Нужно было успеть накрыть стол к приходу гостей. Он подгонял себя, упрекая за мелкие ошибки и промахи. Салаты уже заняли своё место среди бокалов, копчености манили густым ароматом, тонкие ломтики красной рыбы красовались на больших блюдах с оливками и зеленью, паштеты оттеняли ободки хрустальных плошек, а наваристый холодец, казалось, вздрагивал от его торопливых шагов. Не рано ли он выложил маринованные помидоры, эти налитые красавцы могут подсохнуть, ожидая своего часа. Будет жаль, если их тугие красные бока перестанут отсвечивать десятками огоньков люстры. Он то и дело забегал на кухню за чем-нибудь, и проверял в духовке огромный противень с поросенком.
Не прозевать бы!
Да, нужно положить серебряные ложечки для паюсной икры. Куда они их прячут. Вот народ, никакого порядка. Даже на кухне. Квартиру купить, мебель итальянскую на кухне – это, пожалуйста, а вот все разложить по своим местам – никогда. Ну, это и понятно - плати деньги, приедут, все привезут, смонтируют и пыль вытрут, а дальше-то самим надо. Нет, если бы не мать он бы ни за что не согласился. Стать третьим мужем! Всего на год, а там как сложится. С хозяйством или делами, какими он справится, а с этой-то как быть. Он её еще в глаза не видел, вдруг не понравится. Нет, привередой или брюзгой он не был. Сам не красавец и без претензий, но так вот – с бухты-барахты.
Мать всё устроила, договорилась, люди придут… Черт, куда же они ложки могли спрятать! Вот как жить с человеком, который серебряные ложки спрячет, и сам не знает где. И спроси-то не у кого. Эдак, вот, хозяйничаешь в чужом доме, стараешься, чтоб красиво было да хорошо, а ну – не понравится. Знаю я этих женщин! У самих, что в сумочке, что в кошельке – порядка не бывает, а уж поучать других, это – завсегда. Интересно, что мать подобрала для него в этот раз. Небось, опять гренадёр. Вот любит она дородных женщин - чтобы всё было. Чтобы наша была лучше всех! Он, конечно, постарается – будет внимательным, заботливым, ласковым. Было бы чем… Впрочем, дай Бог, детишки пойдут, все и сложится. Ну, что ж стучать-то так. Должно быть, гости уже пришли, а он не успел. Вот беда-то. Куда же они ложечки попрятали. Будут так стучать, еще дверь сломают. Надо открывать. Только вот впотьмах и не разберешь где что.
Михаил Львович начал медленно просыпаться. Сон не отпускал его сознание, цепко держа странным сюжетом, но ритмичный стук справа настойчиво возвращал к реальности. Господи, присниться же такое! Это что, меня в аренду сдали или – в кредит? Любопытно, под какие проценты. Стало интересно вновь вернуться в чужую квартиру, где он суетился вокруг огромного стола и ждал чьих-то гостей. Образ незнакомой женщины неуловимо присутствовал в его сознании, но он никак не мог зацепиться за какую-нибудь деталь. Назойливый стук справа мешал расслабиться и окунуться в дрему, где была та женщина. Загадочная и неизвестная. Вернее, было ощущение её присутствия. Будто она стояла за спиной, и он чувствовал её всем своим телом. Он не смог бы даже предположить, какого она роста или комплекции, какие у неё духи или волосы, но он знал, что она была там.
Ритмичный стук справа усилился, и к нему прибавились чьи-то возгласы. Один приглушенный, другой высокий, всхлипывающий. Сон окончательно исчез, и Михаил Львович стал отчетливо слышать женский голос. В такт ударом в стену он звучал так призывно, что сомнений о причинах его происхождения не оставалось. Можно изучать иностранный язык или историю чужой страны, но нет науки, которая объясняла бы эмоции, порождающие человеческие возгласы. Она не нужна, ибо не требует перевода понятные для любой нации или племени обычный смех или плач, удивление или сладострастье. Да-да это были именно эти призывные звуки, которые женщина произносит в моменты наивысшего возбуждения. Сколько раз он слышал их в тех фильмах, где женщины не говорили, а только всхлипывали, вскрикивали и так страстно стонали, что все внутри него тоже начинало стонать. Это был свет далекого маяка, что в любую непогоду, едва мелькнув на горизонте, звал его к себе. Он был желанным и недосягаемым. Призрачным видением всей его жизни. Он был тем, чему никогда не суждено сбыться, и Михаил Львович знал это.
Похоже, голос принадлежал Светке. Точно, это была хорошенькая блондинка из группы внутреннего учета. Она иногда поднимала на него томные светлые глаза и многозначительно вздыхала. Наклоняясь над столом, заваленным счетами, накладными и реестрами, Светка демонстрировала несметные богатства, которые уже не могло скрывать без того не очень скромное платье. Сокровища переливались, сияли, призывно вздрагивали и были так маняще доступны, что не нужно было к ним тянуться издалека, наоборот, приходилось отстраняться, чтобы не обжечься их пылающим жаром. Чертовка знала свою силу, и владела ей с поистине дьявольским мастерством. Но не это было главным. Томный вздох был переполнен едва уловимыми, слышными только вблизи многообещающими нотками вожделения. Она так явно соблазняла Михаила Львовича, что лицо его тут же становилось каменным, дыхание перехватывало, а сердце начинало стучать в такт болидам на гонках «Формулы 1».
За долгие годы работы в бухгалтерии, он научился отражать женские атаки на разведенного перспективного зама, но некоторые штучки были не по зубам даже для него. Стук в стену справа перешёл в барабанную дробь, а стоны слились в единый вопль, который завис на какой-то немыслимо страстной ноте и стал спадать, превращаясь в глухой грудной звук. Наступила тишина, заставляющая Михаила Львовича напрягать слух, чтобы уловить тяжелое дыхание или короткие обрывистые фразы, которые, по его мнению, непременно должны были бы сейчас звучать. Однако за стеной было тихо.
Он лежал один в неудобной кровати одноместного номера видавшей виды гостиницы. Сон окончательно прошел, и была полная уверенность в том, что он уже не заснет до утра. Если бы Миша был дома, то прошел бы на кухню, сварил себе кофе и полистал бы журналы, но ходить сейчас по скрипучему деревянному полу гостиницы, где в ночной тишине каждый шорох отдается эхом, было невозможно. После того, как он стал свидетелем чужой страсти за стеной, ему было стыдно даже пошевельнутся. Он лежал на спине с открытыми глазами и пытался о чем-нибудь подумать. За стеной послышались осторожные шаги. Миша непроизвольно начал их считать. После девятого скрипнула дверь, и все стихло.
Опять девятка! Эта цифра всю жизнь преследует его. Он родился девятого числа, жил в двадцать девятом доме, учился в пятьдесят девятой школе, да и сейчас у него квартира с номером девятнадцать. Сами понимаете, что и фамилия была Девяткин. Вот только оценок таких он никогда не получал. Впрочем, именно поэтому он никуда не смог пробиться сам, и работал в бухгалтерии на швейной фабрике, где мать много лет была директором. Он никогда не знал своего отца, да и других мужчин в семье не было. Многочисленные подруги, знакомые и компаньоны матери всегда заполняли пространство вокруг него. Только в школе он узнал, что женщины, появлявшиеся время от времени в спальне матери не совсем правильно, но никогда не предавал этому особенного значения. Он вел замкнутый самодостаточный образ жизни, куда не проникали внешние волнения.
Лишь однажды, в девятом классе, он был целован бойкой соседкой в подъезде. В порыве она залезла к нему в карман брюк, и что-то там искала, а когда нашла, долго смеялась. Миша объяснил это своей неловкостью в амурных делах, и решил, что его время еще не пришло. Уже будучи студентом, когда мать собиралась улетать на рождественскую неделю в Рим, его сокурсники уговорили Мишу встретить вместе Новый год. Позже он понял, что причина была в том списке продуктов, который ему вручили как входной билет. Мать грустно улыбнулась, глядя в его радостные глаза, когда он пришел к ней с просьбой. Это был его первый и последний «выход в свет».
Привезя на машине указанное по списку, Миша обеспечил всю компанию сытым праздником. Когда же в разгар веселья, охмелевшая компания начала смотреть «легкое порно» он засмущался, не в силах оторваться от экрана. Последнего девственника решили «окрестить» подзадоривая, подливая и давая попробовать «травку». Миша смутно помнит, как увлекаемый разгоряченными девчонками он отважился сорвать с себя одежду и присоединится к обнаженным танцующим телам. Он хотел быть «как все» извивающиеся в полумраке прокуренной комнаты. Близость стройных молодых тел, дразнящих своей сокровенной доступностью, невиданных им никогда ранее вблизи откровений, взбудоражила и одурманила его на столько, что он не сразу заметил ехидные насмешки и хохот вокруг. Когда же неожиданно зажегся яркий свет, он всё понял. Миша не мог быть «как все» - он был другой. Он был мужчиной почти вдвое меньше чем все остальные, не говоря уже о фаворитах. Вырвавшись из ненавистной компании, он в ужасе прибежал домой. Пресловутая цифра девять преследовала его. Как он потом ни измерял свое достояние, отметка девять на линейке не была побеждена.
Это был приговор.
Прошло время, и он стал замом главбуха. С первого же дня работы сотрудники звали его Михаил Львович, а некоторые дамы случайно прижимались к нему пышными формами. Он не долго ходил в завидных женихах. Знойная Жанна, получив благословление матери-директрисы, повела его к алтарю. Брачная ночь была еще одним ударом судьбы. Излишне говорить, что трагедия свершилась девятого числа, как он ни старался изменить дату. Все силы, брошенные в медовый месяц на удовлетворение необузданных потребностей страстной брюнетки были тщетны. Утаить что-либо в женском коллективе просто невозможно. Убийственная фраза Жанны – у него почти девять и у меня почти девятый – освободила его от всех обязательств.
Были и другие попытки осчастливить Михаила Львовича. Однако с каждым разом он становился всё ожесточеннее. Чувствуя себя ущербным в одном, как ему казалось самом главном деле, он вымещал свою ненависть не только на женщинах, пытавшихся сблизиться с ним, но и на всех сотрудницах бухгалтерии и даже - фабрики. Заключив временное перемирие в междоусобной борьбе за личные интересы, коллектив сплотился вокруг одной идеи оженить Мишу. Подбирая достойного кандидата на эту роль, трудился даже отдел кадров, отбирая принимаемых на работу по соответствующим критериям. Дежурный анекдот о новенькой в «гареме Львовича» ещё долгое время витал по всем закоулкам швейной фабрики. Но никакие уловки претенденток, изображающих страсть, не могли убедить Михаила Львовича. Они кричали, царапались, рыдали, падали в обморок, изнемогали от непосильной мощи, которую он, якобы, обрушивал на них, но были бессильны против его "по-станиславски" не верю».
Энергия, не растраченная в ночных сражениях, выплескивалась на нерадивых сотрудников днем. Тиран торжествовал, уличая в неточности оплошавшего несчастного, и выкрикивая многозначное – это Вам не… Публичные унижения, штрафы и даже увольнения ежедневно витали в грозной атмосфере бухгалтерии. Более всего был напряженным день выдачи зарплаты. По неписанной традиции фабрики это было, естественно, девятое число. С приходом перестройки и Михаила Львовича процедура несколько изменилась. Он лично принимал каждого в своем кабинете и вручал конверт. Дрожащими руками сотрудник доставал купюры и пересчитывал их. Если сумма не совпадала с ожидаемой, тиран комментировал разницу. В обязанности секретаря входило непременное условие - наполнять графин на столе Михаила Львовича холодной водой в дни выдачи зарплаты.
Девятое число стало особенным для всех.
Накануне женского праздника руководство решило порадовать передовиков, и оплатило им поездку в Суздаль на несколько дней. После экскурсий по городу, музею и монастырю все собрались в ресторане. Оплаченное веселье и ценные подарки от руководства радовали всех, кроме Михаила Львовича. После той злосчастной вечеринки в новогоднюю ночь он никогда более не пригубил спиртного. Его «закодировали» на всю оставшуюся жизнь. Очередные попытки развеселившихся сотрудниц пробить брешь в глухой обороне главбуха не имели успеха. Он рано ушел спать, и еще долго ворочался на неудобной кровати в одноместном номере гостиницы. Озорные голоса и перезвон стаканов у его двери не подняли его с кровати. Даже более позднее тихое призывное постукивание и последующее томное дыхание, не открыли дверь его номера. Но этот стон страсти справа за стеной так взбудоражил воображение Миши, что он не мог совладать с собой. Неопределенные мечты юности и неудачные попытки более зрелого возраста вдруг слились в один порыв и были удовлетворены.
Разом.
Он так сопереживал незримому акту страсти, что почувствовал себя его активным соучастником до такой степени, что неведомое доселе облегчение разлилось по его членам, наполняя умиротворенностью и покоем. Михаил Львович нежданно для себя открыл то, к чему неосознанно стремился все эти долгие годы. И где – в неудобной кровати обшарпанной гостиницы провинциального городка. Он почувствовал себя так легко и свободно, будто неведомая ноша, которую он вынужден был таскать на своих сутулых плечах, вдруг исчезла. Он дышал всей грудью, радуясь этой возможности, как узник, покинувший затхлый каземат. Миша ощутил приятную истому и радостную усталость от чего-то свершенного, большого и важного. Был ли он счастлив, он еще не знал. Его блуждающий взгляд бесцельно скользил по обшарпанным стенам, пока не наткнулся на календарь. Под пейзажем, изображавшем тающий снег и приход весны, была надпись «март» а ниже – магическое число.
Девять.