Один мой старый приятель любил курить трубку, носил короткую круглую бороду, переходящую на щеках в пышные боцманские бакенбарды, и пил по вечерам ром из большой, широкой кружки. И он никогда не был моряком.
Он был втрое старше меня, так что когда он говорил, я мог лишь слушать и с умным видом кивать головой.
Вот что он сказал на прощание, когда провожал меня до двери в один из морозных зимних вечеров:
- Вся жизнь словно море, а мы с тобой – одинокие матросы, пытающие счастья то тут, то там. Скитальцы, променявшие твёрдую землю на шумные волны, и всё равно возвращающиеся на берег, чтобы умереть.
- Я конечно не помню дней, когда я был ещё совсем мал.
С этими словами он запалил трубку и несколько раз смачно затянулся. Потом продолжил:
- Младенчество – это когда ты знаешь, что тебе что-то нужно, но ещё не знаешь – что. Всей душой и телом ты стремишься к чему-то, дрыгаешь руками и ногами, вопишь что есть силы, лёжа в кроватке. Но так как ты ещё совсем ничего не умеешь и не можешь, то всегда радуешься любым подачкам старших.
Это всё равно, что человек, который не умеет плавать. Он потерял свой корабль и криком зовёт о помощи, готовый ухватиться за каждый трос или даже весло, протянутое ему.
Он помолчал.
- Потом я был юн. Да, да, не смотри на меня с таким сомнением! Было и такое.
Так вот, юность – это когда, кажется, уже знаешь, что тебе нужно. Нужно так много всего, но времени и денег на всё это постоянно не хватает. Хочется успеть всё испробовать и везде побывать, но ты ещё толком ни на что не способен, и всегда приходится довольствоваться малым. Ты словно утлая лодчонка, едва держащаяся на воде и захлёстываемая волнами. Готов плыть хоть на край света, но не в силах преодолеть прилив, и не знаешь фарватера, а потому – бороздишь прибрежные воды.
Он снова затянулся. В сумраке ночи, красным тусклым огнём, точно бакен, вспыхнула его трубка.
- В зрелом возрасте я был уверен, что знаю, чего мне нужно от жизни. Я столько всего знал и умел, многого с трудом добился. Я чувствовал, что я уже не убогая шлюпка в океане, а двух-трёх мачтовая шхуна, а может и огромный красавец-фрегат, да к тому же – флагман ! И все мои желания, шумевшие раньше ураганом пятой категории, стихли и превратились в бодрящий, крепкий зюйд-зюйд-вест. Оставалось только наполнить этим ветром паруса и плыть, преодолевая кабельтов за кабельтовым, милю за милей…
Но, как говорится, хороший корабль, хорошая команда и дальние плавания – всё это требует хороших денег, поэтому дни напролёт, а часто и ночи, я трудился не покладая рук. Мозоли и раны, боль в спине и постоянный кашель – вот, что я получал в награду за свои труды. И некогда мне было ни вволю порыбачить, ни выпить доброго рома, на верхней палубе, любуясь закатом в безбрежном океане.
Так зачем же я плыл ??
На какое-то время он снова умолк, раскуривая свежую щепотку табака. Мне показалось, что он действительно ждёт ответа на свой вопрос. Не от меня, а из той пустоты, в которую был устремлен его взгляд. Не дождавшись, мой приятель заговорил вновь:
- Теперь я стар, и, наконец, знаю, что мне нужно. Я уже не хочу никуда плыть, и покорять просторы. И ветер не радует меня, а лишь студит кровь и усиливает ломоту в костях. Я одиноко стою на земле, глядя на плещущийся передо мной бескрайний океан. Мой фрегат сел на мель и прогнил, и Фок-мачта уже не смотрит вверх, хе хе хе …
Тут я тоже не удержался и засмеялся вместе с ним его шутке.
- И единственное, что мне нужно, это тёплая комната, хорошо дымящая трубка, да кружка сладкого кубинского рома. Но ты говоришь, что мне надо чаще бывать на свежем воздухе; что табак – причина моих болей в сердце; а от рома моя печень рано или поздно объявит мне бойкот…Ты славный малый, и выучил много умных и полезных вещей…
Но поверь мне, сколько бы ты не старался, море будет всё так же топить корабли, а я буду всё так же курить свою трубку.
На том мы и попрощались. Я надолго уехал, а возвратившись, нашёл его на берегу Финского залива, с боцманскими бакенбардами и трубкой в зубах, умелой рукой высеченного на иссиня-чёрной гранитной плите.
С тех пор прошло много лет. Я плавал, менял корабли и латал пробоины. И каждый раз, когда пахнет землёй, и слышатся крики чаек, я изо всех сил гребу в противоположном направлении, стараясь набрать семь футов под килем и надеясь на тёплый зюйд-зюйд-вест.
Одной рукой я держусь за штурвал, а другой - встряхиваю початую бутылку рома.
Он оставил мне в наследство целый ящик.