пропустили. Двери за ним сразу же закрыли. С облегчением вздохнув, он попытался расслабиться. Теперь его не догонят. Но те, двое, словно созданные его воображением фантомы, бродящие в его голове по запутанным улочкам извилин его мозга, появились снова. Для уверенности последний раз обернувшись на двери, он увидел, что они тоже убедили дежурного и уже внутри метро.
В вагоне они сидели напротив. То перешептывались, то замолкали. Страшней становилось, когда начинали его рассматривать. Тело начинало леденеть, в ушах звенело. “Скорей вырваться из вагона!”. Сердце! Его стук, казалось, возвращался эхом, разбившись о железно-стеклянные стенки вагона- западни.
...Платформа, эскалатор, ненадолго взбодривший свежий воздух. Свет - серый, ярче, ослепительный - он за столиком в каком-то кафе. Напротив сели два черных пятна. Видно только как они улыбаются. Нет! Хохочут! В зеркальных стенах бара отражается его дергающееся лицо и слезящиеся глаза. Инженер попытался приподняться со стула и спросить: “Что вам надо... от меня? Что?”, но, перебивая все звуки, взорвалось сердце и тут же замолкло, остановившись навсегда. “Зачем они шли за мной?”. Мысли стали распадаться, и только в воздухе продолжала витать мысль: “Ну, что, не успели? Опоздали?”. Упав на стул, он замер. Ладонь, уже не удерживающая набалдашник, разжалась и трость, соскользнув на пол, откатилась в сторону, сверкая рукоятью в виде головы шута.
Двое молодых парней, не ожидавшие такой ужасной развязки своей шутки, вскочили со стульев. Вечер уже не был таким забавным. Секунду они смотрели на Ашина, еще секунда ушла на то, чтобы, переглянувшись, понять, что делать дальше. Но, не успев сделать и шага к выходу, оба услышали тихий, смеющийся голос, который произнес:
- Куда? Не так скоро. Во всем необходима завершенность. Отправляйтесь-ка за ним - может, догоните.
Легкая судорога пробежала по их лицам, ноги подогнулись и они осели на свои законные места. Их шутка завершилась. На столе остались стоять принесенные официанткой бутылка коньяка и горячий кофе, пар от которого складывался в подобие шутовского колпака.
Если бы кто-нибудь из сбежавшихся к месту проишествия людей поднял из-под ног затерявшуюся в толпе трость и хорошенько прислушался, он наверняка смог бы различить затихающий голос Шута, который разговаривал сам с собой:
- Что за люди!!? Откуда такие берутся? Столько страха накопить внутри! Да он умер сразу, только попытавшись с ними заговорить! Впрочем, получился совсем неплохой аттракцион. А эти глупые и жестокие юнцы... Я им преподал неплохой урок. Такое не забывается. Жаль, что все так быстро завершилось. Эй! Может, кто нибудь меня поднимет?
V
Хозяин молчал. Мелькнувшее в голове воспоминание позволило понять, чего он подсознательно боялся. Вот он, котенок, прячущийся за спиной кошки. Рассуждения Шута могут быть верны на все сто, но он не человек. И его размышления, и его поступки - взгляд со стороны существа, не отягощенного человеческой природой. Любой спор с ним ведет в тупик, любой довод - это аргумент против.
Надолго замолчавший Шут снова заговорил:
- Мало кто действительно представляет собой что-то стоящее. Каждому нужна опора. Опора где-то внутри себя. Она должна указывать разницу в добре и зле, силе и слабости, указывать, где и когда можно и нужно их использовать. Иногда даже в слабости может быть опора. Я хочу указать твою слабость и силу. Каждая из них хвалит тебя и наказывает. Стержень внутри состоит из них в равной степени. Страх за кого-то зачастую бывает сильнее ощущения собственной опасности, страха смерти, оборачиваясь в храбрость; страх перед неожиданными поворотами судьбы - в нестандартные решения. Слабости могут превращаться в силу и наоборот. Я только опора, указатель на перекрестке, где дорогу выбирает Хозяин. Но Хозяин - это не Владелец, который может подарить, обменять, просто потерять меня. Я неотъемлемая часть его самого и то, как я сейчас выгляжу, дает наиболее близкое и точное определение моего назначения.
Я нужен каждому. Но не я принимаю решение и выбираю путь - Он должен сам сделать это. Только в крайнем случае, я вмешиваюсь в происходящее. Только отказавшись от права выбирать - это право переходит ко мне. И тогда пусть пеняет на себя: мои решения могут расходиться с его представлениями о выборе. И все же они будут близки ему. Эти решения настолько где-то рядом, что, бывает, их не разглядеть, они в подсознании... И еще: постарайся понять, мой новый Хозяин - ты. Надолго ли? Не знаю...
Растерянно посмотрев в искрящиеся глаза Шута, Хозяин вскочил с кровати и шаг за шагом стал вымерять комнату. Шут, не обращая внимания на него, продолжал:
- В конце концов, человеку нужна не только опора, но и палка, которой его можно проучить. И пригрозить, и ударить ней. Иногда только она может стать весомым аргументом. Человека необходимо периодически подстегивать, чтобы он не замшел как камень, лежащий у дороги. Слишком многие считают себя венцом творения, веря на слово своим почитателям. Если тебе говорят, что ты хорош, талантлив - не обязательно, что это именно так на самом деле. Возможно, тебя просто любят, а любовь слепа. Может быть тебе завидуют или хотят чего-то от тебя. Есть много причин, дающих этому объяснение и только одна совпадающая со сказанным.
- Это слишком жестоко, - отозвался Хозяин. - Так уже было и результаты этого отдаются эхом по сей день.
- Поэтому я и говорю о равновесии. Нет целесообразности, если нет равновесия. Впрочем, поговорим об этом позже. Ты молод и слишком восторженно относишься к жизни.
Шут, казалось, был утомлен этими сентенциями. Голос его звучал все тише и тише, пока не затих окончательно. Хозяин перестал метаться, бросился ничком на кровать и замер. За окном сильный порыв ветра заставил ветви деревьев рукоплескать Шуту, ударил по стеклам.
- Послушай, - Хозяин внезапно заговорил взволнованным голосом, слегка глотая слова. - Ты никогда не испытывал жалости к своим Хозяевам? - и сам, словно ему не нужен был ответ, продолжил: - Помню, я как-то прогуливался под пасмурным ранневесенним небом. Бездумно бродил по унылым улицам, вытаскивая ботинки из жижи талого снега. Город никак не мог расстаться с его грязно-серым покровом. Что могло порадовать и ободрить в такие минуты? Пожалуй, музыка. Она гремела в ушах, задавая темп моим шагам, учащала шлепки ног, поднимающие с асфальта брызги воды. И тут в глаза бросились деревья с отпиленными вершинами. Они сиротливо стояли вдоль тротуара, напоминая теперь только нелепые столбы - остов какого-то старого здания, которое скоро окончательно снесут. Особое ощущение, созданное ими, дало понять - они не мертвы. Словно вкопанные в землю ладони - их редкие, покалеченные пальцы готовы были, презрев боль, гневно сжавшись в кулак, вцепиться в землю. Они готовы были кричать: “Мы не хотим, это наша земля!”. Разыгравшееся воображение словно вдохнуло в них жизнь и, подойдя ближе, еще сильнее поразило возникшей композицией. Стволы, словно живые, неведомые существа возвышались над ветвями, сложенными под ними подобно гнездам. Они словно охраняли эти гнезда - своих, кровь от крови, плоть от плоти, детей. Так они и стояли, немым упреком тем, кто это сделал. Вокруг, сплошным ковром, лежали распиленные на чурки липы, дубы, клены, вязы. Остальные, стоящие вокруг пока нетронутые деревья, ожидали своей участи... Так пойми, Шут, даже они заслуживают жалости. Чем же люди хуже? Да ладно... Ты сам-то страдал?
- Не забывай, что я живу ощущениями людей и их страдания мне знакомы, - отмахнулся Шут.
Хозяин же продолжал торопливо, волнуясь, проговаривать слова, словно боялся, что они закончатся:
- Не ощутив своей боли, сложно оценить чужую. Даже само слово сострадание предполагает существование подобных ощущений больше, чем у одного существа. И корни этого чувства лежат в детстве. Если ребенок радостно бежит к зеркалу, желая поиграть с таким же мальчуганом, бегущим навстречу, значит душа его открыта. Но если, врезавшись с разбега в собственное отражение и не понимая, что происходит - сыпятся осколки стекла, течет кровь - он, видя кричащего двойника, пытается его погладить, утешить - это и есть первый опыт сострадания.
Шут, словно раздраженный спорщик, воскликнул в ответ:
- Да нет же... Кто сказал, что он жалеет другого? Себя ему жалко, себя и никого другого.
Уже более спокойно, Шут продолжил:
- И тебе было жалко себя. Ты подсознательно представил, что и с тобой может произойти что-то подобное. А твой опыт собственных страданий помогает в следующий раз видя боль других, не сострадать, а сильнее жалеть себя, представив себя на их месте... Сострадание... Переживания одного человека, пропущенные через призму представлений других людей, существенно искажаются и уже не представляются такими трагичными.
Испытывал ли я жалость, спрашиваешь ты? Да. Презрение к тем, кто не способен жить без поддержки всегда содержит частичку жалости. Не меньшее презрение вызывают и “охотники”, загоняющие подобных людей как диких животных. Эта “охота” для них не больше, чем очередное желание и тем проще оно выполнимо, чем меньше запретов стоит на пути. Этика, мораль - не запрет, а просьба, исполнение которой необязательно. Тем более что эта просьба - желание других, а собственные желания превыше всего. Причем я не оправдываю ни тех, ни других. Желания захватывают человека настолько, что по сути уже являются наркотиком для его эго. Даже лучшие представители вида Ноmo Sapiens не видят своего существования без исполнения своих страстей, становятся Homo Edex, пусть даже они и не желают вовлекать в это других и помыслы их чисты. И для тех и для других их желания - опора, трость, подобная мне.
Ты рассказал о деревьях, о том, как они красивы и несчастны, срубленные человеком. Все это только красивые слова. Не более. Это самоистязание с излиянием души опустошает не только ее, но и все вокруг. Когда оголяешь душу, ничего кроме натянутых струн не остается. Нет жизни ни внутри, ни вокруг. Есть какая-то красота, но нет человеческой жизни с ее пороками, желаниями, ошибками. Ты вбил себе в голову, что страдать - красиво. Возможно, но и безжизненно. Парадокс? Мало видеть все вокруг, подмечать, понимать и не жить так, как они - остальные люди. Не страдать возвышенными идеями необходимо, а жить. Что толку от идей, если их не претворяешь в жизнь. Опустись с того неба, где ты обитаешь, чуть ниже. Не так низко, как та парочка шутников, но и не так высоко, как ты витаешь. Не убегай от жизни.
Шут, казалось, вздохнул, прежде чем продолжил свою речь:
- Человек одинок, слаб и всегда чего-то хочет большего. Вот, скажем, притча о Бегущем...
VI
Его называли Бегущий...
Огромный мегаполис, пронизывающий планету, был сплетением подземных коридоров, туннелей, переходов, залов. Люки, вентиляционные шахты, громадные своды, купола - все это светилось, мигало, переливалось, погружалось во тьму и загоралось вновь. Люди спешили, неторопливо прогуливались, работали и отдыхали, но никогда не забывали о Бегущем. Одни хотели с ним поговорить, приобщиться к его знанию. Другим было просто интересно его догнать и, если получится, прославиться тем, что бежали с ним рядом и даже немного впереди. Третьи, поджидали его в темных проулках, стремясь зарезать и вырвав сердце съесть его, чтобы обрести силу и мудрость. Были даже те, кто его любил. Желая добра, они пытались поймать его и спрятать от остальных, в попытке сохранить жизнь и свободу Бегущего от жестокосердных преследователей.
Став вначале на путь Учителя, желая помочь людям познать собственное предназначение и избавиться от собственных страхов, неуверенности, ранимости, а зачастую и жестокости и глупости, Бегущий понял насколько все они голы и беспомощны без собственных пороков и недостатков. Он понял, что все, что есть у людей. Он хотел бы им помочь, но и лишать последнего не мог. Невыполнимой задачей ему казалось вручить мудрость и знание, когда глупость отказывается их взять. Умные, но беспринципные люди брали то, что им было нужно для утоления собственных пороков. Получив что хотели, они обдавали Бегущего холодом презрения, прикрывавшего собственный страх перед ним, а затем, уйдя, несли зло другим. На правах Учителя, Бегущий пробовал помочь ученикам, пытаясь искоренить их пороки. Но лишившись их, они становились как дети, но как дети видят во взрослых высшее существо, так и они видели в нем Бога еще более могущественного, поклонение которому доходило до массовой истерии. Лишь малая толика Способных могла понять его. Но и этой горстке людей он мог дать только начальный толчок. Дальше они должны были выбрать свою дорогу... Он сам, имея талант, не был гением и, осознав это, он побежал...
Бегущий уже давно в шутку называл себя Стремящимся Убежать или Убегающим. Став для всех Бегущим, с тех пор он был глух к просьбам, поскольку они всегда были глупы и ненужны. Давно уже оставил и все попытки дать людям то, чего они хотели в действительности. Он редко заговаривал с кем либо и еще реже отвечал на вопросы. Слова вообще не имели смысла. Только когда мысли словами прорывались из глотки, начинавшей хрипеть от крика, их можно было уважать. Уважать даже не слова, а звук, эхо, которые невозможно было догнать. Которые были быстрей и проворней его ног, несших его к неведомой цели. Которые, возможно, уже нашли и свои и его незримые идеалы. Только это было значимо. Прообразами слов, которые произносили люди, были их желания. И, зачастую, эти желания были отвратительны. Мысли окружавшие его повсюду гнали вперед, прочь: все дальше и дальше. Иногда ему казалось, что удалось обогнать и слова и мысли, но навстречу, врываясь в сознание, летели новые. Мчась от них прочь, натыкаясь взглядом на встречные лица, он читал в них только непроизнесенные мысли, несовершенные поступки и неисполненные желания.
Собственная неповторимость, по человеческим меркам он достиг возможностей находящихся за всеми видимыми и ощущаемыми пределами, тревожила его всякий раз, как он их использовал. Но он успокаивал себя, утверждая, что, возможно, это открылись ресурсы не развитые и не использующиеся человеком миллионы лет. Страшней было предположить, что он создал мир одного бога-человека в собственном сознании, или его сознание было создано кем-то, свободно манипулирующим им. Слабость, зачастую, заключается в возможностях самоанализа. Он был слаб и возможность ошибиться вызывала страх.
Когда-то он мечтал об исполнении всех своих желаний. Казалось, так можно достичь счастья. Исполнение желаний - составляющая счастья. Но, задумавшись, он понял: исполнение всех желаний - неотвратимое угасание мечты - верный путь к отчаянию. Значит это тупик, дорога в никуда? Путь, по которому идут все, соглашаясь хоть что-нибудь получить от жизни - верный способ ничего не достичь... В голове билась мысль: “Искорени свои желания, попытайся от них убежать. Только избавление от желаний может принести состояние абсолютного покоя и счастья. Исполнение желаний - обратная сторона разочарования”. Это и был “выход”, “приоткрытая дверь”. Но эту дверь Бегущий искал не только в душе, но и вокруг, в туннелях и коридорах. Всем нужен был фетиш и он не был исключением.
Мегаполис хранил свои легенды и тайны, берущие начало от самого его основания. Начало строительства было началом нового мира. Старый был забыт и, пытаясь вспомнить о нем, многие просто сомневались, был ли он вообще. Уйдя глубоко под землю и не оставив ни единого выхода на поверхность, шло строительство городов. Снаружи остались безжизненные горы и пустыни, несущие только смерть всякому, кто очутится там. Говорили, что там, снаружи, нет ничего, кроме громадного купола - Крыши Мира, которая дает знание и ответы на все вопросы. Туда и стремился Бегущий - соприкоснуться с неведомым.
С некоторого времени Бегущего стали искать агенты спецслужб. Его выслеживали, чтобы допросить. Однажды, в мимолетном разговоре с Романтиком он обмолвился, что ищет “выход” и что почти нашел его. Разговор подслушали и передали по назначению. Но что мог сказать Бегущий на допросе? Что легенда о каменной двери в скале, с вмурованным в нее зеркалом, всего лишь усмешка мудрого сказочника? Что дверь не в скале, а в человеке? Кто поверит сотворенному идолу, говорящему, что он только смог избавиться от глупости, но не сумел приобрести мудрость? Пусть поймут, что он только в пути, он ищет “выход” и, возможно, никогда не найдет его. Как им объяснить, что любой путь ложен, что невозможно достичь цели, истины, если ты сам не цель и не истина. Да, он уже знает, что однажды встанет на Купол Мира, он уже знает, что ощутит в это мгновение, но это будет только зыбкое, неуловимое ощущение, а звезды, что он увидит, будут недостижимо мерцать в бесконечной черноте. Желание познать себя и мир - безгранично, как и сама цель познания, а возможности так ничтожно малы.
VII
...Уже засыпая, Хозяин думал: “А хорошо бы завтра проснуться вечером и снова говорить, говорить, говорить... Как хорошо быть искренним, хорошо молчать и быть понятым, хорошо спорить с неведомым, хорошо ничего не бояться, чувствуя опасность. Опираться на трость... даже если за это придется расплачиваться. Хорошо? Хорошо... играть с котенком... Не знаю... Надолго ли...? ”.
То ли сном, то ли явью мелькнули перед ним сплетения подземных коридоров, туннелей, переходов, залов. Люки, вентиляционные шахты, громадные своды, купола - все это светилось, мигало, переливалось, погружалось во тьму и загоралось вновь. Он был уставшим Бегущим, остановившимся отдышаться у бесконечной, уходящей вдаль, сырой стены. Он прижал пылающий лоб к этой стене, в надежде охладить его, но этот жар было непросто унять. В голове тысячи голосов сливались в единый комок извивающихся змей, кусающих друг друга и все вокруг. Среди этих голосов и сопровождающих их видений все настойчивей выделялся образ, приближавшийся к нему светлым пятном на бурлящем сером фоне. Уже виден был силуэт длиннополого платья с широкими рукавами, колышущимися в такт походке. Не понимая почему не может разобрать голоса приближающегося силуэта - тот расплывался, ускользая от понимания - он всматривался пристальней, но не мог разглядеть и узнать его. И все же он узнал, а узнав - заговорил первым:
- Ну, здравствуй. Сколько уже не виделись…? Долго? Да, давно ты не гостила у меня. Все посыльных шлешь… Что они? Передать все толком не могут. Знаю, что обо мне не забыла - ты ни о ком не забываешь. Что в этот раз случилось? Только душу не береди. Что? Поговорить? Как раз по душам? А есть ли она у тебя? Бог с тобой, давай поговорим. Только о чем? Все о том же? Ладно, начинай.
Красиво говоришь, околдовываешь будто. Только понимаю я к чему клонишь: не надо вырываться из твоих объятий, не стоит убегать, прятаться; словно хамелеон менять цвет, прячась в оттенках жизни - не стоит. Кто убегает? И насчет объятий... - мы еще не были настолько близки. Незачем мнить себя собственницей. И твои завуалированные угрозы ни к чему. Чихал я на них. Эскузе муа за невольную грубость. Что это - лозунг: "Что не гнется, то ломается."? Прости за каламбур, но это не ты меня гнешь, а я тебя огибаю. У меня нет твердости - да. А у тебя нет моего упорства. Ты всегда сдаешь свои позиции и отходишь, а я вступаю на завоеванную территорию победителем. Ты же ветер, прах. Да есть ли ты?
Готовишь сюрприз... Когда же ты остановишься? Не важно... И в чем мораль? Перестань, ты начинаешь раздражать. Тебе не к лицу высокомерие. К любому. Это для тебя я пока не вырос - я просто не постарел. Спроси еще есть ли дома взрослые. Я отвечу "да" и не впущу.
- Как приятно тебя слушать. Так молодо, наивно, эмоционально. "Я сам, я взрослый, меня не обманешь".
Что может быть более убедительным, чем мои круговерти, какой разговор? Ты обречен с рождения. Метания, поиски пристанища, крова, да что там говорить - просто своего места в мире, разве они не являются доказательством моей власти? Уже с рождения тебя куда-то везли. Сколько ты сменил углов в своей жизни? Где покой и тихое счастье? Ты сам побежал. Тебе казалось, выбор путей-дорог за тобой, а это я гнала - туда, где ты мне был нужен. Ты промчался мимо смерти родных и близких, как и мимо их жизни. Пробегая мимо, скорбя, замедлял свой бег, но не останавливался - только боль в душе и новая пустота. Ты так привык к своему бегу, что символом времени уже был не циферблат и стрелки, а шаги, метры и километры. Постоянный бег подразумевает цель, но цель имеет хозяина по ее достижении. И не всегда им становится тот, кто достиг ее. Этим хозяином становился не ты, а те, кто был рядом с тобой, кого ты подпустил ближе всего. Ты второй - запомни это клеймо. Те цели, к которым ты шел и стремление к которым оправдалось изначально, не были твоими. Твоя мечта всегда была в другом. Ты привык к мечте и она перестала быть целью. Все теряет остроту и привлекательность оттого, что появляется привычка. Привыкнуть - почти забыть. По сути, ты так ничего и не сделал для себя.
Знаешь, что тебя больше всего угнетает? Реальность границ собственных способностей! И еще: ты разучился получать от жизни удовольствие. А знаешь почему все так, как оно есть? Так предрешено. Ты обречен быть таким. В том нет твоей вины; это не наказание и не стечение обстоятельств. Так изначально и должно было быть. Ступенька в лестнице рода.
- Какая же ты дура. Дура!!! Эхо: а-а-а-а... Теоремы? Брось... Законы? Какие законы? А я ведь видел тебя в мечтах... Меня невозможно остановить. Я рота солдат - они шагают в такт биению своего сердца. Нет, не так. Отвернись, я брошу камень. Будет стыдно, но я брошу. Ты будешь женой и служанкой, ты сотрешь свое Я со лба вместе с потом. Движение нельзя остановить - тебе ли не знать. Или ты стоишь, а вокруг все чеканят шаг? Ты, сволочь, ты же знаешь - движение твоя стихия. Только спрячься за углом, я низвергнусь на тебя потоком родниковой воды. Я обману тебя, я буду тем, кем не могу быть в твоих глазах. Нельзя стоять. Можно опухнуть от боли, но бежать, бежать преследуя. Тебе ли не знать как я ненавижу твою стать. Твои лица, твои жесты. Я променял бы их если мог на трепет листьев под ночным дождем, если бы не знал, что это тоже ты. Никогда, слышишь, никогда ты не увидишь меня стоящим на коленях. Я буду жить вопреки твоей любви. Ты зубная боль и нет сил тебя вырвать, но плеть эта только раззадоривает, только ободряет. Прочь! Я жив вопреки, творю вопреки, я сам вопреки. Нежить моих слов - это движение в твоих мертвых глазах. Плевать, что ты ищешь - я тоже видел; плевать, что ты осуждаешь - я оправдывал. Я не смогу тебя полюбить; не верь льстецам - они тормозят конец. Я не буду ждать. Оставлю цветы у твоей лестницы и уйду. Это дань признанию, что где-то ждет меня поверженная судьба.
Пелена спала с глаз Бегущего - видение расплываясь отступило вместе с голосом. Все вокруг стихло. Он, как и до морока, сгинувшего в никуда, стоял, прижимаясь уже остывшим лбом к сырой стене. Оттолкнувшись от нее и сделав первый шаг, произнес:
- Главное - не сдаваться, сопротивляться до последнего вздоха, быть самим собой или тем, кем себя представляешь.
С последними словами Бегущий продолжил свой путь, а Хозяин открыл глаза.
VIII
Хозяин лежал и размышлял об привидевшимся: "Приснилось мне это, пригрезилось или в действительности возможно такое? Может это проделки Шута? Или я сам все поставил с ног на голову? Притча была подозрительной - словно и не он бежал, а я. Суровую нить плетет Лахесис. Какая в этом роль Шута? Атропос? Будит или усыпляет? Его жестокость - жестокость ребенка не знающего разницы между добром и злом. И кто же из нас ребенок после этого? Я, не знающий того, что знает Шут или он, не знающий и не принимающий человеческих слабостей? Для парней, за случайные последствия шутки, смерть - слишком суровое наказание! Кого же он может оправдать, в чью судьбу сможет вмешаться мягко, не разрушая ее? За какой проступок? Кому бы он помог, захотел бы помочь?". В комнате было душно и он, подойдя к окну, открыл его.
Размышления были прерваны Шутом, словно подслушивавшим его мысли:
- Этому инженеришке никто не помог бы. Прежде всего, в каждом человеке должна быть хоть капелька желания помочь себе, не дать опуститься до уровня дрожащего животного. Тогда, только тогда есть незримая вероятность помочь ему встать на собственные ноги, хоть попытаться дать отпор подобным подонкам. Впрочем, в такие моменты я действую согласно векторам силы и судьбы. В мире все в движении и у этого движения есть отправная точка и завершающий штрих. Этот штрих я и поставил тогда, сократив время в пути к нему. В такие моменты я имею возможность прослеживать судьбы вмешавшихся в мое существование людей. Судьбы этих парней мало отличались от погони, которую они устроили. И подобная развязка произошла бы чуть раньше или чуть позже: когда - не имело значения. Это была "шутка" длиною в жизнь.
- Ты можешь читать мысли…? - вопрос Хозяина повис в воздухе и он, помолчав, продолжил. - Какой же поступок кажется тебе не стоящим сурового наказания, поступок, не оправданный моралью человека? Необходимо соотношение между виной и наказанием, ты не считаешь?
- Да, в какой-то степени, но не так, как происходит в этом мире. Не совсем так. Мера ответственности должна возрастать с грузом ответственности! Тот, кто ответственен за порядок, должен во много раз больше отвечать за свои нарушения, нежели те, кто являются рядовыми гражданами. Кто молод и несет непоправимый вред старшим - ответственен в соотношении с разницей в возрасте и наоборот, беря за основу в возрасте. Любой, кто имеет преимущество, власть над другими, должен нести ответственность, соотносящуюся с его преимуществом и властью и увеличивающуюся с возрастанием его превосходства над жертвой! Без исключений и без ограничений созданных вашей людской моралью. Слабое место наказания за поступок - то, что люди не всегда осознают "цвет" своего поступка - его обозначают окружающие и поэтому - "каждый охотник желает знать, где сидит фазан". Ты меня, надеюсь, понимаешь.
- Понимаю, но и ты пойми - не каждый может просчитать ситуацию и выбрать правильное решение. Не все плохи оттого, что родились такими. Надо давать шанс исправить то, что еще можно исправить.
- Вот поэтому я и нужен, потому мне и интересно быть тем, кем я для всех вас являюсь.
- Да что ты говоришь?! Кем же? Я уже слабо представляю твои “полномочия”. Зачем ты мне рассказал про Бегущего? То, что мне приснилось, тоже твоих рук дело? - слово "рук" Хозяин с усмешкой выделил.
Шут издал забавный звук, словно решив хихикнуть, поперхнулся:
- Ну, не совсем. Разговаривал ты уже от своего имени - был самим собой. Тут я ни капельки не совру - был великолепен. Так сопротивлялся...! Искренне, от души...! Только выбор так и не был сделан. Бежать мимо, передавая и подхватывая эстафету, идя на компромиссы или жить без них, утверждая свои или близкие тебе принципы? Вообще-то, тот, кто размышляет о каких-то принципах, редко придерживается их сам. Следить и выполнять - вещи разные. Пора взрослеть. Ты готов следовать тому, о чем говоришь? Готов помочь кому-нибудь, дать ему шанс.
Хозяин задумался. Он вспоминал то, мимо чего прошел, что считал неправильным, но прошел мимо - из-за страха ли, в спешке, по невнимательности или посчитав, что все разрешиться само собой, но прошел не остановившись. Сейчас он уже не жалел об этом, но было как-то обидно, что сам проходя мимо понимал - мимо проходят и другие и мимо него пройдут так же. Он привык полагаться на себя, но и без помощи не оставался. Помогали родные, но так иногда хотелось чего-то иного. Много лет назад слух резала фраза: "Это твои проблемы" и он почти привык, но до сих пор с ней не смирился.
Было немного стыдно, но отвечать не хотелось, поэтому он отвернулся от Шута и молчал. Тот тоже безмолвствовал. Тишину нарушали только частые выкрики, доносящиеся через открытое окно. Они приближались, становясь единственным, что можно было услышать, заглушая биение сердца, дыхание Хозяина и скрип кровати.
Эта словесная перепалка нескольких не совсем трезвых, а может и совсем нетрезвых гуляк, постепенно достигла своего пика под окнами Хозяина, вытесняя из головы все мысли. Поначалу он не мог понять сколько их было. Эхо, разбиваясь о дома на осколки, множило на пустынной улице их голоса. Приблизившись, они четко разделились на три полноценных диапазона. Один - самый уверенный, пронизанный самодовольными командирскими нотками, с издевкой что-то говорил второму. Тот, поддакивал, стелился перед ним скатертью и, увещевая, о чем-то рассказывал третьему, поначалу даже будто извиняясь перед ним, а позже жестко покрикивая. Третий голос, низкий, с хрипотцой, заискивающе что-то, говорил, оправдывался, просил.
Немного поутихнув, они вдруг затянули песню. Успев прогорланить только пару строчек, в которых просили позвать их с собой и обещали прийти этой ночью, как кто-то, не выдержав ночного концерта, высунулся из окна и крикнул им, чтобы заткнулись. Не обращая внимания на неблагодарного слушателя, они проорали еще что-то и утихли, видимо забыв текст. Дальше по их разговору стало понятно, что это, скорее всего, соседи по коммуналке, решившие прогуляться в свое удовольствие в теплую летнюю ночь, и в данный момент решившие то ли устроиться на привал, то ли заночевать под окнами Хозяина. Разговор их не отличался оригинальностью:
- Димон, где бутылка? Вынимай быстро, пора трубы залить, - быстро и уверенно приказал тот, кто, судя по всему, был главным в этой троице.
- Седой, ты что? У меня ее нет. Выпили. У Борисыча должна быть. Борисыч, люди ждут, ты что копаешься? - покрикивая на третьего, услужливо засуетился второй.
- Закуски лучше достали бы, мутит уже, - хрипло отвечал Борисыч.
- Закуски ему…, а по морде получить не хочешь? - сразу завелся Седой. - Может тебе еще меню принести - закажешь, чего душа пожелает? Наливай быстрей!
Борисыча, видимо, долго упрашивать не пришлось: под таким напором трудно устоять. Звенеть ничего не звенело - посуда у них, скорее всего, была пластиковой, но то, что они выпили, было слышно по характерному покряхтыванию после каждой опрокинутой дозы. Занятые важным делом они, было, замолчали на минуту, но моментом сообразив, что одной мало, налили еще. Негромко переговариваясь между собой, закусили и удовлетворенные, решили закурить. О чем был разговор дальше - слышно не было, но, начавшись с тихого, ленивого перебрасывания фразами между очередными ста граммами, постепенно перешел на повышенные тона. Вся ругань разгоревшейся ссоры была почти отчетливо слышна:
- Ах ты сука, я тебе бл… напомню сейчас все, - орал Седой. - У меня на комоде будильник стоял, громадный такой. Пропал с неделю назад. Что я, не знаю, что это ты его сп…л, продал и потом со своей холерой Варькой втихаря налакались. Димон, е…ни ему между глаз разок.
Было слышно, как послушный Димон, извиняясь прогундосил: - Борисыч, ну, понимаешь, за дело же. - После чего раздался вопль: - А-а-а-а! За что? Не брал я ничего. Что ж ты сволочь делаешь? Ты же мне нос сломал! Не брал я ничего!!! - продолжал кричать Борисыч.
- Правильно, не брал, а сп…л и признаваться не хочешь, - Добавь ему еще! - хохотнул Седой. - Да не жалей, ему на пользу только! Ты слышал, как он тебя назвал? Не любит он нас.
Все слышавший вместе с Хозяином, Шут не удержался съязвить:
- Вот они, наши шутники в будущем. Слегка опустившиеся “герои нашего времени”. Кстати, даже они, по-твоему, нуждаются в шансе. Как насчет помощи и утверждения некоторых основополагающих принципов морали?
К тому времени подошедший к окну Хозяин, уже высунулся из него и не совсем твердым голосом крикнул вниз двум теням стоящим над третьей:
- Эй, мужики, хватит! Забъете же до смерти! Милицию сейчас вызову.
- Кто это там вякает? Может и тебе наподдать, чтобы не встревал куда не следует? Заткнись и закройся! Страна не забудет своего героя, - послышалось в ответ. - А будешь еще гундеть... мы и к тебе подняться можем. - продолжил Седой и что-то швырнул в сторону окна.
Шут усмехнулся за спиной хозяина:
- Вот так-то. Не просто все в жизни. Не пойдешь же ты вниз разбираться сам? Ну, вызовешь ты, кого следует. Когда они еще приедут? И приедут ли? За это время ему все кости переломают. Слышишь, как стараются?
За окном действительно продолжалось избиение. Крики Борисыча стали тише, перерастая в хрипы и еле слышные стоны.
- И пойду. Можешь не стараться взять "на слабо". Они же действительно озверели. На ногах еле держатся, а не остановиться. Надо только взять что-то потяжелее, на всякий случай, - нервно проговорил Хозяин и зашарил глазами по комнате.
- Я сойду. Проверялось и не раз. В стольких переделках уже бывал, что сложно припомнить все. Можешь мне поверить, - подсказал Шут. Он говорил серьезно, но казалось, усмешка не сходила с его уст. - Раз решил, то давай быстрее, иначе поздно будет.
Натянув джинсы, Хозяин схватил Шута и метнулся к входной двери. Дрожащие от возбуждения руки еле справились со шнурками, пока он надевал кроссовки. Также, не сразу открылся дверной замок, в скважину которого ключ попал со второго раза. Дальше уже было проще. Перемахивая сразу через несколько ступенек, он понесся вниз. Развороты на лестничных площадках были настолько резкими, что перила, в которые он вцеплялся при этом, дрожали и гудели на всех этажах. Распахнув дверь подъезда настежь, он вылетел на улицу. Аромат зелени и ночное удушливое тепло, после стоявшего в подъезде резкого и навязчивого запаха штукатурки и бетона, опьяняли. Увесистая трость в руке придавала уверенности. Сердце бешено колотилось в груди; тело было словно наэлектризовано от возбуждения. Его била мелкая дрожь и чтобы немного успокоиться, Хозяин остановился на ступеньках подъезда и несколько раз глубоко вздохнул. Это немного помогло успокоиться.
- Боишься? - спросил Шут.
- Да, - мгновенно ответил Хозяин, - но это ничего не значит, - и тут же, чтобы не поддаться минутной слабости, сбежал со ступенек и скорым шагом направился к углу дома - окно квартиры, из которого он наблюдал за пьяной троицей выходило с другой стороны здания. Обогнув торец дома он, наконец, увидел тех, кого пока только представлял себе по их голосам. Борисыч лежал темным комком одежды посреди травы. Его лицо невозможно было разглядеть. Но невозможно было это сделать не из-за тусклого света фонарей и не из-за теней от листьев растущего под фонарем дерева. От крови его лицо было таким же темным, как и одежда. Он уже не кричал, а только редко стонал и хрипло, с каким-то грудным клекотом, дышал.
В одном из стоявших около него мужчин Хозяин сразу узнал Седого. Его волосы действительно серебрили седые пряди. Он был невысок и не очень широк в плечах Хозяину показалось, что ему далеко за сорок.
Димон был самым молодым из них - лет двадцать пять, не больше. Высокий, крупный парень, как почему-то показалось Хозяину, с добрым выражением лица. Он стоял над Борисычем и, подбадриваемый Седым, стоявшим рядом и только наблюдавшим, как-то нехотя пинал его ногой в живот.
- Вы что, озверели? - осипшим от волнения голосом почти прошептал Хозяин. - Хватит. Зачем? Давайте скорую вызовем.
Повернувшийся к нему Седой, какую-то секунду смотрел пустым, ничего не выражающим взглядом. Оскалившись, что придало его лицу отвратительно-радостное выражение, он молчал. Но вот его глаза ожили, злобно блеснули и он, словно очнувшись, произнес, обращаясь к Димону:
- Смотри-ка, какой мальчуган появился. Защитник униженных и оскорбленных. И палку с собой притащил, чтоб не так страшно было... Что-то она жидковата. Проверим на прочность? У меня тоже кое что есть, - засунув руку в карман штанов, он вынул что-то оттуда. Раздался негромкий щелчек и на выскочившем лезвии ножа заиграли тусклые блики.
Димон, до тех пор стоявший молча, шагнул было к Седому, но сразу остановившись на безопасном расстоянии почти закричал:
- Убери! Ты что задумал? Линяем отсюда пока еще кто-нибудь не подвалил!
- Не-е-ет, - Седой угрожающе слегка протянул "нет", - мне хочется с этим щенком поговорить. Серьезно поговорить, - и, нетвердо ступая, он пошел на Хозяина.
- Ну, ты как знаешь, я валю отсюда! - шустро сказал Димыч и, отступив в тень, напролом, через кусты, побежал прочь.
- Не бойся, - шепнул Хозяину Шут, - он на ногах еле держится. - Осторожно отойди в тень, пусть на свет выйдет. Как только подойдет, бей с размаху тростью по руке, а дальше проще будет.
"Тебе легко говорить, ты бессмертен", - подумал Хозяин. В его голове испуганно бились мысли, пытаясь найти выход, но слова Шута сделали свое дело. Он немного успокоился и уже не чувствуя себя одиноким, стал шаг за шагом, не сводя глаз с Седого, отступать назад. И тут случилось то, чего, возможно, не ожидал даже Шут. Нога Хозяина зацепилась за спрятавшийся в траве валун и он рухнул спиной на землю. Седой быстро сделал несколько шагов вперед и, замахнувшись ножом, прыгнул на Хозяина. То, что Седой был пьян и не расчитал свои силы, спасло Хозяина. Нож, разодрав джинсы, вошел в ногу чуть выше колена. Хозяин закричал от боли, завертелся на спине и ударил ногами Седого. Тот отвалился в сторону, выдернув нож из ноги. Штанина моментально намокла от крови. Сразу как-то ослабев от боли и потери крови, Хозяин перевалившись на левый бок, бил Селого тростью, стараясь выбить нож, но удары были слабыми и тот, улучив момент, сумел броситься на него с ножом еще раз.
- Откатись! - зашипел Шут, но было поздно. Острая боль в районе груди закружила голову Хозяина, где вместе с болью закружились и страх перед смертью и мысли о глупости всего происходящего, и сирена приближающейся милицейской машины - кто-то все же не поленился вызвать милицию.
Седой, при звуке сирены, откатился в сторону, вскочил, словно и не был пьян и бросился бежать в противоположную сторону. Хозяин не потерял сознания, но все вокруг стало мутным и поплыло перед глазами. Не хватало воздуха - он задыхался. Перед глазами поплыли красные полосы, как в детстве, когда долго болев, он, в очередной раз, то ли уснув, то ли впав в забытье, перестал дышать. Эти красные полосы, коричневые прожилки спиралью затягивали куда-то. Словно в мясорубке, его сдавливало и перемалывало, не давало дышать и утаскивало туда, откуда нет возврата. Отчаяние и страх бились об понимание бедвыходности этого водоворота. Тогда, в детстве, мать, почувствовав неладное, в отчаянии стала хлестать его по щекам и он задышал. Но сейчас ее не было рядом. Все замедлялось, останавливалось. Вся жизнь, все мысли прятались за спиной и не было сил обернуться...
И тут, раздвинув стены спирали, появился Шут. Он тряхнул колпаком и улыбнулся. Бубенчики звенели...
- Все хорошо. Не бойся. Рана не опасна. Первый урок пройден. Ты молодец. - Его голос еще звучал, Шут что-то говорил, говорил, но все тише и тише. Вместе с голосом затихал и страх. Стало уютно. Казалось, он в далеком детстве и пушистый котенок трется о подбородок... Хозяин потерял сознание.
Лисисино-Корпус - СПб. - Байкальск - Светогорск - С.Б.
96. / 04. 04. / 07.05.