Это могло бы быть весело, но было тяжеловато. Слишком яркие цвета резали глаза и выглядели при том так нагло, словно сама вечность принадлежит им. Разные валяющиеся на полу предметы занимали свои места так решительно, словно они не части конструктора, а всё есть один. Так что приходилось прокладывать путь странными траекториями, чтобы не сломать, например, ногу о дерзких вечный и непоколебимый полосатый носок. Во всём доме только одно существо сохрянало способность двигаться, но его голова была набита песком, вероятно. Да ещё и мокрым. Поэтому голова постоянно норовила куда-нибудь приложиться. Не всегда удачно. Существо было мне смутно знакомо. Мысли пытались просачиваться сквозь песок. Делали они это медленно-медленно и не по очереди. И наблюдать за ними не представлялось возможным. А еще кто-то постоянно менял фокусировку. То всё такое близкое, нежное, родное. То душное, бессмысленное и далеконенужное. И тогда обычно в поле зрения врывалась осень, вешала за спину ощущение крыльев из ветра, раскачивающего с воодушевлением соседние деревья, и оставалось только с удивлением ощущать проходящую прямо сквозь душу границу бесконечной статичности и абсолютного движения. Которые, если присмотреться, были ну просто, как близнецы, а при удачной попытке смешивания давали удивительный эфект полного удовлетворения и завершённости. Вокруг в такие моменты повисал торжественный запах эпилога (которого здесь не будет, кстати, как и пролога, завязки, развязки, не говоря уже о кульминации), и почти хотелось плакать от счастья. Вот если бы только не песок в голове...
Да, но мораль есть. Украденная, покалеченная, но мораль. А какой ей морали, собственно, и быть?
Вот:
В гриппах прикол такой, схватил и жди, пока попустит.