Митька не любил грозу. Сказать по правде, он ее боялся. Митька вообще-то не из пугливых, да и не в кого ему, вроде бы, трусом быть – сыну капитана. Отец Митькин, правда, был не капитаном корабля, а офицером морской пехоты в звании капитана, но Митька все равно им гордился. «Не дрейфь, сынок, прорвемся! Морпехи ничего на свете не боятся, и всегда, вне зависимости от условий и погоды, выполняют приказ», - говорил отец, когда Митька во время ненастья забирался в кресло с ногами и, вздрагивая при вспышке, жмурился, затыкал пальцами уши в ожидании очередного раската...
Отец понимал, что эта не такая уж редкая фобия тяготит сынишку, заставляя краснеть перед ровесниками, и надеялся, что когда-нибудь она обязательно пройдет, как проходят навсегда детские болезни. Митька и сам пытался избавиться от страха: по праздникам он «взрывал» десятками воздушные шары, поджигал петарды и даже стрелял из ракетницы. Нет, резкие звуки не заставляли его вздрагивать, но стоило только надвинуться на военный городок, где жил Митька с папой и мамой, тяжелым грозовым тучам, стоило только засверкать на горизонте узким стрелам молний, как липкий, холодный страх вновь тянул свои щупальца к мальчишке, сковывая его и мешая даже дышать.
Недавно отец взял Митьку на полигон – понаблюдать за учениями и танковыми стрельбами. Не хотел брать, да тот сам напросился. Грохот танковых орудий был ого-го, но сын капитана держался молодцом. А вот самому капитану здорово досталось от полковника Егорова за нарушение режима, он получил выговор и три дня домашнего ареста.
Военный городок со странным шифрованным адресом располагался на краю соснового леса. Мама как-то пошутила: что ж это за база морской пехоты, от которой до моря на поезде почти сутки добираться? Отец объяснил, что «расчетное время погрузки» на десантный корабль для нашей части – один час. Три минуты на сбор, десять – дорога на «ЗИЛе» до военного аэродрома, а там – минут сорок до базы Северного Морского флота.
* * *
Нехитрый и скучный пейзаж военного городка. Три серых кирпичных двухэтажки, стоящие буквой «П», посредине – детская площадка: две клумбы, песочница, тронутые ржавчиной качели, из двух сидений которых уцелело только одно, да лестница в виде трехметрового скелета ракеты. Поодаль, у здания бывшего штаба чернеет металлическая мачта дальней связи. Отслужившая свой срок, она была переделана умельцами-связистами в телевизионную антенну, и одна из проблем городка – ужасное качество телеприема – осталась в прошлом. С другой стороны от домов до самого леса тянутся делянки, засаженные картошкой, да овощные грядки. Ранним пасмурным утром двое мальчишек на велосипедах делают круг по двору и выезжают на грунтовку, ведущую к шоссе. У обоих вместо портфелей – настоящие офицерские сумки-планшеты. Митька со своим другом Вовкой, конечно же, не единственные школьники в городке – через час на дороге появятся малыши в сопровождении родителей. Через час – потому что идти им всего лишь до автобусной остановки на трассе. Потом родители вернутся к своим заботам, а малыши на автобусе отправятся в поселок. Еще через двадцать минут, перед самым поселком, автобус обгонит двух ребят-велосипедистов, и малыши будут показывать им в окно языки и строить гримасы. «И охота вам ни свет ни заря каждый день подниматься!» – не раз качала головой мама, но Митька и Вовка оставались верны своей маленькой традиции. Неужели можно променять час прогулки вдоль тронутого росой просыпающегося майского леса на час обыкновенного сна?
Жизнь семьи офицера – сплошные расставания. Только пообживешься на одном месте, заведешь друзей, приятелей, как приходит приказ о переводе – и вновь чемоданы, рельсы, новая школа, новые люди... Владимир появился в городке недавно, после зимних каникул, но довольно быстро они с Митькой стали друзьями. Раньше Вовка жил с родителями под Санкт-Петербургом, и часто бывал в этом великолепном городе. Он привез с собой огромный альбом с фотографиями, которые Митька мог разглядывать часами. Разводные мосты, фонтаны, дворцы, шумные проспекты и тихие дворики, парусные суда на пристани и огромные, выше домов, круизные лайнеры. Он завидовал другу – завидовал по-хорошему, это еще называют «белой завистью».
А еще Вовка коллекционировал монетки. В его шкатулке было много интересного! Большинство монет принадлежали странам, которых уже несколько лет не существует – ГДР, Югославии, СССР. Были и деньги дореволюционной России – медные, с ладонь первоклашки размером, пятаки. Две монетки Вовка подарил Митьке – венгерскую 1934 года, с круглой дыркой посередине, и советскую трехкопеечную – обычную, на первый взгляд, но если посмотреть через увеличительное стекло, то можно на гербе насчитать не пятнадцать ленточек – по числу республик – а шестнадцать! В чем секрет этой монеты, Вовка и сам не знал, предполагая, что чеканщики обсчитались, но позже исправили свою ошибку. Митька был в восторге от подарка! Все неполных четыре месяца дружбы ребят почти невозможно было встретить порознь.
Вот и сегодня Митька дождался, когда у друга закончится последний урок (в седьмом классе в этот день уроков было на один больше, чем в шестом), и, оседлав своих двухколесных коней, ребята поехали домой.
– Что-то на тебе лица нет, – поинтересовался Вовка, - То всю дорогу развлекаешь, а сегодня молчишь... И по дороге в школу почти не разговаривал.
– Не знаю, – Митька пожал плечами, - Я, наверное, не с той ноги сегодня встал. А может – погода хмурая. Что-то тревожно мне...
– Ладно, пройдет. У меня тоже иногда бывает такое состояние – хандра, но долго оно не задерживается. А погода наладится – лето же не за горами!
Подъехав к дому и махнув рукой другу, Митька услыхал сквозь открытую форточку голос отца. «Странно, – подумал он, – папа в это время обычно еще на службе».
Мальчик остановился и прислушался. Теперь говорила мама, и в ее голосе Митька еще ни разу ни слышал столько отчаяния и страха:
– Откажись! Не хочешь ради меня – ради сына откажись! Подай рапорт! Работу найдем, как-нибудь выкарабкаемся! Слышишь, Петр?!
– Ради сына, – голос отца был спокоен, но тверд и холоден, как лед, – И ради других таких же мальчишек, ради того, чтоб жили они без страха и оглядки, – я должен ехать. Спецназ морской пехоты не обсуждает приказов.
У Митьки оборвалось сердце. Выскользнул из рук и жалобно звякнул, ударившись об асфальт, велосипед. Сын капитана понял, о какой командировке только что говорили его родители.
Потом было недолгое прощание, крепкие объятия отца, слезы на глазах у мамы и любимое папино напутствие: «не дрейфь, сынок, прорвемся!»
Незаметно закончился учебный год. Оценки были неплохие, но могли бы быть и получше. В этот раз мама даже не посмотрела Митькин дневник. Сын всеми силами пытался помочь матери – взял на себя приборку, стирку и мытье посуды. Но работа не помогала отвлечься от тревожных мыслей. Хорошо хоть, Вовка навещал каждый день, рассказывал разные истории, помогал по хозяйству.
Иногда звонил отец. Неестественно бодрым голосом докладывал почти одно и то же: жив, здоров, кругом все спокойно, народ мирный, дружелюбный, только живут очень бедно. А за мнимой бодростью угадывалась нечеловеческая усталость.
Этот звонок раздался рано утром. Резкий, чужой. «Папа никогда не звонил по утрам» - мелькнула мысль у Митьки. Поднимать трубку было почему-то страшно. А телефон все звонил и звонил... Подошла мама.
Митька видел, как бледнеет ее лицо и стекленеют глаза. Как падает рука с телефонной трубкой. И голос – хриплый, неродной, на одном выдохе:
– Папу... убили...
Что было дальше – Митька помнит с трудом. Помнит лишь, как мир покачнулся и разбился на миллион осколков, как он оказался один в темной пустоте, у которой не было дна, как он падал, падал...
Через три дня на полковничьей «Волге» с аэродрома привезли папиного товарища – дядю Лёню. Его положили в медсанчасть – у дяди Лени было ранение ноги. Когда Митька с мамой вошли в его палату, тот опустил глаза.
– Леонид Сергеевич, – попросила мама, – расскажите, пожалуйста, все о Пете...
– Хорошо, - дядя Лёня, скрипнув зубами и пробормотав невнятное ругательство, попытался сесть, и ему это удалось, - Мы получили информацию о том, в каком селе и доме держат заложников. Без промедления выдвинулись на объект. В нашей группе был один танк, один БТР и автомобиль «Урал». Мы с Петром находились в «Урале». Оцепили дом. Петр со своей группой пошел внутрь, а я со своими ребятами – остался в прикрытии. И тут – рвануло. Нас подставили: дом оказался заминирован, да еще и засада... В БТР попали из гранатомета, не знаю, выжил ли кто...
– Но по телевизору говорили «есть раненые»!
– Ну, это они так утешают, крысы газетные, ангидрид их в кочерыжку! Хотя, не врут: раненые есть – дядя Леня кивнул на перевязанную ногу, – Когда патроны были на исходе, нам пришлось отступить. Только утром наши взяли село, и сразу же принялись расчищать остатки дома. Но я в это время уже валялся на столе у хирурга...
Когда, попрощавшись с папиным сослуживцем, Митька вслед за мамой побрел к выходу, дядя Леня вдруг окликнул его:
– Постой-ка, Митюха! У меня же для тебя есть кое-что. Вон там, в тумбочке глянь. В выдвижном ящичке!
Ящик тумбочки был по-больничному чист, пах хлоркой и каким-то лекарством. На дне его лежал небольшой сверток – в обрывке газеты, перехваченном изолентой, угадывалась завернутая магнитофонная кассета.
– Это у нас с твоим отцом уговор был... – глухо произнес Леонид Сергеевич, – У него тоже кассета хранилась – моя...
Не останавливаясь, не переводя дыхания, Митька добежал до дома, скинул туфли, упал на кровать, надел наушники. Голос отца был такой знакомый, без показной бодрости, немного усталый, как всегда – спокойный.
– Здравствуй, сынок. Прежде всего, хочу попросить у тебя прощенья. И у мамы. Ты же знаешь – морпех всегда выполняет приказ. Какова бы ни была цена. Будь мужчиной, Митька. Маму береги – не оставляй одну. А если она... ну, в общем, кого-то встретит – ты на нее не обижайся, ладно? Если захочешь стать военным – учись, школу заканчивай и поезжай в Питер, в училище. Мама станет отговаривать – скажи, я разрешил. Ну, а коли решишь, что это – не твое, я не обижусь. В общем, все зависит от тебя... – отец помолчал, – Теперь дай, я маме скажу несколько слов.
Слезы хлынули из Митькиных глаз, он уткнулся головой в подушку, чтобы не слышала мама, и только вздрагивающие плечи могли его выдать. С того самого утра Митька чувствовал, что вот-вот расплачется, но слезы как будто высохли. Мама рыдала на кухне каждую ночь, а он – не мог, даже когда старался. Где-то мальчишка читал, что со слезами из организма выводится ядовитое вещество, образующееся при стрессе. Теперь же, когда слезы взяли своё, Митьке действительно стало легче – он так и заснул в одежде, и мама не решилась его будить.
Проснувшись, Дмитрий обнаружил на столе завтрак и записку: «Я уехала в город. Завтра вернусь. Елена Васильевна за тобой присмотрит. Деньги в серванте, не голодай. Мама».
На улице накрапывал мелкий дождь. Детская площадка пустовала. Митька, прикрыв лицо капюшоном, сидел на старенькой качели и наблюдал, как капельки на сапоге превращаются в ручейки и сбегают вниз.
– Привет. Зайдешь ко мне? – подошел Вовка. Он был без шапки, светлые волосы намокли и висели смешными прядями.
– Нет, я лучше тут посижу...
– Похороны скоро?
– Какие похороны! – взорвался Митька, – он жив, понимаешь? Они просто сбежали и бросили его в тех развалинах! Вот увидишь, он еще вернется!
– Прости, - потупился Вовка, – Я же не знал, что там случилось. Значит, есть надежда. Не все так плохо, как я думал...
– Мама уехала в город, – немного успокоившись, произнес Митька, - Не знаю, что она задумала, как искать собирается...
* * *
Мама вернулась через день. Только сейчас Митька осознал, как она постарела. Черные круги под глазами, седые пряди на висках. Молча прошла на кухню, открыла форточку, закурила.
«Мама, что с тобой, ты же никогда не курила!» - хотел спросить Митька, но вопрос застрял в его горле горьким комком. Тогда он тихо-тихо, почти шепотом спросил:
– Как там в городе? Ты что-нибудь узнала?
– Сынок, какая ж я у тебя дура, если б ты только знал! К экстрасенсам поехала, провидцам доморощенным! Думала, подскажут. Сколько денег отдала... Первая говорит, жив, мол, сокол твой, а где искать – не сказала, стала чушь молоть про звездные столбы. А второй руками фотографию помял и сказал, что нет нашего отца в живых, нет, ну ты представляешь, какая сволочь! – Мать затушила сигарету, выпила валерьянку и ушла в спальню. Похоже, прошлую ночь ей пришлось провести на ногах.
А еще через день в городок приехал тентованный «ЗИЛ» и привез большой деревянный ящик, похожий на тот, в котором родители в последний переезд грузили в поезд холодильник. Похороны состоялись в тот же день, в городе, на воинском кладбище. Митьку с матерью в город доставили на полковничьей «Волге», за папиными сослуживцами прислали небольшой автобус. Шестеро рослых курсантов достали из ящика тускло-металлический гроб. Гроб укрыли бело-голубым Андреевским флагом, сверху прикрепили папину парадную фуражку. На алых подушечках разложили медали и новенький орден. Кто-то говорил речь, но из этой речи до сознания Митьки долетали лишь отдельные несвязные слова. Потом к ним подошел генерал и отдал маме маленький овальный медальон с папиным личным номером и конверт с деньгами. Он что-то сказал Митьке и хотел пожать ему руку, но мальчишка не отреагировал на жест и генерал, немного стушевавшись, отошел. А Митьке казалось, что все, что происходит вокруг – происходит вовсе не с ним. Казалось, что он попал в какое-то ужасно бессмысленное кино и сейчас чей-то голос прокричит «стоп, снято!», и тогда к ним с мамой подойдет отец – живой, здоровый. Подойдет и скажет: «молодцы, хорошо сыграли, я даже прослезился!».
Но ничего такого не произошло. Грянули залпы, забарабанили комья земли по цинковой крышке... А в автобусе оба – Митька и мама заснули, прислонившись друг к другу головами. Так бывает, когда организм не выдерживает нервного перенапряжения.
* * *
– Знаешь, – сказал однажды Митька другу, – если бы не моя просьба взять меня тогда на полигон, из-за которой папе досталось от начальства, все могло бы повернуться иначе. Может быть, именно из-за той глупости выбор начальства пал на отца?
– Не казни себя, – Вовка положил руку на Митькино плечо, – Я не думаю, что тот случай что-то изменил бы. Возьми, это мой подарок.
– Коллекция монет? Не стоит. Оставь себе.
– А давай завтра на великах на озеро съездим? Сейчас карась клюет – за утро ведро наловим!
– Может, один съездишь? Прости, я лучше дома посижу...
– Ну, перестань, Митька! Возьми себя за шиворот и вытаскивай из этого болота! Что было, того не воротишь... Хотя погоди-ка, есть один секрет, я одному человеку обещал никому об этом не рассказывать, но раз такое дело...
– Что за секрет? – равнодушно поинтересовался Митька.
– На старой квартире я дружил с одной девчонкой – Машкой.
– Тоже мне секрет!
– Да ты слушай дальше! У нее бабушка – колдунья. Настоящая!
– Ага, знаем мы таких настоящих. Мама к ним в город ездила.
– Нет, это не настоящие. Щипачи. Им бы только денег срубить, а до жизней человеческих дела нету! Машкина бабушка – не такая. Она денег не брала никогда. Но и помогала далеко не всем. Она мне такую историю рассказала: есть способ изменить случившуюся действительность, сделать так, чтобы беда тебя обошла. Но сложно это – человек должен сделать почти невозможное. Страх свой победить нужно, самый сильный. И победив страх, можно просить у высших сил исполнения своего желания. Слова произнести: «Стихии, стихии, часы поверните, и то, что отняли – обратно верните». И желание произнести. Тогда оно непременно сбудется.
– Ты сам хоть в это веришь? – мрачно усмехнулся Митька.
– Если не верить – то нужно принять условия жизни. Если верить – можно попытаться их изменить!
Долго перед сном Митька думал об этом разговоре. Победить свой страх? Самый сильный? Волна холода пробежала по телу. Гроза! Конечно, гроза! А как победить страх перед грозой так, чтобы победа была бесспорной?
* * *
Гроза накатила через три дня. Митька уже собирался ложиться спать – на улице было совсем темно. Он тихо оделся, чтобы не услышала мама: в резиновые сапоги, электрозащитные перчатки, непромокаемый плащ, взял фонарик и выскользнул в окно. Первый этаж – не высота.
Ливень хлестал по лицу, молнии вспыхивали все ближе, но Митька не думал о грозе. Сейчас он был не школьником, а рядовым морской пехоты, выполняющим единственный приказ, – спасти капитана. Этот приказ он дал себе сам, но разве это так важно? Не дрейфь, Митька, прорвемся! Вот и черная мачта антенны. Нет, это мачта вражеского корабля, на вершине которой затаился враг по имени Страх. Мачта раскачивается под напором ветра, натужно гудят стальные тросы, удерживающие ее. Вот вспышка молний высвечивает плоские крыши домов – Митька почти у цели. Наверху – крохотная площадка для обслуживания, полметра на полметра... Выше – только похожий на штык шпиль громоотвода. Перекрикивая ливень, мальчик повторяет небу заветные слова. «Пусть папа будет жив!» – разносит ветер его голос. Небеса молчат. «Что же, неужели гроза успела уйти, пока я поднимался?!» Дальняя вспышка. Пять... Десять... Четырнадцать! Далекий раскат. «Неужели это – все, и я не выполнил приказа?!» И вдруг – голубая свеча вспыхивает на вершине штыка. Вот еще одна – справа, и третья – слева... «Не может быть! Тут никогда не было лампочек!..»
Мысль оборвалась от невероятной мощности грохота, в тысячу раз более громкого, чем выстрел танкового орудия.
* * *
Белый потолок больничной палаты. За окном – рассвет, и – впервые с начала лета – солнце! Острая боль во всех мышцах – как после долгих отжиманий, даже хуже. Уши как будто набиты ватой. У постели – плачущая мама, что-то говорит, говорит, целует Митьку в лицо... Ничего не слышно!
– Мама, говори громче, – просит Митька и не слышит собственного голоса.
Мама идет к столику и начинает быстро-быстро писать что-то на листе бумаги. Потом подносит к его лицу.
«Митенька, сыночек, как же ты меня напугал! Я понимаю, папы больше нет, но ты – со мной. Я чуть не умерла от ужаса, когда мне показалось, что я тебя больше не увижу»
– Прости, мама – шепчет Митька и глаза его наполняются слезами, мешающими читать.
«Доктор сказал, что слух к тебе вернется. Я буду просить, чтобы мне разрешили ночевать в медсанчасти. Выздоравливай! Я так тебя люблю!»
Мама вышла, и в палату вошел Вовка. Лицо его было красным, глаза – опущены. Кладет на край кровати торопливым почерком исписанный листок и выбегает.
«Митька, если сможешь – прости. Если не сможешь – будешь прав. Я – последний гад... Не было у Машки бабушки. Я просто хотел растормошить тебя, выгнать из депрессии и дать фальшивую надежду, рассчитывая на то, что с годами ты все поймешь, но тебе уже не будет так больно!»
Вот и всё. Почему я не умер там, на мачте? Зачем мне жить в мире, в котором нет отца, а лучший друг способен на бесчеловечную шутку?
Опять вбежала мама. Снова бросилась целовать лицо, что-то рассказывать. Забавно... Те же темные круги под глазами, те же седые пряди – даже, кажется еще больше седины, но глаза сияют, как сияли в той далекой жизни, где был отец! Сердце Митьки застучало с бешеной силой, и, пересиливая боль, он приподнялся на локтях.
Мама попыталась что-то написать, но карандаш сломался. «Слишком торопится», - подумал Митька. Мама огляделась по сторонам, схватила пузырек с зеленкой, обмакнула в нее палец и быстро зачеркала по больничному полотенцу. Через минуту она подняла полотенце над головой, чтобы Митька смог прочитать:
«ПАПА ЖИВ! ЕГО ТОЛЬКО ЧТО СПАСЛИ ИЗ ПЛЕНА!»