В.И. Ромашову
Почитывая купленные на вокзале газеты, я ехал в Москву скорым поездом. Стало смеркаться, дали свет. Мягко, усыпляюще качало вагон, и большинство пассажиров начало дремать, откинувшись на спинки кресел. Мой сосед, оставив вещи, где-то пропадал, скорее всего, в ресторане – иначе, где еще так долго можно пропадать? Но когда я вышел покурить, увидел, что он стоит в тамбуре и, глядя в окно двери, улыбается. Со спины я видел, что он невысок ростом, коренаст, чуть кривоног, а темное стекло отражало улыбку, залысины, седые виски. Он глядел в окно отстраненно, думая о чем-то, не замечая меня.
--В Москву? – вдруг спросил он, обернувшись. Улыбка с лица не сошла, молодые синие глаза живо сверкали.
--Да.
--А я в Бологое.
Чувствовалось, что ему непременно нужно поговорить, пообщаться с другим человеком. Я пошел ему навстречу, сказав:
--Хорошее у вас настроение.
--Еще бы – отличное! – подхватил он.
--Крупно выиграли по лотерее?
--Совсем не то. Больше. Значительно больше. Я – счастливый человек. Да, да, только не смейтесь – счастливый…
--Это большая редкость.
--Вам, наверное, очень хочется знать – почему? Люблю! – выпалил он, и действительно улыбка счастья светилась на его лице, но тут же по-детски нахмурился. – Только вы не смейтесь, пожалуйста.
--Что вы. Разве это смешно…
--Вот вы молодец. Понимаете, что не смешно. А любой другой – засмеялся бы. И расскажи им – скажут, мол, избитый, неинтересный факт. Верно, нового маловато. Санаторий, случайное знакомство с женщиной. Некоторые именно для такого знакомства случайного и едут в санатории и дома отдыха. Но погодите. У меня не просто так. Я, знаете, полвека с двумя хвостиками прожил, а в домах отдыха или санаториях не бывал. Вот печенью приболел крепко. Полтора месяца в больничке отвалялся. Потом направили в санаторий в Старую Руссу. Ну, поехал. Живу. До обеда процедуры разные, всякие. Потом – свободен. Делай что хочешь. Я в лес хотел. Костерок разложу. Хлеб поджариваю, покуриваю. Осень! Красота! Хорошо!
По вечерам – все на танцы. А я – вот беда – не умею. Да и, как говорится, ростом не вышел. Стесняюсь. Книжку лучше почитаю. Или в шахматишки с кем. На какой же день? На пятый, кажется, да, точно – на пятый день сижу один в лесу у костерка. Вдруг слышу: «К вам можно погреться?». Оглянулся – женщина. Молодая, красивая – прямо беда. Очень красивая… «Пожалуйста», - говорю. И смущаюсь. Я, честное слово, кроме жены, никого не знавал. И после того как умерла она два года назад – амуров не было. Не умею…
Ну вот. Села она на бревнышко напротив, руки к огню протянула. На деревья осенние глядит. «Хорошо здесь», - произносит. А сама такая красивая, что я глядеть ей в лицо боюсь. Разговорились. Она, оказывается, тоже в санатории вторую неделю отдыхает. Или, там, лечится – не в этом дело. Живет в Бологом, в детском саду работает. Татьяной Васильевной зовут…
Больше, пожалуй, часа просидели мы, и меня – вот беда – все время удивляло и страшило: отчего такая интересная женщина сидит со мной у костра? Неужели нет у нее более достойных людей и развлечений?
Направились к дому. «Завтра опять пойдем в лес», - говорит. Условились. После обеда на этом же месте. Я в ту ночь все о ней думал и время торопил. Ну, опять сидели мы в тот день. Да что в тот день? Все время было каким - то невероятно сказочным. Однажды приглашает она к себе. В комнатках обычно живут двое. «А я одна сейчас, - говорит Татьяна Васильевна, - моя соседка уехала, и пока никого не подселяют…». Ну, собрался с духом. Хотя мысль сверлит: зачем приглашен? Неужели такой красавице нужен этакий сморчок старый, какой я и есть? Ей – тридцать четыре. Мне – полсотни с двумя хвостиками. Кругом полно молодых, интересных мужиков. Словом, - загадка, отгадать которую по сей день не знаю как…
Пошел, хотя сомневался, не подвох ли здесь заложен. Оказалось, нет, не такая она. Без форса, без хитрости…
В тот вечер случилось такое, что появилось у меня право спросить – неужели у нее ко мне что-нибудь серьезное? «Да», - говорит. Вот и пойми…Муж у нее, дочке десять лет. Фотографию показала – красивый мужик. Не мне чета. «Ты лучше, - говорит. – Он грубый и мне изменяет, и дурак. Я с ним все равно разойдусь…». «Господи, - думаю, - как же можно изменять такой красивой женщине? И потом – неужели я такой умный?».
Ну, началось у нас. Предполагал, что только в кино да в книгах художественных такое бывает. Нет, вот оно! Невероятное! Сказочное! Такого плюгавого черта и любит – прямо беда – такая дивная женщина. За что? Не сон ли? Я будто заново родился на свет божий. Другим, понимаете, человеком стал. Уверенность откуда-то взялась, как из космоса или непонятно откуда. Душой и телом, кажется, вырос.Новым стал – прямо беда…
--Какая же беда? Это счастье редкое. Быть может, единственное счастье истинное, - сказал я, захваченный его восторгом, радостным удивлением и откровением перед незнакомым человеком.
--Конечно. Но жаль. Поздновато. Если б пораньше нам встретиться. Жена у меня тоже была хорошая. Но честно скажу – ничего похожего на подобное чувство у меня к жене не было, не было… - Он умолк, чуть задумался, будто решая при мне еще раз – действительно ли не было или, под сильным впечатлением нового чувства, забыл. И, сжав кулак, провел им перед собой утвердительным взмахом: - Нет, не было. И ведь что получается: выходит, я всю жизнь себя не знал. Не знал, кто я на самом деле. Робел, жил вполсилы, вполдела, частично жил. Выделиться – боялся, какой спор – помалкиваю. Мастером мне предлагали – я столяром на судоремонтном работаю – куда там, отказался. В хоре пел, а у меня, оказывается, голос. Э, теперь бы я запел! Теперь я кто? Океан Тихий, а был тихой лужей!
Он смутился, усмехнулся, как бы над собой.
--Ну, не океан, допустим. Море. Озеро. Река. Но все равно не лужа. Нет, не лужа…
Проводница, направив взгляд нам под ноги, замела в совок несколько окурков, прошла в другой вагон. Прогрохотал встречный.
--Я к Татьяне еду в Бологое. Скоро вместе с дочуркой ко мне переберется.
Он помолчал. Мелькавшие за окном огни станции всполохами высвечивали его возбужденное лицо. Простоватые черты были неинтересны, незамечательны, но нервное возбуждение и большое чувство одухотворяли все, особенно глаза.
--Вы извините, что так распахнулся перед незнакомым человеком, - произнес он, глядя в окно. – Хотя именно и можно перед незнакомым, с ним ведь больше не встретишься никогда.
--Гора с горой, как говорится…
--Нет, это только говорится.
--Пойдемте в вагон. Холодновато, - предложил я.
--Вы идите. Покурю еще. Мне, наоборот, жарко.
Я вошел в вагон, сел на место. Находясь под впечатлением простодушного рассказа, пробовал представить ту женщину. Неужели на самом деле так интересна? Наверное, преувеличение. Скорее всего, она красивая и дивная лишь в его глазах. Но разве это важно? Разве есть красота вообще? Мне вспомнились слова: «Океан Тихий, а был тихой лужей…». Вот оно – главное чудо…
В Бологом мы расстались. Даже не зная имен друг друга, мы крепко пожали руки, и счастливый человек вышел на перрон.
Он шагал широкими шагами, крепкий, коренастый, устремленный. Потом заметил что-то впереди, ускорил шаг. В дальнем свете вокзального фонаря я остановил взгляд на женщине. Лицо ее было видно смутно, но когда она тоже двинулась навстречу моему счастливцу, я рассмотрел, что оно действительно красивое, похожее на лица венециановских русских крестьянок.
И во мне шевельнулась зависть к чужому позднему счастью.